Текст книги "#Цифровой_экономики.NET"

И Олег, и Александр вытаращили на меня глаза в полном недоумении, с каким, обычно, смотрят психически адекватные люди на своего, внезапно «съехавшего с катушек» «собрата по разуму», и поэтому я поспешил добавить:

– Удивительнейшее совпадение – вы не находите?!

– А ты уверен в том, что того электрика, казненного в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом, звали именно так, как нашего нового знакомого?! – спросил у меня Олег, в явной надежде, что я ошибся.

– Уверен! – коротко ответил я. – Но не будем забивать себе голову ненужными теориями и предположениями – встретимся с этим «вьетконговцем» завтра и обо всем его подробно расспросим! Тем более, что он нас «угощает», а такими предложениями и приглашениями не стоит пренебрегать и «разбрасываться», особенно человеку в моем незавидном материально-финансовом положении!…

На том мы и порешили, и распрощались у подножия памятника маршалу Жукову, так как каждому из нас от подножия монумента легендарному советскому полководцу нужно было идти в разных направлениях… Правда, перед тем как «распрощаться», Александр Юрьевич задержал меня «на минутку» полузагадочной – полупророческой фразой:

– Начало нашего романа само собой только, что о себе «заявило» устами вот этого вьетнамского «фантома»! Нас с вами, Константин, судя по, спонтанно «родившейся» первой главе ждет очень напряженный, непредсказуемый и интересный сюжет!…».

ГЛАВА ВТОРАЯ. Счастливое далекое прошлое. Учеба в Университете. «Подарок «халдейских мудрецов»

Биография любого человека, если возникает необходимость в ее освещении для широкой публики или для сотрудников отдела кадров и других, подобных отделу кадров организаций, начинается, естественно, с момента рождения. Но я не стану утомлять читателя и буду предельно краток.

Я родился в старинном русском городе Тверь 10 февраля 1977-го года. У меня было непростое детство и мимолётная юность. Я рос любознательным и трудолюбивым ребенком. Мое трудолюбие мне привили мои родители, а более всех моя бабушка – спасибо им огромное за это!

Спустя двадцать два года после своего рождения, в 1999-ом («три девятки – знак «высшей пробы»!!! ) я закончил учебу на кафедре «Информационных систем» Тверского Государственного Технического Университета, куда поступил без колебаний в выборе, как только закончил среднюю школу. Свое основное и единственное жизненное призвание и, даже, более того – предназначение я «увидел» или «нашел», не знаю, как выразиться яснее и точнее, еще в седьмом классе – в возрасте четырнадцати лет.

Моя мама работала в Тверском межотраслевом центре эргономических исследований и разработок в военной технике «Эргоцентр» (ранее Тверское отделение (40-я лаборатория) НИИ авиационного оборудования). И, однажды она меня привела к себе на работу. Вот это мое первое посещение отдела электронно-вычислительных машин, и явилось тем решающим, «поворотным» событием, подтолкнувшим меня в четырнадцатилетнем возрасте на «знаковую» тропинку «детских мальчишеских увлечений», которая меня, со временем, никуда не сворачивая, и вывела на широкую дорогу с «многорядным» движением под названием: «Информационные Технологии». Именно туда – в таинственный, загадочный и манящий компьютерный мир я и, сам ясно того не осознавая, «окунулся» «с головой» в возрасте всего лишь четырнадцати лет. Я неплохо рисовал и в далеком 1991 году мне поручили нарисовать попиксельно на 8086-м ЭВМ знаменитый на весь мир космический корабль «Буран» в трех проекциях. С чем я успешно и справился, получив в трудовую книжку гордую запись «техник 2-й категории».

С тех самых пор я твердо решил посвятить всю свою сознательную жизнь развитию и совершенствованию информационных технологий, вкупе со своим специфически направленным природным талантом, который даровал мне сам Создатель. Спасибо еще раз моей маме, и моему папе – тоже! И – спасибо кому-то еще, чьего настоящего имени мне уже никогда не будет суждено узнать. Этот «некто» однажды в одном из моих забытых счастливых детских снов «шепнул» мне «магическое слово», а затем поманил пальцем за собой – в том направлении, в котором я и шагаю всю свою научную и трудовую жизнь до сих пор…

…Учеба в университете, куда поступил я сразу после десятого класса, давалась мне легко и радостно – «таинство интуиции» не подвело меня в выборе специальности. «Информационные Технологи», наверное, сами выбрали меня в качестве моего основного жизненного удела. Или, во всяком случае, жизнь моя складывалась так, что мне больше ничего не оставалось, как, отбросив в стороны все колебания, поступить в Тверской Государственный Технический Университет (ТГТУ). Тем более, что заведующим самой «навороченной» кафедры ТГТУ «Информационные системы» являлся старый друг моего отца, Борис Дмитриевич Павлов (в студенческой среде он получил ласково-сокращенное прозвище «БД»), с самого начала обучения, взявший меня под «свое крыло»!

«Тот, кто владеет информацией, тот владеет миром!» – не помню точно, где, когда, от кого и при каких обстоятельствах я услышал эту, бесконечно верную фразу, но она мне показалась на все сто процентов верной, точно отражающей объективную истину! Именно эту фразу произнес Борис Дмитриевич Павлов, проводивший со мной личное собеседование после моей успешной сдачи вступительных экзаменов в Технический Университет.

Знал я «дядю Борю», разумеется, с раннего детства, коли уж он являлся старым другом моего отца, но в университете, конечно же, мы с ним познакомились совсем в ином качестве. Борис Дмитриевич сразу предложил мне несколько тем для исследовательской работы на мое личное усмотрение, и у меня совсем не возникло вопроса в выборе научного руководителя на долговременную перспективу – я был зачарован мощнейшим интеллектом заведующего кафедрой и готов был следовать за ним «до самого конца своего научного жизненного пути»!. Борис Дмитриевич был доктором технических наук и пользовался огромным непререкаемым авторитетом во всем ТГТУ, благодаря своей несомненной, можно смело сказать, вопиющей талантливости и присущим ему трем основным морально-волевым качествам: порядочности, честности и доброте.

И имелась еще у Бориса Дмитриевича его личная (собственная) огромная научная тайна, особым романтическим ореолом которой и было окружено его имя на нашем факультете. Вернее, я не совсем точно выразился – основная научная разработка всей деятельности доктора технических наук Павлова проводилась в полной тайне и условиях строжайшей секретности. Причем эта секретность никак не была связана с оборонными заказами, а, просто, однажды, Борис Дмитриевич ездил в составе большой научной делегации в дружественный Ирак…

…Поездка эта состоялась лет двадцать назад, когда в Ираке правил большой друг Советского Союза, Саддам Хусейн, ну и, разумеется, тогда еще на политической карте мира одна шестая часть суши была выкрашена в красный цвет и на этом красном фоне гордо сияли золотой краской четыре огромные заглавные буквы: «СССР – Союз Советских Социалистических Республик». Борис Дмитриевич, как раз накануне этой поездки защитил докторскую диссертацию и поэтому его включили в делегацию, как молодого перспективного многообещающего ученого.

В Ираке он проработал около трех месяцев и время он там зря не терял, как выяснилось после возвращения Бориса Дмитриевича домой в Тверь. Именно из этой иракской командировки профессор Павлов привез свою «главную научную тайну», которую нигде и никогда не рекламировал, и о сути каковой никогда и ни с кем не заговаривал. Он вернулся из Ирака совсем «другим» человеком, кардинально изменившись «внутренне». Эти глубокие изменения на ментальном уровне выразились, прежде всего, в, ранее совсем нехарактерной замкнутости и скрытности, нарочитой сдержанности, не позволявшей ему эмоционально выступать, даже, на институтских (нынешний Тверской Государственный Технический Университет в ту советскую пору именовался Тверским Политехническим Институтом, как ему и полагалось быть на самом деле) партсобраниях, на которых «до Ирака» выступления Бориса Дмитриевича Павлова отличала глубина и искренность разгромных критических выступлений, полностью изобличавших различного рода, «разложенцев», «отщепенцев» и прочих «псевдоученых», «примазавшихся» к «советской высшей школе». Ну, а, после трех месяцев жизни «на берегах Тигра», что-то в Борисе Дмитриевиче «перегорело» и «испарилось», словно бы никогда в нем и не было! Никто из окружающих коллег по работе и представить себе не мог того невероятного и прискорбного факта, что трехмесячное пребывание в Ираке заставило Бориса Дмитриевича полностью разочароваться в основных постулатах «марксизма-ленинизма» и, хуже того – с огромным недоверием относиться к внутренней и внешней политике, проводимой КПСС! А, виной формирования «антисоветского образа мыслей» у Бориса Дмитриевича явилось то, никому неизвестное обстоятельство, что в междуречье Тигра и Евфрата он «причастился» к «источнику Запретных Знаний»…

У себя на кафедре Борис Дмитриевич, предварительно выбив из университетской бухгалтерии необходимые средства, соорудил небольшую «личную научную лабораторию», отгороженную от внешнего мира прочной железной дверью и никого, туда не пускал ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом. Ключи от «железной двери» в единственном экземпляре имелись только у него одного.

Лаборатория, разумеется, возбуждала законное любопытство сотрудников, но ни у кого не хватало смелости открыто спросить у Павлова, чем он, все-таки, занимается в этой таинственной лаборатории и почему никого туда не пускает?! Но, насколько мне стало известным, пользуясь своим положением заведующего кафедрой, Борис Дмитриевич не посчитал нужным делиться о тех своих исследованиях и опытах, которые он в одиночку производил в «лаборатории за железной дверью» и сохранял все в тайне почти полтора десятка лет до самого моего появления на его кафедре в качестве «перспективного студента». Я оказался первым человеком в мире, которого доктор Павлов посчитал нужным посвятить в эту свою «научную тайну», привезенную им когда-то из далекого Ирака.

Я учился на третьем курсе. Стоял конец сентября, и я выбрал тему своей исследовательской работы, которая должна была лечь, спустя два года в основу дипломной работы. Моим непосредственным научным руководителем, по-прежнему, как и два предыдущих года обучения, являлся сам Павлов. Причем, Борис Дмитриевич сам мне предложил в начале третьего курса, когда нужно было окончательно определяться с темой будущей дипломной работы, продолжать быть моим научным наставником, так как увидел во мне, по его словам, «очень большой, смело, даже, можно сказать – гигантский научный потенциал»! Я оказался польщен и обрадован столь заманчивым предложением, вкупе с высокой оценкой своих способностей, и, вот, как-то сентябрьским вечером, засидевшись в библиотеке университета допоздна за чтением специальной литературы по теме той курсовой работы, которая должна будет лечь в основу диплома, а, затем, и – кандидатской диссертации, у меня вдруг на душе внезапно появилось странное предчувствие, что через несколько минут со мной произойдет какое-то удивительное, из ряда вон выходящее, событие, которое предопределит всю мою дальнейшую судьбу. Мне было то неполных двадцать лет, и я, и сам, конечно, ясно то и не понял, что это на меня «накатило».

Но, прошло не более пяти минут с момента, как на меня «накатило» это странное предчувствие и в методкабинет зашел не кто-нибудь, а – Борис Дмитриевич собственной, так сказать, персоной. Он осторожно прошел через весь методкабинет, остановившись около того стола, за которым я работал и негромко попросил меня пройти с ним на кафедру для «неотложного серьезного разговора». Сильно заинтригованный, я собрал книжки и тетрадки в портфель, и послушно пошел за Павловым, лихорадочно прикидывая в уме, что бы могло означать его неожиданное приглашение «поговорить по душам»?!

На кафедре, за поздним временем никого из преподавателей и сотрудников уже не наблюдалось, и Борис Дмитриевич, не став тратить время на пустопорожнее молчание, спросил у меня:

– Хочешь знать, чем я занимаюсь в своей лаборатории?! Ты, наверняка же изнываешь от любопытства, как и все остальные – что я там такое могу «прятать» от «посторонних глаз»?!

– Ну, конечно же хочу, Борис Дмитриевич! – обрадовался и изумился я его вопросу. – Кто же об этом не мечтает на нашей кафедре, Борис Дмитриевич?!

– Тогда пойдем! – просто сказал Борис Дмитриевич и, отперев железную дверь лаборатории, сделал мне приглашающее движение войти внутрь.

В «тайной лаборатории» Павлова, сделавшейся чем-то, вроде «притчи во языцах» во всем нашем Тверском Техническом Университете, я не увидел ничего необычного: мощная неоновая лампа, эстетично утопленная в потолке, заливала уютно обставленную небольшую по размерам лабораторию ярким, и, вместе с тем, мягким, не «режущим» глаза светом, позволившим мне сразу рассмотреть все нехитрое убранство «личной научной вотчины» Бориса Дмитриевича. Справа от входа стоял удобный рабочий стол, за столом – широкое мягкое массивное кресло, на столе – монитор рабочего компьютера. А перед столом я увидел другое кресло – точную копию первого. Оно, наверняка, предназначалось для посетителей, но я точно был уверен, что никаких посетителей в лаборатории этой никогда раньше, с момента, так сказать, ее «открытия», не появлялось! Не для меня же одного специально приготовил это кресло Борис Дмитриевич?! Он предложил мне присесть в это кресло, и я выполнил просьбу своего научного руководителя, с любопытством рассматривая то, что находилось в дальнем, левом от входной двери, углу «лаборатории», на поверку оказавшейся обычным «рабочим кабинетом для индивидуального пользования» … Хотя, нечто, какая-то особенность, которую я сразу не мог точно идентифицировать, была присуща «тайной лаборатории» Павлова – здесь дышалось совсем иначе, чем в помещении кафедры, оставшейся по ту сторону «железной двери».

Откуда-то, из какого-то невидимого источника, в этой совсем небольшой комнатке изливался самый настоящий «горний воздух», напоенный слабым ароматом неизвестных мне растений. Я заинтригованно посмотрел на Павлова, а потом перевел взгляд влево от себя и повнимательнее всмотрелся в то, что находилось в левом углу «лаборатории».

В левом углу, где я первоначально не заметил ничего такого, на чтобы можно было обратить особое внимание, возвышалось что-то наподобие гардеробной вешалки для верхней одежды, целиком накрытой непроницаемым покрывалом из плотной ткани типа брезента или, может быть, это был какой-то другой материал. И мне, вдруг, почудилось, будто бы покрывало это слабо мерцало еле заметным зеленоватым свечением под лучами неоновой лампы, и, что приятный аромат явно растительного происхождения, испускалось или самим покрывалом, или тем, что оно скрывало от постороннего взгляда.

Борис Дмитриевич, как раз подошел к этой «вешалке» и остановился, задумчиво глядя на меня.

– Борис Дмитриевич – что-то не так?! – не знаю, почему, вдруг, но мне сделалось немного «не по себе», словно бы я ожидал какой-нибудь дикой и страшной выходки от, хорошо знакомого мне с раннего детства, «дяди Бори», ныне являвшегося моим научным руководителем, доктором технических наук, заведующим кафедрой «Информационные системы».

– Саша, ты сейчас не пугайся – я тебе кое-что покажу! – как можно более спокойным голосом произнес Борис Дмитриевич и неуловимым движением потянул за какую-то веревочку, отчего «брезентовое» покрывало, издавая тихий шорох, сползло с «вешалки», и я увидел, что это была ни какая ни «вешалка», а стояла передо мной непонятная статуя, изображавшая неизвестного человека в человеческий же рост. Растительный аромат резко усилился, и я понял, что аромат этот испускала загадочная скульптура. Положа руку на сердце, следует сразу оговориться, что глазам моим предстало нечто среднее между скульптурой, несомненно изваянной руками человека и естественной растительной формой – деревом с «глазами и руками».

Хоть и предупреждал меня Борис Дмитриевич, чтобы я «не пугался», я все же не мог не вздрогнуть, столкнувшись взглядом с «глазами» «статуи» – «глаза» мне показались совершенно живыми и осмысленными, что красноречиво доказывало, прежде всего, гениальность неизвестного ваятеля, создавшего эту скульптуру из цельного куска светло-золотистой древесины какого-то безумно дорогого сорта дерева. Две руки-«ветви» статуи-«дерева» были широко расставлены в стороны, символизируя, видимо, «широко распахнутые дружеские объятия». На окончаниях кистей-«сучьев» висело по большой увесистой шиш, каждая из которых сильно смахивала на, на хорошо известные мне «кедровые шишки», наполненные мелкими орешками, заключавшими в своих скорлупках нежные вкусные ядрышки съедобных зерен.

Я не был ботаником, но хорошо знал, что растут в мире деревья, чья древесина испускает свой собственный аромат, но никогда не слышал о деревьях, силуэты чьих стволов так сильно бы напоминали человеческие фигуры. И я, кажется, начал понимать, по какой причине «БД» никого не хотел впускать внутрь этой своей «тайной лаборатории» – ему, действительно, было, что скрывать от глаз, психологически неподготовленных к подобным зрелищам, и, к тому же, не умеющих «держать язык за зубами», коллег по работе!

– Что это, Борис Дмитриевич?! – выдавил из себя я, не в силах справиться с нарастающим изумлением, грозившим перейти в полный «психологический ступор».

– Это, Игиг или ИИ – «младший брат верховного шумерского Бога Мардука». По древним шумерским преданиям, статуи Игига ставились-«высаживались» у входа в древние шумерские храмы-зиккураты.

Статуи эти изготавливались-«произрастали» из редкого сорта деревьев, являвшихся дальними сородичами «ливанского кедра» – древние шумеры называли их «деревом жизни» и об этом мне подробно поведал профессор Норбук.

Не знаю, известно тебе или нет, но главный герой самого древнего литературного художественного произведения на Земле, легендарный шумерский царь Гильгамеш пытался найти «эликсир бессмертия», а эликсир этот можно было получить только из древесины «священных кедров», охраняемых на заколдованном острове злым демоном Хумбабой. Как видишь, человечество, даже на самой заре цивилизации волновала, главным образом, лишь одна проблема – проблема человеческого бессмертия!

Все высшие шумерские жрецы были отличными математиками, и изображения Игига вдохновляли их на новые научные подвиги в области математики – наиболее таинственной и непознанной из всех человеческих наук.

Мне этого Игига подарили иракские коллеги. Вернее – один коллега, некто Муххамед Норбук, профессор математики Багдадского Университета.

Это, конечно, копия, но очень хорошая копия с настоящего Игига, оригиналы которых, безусловно, никак не могли сохраниться за пять прошедших тысячелетий, как и сам Древний Шумер.

Я тебе, Саша, не буду рассказывать во всех деталях, кто такой, на самом деле, этот профессор Норбук, где и как, и при каких обстоятельствах мне пришлось с ним познакомиться, но, так уж получилось, что я спас жизнь профессору, и за это он подарил мне вот этого Игига, объяснив, что другим способом не сумеет выразить мне свою глубокую благодарность за, спасенную ему жизнь.

Этот Игиг достался Норбуку от отца, а отцу – от деда, а деду – от его отца, ну и так далее. Семейка эта, вообще, конечно, странная и, более чем, самобытная, но он так настаивал с этим Игигом, что я не мог отказать профессору, чтобы кровно не обидеть его. Он меня твердо заверил, что этот ИИ принесет мне огромную удачу и поможет сделать какое-то крупное научное открытие, если не мне, то моему самому талантливому ученику. Единственным условием профессор Норбук поставил мне то, чтобы я никому не показывал раньше времени этого Игига никому другому, кроме того, самого «талантливого ученика». Вот настал момент, и я решил показать Игига тебе! Или – наоборот!

– В каком смысле – наоборот?! – не понял я.

– Ну, показать не Игига тебе, а тебя – Игигу!

– Простите, Борис Дмитриевич, но это – какая-то чертовщина! – не сдержался я, и высказал то, что думал.

– Саша, я не сошел с ума – так что ты не «кипятись» раньше времени! – очень рассудительно произнес Борис Дмитриевич, глядя на меня мудрым взглядом. – У ИИ есть другое имя или его материальное воплощение – «Лунный Жрец». Об этом, втором имени, сообщил мне под большим секретом все тот же профессор Норбук во время нашего прощального с ним ужина, состоявшегося накануне моего отлета в Москву.

Я же тебе объяснил, что Игиг считался младшим братом Великого Мардука, шумерского ПервоБога, создавшего человечество и, подарившего людям много знаний, необходимых им для построения своей счастливой жизни. Среди знаний, которые подарил людям Бог Мардук, важнейшими оказались письменность и математика. Благодаря алфавиту и числам люди начали накапливать информацию, и постепенное накопление универсальной информации, спустя пятьдесят веков, привело к возникновению прикладной науки, название которой – Информационные Технологии.

Так что, Саша, ты видишь сейчас перед собой нашего общего «научного прародителя» и отнесись к нему с подобающим уважением – вполне возможно, что в этой деревянной статуе заключен Дух Игига, и, однажды… – Борис Дмитриевич раздумал продолжать и накрыл деревянного Игига «брезентовым покрывалом», добавив: – Пусть пока отдыхает – мне почему-то с некоторых пор стало казаться, что он не любит яркого неонового освещения!

– Что – однажды, Борис Дмитриевич?! Вы не договорили, прервавшись на самом интересном месте!

– Если я договорю, что произойдет «однажды», то ты, Саша, точно тогда укрепишься в мысли, что я свихнулся в той давней Иракской командировке и все эти годы скрывал от окружающих, свое, глубоко замаскированное, безумие! – объяснил мне Борис Дмитриевич и добавил. – Это «однажды» когда-нибудь наступит для тебя, Саша и ты поймешь, что я имел ввиду! А, сейчас, за поздним временем, распрощаемся – я надеюсь, что ты не расскажешь никому о ИИ – Игиге, даже своему отцу, иначе волшебства не случится… если я нарушу обещание, данное профессору Норбуку.

– Можете положиться на меня, Борис Дмитриевич! – твердо заверил я своего научного руководителя и для пущей убедительности приложил ладонь правой руки к сердцу, но, тут же задал вопрос, подспудно начавший мучить меня с самого начала этого «смутного и чудного» разговора: – А, как вам, Борис Дмитриевич удалось провезти через границу такую большую статую, и как, потом вы сумели пронести ее совершенно незамеченной в наш Полутех, и – на нашу кафедру?! Как было возможно произвести все эти действия незамеченными для окружающих?!

– Я же тебе сказал, Саша, что этот Игиг сделан из древесины «живого», так называемого, «квантового дерева», и, когда мне его подарили в Ираке, он был совсем маленьким – всего лишь восемнадцать сантиметров высотой… – «БД» вдруг сделал неожиданную паузу и посмотрел на меня с заметно изменившимся выражением в глазах, сути какового я сразу-то и не понял.

Несколько секунд помолчав, «БД» произнес мне с такой интонацией, как, если бы выдавал важнейшую государственную тайну, на чье разглашение не имел никакого права:

– Знаешь, Саша – когда ты только-только зашел в эту лабораторию, то я еще не был уверен в том, что сумею рассказать тебе всю правду о той своей достопамятной командировке в Ирак и – о всех ее, далеко идущих последствиях. Но сейчас мне стало ясно, что, сказавши: «А», мне придется сказать и: «Б»! Поэтому я и расскажу тебе все, как оно было в Ираке на самом деле – не под «протокол»! А дальше, Саша уже будет твое дело – поверишь ты мне или не поверишь?! О нежелательности разглашения информации, которую ты сейчас услышишь в качестве моего «Альфа-ученика» – «ученика Чародея», я считаю тебя излишним тебя предупреждать, как умного, порядочного и хорошо воспитанного человека. В общем, слушай меня очень внимательно, ничего не записывай, но все запоминай!

Этот Мухаммед Норбук, как я уже успел тебе сообщить, человек очень непростой! И познакомились мы с ним вроде бы случайно, но в случайности этой мне сразу же почудилась некая предопределенность, не то, чтобы эта предопределенность оказалась навязанной «свыше», но – близко к этому.

Ты слышал когда-нибудь словосочетание: «халдейские мудрецы»?!

– Ну, слышал, конечно! – кивнул я и добавил: – Что-то очень древнее и невероятно «мудрое»! Но, больше, как-то мне это словосочетание всегда казалось нарицательным и не совсем серьезным понятием – чем-то, вроде, отмершего и никому не нужного «архаизма»!

– Да нет, Саша – вот здесь ты немножко неправ! – твердо возразил мне «БД». – «халдейские мудрецы», это – очень серьезно! Они существуют до сих пор! И, с одним-то из них, с профессором математики Багдадского Университета, Мухаммедом Нурбаком мне и «посчастливилось» познакомиться в Ираке. Его полное имя – Уцин Мухаммед Нурбок Бит-Дакури, и он – из очень древнего, богатого и могущественного клана иракской элиты!

У почетного наименования «халдей», благодаря многовековым наслоениям и искажениям истинного значения этого слова, появилось, как ты верно подметил, немало нарицательных и негативных синонимов, не имеющим ни малейшего отношения к истинным «халдейским мудрецам», являющимися прямыми наследниками знаний самых первых математиков цивилизованного человеческого мира – древнешумерских жрецов.

Знаешь, в чем заключается главная заслуга истинных «халдейских мудрецов» перед всем человечеством?!

– В чем?!

– Они первыми в мире научным математическим путем доказали существование «бессмертия человеческой души»!

– Впервые слышу об этом, Борис Дмитриевич! Да и, мне всегда казалось, что сам термин «бессмертная душа» является прерогативой христианских богословов, а – не «халдейских математиков»! Но недаром же говорят: «Век живи – век учись!».

– Вот и учись, Саша, пока есть у кого, пока я – живой! Мухаммед Нурбок, как ты, наверняка, уже догадался, прямым потомком самых, что ни на есть настоящих «халдейских мудрецов» – «мудрецов от божественной математики»!

Когда мы с ним познакомились, он продолжал напряженно работать в стратегическом направлении дальнейшего совершенствования незаконченных расчетов своих прямых уважаемых предков над пресловутой проблемой «человеческого бессмертия». И вот, именно, представитель древнейшего халдейского рода, Уцин Бит-Дакури и подарил мне этого Игига, который был и, вправду, всего лишь, восемнадцать сантиметров в высоту, почему я и сумел провезти его незамеченным из Ирака в Москву.

Он выглядел совсем не так, как ты себе, наверное, уже его представил – не маленькой копией вот этого «человека-дерева», Игига, которого ты сейчас имеешь удовольствие лицезреть перед собой.

Уцин Бит-Дакури, соблюдая все возможные предосторожности, чтобы не дай Бог, кто-нибудь стал невольным и нежелательным свидетелем этой «исторической» «передачи из рук в руки», торжественно «всучил» мне пластиковый цилиндр, наполненный специальным физиологическим раствором – «чудодейственным священным бальзамом». Цилиндр имел длину восемнадцать сантиметров и внутри цилиндра, в толще вышеупомянутого физиологического раствора плавала «кедровая шишка».

Как выяснилось, это была не совсем обычная «кедровая шишка» – профессор Норбук, без каких-либо намеков на неуместный юмор, разъяснил мне, что в цилиндре хранятся семена «священного кедра», произраставшего когда-то на мифическом острове Хабах, о котором упоминается в древне-шумерском эпосе «Гильгамеш».

И далее мой фантастический иракский друг доходчиво разъяснил мне, что эту «шишку» нужно будет обязательно посадить в, так называемую почву Чистых Земель, потому что ни на какой другой почве семена «священного кедра бессмертия» не смогут дать всходов!

И, предупреждая всем дальнейшие естественные расспросы, Уцин Бит-Дакури дал мне один адрес в Москве, по которому я должен буду обязательно разыскать тибетского монаха религиозно-философской традиции Бон по имени Ринчен Тензин, который и является тайным хранителем священной почвы «Чистых Земель».

– И вы нашли этого монаха?!

– Да, нашел! – задумчиво кивнул Борис Дмитриевич и заговорил дальше почему-то немного нервно: – Получилось все, как в лихо закрученном полуфантастическом детективе!

Ты пойми меня правильно, Саша – времена то тогда были суровыми, советскими, идеологически выдержанными, а я, как раз, так уж со мной приключилось, невольно «с головой» влез в «махрово-оголтелую», как любили выражаться тогда наши партийные идеологи, самую, что ни на сеть, настоящую «дурманно-религиозную антисоветчину», почему мне и пришлось столько лет «держать язык за зубами» и, не дай Бог, случайно кому-нибудь проговориться!

Скажу сразу, что тибетец этот отнесся к моему визиту и к моей просьбе очень серьезно и с полным пониманием. И, уже на следующий день после моего посещения «Клиники тибетской медицины» в районе станции метро «Смоленская», я высадил «шишку священного кедра» в десятилитровое пластиковое ведро, предварительно заполненное «священной почвой» «Чистых Земель». Я вылил туда, в «Чистые Земли» и «физиологический раствор», который мой иракский «визави» почему-то упорно называл «кровью Хумбаба». Еще там, в Ираке, профессор Нурбок объяснил мне, что это – питательная субстанция, необходимая для семян «священного кедра» на первичном этапе его «поступательного развития»… Спустя пять суток после «посадки», семена «священного кедра» дали «первые ростки».

И, за шестнадцать прошедших с того момента, лет. Он так вот сильно вырос – дерево то, из которого он сделан, является живым, а все «живое», как тебе хорошо известно, имеет склонность к постоянному росту.

Профессор Норбук объяснил мне подробно, как правильно ухаживать за маленьким Игигом, чтобы он вырос, достигнув нужных размеров, и без сомнения стал бы полезен живым людям, вроде нас с тобой!

Я поливал его, едва-едва проклюнувшиеся слабые росточки каждую ночь, когда на небе сияла полная луна – ростки семян «священного кедра» можно и нужно было поливать только при свете полной луны. И вода, используемая для полива этих семян, тоже была непростой. Я постоянно набирал в православном храме «освященную» воду и в ночи полнолуния выставлял трехлитровые стеклянные банки полные этой воды на подоконники своих квартирных окон. Спустя десять «ночей полнолуния» вода оказывалась «готова» для «полива».

Так что, Саша – здесь нет никакой мистики, а – один сплошной, сугубо научный, «математический» подход! Я имею ввиду «математический подход» под специфическим углом зрения на математику «халдейских мудрецов». Недаром же говорят, что математика – самая таинственная из всех человеческих наук, и автор «Алисы в стране чудес», Льюис Кэррол был, прежде всего, великим математиком, а потом, уже – поэтом!..