Текст книги "За точкой новостей"

Главный гвоздь

 
Саженной в неважном базисе – надстройка,
Прорастая, подаёт недобрый плод:
У людей к оборванности
И грызне не стойких —
Зреет ненависть
Который год.
 
 
Начиная с коммунальной, пьяной перепалки
Озверевших от аренды – под зэ/пэ,
Каторжной усталости, что ляг
Под накрест-палки,
Либо пей.
 
 
С   начинённой   толкотнёй   марщрутки,
Толп измотанных
                                  и злобных
                                                      до вот-вот
Брошенной неосторожно язвы-шутки,
От которой в толкотне рванёт.
 
 
От примерившихся оптикой винтовок
Друг по другу
                         из за
                                 околюченных границ —
До приказа казни грянокровых,
Понаехавших и прочих
Неудобных лиц.
 
 
Знаю!
            Знаете!
                           Замаршируют люди,
Почва напоённая – аресово вино
Заедать костьми и сталью будет,
Не забудьте в жуткой рубле
Об одном.
 
 
Там, где время человека бафометит,
Выворачивая
                то проклятьями,
                                 то лязганьем ножа,
Важно наотважиться ответить,
Но важнее зверств —
Не умножать.
 
 
Там, где надо рваться к жизни жадней,
Чем к зарплате рвётся воин ЧВК,
Убивать – бывало б ладно,
Но не ладно привыкать.
 
 
Там, где люди пущены
                                            людей
                                                          калечить, раня,
По приказу наблюдающих гремящий ад, жуя —
Может, в сотню сотен раз гуманней
Насвинцовывать не человека —
Буржуа?
 
 
Где  Костлявая  на  хрящики   и   кости
Наступая,
                       на телах
                                           отплясывает па,
Мне одно и остаётся: мысли-гвозди
Замолачивать словами в черепа.
 
 
Надрываясь каждой жилой, сильно, нервно
Заколачивать   и   заколачивать  вам  в  толк!
Если мизантропия —
                                           уже
                                                      закономерность,
Гуманизм – это тот же долг.
 

Стих о партизанке

 
Выкрик – хлопнув, разбился о тишь:
«Hoppe!
               Hoppe!» —
                            промёрзлый и нищий
Рой    винтовками    гонят    от    ниш
Полусгнивших домишек Петрищева.
 
 
Лай собачий, да бабий плач,
Скрипы виселицы.
                             Лишь у грозной
У девчонки Погибель-скрипач
Хрипом скрипки
Не выдавит
Слёзы.
 
 
Серонебая
                                 бездна
                                                          ревёт,
Солит    снегом    порезы    и    раны:
Рано брань, да война протащили её
До холодной удавки!
Прямо
 
 
Ото   школ, где   колотят   редут:
Тут от смерти ни телу не деться,
Чаще   пуля   целует   люд,
Чем добрейшая матерь
Младенца!
 
 
С улиц путанных, путь обнесён
Проволокою, мёртвые с кожей
Гнойно-чёрной,
                                        почти чернозём,
Город – словно бы с моргом схожий.
 
 
С   деревень, что  помечено  жечь
Через   немощь    и    через    «еле»,
Лишь б нацисты,
                          не встретив
                                    ни дома,
                                            ни печь,
Между елей-крестов коченели!
 
 
Этой девочке —
                                      в самую б
                                                                  стать
Стать железной, вы в зенках искристых
Очень просто могли бы считать
Не девчонку, но Коммуниста.
 
 
И когда бы удавом втройне
Затянули бы узел – потуже,
Он останется верен
                       советской стране,
Тем, кому так безумно нужен.
 
 
Он пред смертью стоически тих,
Не прося ни пощады, ни рая:
И на кой же, ведь в смерти
За жизни других —
Человек едва
Умирает.
 

Ночное

 
Три  утра – я   царапаю  фразы   в   тетрадь,
За окном полусолнце, да пташье щебечево,
За окном начинает светлеть и светать,
Я царапаю, делать мне нечего!
 
 
За стеной кто-то в горло мотором храпит,
Я пакую в эпитет и в рифму бессонницу,
Сколько юнге до боцмана  море пить,
Столько мне до поэта —
С сердцем ссориться.
 
 
Где-то там, через время примерно ста лет,
Эти строки и ранят больнее, чем ранее:
В революцию пулями, как пистолет,
Во дворе, перед женщиной, —
Как признание.
 
 
Где-то там, вам, товарищам, порох слов
Завещав, отсыпаюсь, но в яме гробовой,
А пока до гроба
                              не
                                  донесло,
Мой любимейший лозунг —
«Въ*бывай!»
 
 
Потому  что  за  тучами многих веков
На планете светло и наверное весело,
А пока на планете – от войн кровь,
От болезней – рвотное месиво.
 
 
Потом что за щётку винтовка и стих,
Кипа книг.
                      Для грядущего
                                                     поколения
Надо шарик планеты от бед отскрести,
Оттереть хоть на треть и не менее!
 

Не народный поэт

 
Из турбины ревёт!
                    Как ревёт
                           в полный голос чудовище,
От высот об висок ударяются тысячи тонн:
У иного за рёбрами всё перекопано роющим
Чувством грусти по дому.
Со мной же не то.
 
 
У иного без дома
                         по дому
                                   тоска!
                                          Мне не вверено:
Путешествую сердцем и мыслями чист,
Как не помнящий отчего дома-дерева,
Ветром носимый лист.
 
 
Вот пою рыболова, которого море опенило,
До того —
        дом в глуши,
                  что сложили доска за доской,
Если дело людей где-то требует пения,
Там и я в ту же доску свой!
 
 
Если тянет понять человека, то делать нечего:
Вреден шёлк простыней,
                                    но вреднее —
                                              спокойный сон.
Ноги в кросы и вон, познавать человечие,
Приводить сердце с тыщей других в унисон!
 
 
Всё полезно,
                и вместе
                           налечь на авто на просёлочной,
Утопая стопами в издавленной, вязкой грязи,
И растаять, как тают в стаканешке щёлочи,
За стаканом в историях, в сотнях,
Налей, да спроси.
 
 
Я пока не народный поэт, да и в это не целящий,
Знай, с людьми говори, и боли, и живи, и потей,
Нынче много «народных» по сплетням,
По сборам с концертищей,
А меня – узнавайте
По голосу сотен
Людей!
 

Ради сатиры

 
Нет-нет, да раздастся: «Писать ли вам нечего,
Язык в «кровь» и в «гибель» тянуть вампиром,
Вы ж лирик!
                       Вам мир бы
                                             словесно выцвечивать,
Смотрите, как в мире мило!» —
 
 
А я, доставляя едва ли не глянцевый
Шёлк
                       для кашёлок
                                                           на Якиманке,
Видал, как в ноябрь, дрожащими пальцами
Бомжара мотается в кокон-тряпки.
 
 
Как люди
                      в костюмах —
                                                рвут гланды, грая
На ивой скривившихся в спинах киргизок:
«Хреново мол пол, обезьяны, надраили!» —
Ещё бы, за тысячу
С плошкой
Риса.
 
 
Устройте ж мирок, чтоб никтошеньки в мирчике
За годы в дерьме – не дрочил бы сортиры!
А этому миру строчить панегирчики —
Разве что ради сатиры.
 

Наше

 
Любовь наша —
                        башня,
                                  осада – суд,
Несут     пересуды     к     осаде:
«Ну подумай на грош ли, росу
Прокормиться с певицей
Писателю!
 
 
Догорать  за  обшарпанными  дверьми
В съёмной комнате.
                               Пусть
                                     не из первых уст, но
Говорят, он из драной карманом семьи,
А она – больна,
Грустно!
 
 
Непрактично.
              

...

конец ознакомительного фрагмента