Текст книги "ПАРАDOCs"

Атака усатой няни

В наше взрывоопасное время автор не может не уведомить: за исключением наличия усов у некоторых нянь, всякие совпадения с реальностью в данном тексте случайны. При обнаружении читателем таковых автор никакой ответственности не несет. Детям, слабонервным людям, беременным женщинам, кормящим матерям, да и вообще всем-всем настоятельно рекомендую держаться на расстоянии как минимум метра от настоящего жесткого как напильник текста. Перемещая свои глаза по ниже набранным кириллическим символам, вы берете всю ответственность на себя за возникающие в ноосфере рябь, вибрации и странные образы.

Двадцать девятого февраля шестнадцатого года Бюльчехра Самокулова – некрасивая, выглядящая старше своих трех с половиной десятков лет узбечка, работавшая няней в семье Екатерины и Владимира Вешняковых – проснулась от звука уверенного голоса, вещавшего в ее голове уже около месяца. Аллах стал говорить с ней вскоре после возвращения из Узбекистана, куда она ездила, чтобы переоформить паспорт. Попутно на родине Бюльчехра выяснила, что ее муж женился второй раз, и выслушала предложение быть «женой номер два». В конце января Самокулова уже снова была в Москве. Женщина встала на миграционный учет, однако патент на работу ей не дали. Плевать на патент, работа уже была – вытирать сопли ненавистной четырехлетней эпилептичке Насте, у которой худо-бедно работала одна десятая мозга! Куда важнее казалось то, что Всевышний был теперь всегда с ней. Он не оставит ее мудрым советом, иншаллах!

Сегодня голос Аллаха сказал именно то, чего Бюльчехра с сердечным волнением боялась и ждала услышать больше всего: «Час настал! Верши волю мою!»

«Хвала Всевышнему! Я выполню миссию Великого!» – благодарно подумала узбечка, беззвучно пошевелив толстыми губами с тонкой полоской усиков.

Дождавшись ухода Владимира, Екатерины и старшего ребенка из квартиры «335», расположенной на пятом этаже двадцать девятого дома по улице Народного Ополчения, Самокулова приняла душ. Няня тщательно намыливала густые черные волосы на лобке. Помывшись, вытерлась полотенцем, надела трусы, вошла в детскую и склонилась над Настей Вешняковой. Бюльчехра с завистью разглядывала милые губки, чуть приоткрытые во сне, и длинные пшеничные прядки, которые мать всегда так заботливо расчесывала. Черные волосы самой няни сально блестели и всегда казались грязными.

«Время! Действуй!!!» – Самокулова уже не понимала, сама ли она себя подзуживает, или это всё еще глас Всевышнего, но она взяла подушку и, накрыв несчастную Настю, надавила сверху всей своей откормленной тушей.

– Так! так! – азартно шептала Самокулова, низ живота сладко защипал. Она ощутила, как последние крупицы юной жизни уходят под ее тяжестью, почти не сопротивляясь. Настя уже не дышала, хрупкий хронометр маленького сердечка замер, но вольготно развалившаяся толстозадая мусульманка всё не вставала. Дело в том, что Бюльчехра отходила от такого оргазма, какого она не испытывала ни с одним из супругов: ни с Радмиром, ни – покарай его Аллах! – с Сухробом, ни с Мамуром. Чистые черные трусы, надетые специально, промокли насквозь и вновь требовали стирки.

Но миссия еще не закончена, хоть всякая дорога назад и отрезана! Бюльчехра – послушная вершительница воли Всевышнего – сходила на кухню и вернулась с большим ножом. Голова ребенка без проблем отделилась от тщедушного тельца. Юная кровь имела пряный запах и терпкий, солоноватый вкус. Аллах принял жертву, и она была угодна ему! Во имя усопших в Сирии, иншаллах!

Отрезанная головка перекочевала в рюкзак. Самокулова сходила в ванную, вытерла половой тряпкой кровь с лезвия, вымыла перепачканные рот и руки. Женщина надела юбку, хиджаб; обулась, припрятала нож. Вернувшись в комнату, где лежало обезглавленное тело ребенка, Бюльчехра, еще раз оглядевшись дикими глазами, демонически расхохоталась, когда в прицел ее глаз попала окровавленная кроватка. Отсмеявшись, бывшая няня деловито посмотрела время на смартфоне: девять утра. «Сожги здесь всё во имя Мое!» – отдал приказ голос в голове. Женщина вняла ему со всей готовностью: воспользовалась лампадным маслом и зажигалкой с газетами, чтобы запалить кровать с изуродованным телом, мебель, книги, одежду, тряпки и полотенца. Закрыв подожженную квартиру на ключ, Бюльчехра поспешно покинула дом, в котором проработала три года. Камера наружного наблюдения зафиксировала, как Самокулова выходит из подъезда с рюкзаком в правой руке. Внутри полупустого рюкзака голова Насти перекатывалась, словно кукольная…

Экс-няня добралась до спуска в южный вестибюль станции метро «Октябрьское поле», где была остановлена сотрудником полиции, заподозрившим неладное. Вместо «дубликата бесценного груза» гастарбайтерша извлекла на свет божий…

Алекс Михеев приехал на станцию метро «Октябрьское поле». Нужный ему выход в город был перекрыт: об этом почти надрывно вещала работница метрополитена, двое других сотрудников стояли рядом и помогали ей. Деталей не сообщали. Недовольные пассажиры, в их числе и Алекс, поворачивали к противоположному выходу, чтобы сделать крюк. На улице мимо Михеева прошел странный лысый мужик, что-то говоривший про «Аллах акбар». Алекс подумал сперва, что это какой-то поклонник ИГИЛ (организация запрещена в России)…

Тем временем Самокулова фланировала вдоль «KFC», проклиная русских и размахивая мертвой Настей. Полицейские, оцепившие периметр, поначалу не рисковали подходить близко к Бюльчехре, опасаясь наличия на ее теле взрывного устройства. Через какое-то время самый решительный сотрудник полиции, устав от бездействия, подошел к убийце и, перебросив ее и повалив на асфальт, выполнил удержание. Голова полетела, крутясь, по тротуару…

Возле ТЦ «Дарья» Алекс увидел одинокого полицейского в шлеме, который никого не пускал. Алекс обошел «Дарью» против часовой стрелки. Вскоре показалось оцепление полиции, а также толпа зевак. Не только сам вестибюль был огорожен, но и широкая площадка вокруг. Тут Михеев впервые услышал слово «террорист». Рассмотреть что-либо было сложно. Обходя оцепление по периметру, Алекс услышал, как один из мужчин говорил другому:

– Вон там ее повалили, и она лежит.

Михеев уточнил, что за «террорист». В ответ услышал:

– Террористка, говорят…

Михеев дошел до офиса фирмы, где работал. Возвращаясь оттуда, услышал также, как солидный мужчина говорит, что женщина разгуливала с отрезанной головой ребенка. Решил, не поверив, что у страха глаза велики.

Потом уже в середине дня зашел на «Яндекс», и из первой полосы новостей убедился, что сказанное про отрезанную голову – абсолютная правда. Вечером возле того места, где гуляла сумасшедшая, Михеев увидел, как ребята с какого-то канала интервьюировали давешнего лысого мужика. Тот со слезами на глазах говорил о торчавших из шеи ребенка «артериях и мышцах». Показал, куда укатилась голова. После того, как убрали камеру, сказал, что провел тут весь день, не в силах уйти, и готов убивать «этих чурбанов». Потом попросил у оператора и репортера мелочи, ему дали.

Впоследствии Алекса трогало количество цветов и игрушек на «Октябрьском поле» в память о Насте. При нем мужчина положил большой букет роз. Кавказец принес одинокий цветок гвоздики. Маленькая девочка поправила кукол так, чтобы было гармоничнее – на ее особый взгляд, недоступный миру взрослых. Спустя сорок дней со дня убийства состоялось прощание с девочкой.

«Сегодня 40 дней. Не убирайте это, пожалуйста, еще некоторое время. Прилетай еще, маленькая!» – записка появилась у парапета спуска на станцию возле мемориала из православных иконок, букетов, сладостей и игрушек…

«Ты всё сделала правильно!» – вещал Аллах в голове пациентки психбольницы.

Аut bene, aut nihil

Начать надо с «Чмыря». Так мы с братом и мамой называли между собой отца-алкаша при его жизни – некогда красивого кандидата физико-математических наук, скатившегося в бездну мелочной тирании, полной безнадежности, агрессии к нам и психических отклонений. Напившись, что у него происходило с начала девяностых едва ли не ежедневно, батя, благо на работе мог появляться нерегулярно, легко орал на нас хоть всю ночь, ругал матом, рвал наши школьные тетрадки и не давал спать, мешая законному отдыху. Порой он даже пытался мучать нас физически – это происходило, пока я не разбил ему лицо в пятнадцать лет.

До того, как стать для всех нас лишь «Чмырем», батька был хорош: рукастый, умный, полный идей, он читал нам стихи и прозу, обучал играм, способствовал физическому развитию… Я действительно многим обязан ему и помимо того, что он явился моим биологическим отцом. Именно памятуя о былом, я вовсе не обрадовался, когда где-то в 2003-ем году примерно такой разговор состоялся у нас с мамой:

Мама:

– После кого в туалете кровь постоянно?

Я:

– Не мы.

Мама:

– А, ну пускай гниет, если это «Чмо». Видимо, у него рак.

С одной стороны, я неоднократно фантазировал о том, как, предварительно расчленив своего папку, я закапываю в лесу его кусочки. Или же разрываю ему внутренности здоровенным острием через очко, надев резиновый костюм, чтобы не перепачкаться в крови и кишках… В общем, если я и не начал радоваться, осознав, что иго «Чмыря», на тот момент уже малоощутимое, не вечно под луной, то и горевал по этому поводу я не сильно.

Отец стал мрачнее обычного. Об этом я мог судить по настроению его монологов, которые стали всё реже доноситься из-за запертой изнутри двери его комнаты. Живот его начал раздуваться тем сильнее, чем ближе подбиралась к нему костлявая старуха. К тому времени мы уже не разговаривали с «Чмырем» довольно давно. Лишь узнав, что ему, возможно, скоро кранты, я стал раздумывать, не осталось ли в мире такой темы, которую я должен был бы обсудить с папашей до его смерти. Хотя такой темы не приходило на ум, тем не менее в душе поселилось некое горькое ощущение чего-то неминуемого, некой грани. Из-за этой грани, то есть оттуда, где я нахожусь сейчас, уже не вернуться. Пожалуй, только это вызывало легкую грусть.

Один раз к нам в квартиру пришел дотошный усатенький мужичок, рекламировавший какое-то средство для снижения степени вреда, приносимого волнами, исходящими от электротехники. Ему открыл «Чмырь», пока меня не было, а когда я вернулся в квартиру, то застал их обоих в коридоре. Папа так и не купил товар усатого, и гость, само собой, переключил телеги на меня:

– У вас есть компьютер?

– Нет, – признался я.

– А мобильный?

– Нет и мобильного!

– Ну телевизор-то хоть есть?..

– Есть.

Усач весь аж засиял, уже приготовившись просветить и меня относительно вредного излучения от экрана, но я поспешно добавил:

– Телевизор есть, но его я не смотрю.

Отец одобрительно расхохотался. Я ощутил некое подобие теплого чувства к нему. Тогда я подумал, что, возможно, неплохо было б и поговорить с ним как-нибудь… Однако разговора так и не состоялось.

Утром 22-го июня 2004-го года я разговаривал по трубке проводного телефонного аппарата со своей тогдашней девушкой. С Леной я провстречался до самого окончания вуза – во многом она была со мной по той причине, что я помогал ей писать курсовые и диплом, а через два-три месяца бросила. В июне, когда мы как раз оканчивали обучение, я еще не ведал, что нам вскоре суждено расстаться. Мои разговоры с Леной, которая была старше меня лет на пять, могли длиться довольно долго. Мне нравились и звук голоса, и мрачные шуточки Лены. Правда, в тот раз ее голос постоянно прерывался стонами отца, которые раздавались из-за двери в большую комнату трехкомнатной квартиры – как всегда, запертую изнутри на засов. Сегодня отец должен был ложиться в больницу – дела его были совсем плохи. Таким образом, картина часиков в десять утра получалась такая: «Чмырь» стонет, а я мило беседую со своей девушкой по телефону. Мы тогда только-только успели сдать все ГОСы и защититься, и потому ни мне, ни ей никуда идти в тот день не было надо. В какой-то момент – видимо, еще раньше, чем я начал общение с Леной – «Чмырь» сходил в туалет, и вышел оттуда чуть ли не плача (а может, и действительно плача).

Кажется, в его бубнеже мне послышалось что-то вроде пророческих слов о его собственной кончине («Сдохну…»). Насколько я помню, он почти не ел накануне – прием пищи был затруднен. Я весьма увлеченно говорил с подругой, однако, когда стоны за дверью стихли, всё же заметил этот факт и обратил на него внимание девушки. Лена пошутила:

– Постучись к нему и спроси: «Ты жива еще, моя старушка?»

Я весело расхохотался, после чего проговорил с ней еще час или два – до самого приезда бабушки. Стучать к бате, живому или мертвому, мне вовсе не улыбалось. Но бабушка Люся (на самом деле – Евдокия) – мать отца – звонила в дверь квартиры, а «Чмырь» никак не реагировал. С бабулей мы все, кроме отца, тоже не общались – она периодически «грела» «Чмыря» деньгами, которые тратились им на алкоголь, в результате чего батя мог бухать, орать и бузить хоть двадцать четыре часа в сутки не просыхая. Дверь бабушке пришлось открывать мне – я попрощался с Леной и пошел на прощальное пати с батей. Так как «Чмырь» упрямо не реагировал на голос своей матери, я взял молоток и разбил стекло на левой створке дверей. Этот акт был ностальгическим – когда я подрался с ним в пятнадцать лет, тоже бил по стеклу, только нунчаками. В тот раз он предварительно моей спиной разбил окно на улицу, но я удержался, и, хотя моя спина была в порезах, не выпал с третьего этажа на травку… Итак, просунув руку в образовавшийся от ударов молотка проем, я открыл замок изнутри. Мы вошли в комнату. Папа с исполински раздутым животом лежал на кровати. Изо рта его стекала тонкая струйка пены. Глаза были закрыты. Я кинулся двумя пальцами щупать сонную артерию. Тут меня удивили слова бабушки:

– Не трогай его, он уже холодный!

Мне-то даже сперва показалось, что я ощутил некое подобие слабого пульса. В любом случае – бабушке виднее, решил я, и оставил тело в покое.

На табуретке у кровати, которая за время существования перевидала всякое – например, как батя в ходе боя прокусил мой палец, и я плевал в его постель какой-то странной желчью – лежали недоеденная давеча сосиска и книга Анри Труайя о каком-то из российских императоров. «Чмырь» при жизни бредил собственным величием, называя себя «Дунканом Маклаудом» и «бессмертным»… В восьмидесятых он попытался как-то покончить с собой, но был вытащен из петли моей мамой. После того случая он и посчитал, что второй раз умирать ему не придется. Он совсем не думал о физическом и психическом здоровье, и стал очередной жертвой «демографического креста». Теперь уже было очевидно, что я впервые вижу перед собой мертвого человека. Отца забрал Reaper, Жнец, Косарь… Символично, что в его кошельке лежал именно «косарь» – тысяча рублей. Бабушка сказал мне, чтобы я забрал деньги себе.

В тот день я записал:

 
«Чмо покинул нас, а я
Уже разбил это окно.
До свиданья! умирай,
Но помни, что ты – лишь говно…
Жизнь при тебе была веселой.
Жизнь без тебя? О, сладкий миг!
Лицо зачем твое сурово?
Но как же всё же ты был дик!»
 

Позже я написал еще одно стихотворение:

 
«Я знал: отец косил, но сам я никогда
Ни косу не точил, в руках я не держал
Сей верный инструмент принес отцу конец,
И Смертью был в момент убит он, мой отец».
 

Мертвый, «Чмырь» приходит ко мне во сне исключительно как живой.

5-го марта 2016-го года я навестил свою родню по отцовской линии – деда Алексея Федоровича, бабушку Евдокию Андреевну и отца Сергея Алексеевича. Все – Михеевы. Давно я у них не был.

Дед ушел первым, когда мне был всего год от роду. От него мне досталось имя. Фамильный синтез: Алексей – Сергей – Алексей. Кто будет дальше?

Отец предпочел сделать спурт, переняв от деда эстафету, как уже было сказано, 22-го июня 2004-го года. Алкоголь и сигареты унесли его в могилу до срока (в 54 года), хотя сам он некогда говорил про бабушку: «Ей скоро семьдесят. Последний десяток лет жить осталось, видимо».

Бабушка ушла 26-го июня 2015-го года, пережив мужа на 32 и сына на 11 лет.

А я пока жив, полон сил и планов. Пусть эстафета смерти подождет.

Наш домашний театр

Лев Николаевич начал «Анну Каренину» якобы аксиомой, что все счастливые семьи похожи друг на друга, но его точка зрения неверна как минимум для нас. Мы с Соней разработали достаточно оригинальный способ структурирования времени, максимально приближающий нас к непреходящему ощущению праздника. Я не буду зарекаться, что так будет всегда, но в то же время сейчас я, смотря, подобно Кличко, в «завтрашний день», не вижу там никаких ухудшений в этом плане. В чем же наша методика? Ниже я вам расскажу.

Если вернуться к Толстому, то на основании его высказываний из «Анны Карениной» и «Крейцеровой сонаты» можно сделать вывод, что сам Толстой в браке, вероятно, не был особенно счастлив. Любой писатель знает: хорошо пишется о том, что задевает собственные эмоции. Когда Лев Николаевич описывал тяготы семейной жизни, он должен был знать, о чем говорит, не понаслышке. Ошибся он лишь в том, что счел как свое, так и всякое семейное неустройство уникальным. Я скажу даже, что все несчастливые семьи несчастливы если и не тождественно, то по сходному комплексу простых и понятных причин: люди устают друг от друга, требуя и ожидая слишком многого, а не руководствуются тем, что дано им. Как писал Пелевин? «…продукт-то скоропортящийся! Даже если сначала будет хорошо, очень скоро станет плохо». И мы, видимо, должны принимать этот закон как должное. Мол, так устроен мир. Мир, разумеется, устроен так, спору нет, но в наших интересах его переустроить, если мы найдем в себе силы и возможности разобрать этот скорбный механизм и собрать его вновь, сильно видоизменив.

Прежде всего, выбирать надо самое лучшее из того, что видишь вокруг. Далее, самому нужно также позаботиться о том, чтобы выгодно смотреться на общем фоне – развивать тело и душу. Будет интереснее идти вперед, когда вы найдете друг друга. Конечно, когда у человека есть выпирающий живот, а по улице ходят самцы с кубиками пресса, только идиот будет удивляться, что жена делает мысленные сравнения не в пользу мужа. И вы всерьез думали, что ей не надоест жирное брюхо, нависающее столько лет над ее лобком?! Если жена необразованна, не читала великих книг и не выходит за рамки «шмоточного дискурса», такой вариант вполне естественно рано или поздно приедается, соответственно, мужу. Ну а коль уж жена – толстушка, а муж – невежда, грубиян, алкаш и говно, то перед нами среднестатистическая российская ячейка общества. Конечно, в итоге «продукт» неизбежно «портится»… Раньше надо было думать!

Семейная жизнь только тогда является подлинной, ценной и прочной, когда она строится на фундаменте из разнообразного совместного досуга, ежедневного ощущения праздника жизни и непреходящего волшебства всех явлений мироздания – по крайней мере, до тех пор, пока сами эти явления позволяют подобную трактовку. Ну а когда явления мироздания таковы, что в пору хвататься за голову, они ни в коем случае не должны становиться поводом для ссор или нервных срывов, но обязаны лишь крепче сплачивать супругов для совместной борьбы с неустройствами окружающей действительности.

Мы вот порой всей семьей, кроме тестя, Андрея Витальевича, смотрим «Дом-2». Я мог попытаться отговорить Соню с тещей, сказав, что они более десяти лет тратят свое время зря, но вместо этого решил рискнуть и попытаться извлечь пользу из просмотра сам. И я не прогадал! Образ мысли людей, что так настырно играют в «несчастливые семьи» по ту сторону большого телеэкрана на кухне, отраженный в выстраиваемых ими полилогах, весьма поучителен.

У нас с моей женой образовался домашний театр импровизированных представлений. Вдохновляясь сюжетами культуры, встречаемыми нами в книгах, фильмах, сериалах или аниме, мы ставим самые разные сценки, переодеваясь и играя то слоновью болезнь, то клоунов, то ишиопагов, гермафродитов, метросексуалов; Бабу-ягу и домовых (были использованы лак для волос и красная рубашка), рисуем татуировки, красим ногти бесцветным лаком, изображаем вампиров… А ведь началось всё еще раньше, до свадьбы. Передаю слово себе самому: цитирую свой пост «ВКонтакте» от одиннадцатого сентября шестнадцатого года.

«Вчера в рамках совместного проекта организаций «Крестовый поход во имя света и добра» и «ТРИС (трезвое искусство») прошла акция под кодовым названием «духовная практика юродствования». В ходе ее, удачно совпавшей с Днем города, активисты прошли по улице, играя на гитаре, юродски пританцовывая, будто под спайсом, и распевая юродскую песню «Мы сексуальны, и мы знаем об этом. Нас отстрапонили будущим летом». Цель данной практики – вызвать презрительные взгляды прохожих, и тем самым избавиться от излишних запасов эго – была достигнута.

Мероприятие продолжилось в кафе «Грабли», где совершенно юродски была поглощена дыня – здоровенными кусками, вымазавшись соком ее и частично слюнями соседа. Далее три активиста залезли под стол и продолжали находиться там, пока не были выгнаны оттуда негодующей сотрудницей персонала, в порыве злобы даже пнувшей стул и пугавшей охраной. В соответствии с исходной концепцией, именно такая реакция окружающих и требовалась.

Закончилось всё великолепие залезанием на постройку в форме буквы, стоявшую тут же на Тверской. С буквы мы созерцали вечернее небо прекрасной столицы.

Экстремальный отдых, совершенно не подкрепленный токсическими веществами – наш смачный плевок в лицо всем, кто не умеет «сходить с ума» без алкоголя, и потому лишь употребляет его».

Таким образом, формулу семейного счастья, включающую в себя переменные индивидуальных характеристик, смело можно брать на вооружение лишь тогда, когда за плечами есть реальный опыт развития и самосовершенствования, а не гонор и зазнайство на голом месте… UPD Бла-бла-бла… Хватило на три года этого союза, и теперь он трещит по швам.