Текст книги "Зверь на престоле, или Правда о царстве Петра Великого"

Его замедленное умственное развитие, по сравнению с ускоренным развитием физическим, очень сходно именно с генетическими особенностями столь знакомых нам южных народностей. Но и от Европы мы имеем очень ощутимое отличие – наши дети уже с пяти лет умеют читать, что в среде иностранцев встречается крайне редко.

Между тем это наше раннее умственное взросление прекрасно прослеживается по неизменно блистательным результатам именно в детском спорте. А в особенности в тех его видах, где требуется проявление ранних интеллектуальных способностей. Напротив, ранним половым созреванием славились всегда исключительно лишь южные страны. Именно у них вполне естественным считалось брать в жены одиннадцатилетних девочек. В Древней же Руси эти рамки были сдвинуты на пяток лет уж вовсе не случайно.

Петр же:

«В три года он питался еще молоком кормилицы, в одиннадцать не умел еще ни читать, ни писать» [16, с. 31]. То есть Петр начал вообще что-либо соображать только лишь к тому возрасту, когда учебу, по хорошему, пора было бы уже и заканчивать.

Тем и обнаружилась вопиющая, редкостная у нас, но закономерная у них генетическая неспособность даже не простолюдина, но наследника престола (!) к искусству жителей Великого Новгорода, чьи берестяные грамоты XI века сообщают нам о не встречаемой нигде в мире необычайной грамотности проживающего там населения. Однако ж эта наша традиция уходит куда как и еще далее (см. [26]). Но это о простолюдинах. А что можно сказать о наследственных способностях принца крови?

«По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Так всякое древо доброе приносит и плоды добрые, а худое древо приносит и плоды худые» [Мф 7, 16, 17].

И к каким таким «им», после всего вышеизложенного, следует отнести родословную Петра достаточно несложно определить сопоставлением его врожденных «способностей» со способностями обыкновенного крестьянского мальчика Сережи, родившегося и возросшего в среде многих таких же, как и он, босоногих огольцов с голубыми глазами и золотыми кудрями в селе Константиново на Рязанщине. То есть в среде русских простолюдинов. А ведь Сергей Есенин:

«В пять лет одолел грамоту, в десять бросился в омут поэзии»[31]31
  «Красная звезда» 03.10.1995, с. 4.


[Закрыть].

То есть уже пишущий своими руками свои собственные стихи русский мальчик оказался своей генетической способностью к слову настолько выше этого якобы «принца крови», что фантазировать что-либо о каком-то особом «петровском гении» не только смешно, но и невообразимо глупо.

О чем это говорит? Могут ли подданные быть генетически на тысячелетия более привычны к грамоте, нежели те лица, которые над этими грамотными людьми поставлены начальствовать?!

«Не заметили» же этого обстоятельства исключительно лишь те, кто «не заметил», что объявленный ими царем не имеющий никакого права на русский трон негроидного вида мальчик и умственно полностью соответствует своей внешности, слишком несхожей с окружающей его средой. А объявлен-то он был царем по той странной причине, что своего старшего брата, единственного законного наследника престола, якобы более смышлен оказался!

Но, может быть, во всем виновата придворная знать, злокозненно порешившая это юное «дарование» оставить без столь необходимой ему учебы?

Оказывается, что нет. Ключевский пишет:

«По старорусскому обычаю, Петра стали учить с пяти лет» [49, с. 411].

Да, да – именно по старорусскому обычаю. Что осталось запротоколировано и на бумаге, а потому никак не могло быть не предано гласности:

«Крекшин отметил и день, когда началось обучение Петра, – 12 марта 1677 г., когда, следовательно, Петру не исполнилось и пяти лет» [49, с. 412].

Это подтверждает и Костомаров:

«…его начали учить грамоте. Учителем был ему назначен 12 марта 1677 года дьяк Никита Моисеевич Зотов» [51, с. 619].

Однако тут же наш исторический мэтр свои суждения заводит в тупик:

«Петр учился быстро читать и писать, выказывая необычайную понятливость» [51, с. 619].

Так что же это в понятиях Костомарова является быстрым, если известно, что Петр:

«…в одиннадцать не умел еще ни читать, ни писать» [16, с. 31]?

Но при всем при том:

«…книжки с картинками Петр любил!» [14, с. 40].

Так ведь был он безграмотным, потому разглядывание картиночек и оставалось его единственным удовольствием от общения с книгой…

Ложь всегда смешна, а в особенности тогда, когда фальсификаторам так и не удалось до конца заретушировать правду.

Так что начали-то обучение Петра как раз таки вовремя, как и положено испокон веку в самой грамотной в мире державе! Однако же, что невозможно теперь не отметить, – не в коня корм: лишь разглядывание картиночек и предоставляло в книгах для этого недоросля какой-либо интерес.

И в альтернативу – у нас на Рязанщине, в бедной глуши, грамотность пятилетнего ребенка Сережи Есенина ни у кого не вызвала никаких ассоциаций с появлением на свет вундеркинда. И это потому, что лишь совсем в недавнем прошлом освобожденные от крепостной зависимости русские люди корнями великой культуры упирались в тысячелетия своей безраздельной грамотности. А потому никто из его земляков, даже и после смерти прославившегося на весь мир поэта, ничем особым из среды односельчан его так выделить и не мог. И это не от черствости души: наша Родина – это синеокая страна Есениных, где каждый второй тоже пишет стихи, а грамоте обучаются испокон веков так же – лишь для иноземцев – удивительно рано…

«…Есенин был по-настоящему глубоким, мыслящим человеком. В пять лет он научился читать, в 12 лет он прекрасно знал Льва Толстого и Гоголя, которого цитировал страницами. Знал Библию, апокрифическую литературу, великолепно знал народные поверья и сказки. Хорошо изучил мировую литературу – об этом можно судить по его

письмам, по ссылкам в его произведениях, по количеству библейских, литературных, исторических реминисценций в его стихах» [138].

И если прекрасно изучивший Ветхий и Новый Завет, а также классическую литературу шестнадцатилетний Сергей Есенин, давно набивший оскомину своей энергичностью у московских издателей, уже в который раз пробивает для публикации в журналах свои стихи, являющиеся сегодня классическими, то в отношении Петра наблюдается совершенно противоположная картина. Подобного же возраста Петр был еще только в начальной стадии не просто ученичества, но никогда ранее у нас не встречаемого очень плохого ученичества.

Ключевский:

«До нас дошли учебные тетради Петра… он пишет невозможно, не соблюдает правил тогдашнего правописания, с трудом выводит буквы, не разделяет слов, пишет слова по выговору, между двумя согласными то и дело подозревает твердый знак: всегъда, сътърелять, възяфъ» [49, с. 417].

Но и Костомарову эту полную безграмотность Петра никак не возможно объявить незамеченной. Потому и он маслица в огонь все же подливает:

«…он не умел правильно написать ни одной строки и даже не знал, как отделить одно слово от другого, а писал три-четыре слова вместе, с безпрестанными описками и недописками» [51, с. 620].

И вот где особенно прослеживается его родство именно с южными народностями, которые своим половым развитием сильно опережают развитие интеллектуальное:

«11-летний Петр по развитости показался иноземному послу 16-летним юношей» [49, с. 413].

По «развитости», заметим, исключительно физической! При внешности взрослого человека его замедленное интеллектуальное развитие в тот период «взрастания» Петра не позволяло ему читать даже еще только по складам!

А ведь он был объявлен царем именно за какие-то невиданные «способности»! Что не может не отметить и Костомаров. Однако ж на фоне всего вышеприведенного его аргументация по поводу выбора монарха выглядит просто вызывающе непоследовательно:

«Из двух царевичей старший Иван был слабоумен, болезнен и вдобавок подслеповат, младший Петр был десяти лет, но выказывал уже необычайные способности» [51, с. 591].

Тут следовало бы спросить у историка Костомарова: способности к чему?! Ведь Петр, в тот самый момент, когда был провозглашен имеющим «необычайные способности», еще не умел не только писать, но даже и читать… И второе: в кои-то веки законный наследник на Руси отстранялся от престола только лишь за то, что здоровьем-де хил да еще вдобавок к тому и подслеповат?

Но по прошествии и еще пяти лет, когда Петр выглядел, судя по всему, уже двадцатилетним молодым человеком, вот как обстояли его дела с постижением книжных премудростей:

«В шестнадцать лет он знал только два первых правила арифметики; его почерк плох, тетради пестрят орфографическими ошибками» [16, с. 33].

Два первых правила арифметики – это сложение и вычитание! Умножать, а уж не дай Бог – делить, Петр в ту пору, когда уже, между прочим, готовился стать отцом, еще не умел!!!

Да, женится он в том еще возрасте, когда не успел освоить даже умножения. Чем и обнаруживает свое явное родство скорее с Бре-ке-ке-ке-кексом из «Дюймовочки», «не хочу учиться – хочу жениться!», нежели с принцем крови, за которого себя выдавал.

Однако же при всем при этом, уже готовясь стать отцом, Петр продолжал играть в солдатики. Но солдатики были живыми. А потому, ему на потеху, они иногда умирали совершенно по-настоящему. Тому свидетельством, например:

«Трехдневные маневры под Кожуховым, на берегу реки Москвы, в 1694 г» [49, с. 422].

Вот что сообщает об этих «маневрах» принимавший в них участие князь Куракин:

«…тогда “убито с 24 персоны пыжами и иными случаи и ранено с 50”» [49, с. 422].

«Правда, сам Петр об этой последней своей потехе писал, что под Кожуховым у него, кроме игры, ничего на уме не было…» [49, с. 422].

Отметим, что ничего не было на уме все ж не у семилетки и не у третьеклассника, но у здорового, правда, пока еще только лишь телом, двадцатидвухлетнего недоросля, своими игрушечками ухайдакавшего насмерть двадцать четыре человека и покалечившего еще «с 50»!..

Но не только солдаты у Петра калечили друг друга. Собранная им шайка обучалась будущим убийствам на занятии, нигде и ни в какой стране небывалом – пальбе из пушек по своему собственному мирному населению:

«…когда стал “потешным” генералом Федор Зоммер, из Пушкарского приказа привезли 16 самых настоящих орудий и “стали учить потешных стрелять чугунными бомбами… Было уже не до потехи. Много побили в полях разного скота и перекалечили народу”.

…картина это совершенно реальная, причем жаловаться на материальные расходы и даже на убийства некому. Ведь во главе… сам царь!..

Иные из историков ставят в большую заслугу Петру, что он… истово готовил и тренировал солдат… Но это вовсе не были маневры в строго военном смысле этого слова; речь шла скорее о любимой игрушке, с которой Петр был не в силах расстаться» [14, с. 69].

И что в солдатики он лишь играл, можно заметить еще и потому, что несмотря на защищавшее его тридцатитысячное войско, которое в десятки раз своей численностью превышало количество стрельцов его мнимого соперника, при первом же упоминании о якобы грозящей ему опасности:

«Петр бежал. Не пытаясь даже проверить полученное известие и не убедившись, насколько реальна грозившая ему опасность, он босиком вскочил с постели и в одной рубашке бросился в конюшню, вскочил на лошадь, опомнившись лишь в соседнем лесу. Несколько конюхов догнали его и привезли ему платье. Несколько офицеров и солдат последовали за ним. Увидев вокруг себя достаточную охрану, не теряя ни минуты времени, не предупреждая мать… пришпорил лошадь и понесся во весь дух в Троицу. Он приехал туда в 6 часов разбитым душой и телом, почти в обмороке; ему предложили постель; он был не в состоянии отдыхать; возбужденный, взволнованный, захлебываясь от слез, испуская жалобные стоны, он снова и снова спрашивал архимандрита Викентия, можно ли ему рассчитывать на помощь… слова архимандрита в конце концов успокоили молодого царя» [16, с. 47].

У страха глаза велики. Однако же:

«Действительность этого покушения совершенно не доказана и совершенно неправдоподобна. Документы, собранные лучше других осведомленным русским историком Устряловым, доказывают, что Софья в тот момент не смела и думать о нападении на Преображенский лагерь. Она знала, что он хорошо защищен, содержится в боевой готовности и не удивится никакой неожиданности. Она скорее боялась… выступления со стороны потешных полков, возбужденные, пылкие солдаты которых страстно стремились отличиться в каком-нибудь дерзком деле» [16, с. 46].

А весь кем-то спровоцированный конфликт между регентшей Софьей и опекаемым ею играющим в своем уже давно великовозрастном состоянии в потешные игрушечки Петром окончился, как и все иные последующие затем «славные дела», одинаково – дыбой в пыточных камерах Преображенского:

«Кому отрубили голову или вырезали язык, кого били…» [56, с. 371].

Выданный по его запросу Щегловитый:

«…стал ужасным орудием в руках Петра. На допросе, под ударами кнута, он дал все нужные для обвинительного акта против Софьи и ее соумышленников показания… Щегловитый и его действительные или мнимые воображаемые товарищи были приговорены к смерти. Медведев, заключенный сначала в монастырь и подвергнутый ужасным пыткам, разделил их участь. Все были равны перед плахой. Софья была пострижена» [16, с. 49–50].

Но начавшиеся с застенков Преображенского «славные дела» «великим преобразователем» были восприняты лишь как некоторое разнообразие в его потешных игрищах. А может, он просто и не знал никакой разницы между пыточными и потешными своими увеселениями?

Нам все тычут в нос некий его игрушечный ботик, на котором он, на самом деле, столь панически боящийся воды, вряд ли отважился бы еще и прокатиться. А следовало бы показать те казематы, давно заготовленные им заранее, где он проводил первые свои опыты над попавшими в его лапы людьми. Очень удивили бы экскурсантов и те страшные орудия пыток, которые этим самым «вьюношем», как бы вроде не смышленым еще, были установлены в этих ужасных каменных застенках, ожидая того самого Щегловитого, который первым пройдет апробацию обустроенного Петром заведения – некоего его творения. Хорошо, если бы и о набранных заранее этим «Великим гением» специалистах – заплечных дел мастерах – так же упомянуто было в экскурсионных программах: народ должен знать историю своих палачей и палаческого искусства.

И никакой разницы между игрушечками в войнушку, где под сотню человек за раз бывало убитых и изувеченных, и пыточных увеселениях, где всего-то пару-тройку и замучивал этот «вьюнош» в свое «детское» удовольствие, Петр не видел. А потому сразу же после зверской расправы с мнимыми зачинщиками мнимого путча великовозрастный наружностью, но совсем еще подросток своими недалекими мозгами Петр продолжил свои игрушечные ристалища с живыми солдатиками, которые иногда так забавно всамделишно ему на потеху умирали:

«…Час будущего великого человека еще не пробил. Серьезная борьба, в которую он был вовлечен, не сделала его взрослым, не заставила забыть о потешных полках…» [16, с. 51].

И здесь нам так же следует провести параллель с Лжедмитрием. Ведь именно этого рода забавами он и отличался от всех предшествующих ему настоящих царей:

«Димитрий… сам пробовал оружие и устраивал военные маневры, которые вместе были и потехою…» [51, с. 309].

Силуэты заговора

А вот где Петр научился главной составляющей части своих «славных дел» – пить и курить:

«…Лефорт владел на берегах Яузы просторным, устроенном во французском вкусе домом, в котором уже несколько лет охотно сходились жители слободы. Даже во время его там отсутствия туда приходили курить и пить. Закон Алексея запрещал употребление табаку, но этот закон, как и многие другие, не исполнялся в слободе. Женевец был несравненным устроителем всяких развлечений… Банкеты, которые он устраивал своим друзьям, продолжались обыкновенно трое суток…» [16, с. 55].

«Нетрудно представить себе, сколько денег это требовало. Но цель оправдывает средства: веселое застолье любил посещать Петр» [4, с. 65].

Но странная любовь этого юноши к спиртному, как выясняется, в среде русского человека в ту пору была еще в диковинку. А потому:

«Во время первого путешествия Петра за границу он удивил даже немцев и голландцев способностью пить» [16. с. 55].

А между тем:

«Способность много пить не пьянея свидетельствует исключительно о том, что печень алкоголика уже подверглась первым изменениям. Здоровый человек – это как раз тот, кто пьянеет резко и сразу… Тот же, кто выдудливает “поллитру” и потом танцует вместе с Зотовым, не более здоров, чем наркоман, вводящий себе в вену 100 смертельных доз героина» [14, с. 77–78].

Петр же, родившись в те времена в стране трезвенников, являясь при том чадом более чем трезвый образ жизни ведущего папы (по крайней мере, по имеющейся о нем версии), всем просто на удивление, с самых еще юных лет уже являлся врожденным алкоголиком:

«Уже в 1698 г. английский епископ Бернет заметил, что Петр с большими усилиями старается победить в себе страсть к вину» [49, с. 441].

И это монарх страны, которая «способности пить» в те еще годы не имела.

Запад же, что нам теперь в полное удивление, в те времена не просто попивал, но спивался:

«Кто усомнится, пускай откроет “Декамерон” Боккаччо либо сборник итальянских новелл эпохи Возрождения, либо прочтет пьесы Шекспира…» [43, с. 124].

Кто этим себя несколько затруднит, тот поймет, что на Западе:

«…пить вволю и вовсе не возбронялось» [43, с. 124].

Причем, не возбранялось вообще нигде:

«Английский священник Уильям Кет признавался, что иногда был вынужден прерывать воскресную проповедь, чтобы унять прихожан, разгоряченных спиртным, а к концу службы иные из них валились на пол прямо в храме» [43, с. 124].

И вот где они успевали набраться по дороге в их храм:

«В одном только Лондоне насчитывалось 17 тысяч пивных!

…но если бы у нас в то время (да и в наше) кто-то попробовал заявиться пьяным в церковь, был бы тут же выдворен. А в те времена еще и отлучен на какое-то время от причастия.

Так что еще один миф, миф о непробудном пьянстве русских, давайте оставим на совести тех, кто его многие десятилетия культивирует» [43, с. 125].

Петр же, как свидетельстовал Бернет, уже в свои 26 лет был законченным алкоголиком. Потому:

«…совершенно напрасно историки приписывают Петру, что он денно и нощно пекся о благе государства. Пьянки, пиры самые непотребные занимали немало времени и отнимали все больше здоровья. По мнению москвичей и петербуржцев, царь и умер-то оттого, что перед своей болезнью много пил. А пил он, видимо, и действительно много» [161, с. 179].

Но вот интересно, а откуда у этого самого женевца, Лефорта, оказалось столько лишних денег, коль даже в его отсутствие им продолжалось субсидирование людей, совращенных дурными привычками, в том числе и пьянством?! И второе: куда же этот самый женевец столь подозрительно часто имел возможность отлучаться?

А к себе домой – в Женеву.

И где же это такая есть?

Так ведь аккурат в самой что ни на есть Швейцарии – и поныне стране банковского капитала, куда везут наворованное у своих сограждан богатство жулики всего мира! Где именно в банках ее крупнейшего города – Женевы он, то есть капитал адептов иудаизма, всегда имел свое сосредоточение.

Но каким же образом в христианском государстве вдруг возникает целая ростовщическая империя – ведь сама христианская мораль ростовщичество не поощряет?

«…Жан Кальвин обосновал шкурничество “теологически”. Он сделал “открытие”: Библия, дескать, ошиблась с осуждением процентщиков. Их надо не только терпеть, но и поощрять» [20, с. 185–186].

Таким образом:

«Первая кальвинистская страна, Швейцария, и стала одним из центров банковского дела» [20, с. 185].

А разработал эту банковскую ростовщическую систему и внедрил в жизнь не кто иной, как сам Бернар Клервосский – магистр первого ордена вольных каменщиков – Сионского приората:

«…они устроили и распространили по всей Европе банковские – финансовые операции…» [23, с. 32].

Так что капитал швейцарских банков является масонским, что подтверждает теперь все ранее имеющиеся на эту тему догадки. Потому вовсе и не является удивительным, что так щедро его расходовал на увеселительные занятия Петра сын какого-то безвестного аптекаря – Франц Лефорт.

А увеселительные забавы здесь были и такого плана, за которые вне пределов немецкой слободы можно было поплатиться достаточно сурово. Петр, как нами уже выяснено, представлял собой тип южного человека отличающегося именно необычайно быстрым половым созреванием. То есть уже в самом раннем возрасте необыкновенно похотливому юноше Петру, для удовлетворения «естественных» для его натуры нужд, требовались девицы чрезмерно легкого поведения. Этим-то «добром», что и естественно, и снабжал Петра неизвестно чьи сумасшедшие деньги легко растрачивающий молодой человек – Франц Лефорт:

«Среди гостей можно было увидеть и очаровательных шотландок, и пышногрудых голландок, в числе которых, как пишут, были и такие, что не отличались чересчур строгим нравом.

Петр I бывал в доме Лефорта часто. Два или три раза в неделю обедал у него… Частенько Франц Яковлевич уговаривал Петра остаться заночевать, и гость принимал приглашения…

До раннего утра в залах гремела музыка, кружились пары…

“Тамошние свободные пирушки, где, в облаках табачного дыма, все было нараспашку, – писал М.П.Погодин, – гремела музыка, разыгрывались разные замысловатые игры, раздавались веселые песни, волновавшие кровь, кружились до упаду разгоряченные пары далеко за полночь; где женщины и девицы, одетые не по-нашему, с полуоткрытыми или открытыми грудями и обнаженными плечами, с перетянутой талией, в коротеньких юбочках, бросали умильные взгляды, улыбались кокетливо на всякие двусмысленности, и не слишком строго относились к военному обращению, напрашивались почти на поцелуи и объятия…”» [4, с. 66].

Военным же обращением у «просвещенной» Европы являлись весьма обыкновенные изнасилования попадающихся на дороге у проходящего войска лиц женского пола. В данном же случае подобранные Лефортом женщины такое к себе обращение не просто допускали, но требовали. На что такое похоже?

Лишь на то, что их «добровольные» домогательства до чрезмерно неприятного и потливого несуразного тела юноши Петра были заранее очень прилично оплачены.

Так что невидимая щедрая рука братства вольных каменщиков с первых же слов повествования о посещении Петром своего закадычного друга просматривается весьма ощутимо.

Очень четко в этом плане прорисовывается и прекрасная подготовка засылаемого к нам агента. Франц Лефорт:

«…сумел, в отличие от многих иностранцев, хорошо овладеть русским языком» [43, с. 122].

Но, судя по всему исключительно для конспирации, поддерживал свой имидж иностранца: «…писал по-русски латинскими буквами» [43, с. 122].

То есть масонами на эту роль был избран резидент, прекрасно владеющий языком той страны, в которую его командировали вольные каменщики страны банкиров – Швейцарии.

А между тем, вовсе не за свою религиозную крамолу, как теперь выясняется, принял лютую смерть в дни юности Петра протопоп Аввакум: «…в 1682 г. он “за великие хулы на царский дом” был казнен…»

Знал, видать, слишком много. А такое в те времена каралось более чем строго.

И казнь вроде бы и помилованного возвращенного из ссылки приверженца старых обрядов произошла в тот знаменательный момент, когда десятилетний Петр, так еще и не выученный лучшими в стране педагогами даже читать, в роли какого-то там особого «великого ума», в нарушение всех ранее существовавших традиций, очередной боярской кликой был возведен на царство.

Так на что же похоже все вышеизложенное?

На самый настоящий заговор! Причем, заговор именно держателей банковского капитала, определенного в оборот Сионским приоратом, который и по сию пору всецело распоряжается сокровищами тамплиеров, после ареста «каменщиков» так и не обнаруженными французским королем Филиппом Красивым. Потому становится совершенно очевидным, что своего резидента в Москве напрямую субсидировали именно те масонские структуры, которые, после разгрома христианским монархом их дочерней организации, ордена тамплиеров, смогли остаться в тени и продолжить свою подрывную деятельность.

Но почему же эта явная провокация была столь удивительнейшим образом не замечена никем?!

Похоже, что слишком много денег было вложено в данное предприятие мировым капиталом, а потому никто произведенной подмены в люльке ребенка заметить не пожелал!

Ну, ладно царь-отец – но и мама-царица своего ребенка от подкидыша отличить не смогла!!!

Почему?!

А уже для посвящения в масоны Петру, как теперь оказывается, вовсе не обязательно было ехать куда-то за границу. Франц Лефорт, к которому столь неравнодушен был юный Петр, содержал в исправности целое заведение, где под предлогом выпивок и кутежей, практически открыто, сходились масоны для тайных своих бдений. Потому справедливым является мнение, что:

«Петр правил Россией держа в руках не скипетр с державою, а молоток масонского мастера» [19, с. 169].

Но имеются сведение о посвящении Петра в масонство и за границей. А ведь в свое первое путешествие он отправляется именно в год, когда ему исполняется 25 лет. Однако же известно, что в масонство принимают именно в этом возрасте! Что, судя по оставшимся с тех пор документам, и произошло в Голландии, куда он устремился со своей свитой, почему-то поименованной «Великим посольством»:

«Г.В.Вернадский в своей книге “Масонство в царствование Екатерины II” сообщает, что, согласно существующему документу – письменной присяге Петра I, русский царь был принят в “шотландскую степень Св. Андрея”. По указанию того же исследователя, “среди рукописей масона Ленского есть письменные свидетельства, подтверждающие, что Петр I и Лефорт в Голландии были приняты в тамплиеры”» [130, с. 197].

А вот и еще все о том же:

«В одной рукописи Публичной библиотеки рассказывается, что Петр был принят в шотландскую степень св. Андрея, причем дал обязательство, что сей орден восстановит в России, что и исполнил (в виде ордена св. Андрея Первозванного, учрежденного в 1698

г.); его письменное обязательство существовало в прошлом веке в той же ложе, где он был принят, и многие оное читали» [4, с. 68–69].

Очередная версия посвящения в масонство Петра утверждает, что:

«Сделал это в 1699 году английский архитектор Кристофер Рен» [19, с. 130].

А вот и еще о том же сообщается, что Петр масонство: «…вывез из своего путешествия (второго, 1717 г.) масонский статут и на его основании… открыл ложу в Кронштадте» [23, с. 169].

Так когда же он на самом деле вступил в масонство?

«…первая ложа существовала в России еще в конце XVII столетия. Мастером стула в ней был Лефорт…» [23, с. 169].

Это полностью подтверждает выше выдвинутую версию, откуда у этого самого «швейцарца» имелись столь неистощимые финансовые возможности, которые позволяли устраиваемым кутежам не прекращаться ни на единую секунду, продолжаясь даже в отсутствие самого хозяина. И наш «реформатор» здесь был не просто вольным слушателем и собутыльником. Он имел достаточно солидную должность. В этом ордене, возглавляемом Лефортом:

«…первым надзирателем Гордон, а вторым сам Петр» [23, с. 169].

Однако ж градус посвящения у Петра был куда как выше, нежели позволяется иметь гоям, пусть даже и монархам своих государств. В городе Реймсе:

«…где венчались на царство французские короли, до сих пор хранится Евангелие… короли при своем помазании давали обет Господу на этом Евангелии… оно считалось ими написанным на каком-то совершенно неведомом языке» [80, с. 229].

Юрий Воробьевский в своей книге «Шаг Змеи» поясняет, что французы объясняли это тем, что язык Евангелия из Реймса раньше был их собственным языком. Но теперь он давно забыт, а потому они и не могут прочесть эту свою старинную священную книгу.

«22 июля 1717 года, когда император Петр Великий проезжал через город Реймс и осматривал соборную ризницу, то Евангелие это было ему показано с пояснением, что никто не знает, на каком оно написано языке. К величайшему удивлению присутствующих, великий русский царь, взяв его в руки… начал его тотчас же бегло читать» [80, с. 229].

Что и вполне естественно – Евангелие было написано на старославянском языке! Ведь именно этот язык, как теперь выясняется, до покорения местных славян германцами и являлся некогда в данной местности разговорным.

И здесь нет ничего удивительного: уж к сорока пяти-то годам, то есть за двадцать лет знакомства с этой тайной, лишь у масонов сохранившейся нашей рунической письменностью, можно было ее с грехом пополам все-таки освоить даже и такому не слишком способному к наукам ученику, каким был Петр. Однако ж набраться глупости продекламировать это свое тайное знание перед толпой зевак?!

И вот какова история появления в Реймсе записанного древним руническим письмом прочитанного Петром по-славянски Евангелия:

«Хлодвиг, еще язычник, женится на бургундской принцессе Клотильде… хотя сами бургунды исповедовали в своей массе арианство, Клотильда была православной… В 496 году под Кельном войска Хлодвига вынуждены были сдерживать натиск вторгнувшихся алеманов. И впервые воины Хлодвига дрогнули. И тогда молодой рекс воздел руки к небу и стал истово молить Христа даровать ему победу. И только он закончил столь неожиданную и для себя самого молитву, алеманы дрогнули и, поддавшись панике, побежали… Клотильда упросила мужа немедленно креститься» [57, с. 100–101].

И вот где произошло крещение этого предводителя франков:

«В Реймском кафедральном соборе…» [57, с. 101].

Именно там с тех пор всегда и:

«…венчались королевской короной французские монархи…» [57, с. 154].

И вот когда Петр был там проездом, ему:

«…показали таинственное Евангелие, на котором с незапамятных времен давали присягу короли воинственных франков» [57, с. 155].

Его-то он и прочел бегло, всем на удивление, на славянском наречии. Что является очередным доказательством полной абсурдности крещения Руси князем Владимиром. Ведь это Евангелие существовало за полтысячелетия до событий, от которых принято отсчитывать ход нашей истории:

«Все что России было необходимо, она уже имела – Слово Божие на родном и священном языке» [57, с. 155].

Вот что сообщается о происхождении Евангелия, столь бегло прочитанного Петром в Реймсе:

«В 633 году в гавань города Булонь-сюр-Мер, что на северо-западе Франции, зашел таинственный корабль. На его борту не оказалось ни единого человека, только небольшая статуэтка “Черной Мадонны” и рукописное Евангелие на арамейском языке, языке, на котором разговаривал Спаситель» [57, с. 163].

Население данной местности, как становится все более очевидным, в ту далекую пору состояло исключительно из славян. Что: