Текст книги "Как, вы еще в своем теле!"

– Почему, с однобокой? Основательно.

– Вы принесли сюда свои мировоззрения, мироощущения, не удосужившись ещё преломить их через нашу особенность сегодняшнего дня. А ведь как-то надо и стену прошибить своей волей…

Хотя премьер-министр не сказал ничего прямо, Дмитрий догадался, что тот хотел выразить всё беспокойство государственного деятеля.

Он пододвинул к глазам Дмитрия документ.

– Я позволю себе привести параграф:

“Всякое новое лицо на Мингале для его же блага и пущей безопасности должно пройти биологический, миграционный и интеграционный карантин. В случае его не прохождения, лицо является виновным в нарушении этого параграфа. Обвиняемому выносится приговор – семь лет тюремного заключения”.

– Ваше Превосходительство, на вашей планете до меня были когда-нибудь пришельцы?

– Наверное были, давно. Вроде бы даже наследили.

– Тогда зачем этот закон?

– У нас самое передовое прогрессивное законотворчество. Оно идет впереди жизни, а не плетется в хвосте. Как и должно быть. Прилетит пришелец или не прилетит, а у нас уже готовый закон под него.

“Поэтому нечего говорить, какое устрашающее оружие получило благодаря этому закону в свои руки мингалетское правительство”, – подумал Дмитрий.

Внезапно в комнату вошел высокий, худой, седой господин, как показалось Дмитрию, типичный бюргер или бюрократ.

– Ваше Превосходительство, поправка к закону № 341 не прошла. Доработка потребует два-три месяца.

– Не помню о чём она?

– О верхнем потолке. Разрешать обмен телами с шестнадцатилетнего возраста, вместо восемнадцатилетнего.

– Это же прогрессивная поправка, как можно не понимать! Неужели в нашем парламенте настолько одиозные тупоносые сенаторы? Дождутся, что их народ распнет на фонарных столбах или император распустит раньше времени это сборище недотумков.

Премьер-министр метал гром и молнии, затем, руки за спину, он подошел к окну и некоторое время молча смотрел на улицу. Из окна открывался вид на залитую солнцем огромную площадь под названием Дворцовая и в продолжении ее, уносящийся вдаль, зеленый сквер, в нем гуляли молодые пары с колясками.

Глава 9. Униформа отделяет от мира, но не от себя самой

Час интенсивной тренировки.

Пуальфина стояла перед манекеном и кулаками в маленьких перчатках наносила массированные удары. Манекен уж очень походил на субъект, фотография которого лежала на столе, и своими набитыми конскими волосами ахал, охал и ухал, как человек при принятии наслаждения в парилке бани от берёзового веника. В перерыве, вспомнив о еде, сержант государственной безопасности Пуальфина Руга вытерла руки и подошла к плите. Она попробовала густой суп, в котором плавали куски мяса и сушеные грибы – это была не вся её пища. Достала из духовки пирог с курицей. Суп был ещё не готовый и источал соблазнительный запах. Она выключила плиту, оставив кастрюлю докипать и настаиваться, помыла руки и привела себя в порядок, как давным-давно её научили делать перед едой.

Ее комнатка была крохотной уютной коробкой на пятом этаже в огромном современном здании на Красно-Лиловой улице, в котором было шестьдесят этажей и пятнадцать вспомогательных уровней, не считая паркинга для эргомобилей. Комнатки нижних этажей представляли собой именно такие, как у неё, квадратные коробки с телефонами, водопроводом, единственными лампами, свешивающимися с потолка, и совмещенными с ваннами туалетами. С высотой этажей росло количество богатых апартаментов, число отдельных ванных и туалетов. Жилища последних двух верхних этажей состояли из восьми и десяти комнатных люксов с индивидуальными санузлами и предназначались для чинов высшего ранга. Распределение квартир было строго по званиям, и сержант Пуальфина Руга должна была дослужиться до лейтенанта, капитана, майора, подполковника, генерала прежде, чем достичь верхнего эдема на шестидесятом этаже.

Но она была вполне довольна своим нынешним положением. Жалованье, собственная квартирка, дешевая еда и одежда из ведомственного магазина, постоянно по спецзаданиям бесплатные билеты в оперу, балет и кино, посещения ресторанов и кабаре, из закрытых кабинок которых хорошо было наблюдать за посетителями, командировки в разные города, ежегодно оплачиваемый отпуск, неограниченный во времени, если совмещался с заданием. И ещё много чего. Но главное – постоянная работа с хорошими перспективами в Миао-Чао, а не в скучной провинции, где из месяца в месяц ничего существенного не происходит.

Конечно, за службу в государственной безопасности приходится расплачиваться. Иногда потерей собственной жизни. Униформа отделяет от мира, но не от себя самой. Глядя на форму, люди начинают тебя остерегаться, что, конечно, не по душе большинству девушек, и поэтому они вынуждены проводить время на работе в обществе мужчин и женщин из собственного круга. За одного из этих мужчин, когда подойдет пора, надо будет выйти замуж, чтобы остаться на службе. Да и работать приходится чертовски напряженно – и днем и ночью. Вести “клиента”, кто кого переиграет, было ее задачей на ночь, день, неделю, месяц, даже год. Особенно выматывают ночные дежурства с приключениями. Но зато это – плотные обеды и затяжные ужины с вином и хорошими мужчинами до самого утра, что позволяло сэкономить, чтобы однажды присмотренная соболиная шуба заменила несколько раз ношеную ондатровую.

Вытираясь полотенцем, Пуальфина изучала свое отражение в овальном зеркале над умывальником. Один из её последних возлюбленных сказал однажды, что она похожа на саму Нецинию. Что за чушь! Ну и сравнение?! На эту публичную танцующую фиглярку? Не комплимент, а оскорбление.

Ее счастье с ним не достигло стремительного накала романтических страстей. Она ещё не успела втянуться в что называется начало взаимной любви, не вкусила ласк, как по приказу пришлось расстаться. Пуальфина вся кипела, и даже хотела наложить на себя руки. Почему, – думала она, – как только появляется безоблачный горизонт, сразу же откуда-то берётся разлука и ещё не совсем свинцовые тучи слез враз застилают последние розовые надежды. Приказ оставить объект поражал своей несуразностью. Но приказ есть приказ – он должен выполняться, даже самый нелепый, даже на полпути. Возлюбленный как неожиданно появился, так же таинственным способом и растворился в тенетах новой любви.

Видимо ему был приказ переключиться на другой объект, более романтический, и сосредоточиться на нем согласно предписанию. И самообладание Пуальфины, её равнодушие и безропотность вновь породили удивление на коллег, и даже почтение в начальстве, которое вознамерилось в перспективе поощрить премией и даже наградить её медалью. Но начальство менялось каждый день как в калейдоскопе, и с каждым днём отодвигалось награждение. Спокойствие и смирение – хороши для некоторых категорий профессий. И для агента внутренней безопасности не меньше. На самом деле эти черты характера укрощали в человеке тихое, уютное, первоначальное чувство подавленности и превозносили волю и защищенность, и создавали возможность уверенно смотреть в будущее. Очень часто хорошее настроение дополняли некоторые конкретные детали: например, нынешние комплименты координатора, профессора курсов подготовки и одновременно куратора группы слушателей Туранда Мерка, ставящего всем пятерки, несмотря на все прегрешения в учёбе, но, тем не менее, двигавшего вперёд повышение квалификации. Будущее для Пуальфины не оставалось сомнительным и сегодня, и определялось запахом готовящегося на плите хорошего обеда; любимой увертюрой к опере “Пианикавола”, которую исполнял Императорский оркестр по телевиденью, а главное – тем чудом, что, наконец-то, дождливая зима с затяжной весной уже позади и что стоит лето.

Сесть за стол и приступить к обеду ей помешали. Внезапно зазвонил телефон. Второй – специальный – против прослушки. Она подняла трубку.

– Сержант Руга? – это был голос Туранда Мерка, профессора курсов, однако вне службы он обычно называл её Пуальфиной.

– Да, слушаю.

Голос на другом конце связи звучал сегодня холодно и странно.

– Через пятнадцать минут вы должны явиться в кабинет № 364. Ясно?

– Сейчас пообедаю и…

– Бросайте всё, к черту…

– Но для чего?

– Это приказ! Слушайтесь, агент “Миранда”! – Её протестующий голос был обрублен на корню.

Пуальфина даже не обратила внимание, что ее назвали под условленным специменем, словно по кличке лошади.

– Алло, алло! – Она уставилась на умолкшую трубку, но та словно бы в отместку грубо насмехалась над ней. “Даже поесть нормально не дадут!” Пуальфина с остервенением глотнула таблетку, не запивая глотком воды, – профессиональная болезнь язва желудка от ночных смен и неразборчивости в питании в последнее время замучила её. Сжав кисть так, что заныли мышцы руки, девушка медленно положила трубку. Застыв, она глядела на чёрный аппарат. Может, перезвонить? Нет, этого делать нельзя. Профессор знал – да и она тоже, – что каждый телефонный разговор в этом здании прослушивается или записывается, потому он и не произнес ни одного лишнего слова. Это было государственное дело. Когда передаются сообщения такого рода, это делают как можно быстрее, четче и короче, а потом – Пуальфина от этой мысли обижалась – кое-кто часто умывают руки. Тебе передали, ты передал, он передал, концов не найдешь нигде, и у каждого руки чисты.

Уставившись на телефон, девушка покусывала кулаки. Чего они от неё хотят? Что она натворила, или что сделала не так? В отчаянии она стала вспоминать последние дни, месяцы. Чаще всего она переигрывала свою роль – на службе её, именно, ценили за это умение, воспринимаемое, как рвение. Может, она в чем-то чудовищно ошиблась на работе – и это обнаружили? Какой конкурирующий отдел? Может, она сболтнула что-то не то, как-то пошутила не так, и об этом донесли? И это друзья-товарищи! Но тогда у неё должно было возникнуть чувство вины или страха. Однако совесть её была чиста. Что же это могло быть? Она вспомнила: как-то в музее надела на голову преступника, находящего под ее наблюдением, экспонат. Ценная ваза из малахита весом в десять килограммов! Говорили подарок его Императорского величества владельцу музея! Поступок вызвал неоднородное брожение в кругах общества, тогда оно разделилось во мнениях, то ли разлетевшаяся на куски ваза стоит поимки преступника, и за это её наградить, то ли привлечь к суду. Но всё закончилось благополучно, и награда в несколько тысяч мингалей нашла героиню, а вазу склеили, и она красовалась на прежнем месте.

Что же ещё могло быть? Агенты всегда в приключениях, как в шелках. Внезапно она припомнила, что в ресторане разбила о голову приставалы уникальную подставку из-под фруктов на шести ножках. Не менее ценный профиль экстравагантного стиля из ценного дерева и хрусталя, а чаша из высокого фарфора! И тоже говорили: подарок его Императорского величества владельцу ресторана! Надо срочно возместить убыток! Впрочем, нет – это преступление слишком незначительно и трудно доказать за давностью времени.

“Хватит успокаивать себя! Случилось что-то намного худшее”. Пуальфина не знала, на какой камертон души настроиться, за какую мысль ухватиться.

Девушка взглянула сквозь слезы на свои дешевые часики. Осталось всего десять минут! Её охватила паника: ещё не хватало опоздать! Надо пулей! Вытерев слезы рукой, она стала натягивать свою парадную униформу, в спешке застегивала белую хлопчатую блузку, а сама, одеваясь, на ходу расчесывая волосы, все время думала о том, что же за промашку она совершила? Натворила – не то слово, все отчебучивают что-то, и взрослые и дети, но какова цена ошибки? Какой бы ни была малой её вина, само прикосновение щупалец Отдела по борьбе с террористическими обменами тел ужасало.

А вдруг это новое задание?

Уже веселее, она прорабатывала в уме, как попасть её эргомобилю в “зеленую волну” светофоров и накатить вместе с нею прямо к подъезду. И ей удалось это.

Глава 10. Обмен телами запрещается на пешеходных переходах, в тоннелях, на мостах, путепроводах, эстакадах, на железнодорожных переездах, на взлетных полосах, на стартовых площадках

Дмитрий первый подошёл к чёрному эргомобилю и похлопал его по дверце.

– Машина подана для вас, словно выездная лошадь, – заметил премьер-министр Джоба.

Путешествие Дмитрия в город высокий сановник облек в демонстрацию технического превосходства своего эргомобиля. Под стеклянным куполом в хорошо защищенном бронированном варианте он являл собой верх превосходства технической мысли. Дмитрию не пришлось долго удивляться, когда неслышимо открылся купол, потому что не мог в полной мере насладиться тем воздухом, который питал прекрасную растительность в парках Миао-Чао. А общение с местными жителями, за которое он ратовал, как настоящий исследователь, отодвигалось на неопределенное время. Но эргомобиль был хорош своею скоростью и приемистостью. Веселый, солнечный полдень сверкал на улицах. Впечатление, что ехали не торопясь. Проплывали, оставались позади дворцы, зеленые сады, узорчатые чугунные мосты, гранитные набережные. Пьяный от солнца ветерок веселил флажок на капоте.

Навстречу проносились громадные щиты рекламы:

“Человек всегда тяготится телом своим!”

“Вам не наскучило собственное тело?”

“Обмен телами – решение всех ваших проблем!”

“Прямое участие в обмене телами, и вы не посредник, не случайный свидетель и попутчик!”

“Как? Когда? Где? Ответ один – всегда и везде!”

“Уступайте друг друга!”

Дмитрий засмотрелся на последнюю фразу.

– Это и есть ваша социальная гармония? – спросил он. – Особенно, красноречиво выглядит “Уступайте друг друга!”. Уступать друга другому другу, тем более – подругу, мне совсем не хочется. Почему не “Уступайте друг другу!”, как предупреждения в транспорте: “Уступайте места инвалидам, пожилым людям и беременным женщинам”?

Но премьер-министр оказался предупредительным:

– Не доверяйтесь первому впечатлению. До идеала ещё далеко. Обратите внимание – это скатывание в эпатаж, это уличный сленг и говор, это китч как элемент уличного наполнения, когда недостаточные требования и меры, когда изменять вкусы авторов агиток необходимо жесткой рукой цензуры. Но в чем-то они правы. Не надо забывать, обмен телами запрещается на пешеходных переходах, в тоннелях, на мостах, путепроводах, эстакадах, на железнодорожных переездах, на взлетных полосах, на стартовых площадках. Везде, где создается аварийная ситуация для транспорта и граждан. В других местах, пожалуйста, никакими законами, правилами и запретами не регламентируется.

Город Миао-Чао привлекал внимание своей раскрепощенной архитектурой, размещенной последовательно по берегам каналов, направленных в сторону моря и служащими артериями чистоты и спокойствия.

Город площадей и зеркал. Миао-Чао не был похож ни на один город, в которых Дмитрию доводилось бывать раньше. “Миао-Чао – как зеркало экспрессивной архитектуры!”, – так охарактеризовал он город. Зеркало неудержимо преобладало, создавая комфорт многообразия, множественности и многовеличия. Глаза рябило двойное, тройное и еще большее изображение того, что находилось в обзоре. Можно было потеряться не умеющим ориентироваться. Но местные жители обходили этот недостаток легко. Между тем зеркало еще и обманывало грациозной помпезностью, но по-хорошему, заставляя ощущать человека не потерянным на обширном постпространстве кубического объёма, когда он, проходя по улицам, прослеживает весь свой путь и поступки. Куда только зеркало не втюхивали неугомонные архитекторы. Правда, оно было монолитом и в несколько слоев, так что любая щербина или скол превращались в кривое зеркало, потешая пешеходов, но легко восстанавливаемое, оно не давало повода к мысли о безобразии.

Машина повернула назад к дворцу и двигалась по оживленным улицам мимо одного из щупалец городского рынка, затем вдоль широкого бульвара. Все чаще стали попадаться грузовики, стоявшие поперек и перегораживающие улицы. Приходилось постоянно сигналить “фа-фа”, чтобы согнать с дороги отчаянных водителей.

– Ещё вчера такие тихие и довольно патриархальные улицы, а сегодня… – нервно пожал плечами премьер-министр Джоба. – Похоже, начинают подтверждаться самые худшие предположения.

После высокой арки эргомобиль свернул вправо и выскочил на широкую красивую площадь, в центре которой стояли, подобно космическим ракетам, каменные исполины, олицетворяющие своей высотой и массивностью неограниченную власть монархов.

– Площадь Равенства! – сказал премьер-министр Джоба. – Самая монументальная, одна из пяти вокруг дворцового комплекса.

Вся площадь была запружена людьми и машинами. Дмитрий увидел рабочих в синих куртках со светоотражательными обшлагами; моряков с лицами цвета выветренного белого мрамора на фоне синих бескозырок; офицеров с ментиками; обеспеченных горожан в малиновых жилетках; женщин, у которых юбки походили на разноцветные абажуры; торговцев с лотков бижутерии, продавцов мороженым; тощих и толстых, длинных и коротких актеров, стоявших кучками; клоунов в желтых и пестрых комбинезонах, как будто сшитых из лоскутного одеяла; детей с животными на руках. Весь многоцветный спектр народа. Турмалиновые солнца их волосяных фонариков на лицах освежались ореолом, стоило им попасть под косой источник света.

Все толпились перед воротами дворца, но они были наглухо закрыты. “Фа-фа”! Народ расступился на сигнал, давая эскорту машин зеленую улицу. Приветственные крики заполнили площадь.

– Да здравствует Его Величество Государь Император Люстиг Мост!

– Да здравствует Его Превосходительство премьер-министр Джоба!

– Да здравствует депутатский корпус!

– Да здравствует Народ!

– Да здравствует обмен телами!

На машине раздвинулся стеклянный верх, и премьер-министр поднялся с сиденья. Он вытянул руку, приветствуя присутствующих людей. Среди многочисленных криков его голос выделялся своей хорошо поставленной речью.

– Народу Мингалы, ура!

Народ подхватил:

– Ура! Ура! Ура!

– Опять манифестация. – Премьер-министр Джоба недовольно повернулся к Дмитрию. – Но эту муниципалитет города разрешил, если, конечно, они не перейдут границы дозволенного.

– По какому поводу она?

– А вы прислушайтесь.

Среди моря рук, среди моря голосов поднялась девушка, и площадь охнула дружным взрывом, приветствуя её. Она выступала с критикой правительства:

– Мир хрупок! Ему нужна защита. Самое худшее совершают прогнившие царедворцы, те, что ничего не делают. Предаются праздности… Ничего не слышать, не видеть и ничего не делать – заткнуть уши и закрыть глаза, вот это самое ужасное от них. Уклоняться, не быть ни за что в ответе – это разложение, гниение заживо…

– В прошлый раз она тоже говорила скверные речи. Одна из крамольных женщин на свете, – с сожалением произнес премьер-министр. – Какое будущее её ждет?

– Кто они – эти люди?

Премьер-министр поморщился.

– Ещё одни новые ура-патриоты. Не много ли их?

– А чего они хотят?

– Помяните мое слово, они выберут подходящий момент и сделают решительный шаг, и это обернется настоящей гражданской катастрофой.

– Они расширяют свое влияние с каждым часом?

– Мы делаем всё для народа, а они призывают к свержению правительства.

– Им все чего-то мало?

– У нас не трогают собак, если они ведут себя спокойно. Но если они лают и кусаются – их пристреливают.

Подъехав ближе, как позволяла плотность толпы, Дмитрий узнал в девушке Нецинию, а рядом стоял Скар.

– А кто эта девушка? – спросил он премьер-министра.

– Звать её Нециния. Смазливая бабенка. Исключительно опасная личность. Фанатичка, одним словом. Я знаю таких, они невменяемы своей близорукостью…

– А почему её захватила политическая деятельность?

– Трудно сказать. Артистка в пятом поколении. Нециния не была замкнута, и она совершенство в воспитании. Цвет культуры, не истеричка, то и дело настроения не меняются, не верит любому слуху, не плачет, когда что-то не удается. Тем опаснее вдвойне.

– При такой-то положительной характеристике отрицательное к ней отношение…

– Дмитрий, моя жена Шарлет и я были на концертах Нецинии. То, что она демонстрирует – древний вид развлечений. По-моему, он очень примитивен и даже развратен, это способ разложения народа, но моя жена просто захвачена её искусством, говорит, доказывает, что Нециния на Мингале самая тонкая художественная натура, а посему – достояние нации. Что не позволяет применить против неё своевременные воспитательные санкции.

– А можно мне остаться на площади?

– А распоряжение императора есть?

– Но я уже общался с вашими людьми, даже низшего сословия, и как видите…

Премьер-министр Джоба задумался, и Дмитрий уловил это, добавив:

– Я ещё не изучил вашу Конституцию, но, думаю…

– Мы уверены, что у нас не слаба законодательная база и исполнительная тем более по части предупреждения преступлений. Поэтому… вы вольны поступать, как желаете.

– Значит, можно?

– Можно, под мою ответственность.

Глава 11. Я училась в балетной школе

Пуальфина взглянула на часы. Ещё одна минута. Третий этаж не такая высота, чтобы ждать лифт, но уж пройдя по прямому длинному коридору мимо кабинетов, в которых уже не однажды бывала, с каждым шагом уменьшая скорость, она остановилась у высокого, в рост человека, зеркала на тумбе, чтобы перевести дух. Поправила волосы на голове, при этом, от взмаха рук кверху, бугры на месте грудей поддались вперед и в стороны. Отлично! Прекрасно! Здорово! Пригладив руками униформу, она посмотрела в зеркало на свое раскрасневшееся лицо, распрямила плечи и подняла высоко нос. Быстрый взгляд в зеркало с поворота, любуясь собой, и удовлетворение видом. А вот и кабинет № 364. Здесь она не была, но очень много о нём наслышана. Кажется, Отдел по борьбе с террористическими обменами телами. Точно! Толкнула дверь и вошла внутрь.

Сегодня её встретили вставные линзы в квадратной форме очков и сплюснутый нос. С этой начальницей в военной форме генерала до сих пор судьба миловала встречами. Бенигна Клабб! Ужасная женщина! Слухами полнится земля. Пуальфина могла в любое время дня и ночи пересказать невероятные слухи о ней, исходящие из самых безнадежных закоулков жутких подвалов госбезопасности.

Конечно, это сущая нелепица, чистейшая неправда. Или частичная правда? Говорили о мрачных казематах, что Бенигна Клабб была садистка на все руки мастер, художник, виртуоз, и своим заместителям не разрешала пытать в свое отсутствие. Когда она шла по глухим подвальным коридорам с группой боготворящих её студентов, которым она параллельно преподавала мастер-класс, даже сотрудники почтительно и со страхом расступались перед ней и сжимали в карманах пальцы в кулак. Как же, она на их глазах наслаждалась страданиями заключенных, когда расправлялась с ними, когда травила их голодными собаками.

Каких только курсов и практик специальной подготовки она не проходила: по конвоированию, охране первых лиц, объектов, вербовке информаторов, огневую, строевую и физическую подготовку.

Не было секретом, какой отбор проходили женщины наравне с мужчинами для службы в спецотделе, и вот, благодаря компетентности и преданности Бенигны Клабб, она оказалась здесь. Находились свидетели, которые божились, что ей подавали её собственный заношенный, забрызганный кровью халат и придвигали кресло на высоких ножках прямо к изголовью жертвы, лежавшей на пыточном столе. Она подходила к делу основательно, по-научному, и разбила пытки на категории сложности: от слабых к умеренным и далее к более сильным и чувствительным. Она полузакрытыми глазами следила за допросами и изредка поднимала пальцы. Комбинация пальцев означала перемену пытки и её способ. Начинала обычно с легких пыток, и продолжала усложненными по нарастающей боли и психологического воздействия. Она подобрала профессиональный штат пыточных дел мастеров, понимающих её с полуслова, их не надо было подгонять, учить и указывать, что можно и что нужно делать в данный момент. Они уже с остервенением тащили щипковые инструменты – клещи и прищепки, не гитары с контрабасами, проливали кипящую воду или раздували огонь. Бенигна смотрела в глаза истязаемой жертвы и ждала, когда в них исчезало выражение стойкости к сопротивлению и вместо страха появлялись мольба и мука. Тогда она обращала на это внимание учеников: “Смотрите, в глазах ярко выраженный блеск угасает на мокром месте по мере приближения положительного результата!” Далее обиженно говорила, как бы распекая за нерасторопность: “Принесите же человеку воды, не видите разве, как он страдает!” Затем в голос рекомендовала возвратиться к предыдущей пытке, более слабой, а бедный истязаемый воспринимал новое мучение с облегчением и был благодарен ей за этот благородный поступок и подарок судьбы, и даже готов был целовать Бенигне Клабб ноги. Говорила пытуемому: “Первые десять пыток тебе будет трудно переносить, а вторые и последующие – ты не почувствуешь и просто не заметишь, как они пролетят”. И таким циклическим приемом кнута и пряника она ломала сопротивление самых крепких и упорных. А если не ломала, приводили прокаженного – всего в язвах. Угроза насильственного обмена телами с ним была последней каплей стойкости пытуемого. Смотреть на пытки было не менее героическим занятием. Тем, что Бенигна получала эстетическое удовольствие и психологически переносила пытки прекраснодушно, что позволяло называть её садомазохисткой. Терпение у Бенигны было поистине титаническим, её хватало на многие часы, если таковые понадобятся. Она уходила на отдых после того, как признание было вырвано. Сотрудники и ученики тогда смотрели на неё с благоговением, переводили дух и начинали торжественное чаепитие с конфетами и тортами, превознося её имя за умение форсировать допросы и получать нужные результаты.

Ходили слухи, что во время смутного времени Бенигна Клабб подрабатывала экспертом при военном трибунале. Авторитет ее был подавляющ и позволял ей высказывать любые благоглупости, воспринимаемые на “ура”. Она постоянно напоминала о секретности дел, предупреждала о возможной судебной ошибке, за которую кое-кто понесёт наказание, взывала к патриотичности и профессиональному чутью. Ее голос в трибунале был самый жесткий. Генералы и академики выстраивались перед Бенигной Клабб в положении “смирно!”.

Но самое страшное, за что её ненавидели члены трибунала, так это за то, что она продавливала свои капризы большинству. Она говорила своё решительное “нет” трибуналу из генералов и академиков. Когда они настаивали на послаблении, что преступник больше социально не опасен и его можно направить в психбольницу общего типа, вот тут Бенигна Клабб была на высоте и поворачивала дело по-своему, иногда так, что помогала тому уйти в мир иной.

– А, агент “Миранда”! – воодушевила она девушку проницательными глазами.

– Вы оторвали меня от обеда! – сказала Пуальфина. – Надеюсь, причины на то крайне веские?

Бенигна стала холодна и норовиста: очевидно, она была не в восторге, что какой-то младший чин делает ей замечание.

Генерал Бенигна Клабб заговорила мужским голосом:

– Сними свой пиджак, Пуальфина. Повесь на стул. Разденься до пояса. Разведи в стороны руки и сведи их над головой.

Коричневые соски послушно поднялись вверх и также послушно сошлись близко, резко обозначилась тонкая талия, а длинные волосы с головы защекотали спину.

Бенигна Клабб любила этот тест для женщин, что давало ей повод выбраковывать агентов или ставить их на низшую зарплату. Они готовностью номер один должны быть неотразимы прежде всего телом. Ум не всегда обязателен, изучить несколько языков, немножко научиться вести светские разговоры, чуть-чуть флиртовать, только и всего надо. Для женщин это несложное задание, если по максимуму использовать их физические данные.

Тест для мужчин был посложнее. Мужчина провисал с опорами головы и ног между двумя стульями животом вверх, а Бенигна медленно раздвигала их, наблюдая, как страдалец пыхтит, наливается кровью, напрягая мускулы, чтобы не провалиться. Пока не падал. Расстояние между стульями являлось наглядным показателем мужской силы и, по большому счёту… профессонализма.

Бенигна Клабб загордилась своим агентом “Мирандой”, внимательно всматриваясь в ее чёрные, глубокие, красивые глаза. И даже обнаружила, что радужную оболочку окантовывали странные золотистые круги, как… как ни у кого другого. Позавидовала. Посмотрела на освещение в кабинете – нормальное.

– Подними руки над головой, – приказала она. – Выше! Теперь нагнись и достань руками носки ног. Повернись вправо. Влево.

Пуальфина выполняла приказы автоматически.

– А теперь в темпе отожмись пятьдесят раз. Чтобы тело вжималось в пол, а груди не мешали.

Видимо девушка делала не так.

– Лёгкое соприкосновение с полом мне не нужно! – получила она предупреждение.

Дальше Пуальфина уже и внимания не обращала, что и как поступает с ней Бенигна Клабб. Поворачивалась перед ней то грудью, то спиной, коротко отвечая на расспросы, приседала, прыгала, дышала, не дышала по команде. Снова поворачивалась, подпрыгивала, снова доставала носки ног.

От изнеможения она присела и тут же получила окрик:

– Агент “Миранда”! Уселась! Может, ты ещё прилечь пожелаешь?

Пуальфина вскочила, как ошпаренная.

– Задержи выдох. – Бенигна Клабб взяла в руки секундомер.

Наконец, увидев, как набухли щеки у сержанта Руги, не отводя глаз, сказала:

– Пошла третья минута.

Лицо у Пуальфины стало на глазах багроветь, а Бенигна словно ждала момента, когда сосуды лопнут.

Она сделала отмашку.

– Отбой!

Проверив пульс, Бенигна осталась довольна.

– Физическая подготовка у тебя в норме. Легкость и четкость динамики гимнастки, атлетки и водолазки!

Еще Пуальфина прошлась по кабинету как по подиуму и заработала полновесные очки для новой похвалы.

– Ты и впрямь красивая девушка. Помимо миловидности лица ты обладаешь высокой, стройной фигурой. Твои движения изящны. Ты где училась?

– Я училась в балетной школе. – Пуальфина не могла унять дрожь.

– И почему бросила занятия?

– Вынуждена была оставить их из-за того, что переросла на три сантиметра положенный лимит роста.

– Понятно, партнерам трудно манипулировать такой жердиной в воздухе.

– Потом я тренировалась на центральном катке “Ретистал” и благодаря этому вошла в команду лучших фигуристок.

Следующие команды снова поставили Пуальфину в тупик.

– Накинь лифчик, – приказала в чем-то неудовлетворенная осмотром Бенигна Клабб.

– Девочка, твои бедра и крепкие, и здоровые, груди безупречны. Тебе уготовано прекрасное будущее, – задумчиво произнесла она и ревниво подумала, что в ближайшем будущем, если формы не послужат живописцу или скульптору моделью, то кто-нибудь из высших офицеров максимально извлечет из этого товара несомненное удовольствие.