Текст книги "Зверь на престоле, или Правда о царстве Петра Великого"

Ими, что и естественно, описываются лишь те факты, которые на слуху у миллионов очевидцев и которые просто уже никак не сокрыть!

Далее в рассказе об устройстве пыточных увеселительных заведений взрастающего «гения» Петра, который тогда своими неспособными к наукам мозгами еще только лишь дошел до самого мудреного действия в математике – деления:

«Один из секретарей цезарского посольства записывал в дневнике то, что видел в эти дни, и то, что ему рассказывали» [135, с. 254].

И вот что сообщают его записи в пересказе Алексея Толстого – одного из немногих русских эмигрантов, вернувшихся в Советскую Россию в 20-х гг:

«К ряду казарменных изб в Преображенской слободе прилегает возвышенная площадь. Это место казни: там обычно стоят позорные колья с воткнутыми на них головами казненных» [135, с. 255].

Такой «обычай», насколько помнится, бытовал исключительно у тех персонажей русских народных сказок, которые безошибочно, даже на расстоянии, могли определить национальную принадлежность своих извечных жертв. Лишь поглубже втянув своими людоедскими ноздрями воздух, они могли засвидетельствовать: «Русским духом пахнет». То есть эти самые «избы» Преображенского точно так же, как и у некой нам всем известной старушечки с избушкой на курьих ножках, были окружены забором из насаженных на колы человеческих голов!

Но и это вновь: отнюдь не плод фантазии Алексея Толстого. О наличии у Петра такого вот «чудесного» заборчика упоминает и Костомаров:

«На Красной площади был поставлен столп с железными спицами, на которые были воткнуты головы казненных» [51, с. 614].

То есть не где-то там в стороночке, о чем пытается уверить нас Алексей Толстой, возвратившийся в захваченную большевиками страну для восхваления «славных дел» им столь лелеемого безбожного монарха-революционера, но в самом что ни есть центре Москвы – на Красной площади!

«…уже были приготовлены плахи. Дул холодный ветер… Писарь… читал народу приговор на мятежников. Народ молчал, и палач начал свое дело.

Несчастные… шли на казнь поочередно… На лицах их не было заметно ни печали, ни ужаса предстоящей смерти…

Мне рассказывали, что царь в этот день жаловался генералу Гордону на упорство стрельцов, даже под топором не желающих сознавать своей вины» [135, с. 255].

На что Алексей Толстой сетует:

«Действительно, русские чрезвычайно упрямы…» [135, с. 255].

И в попытке сломить это упрямство ужасом царем-антихристом:

«“У Новодевичьего монастыря поставлено тридцать виселиц четырехугольником, на коих 230 стрельцов повешены. Трое зачинщиков, подавших челобитную царевне Софье, повешены на стене монастыря под самыми окнами Софьиной кельи. Висевший посредине держал привязанную к мертвым рукам челобитную…» [135, с. 255].

И здесь вновь воспеватель «чудеснеого гения», Алексей Толстой, несколько слукавил. Челобитной-то никакой так и не нашли! Ведь именно по этой причине, о чем пробалтывается другой его восхвалитель – Костомаров:

«…троим из них, висевшим под самыми окнами, дали в руки бумаги в виде челобитных» [51, с. 617].

То есть они якобы поданную царевне челобитную должны были только лишь имитировать!

Но была ли она вообще?!

Не может уклониться от упоминания вышеизложенных зверств и Соловьев – самый титулованный историк-западник, к Петру благосклонный ничуть не менее уже упомянутых авторов историй об истории. Он сообщает, опираясь на слишком хорошо всем известные источники, которые просто невозможно утаить, ввиду их общеизвестности, что у стрельцов:

«…ломаны руки и ноги колесами; и те колеса воткнуты были на Красной площади на колья; и те стрельцы, за их воровство, ломаны живые[25]25
  Записки Желябужского. С. 125–127 (Изд. Д.Языкова); с.57–58 (Изд. И.Сахарова).


[Закрыть]…» [125, с. 552].

Алексей Толстой продолжает:

«“Его царское величество присутствовал при казни попов, участников мятежа. Двум из них палач перебил руки и ноги железным ломом, и затем они живыми были положены на колеса…”

“…царь велел всунуть бревна между бойницами московских стен. На каждом бревне повешено по два мятежника… Едва ли столь необыкновенный частокол ограждал какой-либо другой город, каковой изобразили собою стрельцы, перевешанные вокруг всей Москвы”» [135, с. 255–256].

Факт данной массовой казни подтверждает и Соловьев:

«…2 195 стрельцов повешено…» [125, с. 552].

Пусть такого количества стрельцов и не хватило бы Петру на его затею в полном своем объеме, но этого подтверждения маститого историка вполне достаточно, чтобы полностью опровергнуть уже к сегодняшнему дню нам навязанную новейшими историками версию о всего лишь сотнях казненных стрельцах. Но говорить надо о многих тысячах казненных или даже десятках тысяч.

«“…27 октября… Эта казнь резко отличается от предыдущей. Она совершена различными способами и почти невероятными… Эта громадная казнь могла быть использована только потому, что все бояре, сенаторы царской думы, дьяки – по повелению царя – должны были взяться за работу палача. Мнительность его крайне обострена… Он придумал связать кровавой порукой всех бояр…”

Всю зиму были пытки и казни. В ответ вспыхивали мятежи в Архангельске, в Астрахани, на Дону и в Азове. Наполнялись застенки, и новые тысячи трупов раскачивала вьюга на московских стенах. Ужасом была охвачена вся страна» [135, с. 256].

«Целые пять месяцев трупы не убирались с мест казни, целые пять месяцев стрельцы держали свои челобитные перед окнами Софьи» [125, с. 552].

Заметим, чисто символические челобитные.

Таковы начала на все лады нам расхваленных петровских «преобразований»!

Петр преобразил цитадель Православия в грандиознейшую и нигде до этого не виданную виселицу. Более чем двухкилометровые стены Кремля, включая и башни, имели не менее полутора тысяч бойниц! Между тем, имеются сведения и о повешенных на стенах Белого города. А ведь они протяженностью в десяток километров!

Всю зиму тела тысяч(!) (может быть, и десятков тысяч!) повешенных русских людей указывали на то страшное свершившееся обстоятельство, что на русский трон взошел сын беззакония – сам антихрист. И лишь к весне это ужасное «убранство» столицы было снято со стен!

И каково приходилось чиновникам иностранных посольств, при обязательных ими служебных посещениях центра столицы русских, можно лишь гадать!

Из дневников Корба. 4 и 5 октября:

«Мятежников за упорное молчание подвергают пыткам неслыханной жестокости. Высеченных жесточайшим образом кнутами, их жарят на огне; опаленных секут снова, и после вторичного бичевания опять пускают в ход огонь… Царь… сам составляет допросные пункты, спрашивает виновных, доводит до сознания запирающихся, велит подвергать жестокой пытке особенно упорно хранящих молчание; с этой целью в Преображенском (месте этого в высшей степени строгого допроса) пылает ежедневно, как это может всякий видеть, по тридцати и более костров» [4, с. 81].

То есть Корб сообщает, что эти пыточные мероприятия Петр вовсе не собирался ни от кого скрывать. Но исключительно для устрашения выставил всем напоказ.

«Устроено было четырнадцать застенков… Признания добывали пытками. Подсудимых сначала пороли кнутом до крови на виске (т. е. его привязывали к перекладине за связанные назад руки); если стрелец не давал желаемого ответа, его клали на раскаленные уголья. По свидетельству современников, в Преображенском селе ежедневно курилось до тридцати костров с угольями для поджаривания стрельцов. Сам царь с видимым удовольствием присутствовал при этих варварских истязаниях» [51, с. 615–616].

Но не только присутствовал, но и с удовольствием много большим еще и лично участвовал в истязаниях стрельцов:

«Царь лично ломал ребра, выкручивал руки, рвал зубы и ноздри, жег живое тело несчастных и, весь в крови, выходил из приказа, требуя от своих “птенцов”, чтобы они непременно приняли личное участие в пытках. Затем ехали пировать. Гуляли всю ночь» [161, с. 179].

Вновь открываем дневник Корба. Теперь от 10 октября, когда апокалипсический зверь уже берет в руки топор. В этот день:

«Царь сам покарал в Преображенском пять преступников…» [4, с. 82].

13 октября Корб сообщает, как было поступлено со стрельцами, каким-то чудом избежавшими смертной казни:

«…им были отрезаны носы и уши, и с этим вечным клеймом… они сосланы были в самые отдаленные из пограничных областей» [4, с. 82].

И все вышеописываемые ужасы у Петра прекрасно сочитались с веселыми пирушками. 14 октября:

«Франц Яковлевич Лефорт отпраздновал день своих именин великолепнейшим пиршеством, которое почтил своим присутствием Царь…» [4, с. 83].

17 октября:

«Ходил упорный слух, что его Царское Величество сегодня вторично чинил всенародную расправу над несколькими преступниками…» [4, с. 83].

18 октября:

«Царь обедал у генерала Лефорта» [4, с. 83].

20–21 октября:

«Снова вокруг белой городской стены у каждых ворот ея были повешены двести тридцать преступников…» [4, с. 83].

22–23 октября:

«…Вторично несколько сот мятежников повешены у белой Московской стены…» [4, с. 83].

26 октября:

«Когда пробило десять часов, его Царское Величество приехал в тележке (rheda) на роскошно устроенный пир… В общем с лица его Царского Величества не сходило самое веселое выражение, что являлось признаком его внутреннего удовольствия» [4, с. 83].

И вот в чем обычно это самое его удовольствие выражалось.

27 октября:

«…две постельницы зарыты живыми в землю… Все Бояре и Вельможи, присутствовавшие на совещании, на котором решено было бороться с мятежными Стрельцами, были призваны сегодня к новому судилищу: перед каждым из них было поставлено по одному осужденному, и всякому нужно было привести в исполнение топором произнесенный им приговор. Князь Ромодановский, бывший до мятежа Начальник четырех полков, по настоянию его Величества поверг на землю одним и тем же лезвием четырех Стрельцов; более жестокий Алексашка хвастался, что отрубил двадцать голов…

…Сам царь, сидя в кресле, смотрит с сухими глазами на всю эту столь ужасную трагедию и избиение стольких людей, негодуя на одно то, что очень многие из Бояр приступали к этой непривычной обязанности с дрожащими руками» [4, с. 83–84].

Но не только головы рубил наш Петр, прозванный историками «Преобразователем» (вероятно, за излюбленейшее его занятие: преобразование людей живых в покойников), но использовал и зверства, позаимствованные им у «доброй» заграницы.

4 февраля:

«…в Преображенском казнены стрельцы, а иные четвертованы, всего их казнено 192 человека» [162, с. 315].

Но не только в Преображенское переезжает из Западной Европы это теперь широко применяемое Петром страшное издевательство, когда, прежде головы, отрубают у живого человека, по очереди, каждый член тела в отдельности!

«Накануне, 3 февр., эти казни происходили и на Красной площади, в Китае, и на болоте за Москвою-рекою. На Красной площади у казни был сам вел. государь да боярин кн. Мих. Никит. Львов, также и иные прочие, замечает Желябужский» [162, с. 315–316].

13 февраля:

«День этот омрачен казнью двухсот человек… все преступники были обезглавлены… все они подходили один за другим, не выражая на лице никакой скорби или ужаса пред грозящей им смертью… Одного вплоть до самой плахи провожали жена и дети с громкими, ужасными воплями. Готовясь лечь на плаху, он вместо последнего прощания отдал жене и малым деткам рукавицы и платок, который у него оставался… По окончанию расправы его Царскому Величеству угодно было отобедать у генерала Гордона…» [4, с. 84].

3–4 марта:

«Послы Датский и Бранденбургский много пили с Генералом Лефортом под открытым небом, пользуясь приятным вечером» [4, с. 85].

11 марта:

«Начали предавать погребению тела убитых преступников. Зрелище это было ужасно и необычно у более образованных народов [тут он врет: об обычаях «образованных народов» см. выше – А.М.], а пожалуй даже и отвратительно. Тела лежали во множестве на повозках, в безпорядке и без разбору; многия были полуобнажены; везли их к могильным ямам, как заколотый скот на рынок» [4, с. 85].

Таково содержание дневников Корба, записок на ту же тему Желябужского и иных свидетельств, открывших всему миру истинную личину «преобразователя», в XXI веке напомнившего о себе появлением в клубах дыма горящих американских небоскребов.

А вот что записал секретарь цезарского посольства о весьма рискованном самовольном посещении пыточных казематов Преображенского застенка чиновниками датского посольства, весьма наивно считавшими себя находящимися под юридической защитой дипломатической неприкосновенности:

«Они обходили разные темничные помещения, направляясь туда, где жесточайшие крики указывали место наиболее грустной трагедии… Уже они успели осмотреть, содрогаясь от ужаса, три избы, где на полу и даже в сенях виднелись лужи крови, когда крики, раздирательнее прежних, и необыкновенно болезненные стоны возбудили в них желание взглянуть на ужасы, совершающиеся в четвертой избе…

Но лишь вошли туда, как в страхе поспешили вон, ибо наткнулись на царя… Царь, стоявший перед голым, подвешенным к потолку человеком, обернулся к вошедшим, видимо, крайне недовольный, что иностранцы застали его при таком занятии… в погоню за ними пустился офицер, намереваясь обскакать и остановить их лошадь. Но сила была на стороне чиновников – их было много… Впоследствии я узнал фамилию этого офицера – Алексашка, царский любимец и очень опасен…» [135, с. 254].

И не спасла бы их никакая дипломатическая неприкосновенность, окажись на тот момент под рукой у Меншикова пара-тройка конных солдат. Его хозяин не желал раскрывать перед миром свою явно нечеловеческую внутреннюю личину антихриста (еще рановато было). Но это вовсе не удивительно: все революционеры, а в особенности в началах своих дел «славных», желают убедить мир в благости намерений. Ужасаются пусть потом, когда, вдруг проснувшись от навеянного «преобразователями» легкого бриза некоей лишь видимости свободы, нежданно увидят себя связанными по рукам и по ногам, в застенке и с кляпом во рту…

Вот что об этом нами рассматриваемом застенке сообщает самый еще первый певец «славного гения» – Николай Карамзин, еще не ознакомленный со стряпней своих последователей. Не видел он своими глазами, как выясняется, даже и малейшего намека на присутствие неких таких толстовских «изб» с «сенями». Он сообщает лишь о жутких каменных подземных мешках, которые ему самому пришлось лично лицезреть собственными глазами:

«В конце XVIII века от построек Преображенского приказа осталась только подземная часть. Н.М.Карамзин вспоминал: “Среди огородов села Преображенского я с ужасом находил подвалы, темные подземные казематы и длинные коридоры, в которых производились пытки, делались, по современному выражению, нещадные розыски. Тайная канцелярия день и ночь работала в Преображенском, в вертепах которого лились потоки крови”» [159, с. 210].

А вообще-то странно это все: почему сразу столько человек, несколько тысяч одновременно, явно не сговариваясь между собой (да кто б им и дал), так отчаянно противостояли безчеловечным пыткам столь воспетого историками нами скрупулезно разбираемого «по косточкам» этого супостата – в их интерпретации «дивного гения»?

«Пришествие антихриста ожидалось в 1666 году, а когда оно не исполнилось, стали считать 1666 не от рождения Христа, а от Его Воскресения, то есть в 1699 году [1666+33=1699 – А.М.]. За несколько дней до наступления этого года… Петр вернулся из своего заграничного путешествия [в те времена новый год наступал с 1 сентября – А.М.]…» [14, с. 176].

И вот когда началась эта грандиозная расправа, сопровождаемая, между тем, насильственным бритьем бород, что для русского человека, который тем лишался образа и подобия Божия, теряя право на Жизнь Вечную, было равносильно добровольному отказу от Царства Небесного, всем стало вдруг ясно, что Петр – это и есть антихрист. Потому сопротивление Петру для русского человека приняло характер борьбы за веру, наступившей в последние апокалипсические дни. И здесь стойкость его оказалась просто потрясающей: хрустели выламываемые суставы, трещали разрываемые на дыбе хрящи и сухожилия, ломались кости, лопалась под страшными ударами кнута прорванная кожа, разрывались ткани тела и брызгала из рваных ран святая мученическая русская кровь. Но доносов друг на друга, чем впоследствии в 30-х годах XX века стали столь знамениты подвалы Лубянки, от настоящего русского, то есть православного человека, царь-антихрист так и не услышал.

Может исключительно лишь потому, что русский человек антихристу не покорился, конец света в те мрачные времена так и не наступил?!

Финансовая политика

Петру на все требовались деньги: на содержание огромной полицейской армии, на увеселительные мероприятия, «стройки века» и т. д., и т. п. И вот какие новшества в области налогообложения для этой цели он изобрел:

«…учреждается Монастырский приказ, контролирующий церковное имущество. Как итог деятельности только этого приказа – с 1701 по 1710 годы государство получило дополнительный доход более миллиона рублей» [43, с. 210].

Корова стоила 1,5 рубля. Таким образом, это будет ровно: 666 666 коров. Что-то сильно напоминающая цифра…

Помимо того налоги были введены по следующим пунктам:

«1. “Орленая” бумага (все официальные документы, от договоров по мелким сделкам до прошений в гос. учреждениях, должны были подаваться на гербовой бумаге).

2. Сбор на рождение (родился ребенок – плати).

3. Сбор на похороны (помер близкий – плати).

4. Сбор на заключение брака.

5. Сбор на составление завещания.

6. Налог на пшеницу.

7. Налог на свечи.

8. Налог с владельца лошади.

9. Налог на конскую шкуру (сдох у тебя конь, ободрал ты его – плати).

10. Налог на конские хомуты.

11. Налог на упряжные дуги.

12. Налог на ношение бороды.

13. Отдельный налог на ношение усов.

14. Каждый десятый поросенок от каждой свиньи должен сдаваться в казну.

15. Налог на домовладение (в Москве).

16. Налог на ульи (по всей России).

17. Сбор с покупки кровати.

18. Банный сбор (с каждой баньки).

19. Мельничный сбор и сбор с владельца постоялого двора.

20. Трубный сбор (есть у тебя печь с трубой – плати) [вот откуда берет начало проевшая нам сегодня всю плешь черная хата!!! – А.М.].

21. Сбор с дров, купленных для собственного употребления.

22. Налог на орехи (купил орехи, а в их цену включен и налог).

23. Налог на арбузы.

24. Налог на огурцы.

25. Налог на питьевую воду.

26. Налог на продажу лошадей.

27. Налог на частные рыбные ловли.

28. Налог на покупку гробов.

Кроме того, источником вышибания денег стали так называемые казенные монополии на тот или иной продукт или товар, над производством или продажей которого государство осуществляло контроль и по своему усмотрению регулировало на него цену. В этот перечень входили: все виды спиртного, смола, деготь, рыба, рыбий жир, масло, мел, ворвань, поташ, ревень, свиная щетина, сибирские меха, шахматы, игральные карты, лен, табак, соль (что до соли, ее указом от 1705 г. предписывалось продавать со стопроцентной «накруткой», и люди, которым не по силам было платить бешеные деньги, из-за отсутствия соли болели и умирали).

Однако и этого не хватало, чтобы прокормить государственных монстров, отрицавших все нормальные законы экономики, грянуло невиданное в России новшество – подушная подать, как и многие иные нововведения Петра, позаимствованная во Франции. Вместо принятой раньше податной единицы, “двора”, отныне брали с каждой живой души – от младенцев до стариков. Эту систему отменил лишь в 1887 г. Александр III…

Петр тем не менее не достиг в увлекательном деле измышления все новых податей подлинных высот. Во время Отечественной войны немецкие оккупанты в Белоруссии брали налог за каждое окно в избе, а также налог на собак и кошек. В свое время Петр отчего-то не обратил внимания на столь заманчивые статьи доходов, и, слава Богу, не исключено, что в этом случае на Руси вовсе перевелись бы собаки и кошки [но сначала перевелись бы люди – А.М.]…

Стоит еще добавить, что попутно сдирали колокола с церквей, дабы переплавить их на пушки, забривали в солдаты монахов…

Подобное налоговое ярмо требовало драконовских мер для его выполнения, а потому по всей стране были расквартированы войска, которые и взяли на себя функцию сборщика налогов.

Выглядело это так. Была произведена “раскладка полков на землю”, и по всей стране разместили воинские части, которые население обязалось взять на полное содержание. Денежки должен был вышибать особый комиссар, избиравшийся из дворян данной губернии. Полк, разместившийся в конкретной местности, не только жил за ее счет, но и брал на себя массу полицейских функций…

Тяжелее всего приходилось при сборах подушной подати, которую собирали земские комиссары с прикомандированными к ним воинскими отрядами. “Каждый объезд продолжался два месяца; шесть месяцев в году села и деревни жили в паническом страхе под гнетом или в ожидании вооруженных сборщиков”.

В Казанской губернии менее чем через два года этакого военно-финансового хозяйствования полк не досчитался при очередной ревизии 13000 душ – более половины всех числившихся по бумагам налогоплательщиков. Народишко попросту разбежался…» [15, с. 377–380].

Вот какова была цена лишь одного из всех перечисленных взиманий финансовых средств с русского человека. На людей, не пожелавших расстаться со своей бородой:

«…указ о брадобритии, выпущенный Петром после возвращения из Голландии… предусматривал откуп – 100 рублей в год с купцов, 60 рублей с бояр, 30 рублей с прочих граждан» [14, с. 146].

А ведь это очень большие деньги. Мало того, грабеж граждан, упрямо остающихся непреклонными, продолжался до тех самых пор, пока они не ломались и не становились в строй к царю-антихристу.

Но как такие сумасшедшие деньги мог набрать простой крестьянин?!

Так от него, понимая что это безполезно, брадобрития особо и не требовали:

«…крестьяне платили сумму совершенно несопоставимую: всего 1 копейку при въезде в город и при выезде оттуда. А в деревнях… на бороды никто не покушался» [14, с. 146].

Так что зря нам сегодня пытаются внушить, что непреклонно остались в вере отцов исключительно лишь староверы, единственные якобы в ту пору носители бород. Сбрил свои бороды, что выясняется, выделившись из среды русского народа, обасурманившись, лишь правящий класс:

«…смена одежды и брадобритие касалось от силы 3 % населения» [14, с. 146].

Исключительно лишь эту прослойку общества тогда заставили и переодеться:

«…подвергалось пени русское платье. У городских ворот приставленные целовальники брали за него с пешего по 13 алтын 2 деньги, с конного по 2 рубля» [51, с. 650].

Много это или мало?

Этими драконовскими мерами у конного, не желающего превращать себя в ряженого клоуна, практически отбирали его лошадь! Вот что грозило русскому человеку за нежелание попугайствовать загранице. Потому естественно, что правящее сословие, не желая постоянно подвергаться таким грабежам, постепенно переоделось по требуемой Петром моде. Но отступление в малом всегда порождает отступление и в большом:

«После Петра служилые верхи и податные низы понимают друг друга все хуже. У них складываются разные системы ценностей и представления о жизни, и они все чаще осознают друг друга как представителей едва ли не разных народов» [14, с. 147].

Так и была Петром поделена Россия на два враждебно друг к другу настроенных лагеря. Одним из них стала обритая, переодетая и переобученная в инородчину некая наднациональность, состоящая из правящего страной сословия. Их интересы защищала так же переодетая и так же обритая армия. Всех их объединяло и еще одно свойство: отречение от веры отцов, что, собственно, и являлось стержнем произведенного Петром реформирования. И вся энергия раскручиваемого маховика этой пресловутой «России молодой» была направлена на подавление исконной веры русских, а так же на подавление всех, этому противящихся.

Потому население страны, чтобы отбить у него охоту к сопротивлению, для начала требовалось обобрать до нитки: голодный человек, что прекрасно известно все смуты затевающим «мудрецам», просто обречен на поражение при любом даже самом отчаянном сопротивлении. Ведь большевики именно так и поступили с захваченным ими населением огромной страны. Но большевики не являются первооткрывателями в данной области. Все это прекрасно знал еще Петр. Чем и занялся, учреждая просто кабальную систему налогообложения: даже монгольские баскаки не могли бы похвастаться тем разором, который принесла его экономическая политика. И это все потому, что:

«Прежде Петра никто не додумался до оккупации собственной страны…

…Петровская армия вела себя в России, словно в завоеванной…» [15, с. 380–381].

Но кроме полицейской армии, буквально оккупировавшей страну, были и иного рода дармоеды, которые терзали отданные им территории с проживающими на них людьми уже на свой лад:

«Царские чиновники под предлогом сбора казенного дохода притесняли и мучили жителей, пользовались случаем брать с них лишнее: удобным средством для этого служил правеж. Со своей стороны ожесточенные жители открыто сопротивлялись царским указам, собирались толпами, били дубьем чиновников и солдат» [51, с. 650].

«“Платежом подушных денег земские комиссары и офицеры так притесняют, что крестьяне не только пожитки и скот распродавать принуждены, но многие и в земле посеянный хлеб отдают и оттого необходимо принуждены бегать за чужие границы”…

В начале XX столетия П.Н. Милюков, изучив петровские архивы, пришел к страшным выводам: уже к 1710 г. податное население (т. е. за вычетом дворянства, высшего духовенства и купечества – А.Б.) уменьшилось на одну пятую. Конечно, в это число входят и беглые, но все равно, не менее пятнадцати процентов податного населения России погибло…» [15, с. 383].

А так как подать в те времена собирали исключительно с мужчин, то здесь следует все-таки заметить, что в Великую Отечественную войну, когда наша страна потеряла убитыми на фронте 10 % своих мужчин, урон населением России был понесен все-таки меньший. Однако ж это было той «славных дел» эпохи только лишь начало…

«Рекрут приводили в города скованными и держали, как преступников, долгое время по тюрьмам и острогам… пропитание им давали самое скудное, от этого между ними свирепствовали болезни, и многие безвременно умирали на дороге без церковного покаяния; другие же, от всевозможных лишений потеряв терпение, разбегались…» [51, с. 680].

«Всякая казенная служба омерзела в глазах русского народа… в начале 1715 года убежавших со станции из Москвы и с дороги было до двадцати тысяч» [51, с. 680].

«…рекруты безпрестанно убегали со службы. Чтоб предупредить побеги, их обязывали круговою порукою, грозили ссылкою за побег рекрута его родителям… Но побеги от этого не прекращались… Села пустели от многих поборов, беглецы собирались в разбойничьи шайки, состоявшие большею частью из беглых солдат. Они нападали на владельческие усадьбы… грабили и сожигали их…

…Города Псков, Торжок, Кашин, Ярославль и другие дошли до такого разорения, что современники находили едва возможным поправиться им в течение пятидесяти лет. Много народа вымирало, много разбегалось. В 1711 году насчитывалось в этом крае 89 086 пустых дворов» [51, с. 664].

«В Казанской губернии один из полков недосчитался всего за 2 года половины тех, кто должен был их содержать: “ушли в бега” больше 13 тысяч душ» [14, с. 129].

«Народ постоянно всеми способами убегал от службы, и царь издавал один за другим строгие указы для преследования беглых… Но беглых солдат было так много, что не было возможности всех казнить, и было принято за правило из трех пойманных одного повесить, а двух бить кнутом и сослать на каторгу. С не меньшей суровостью преследовали беглых крестьян и людей. Передерживавшие беглых такого рода подвергались смертной казни. Беглецы составляли разбойничьи шайки и занимались воровством и грабежом. Принято было за правило казнить из пойманных беглых крестьян

и холопов только тех, которые уличены будут в убийстве и разбое, а других наказывать кнутами, налагать клейма, вырезывать ноздри. Последний способ казни был особенно любим Петром. В его бумагах остались собственноручные заметки о том, чтобы инструмент для вырезывания ноздрей устроить так, чтоб он вырывал мясо до костей» [51, с. 651].

То есть уродовать и мучить людей для этого монстра являлось самой приятнейшей из забав. Что подтверждено, как здесь сообщает Костомаров, даже документально.

«Неудовольствие было повсеместное, везде слышался ропот, но везде бродили шпионы, наушники, подглядывали, подслушивали и доносили. За одно неосторожное слово людей хватали, тащили в Преображенский приказ (Преображенский приказ ведал политическим сыском), подвергали неслыханным мукам» [51, с. 651].

«Невыносимые поборы и жестокие истязания, которые повсюду совершались над народом при взимании налогов и повинностей, приводили народ в ожесточение. Народ бежал на Дон и в украинные земли, по рекам Бузулуку, Медведице, Битюгу, Хопру, Донцу завелись так называемые верховые казачьи городки, населенные сплошь беглецами» [51, с. 653].

Но и не только Украины принимали покидающее Россию население:

«Народ толпами уходил за границу, и по указу 26 июня 1723 года устроены были по границе заставы. Польскому правительству написано было, чтоб оно, со своей стороны, назначило комиссаров для поимки и отсылки в Россию бежавшего в Польшу русского народа. Расставленные на границах драгунские полки не могли сладить с беглыми, которые уходили за рубеж с ружьями, рогатинами и, встречая на рубеже драгун, готовы были биться с ними, как с неприятелями; другие же толпами успевали пройти мимо застав» [51, с. 749].

К тем же, кто не успевал убежать, применялись следующие меры воздействия:

«Неоплатных казенных должников с 1718 года стали отправлять с женами и детьми в Петербург в адмиралтейство, оттуда годных мужчин рассылали на галерные работы, а женщин – в прядильные дома, детей же и стариков – на сообразную с их силами работу, все они должны были отрабатывать свой долг казне… Их кормили наравне с каторжниками… Случалось, однако, что таких отрабатывающих свои долги удерживали и после срока…» [51, с. 683].

Однако же, думается, при бытовавших тогда отношениях Петра к скованным по рукам и ногам людям, таких на момент окончания отработки задолженности оказывалось уж слишком немного…

Так что все нам расписанные «преобразования» «преобразователя» ни чем иным как самым настоящим геноцидом именовать просто нельзя.

При подобных поборах русскому человеку, чтобы не умереть от голода, приходилось убирать дымовыводящую трубу и жить в грязи, саже и дышать угарным газом, ломать свои собственные бани, прекращать высаживать огурцы. Даже для покупки гробов для умерших своих близких от такой страшной жизни денег не всегда можно было найти.