Текст книги "Куншт-камера. Зал первый"

Парящие мысли

Дивной птицею, то ли вороном, то ли орлом, то ли павлином заморским, парили над суетным миром мысли Ивана Петровича. Мысли благостные, возвышенные, не омраченные невзгодами и бедами, беспросветно окружающими этого умиротворенного мыслителя. И от мыслей этих такая радость, такое счастье струились в душе Ивана Петровича, что тот не удержался и завальсировал, кружась по комнате в самых немыслимых па. Казалось, еще чуть-чуть и этот счастливейший человек вознесется в своем танце под самые небеса, дабы парить там, разбрасывая горстями звездочки своего чудесного счастья…

– А как славно-то получилось, – думал Иван Петрович, – Как прекрасно-то вышло! Черта с два этот бездарь Куницкий догадается, что это моих рук дело! И с работы его поперли, и жена от него ушла, и под следствием вдобавок оказался! Так что теперь-то меня заметят и сделают, наконец, заслуженно начальником отдела! И пусть только попробует кто-нибудь встать у меня на пути – я такую анонимочку накатаю, что та, что была про Куницкого – детским лепетом покажется!

Яркий человек

Дмитрий Лукич сделал вот что: он разделся донага, тщательно вымазал тело зеленкой, нацепил на голову расписной кокошник, приладил к лицу огромную ватную бороду и, прихватив кларнет, отправился гулять по городскому парку.

Все, чего ему хотелось – это внести чуточку разнообразия в серые будни городской жизни. Но у него ничего не вышло: проболтавшись по парку до самого вечера, Дмитрий Лукич, так и не замеченный горожанами, утонувшими в своих заботах и мыслях, не солоно хлебавши, вернулся домой.

– Ну и черт с вами! – ругался Дмитрий Лукич, опустошая с горла бутылку водки, – Серые скучные люди! Живите в своей серости, не зная радости и ярких красок! Когда ваша жизнь подойдет к концу, то, обернувшись, вы не разглядите в сером тумане прожитых лет ни одного яркого пятнышка! И так вам и надо! А я умываю руки!

Дмитрий Лукич поставил пустую бутылку на стол и достал из тумбочки банку с мыльными пузырями. Тщательно ее встряхнул, открыл, и пару раз макнул в нее маленькое колечко, выполненное из какого-то матового металла. Потом поднес колечко к губам и стал выдувать огромный радужный пузырь. Причем пузырь выдувался таким образом, что Дмитрий Лукич оказался целиком внутри него.

– До свиданья, граждане! – сказал Дмитрий Лукич, и в тот же момент пузырь лопнул, и Дмитрий Лукич лопнул вместе с ним, оставив после себя лишь несколько капель мыльного раствора.

По щучьему велению…

Дмитрий Михайлович выудил из реки здоровенную щуку. И хотел уже, было, приложить ее башкой об камень, что бы та не дергалась, как вдруг щука ему молвит человеческим голосом:

– Отпусти меня Дмитрий Михайлович! Я исполню любое твое желание! Как пожелаешь чего, то скажи: «По щучьему велению, по моему хотению…» и дальше свое желание озвучь!

Удивился такому повороту Дмитрий Михайлович и отпустил щуку обратно в реку.

– Ну, теперь заживу! – радостно подумал Дмитрий Михайлович. – По щучьему велению, по моему хотению – подать мне сюда водки и женщин!

И аж зажмурился от предвкушения.

Да только напрасно – чудеса ведь только в сказках бывают. Так что чего там Дмитрию Михайловичу с пьяных глаз с этой щукой померещилось – не известно, да только зря он ее отпустил – ни водки, ни женщин, а теперь еще и ухи не похлебать.

Эксперимент

Олег Семенович затеял провести некий эксперимент, для которого приобрел в зоомагазине двух хомячков.

Эксперимент заключался в следующем: одного хомячка Олег Семенович поил по утрам портвейном, а вечером водкой, а другого наоборот – утром водка, а вечером портвейн. Смысл эксперимента сводился к тому, чтобы опытным путем выяснить, что по утрам пить вреднее – водку или портвейн.

В итоге, хомячки начисто спились и однажды, в пьяном угаре, набили Олегу Семеновичу морду, устроили в квартире форменный дебош, завладели всеми запасами спиртного, и привели неизвестно откуда хомячек сомнительного поведения.

Олегу Семеновичу понадобилось немало времени и усилий, чтобы восстановить статус-кво и прекратить эксперимент, на плачевных результатах коего, он сделал вывод, что особой разницы нет – портвейн или водка. А раз разницы нет, то нет и мук выбора – можно смело употреблять и то, и то.

Кастрюля с борщом

Олег Павлович поставил перед собой кастрюлю с борщом и, запустивши туда руку, пытался нащупать мясо. Но мясо нащупать не удалось. Зато Олег Павлович озадачено выловил несколько селедочных голов, кожуру от банана, огрызок яблока, расческу с волосами, несколько окурков, железнодорожный костыль и целый прошлогодний отрывной календарь.

– Хм… – подумал Олег Павлович, и бросил кастрюлю обратно в мусорный бак.

Неудачный розыгрыш

Дмитрий Петрович решил разыграть Марию Евгеньевну, для чего вырядившись в ее платье, вынул из трюмо зеркало и встал за рамой.

Мария Евгеньевна, приступивши к обычному утреннему марафету, неприятно поразилась необычному своему отражению. Во-первых, распространяющийся сильный перегар заставил усомниться в качестве зубного порошка и жидкости для полоскания. Во-вторых, не полный комплект желтых кривых зубов так же как-то не вязался с ежедневной гигиеной рта и частым посещением стоматолога. Многочисленные же морщины и возмутительные прыщи вызвали у Марии Евгеньевны сильнейшее сердцебиение. Ну, а вид невесть откуда взявшейся огненно-рыжей бороды и вовсе ненадолго погрузил Марию Евгеньевну в легкий обморок.

К моменту, когда Мария Евгеньевна пришла в чувство, Дмитрий Петрович уже вернул зеркало на место и теперь, сидя на кухне, попивал коньяк и тихонько посмеивался. А Мария Евгеньевна, немного поползавши по комнате на четвереньках в расстроенных чувствах и, опасаясь повторно посмотреться в зеркало, тихонько поднялась на ноги и нетвердым шагом направилась на кухню, где хранила в холодильнике свои успокаивающие капли.

Тут, конечно, стоит заметить, что Дмитрий Петрович, увлекшись произведенным эффектом, начисто забыл разоблачиться и посему восседал в платье Марии Евгеньевны. Поэтому, Мария Евгеньевна сначала вторично лишилась чувств, вновь узрев адское отражение, а затем, пришедши в себя, при помощи чугунной сковороды оценила чувство юмора Дмитрия Петровича, а заодно и начисто отвадила его от дальнейших розыгрышей.

Тяжелая ноша

Дмитрий Петрович тяжело дыша и сильно потея, пробирался по зимнему лесу сквозь кустарники, таща за собой огромный тяжелый мешок. И без того нелегкое продвижение сильно усложнялось тем, что под весом Дмитрия Петровича и его мешка наст постоянно проламывался и Дмитрий Петрович проваливался в сугроб по самый пояс. И выбраться из сугроба на крепкий наст представлялось достаточно трудной задачей.

Сил у Дмитрия Петровича оставалось все меньше и меньше, и казалось, что еще немного, и он рухнет в очередной раз на снег и уже никогда больше не поднимется. Но Дмитрий Петрович поднимался и пер свою нелегкую ношу дальше, останавливаясь лишь на пару минут, чтобы хоть немного отдышаться.

До места назначения, маленькой избушки на берегу небольшого озера, затерянного в бескрайнем лесу, Дмитрий Петрович добрался глубоко за полночь. Кое-как, из последних сил, отрыв маленькую дверь из-под снега, он затащил мешок в избушку, прислонил к стене и обессилено рухнул на нары. Последней мыслью промелькнувшей в его голове, перед тем как вырубиться окончательно было то, что неплохо бы затопить печь, а то к утру он наверняка замерзнет насмерть. Но сил на это уже не было, поэтому Дмитрий Петрович лишь поджал ноги в унтах, поплотнее укутался в свой безразмерный тулуп и забылся сном.

А когда воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим сопением спящего Дмитрия Петровича, стоявший у стены мешок зашевелился, завалился на пол и стал извиваться, будто внутри находится кто-то, кто пытается выбраться наружу.

И в какой-то момент завязки на мешке не выдержали и соскочили с горловины: из мешка выбрался мужчина, как две капли воды похожий на Дмитрия Петровича. Этот второй Дмитрий Петрович распрямил плечи, потянулся, хрустнул суставами и удовлетворенно вздохнул. Затем, запалив свечу, он оглядел с ног до головы Дмитрия Петровича, стянул с него унты и тулуп, которые немедленно надел на себя, ловко натянул на Дмитрия Петровича мешок, завязал горловину, выволок мешок из избы и попер по зимнему лесу…

…Дмитрий Петрович тяжело дыша и сильно потея пробирался по зимнему лесу сквозь кустарники, таща за собой огромный тяжелый мешок. И без того нелегкое продвижение сильно усложнялось тем, что под весом Дмитрия Петровича и его мешка наст постоянно проламывался и Дмитрий Петрович проваливался в сугробы по самый пояс. И выбраться из сугроба на крепкий наст представлялось достаточно трудной задачей…

Осенний мусор

– Здарова, Мамкин! – бодрым голосом сказал Папкин, и вдарил Мамкина в ухо.

– И тебе не кашлять, Папкин! – бодрым голосом ответил Мамкин, и вдарил Папкина в ухо.

– Слышал я, что у тебя, Мамкин, великое горе? – бодрым голосом спросил Папкин, и вдарил Мамкина в ухо.

– Ты в последнее время плохо слышишь, как я погляжу, Папкин! – бодрым голосом ответил Мамкин, и вдарил Папкина в ухо.

– Как – и ты это заметил, Мамкин? – бодрым голосом удивленно спросил Папкин, и вдарил Мамкина в ухо.

– Я вот сейчас, Папкин, не до понял, что ты имеешь против моей жены? – бодрым голосом спросил Мамкин, и вдарил Папкина в ухо.

– Извини, Мамкин – мои часы сломались, так что, сколько сейчас времени не подскажу! – бодрым голосом сказал Папкин, и вдарил Мамкина в ухо.

– Ну и ты будь здоров, Папкин! – бодрым голосом сказал Мамкин, и вдарил Папкина в ухо.

– Поцелуй от меня детей, Мамкин! – бодрым голосом сказал Папкин и, покачнувшись, упал.

– Я ей так и передам, Папкин! – бодрым голосом сказал Мамкин и, покачнувшись, упал.

Тут из кустов, на ходу застегивая штаны, вылез дворник Тихон.

Он шумно высморкался, и смел своей огромной метлой Мамкина и Папкина в кучу пожухлой листвы.

Вещица

Дмитрий Сергеевич сидел в гостях у Петра Семеновича и заприметил, что у того в серванте стоит вещица, которая раньше принадлежала ему самому, и которую он считал безвозвратно утерянной.

«Ах ты, зараза какая! – подумал Дмитрий Сергеевич, – А ведь Петенька у меня ее спер!»

Однако вслух своих предположений Дмитрий Сергеевич высказывать не стал, а улучив момент, спрятал вещицу себе в карман, рассчитывая, что даже если Петр Семенович и заприметит пропажу, то вслух высказываться поостережется.

Да не тут-то было:

– Ты, Дмитрий Сергеевич, вещицу-то на место водрузи, а то, падла, все зубья тебе порасшатаю!

– Да ты края попутал, Петр Семенович! Какую вещицу?

– А ту, что ты у меня из серванта подрезал! И не отвертишься, душа ты воровская!

– Ты белены объевши что ли, меня в воровстве обвинять?! Не крал я у тебя ничего! А вот ты, козлина, у меня-то как раз и спер одну вещицу! Что? Скажешь – нет?

– Отчего же нет? Признаю – спер! Да только свою же вещицу и спер, которую ты у меня до того украл! Она мне на память о почившей бабушке досталась, а ты, падла, выкрал!

– Да я тебе рыло сейчас сглажу, козлина! Эта вещица мне на память от дедушки покойника перепала, а ты ее и умыкнул!

– Какого к чертям собачьим дедушки?! От бабушки это моей, покойницы!!!

– Иди к черту со своей бабушкой, ворюга! Сказано тебе – от деда моего, вот и заглохни! Хрен я тебе верну чего, упырь!

Поскольку аргументы с обеих сторон исчерпались, то мужчины принялись нещадно мять друг другу лица. И чем бы это все кончилось неизвестно, если бы не распахнулись двери, и в комнату не вошел грозный старик:

– Да как вам не совестно, внуки?! Мы с бабкой еще преставится не успели, а вы уже из-за наследства мордобой затеяли! Хрен вам, а не наследство! Все Катерине отпишем, а вам шиш с маслом! А теперь валите отседова, пока я вас костылем не выпроводил! Засранцы!

Покрасневшие от стыда братья понурили головы, и ушли восвояси.

Рассол с рыбками

Дмитрий Сергеевич сидел за столом и грустно смотрел на трехлитровую банку с рассолом, в котором плавали золотые рыбки.

Дмитрию Сергеевичу было плохо, и он очень хотел попить этого рассолу, но тогда рыбкам станет негде плавать и они передохнут.

С другой стороны, думал Дмитрий Сергеевич, если он этого рассолу не выпьет, то, скорее всего, сдохнет сам. Так что на одной чаше весов плавали золотые рыбки, а на другой покачивалось его собственное здоровье.

И в то же время рыбок было настолько жалко, что Дмитрий Сергеевич даже немного плюнул на свое здоровье и тяжело вздохнув, пошел на кухню пить воду из-под крана. Однако на кухне его ждало разочарование: воды в кране не было.

Бездумно покрутив краники и постучав по трубам, Дмитрий Сергеевич с тяжелым камнем на душе вернулся в комнату, подошел к столу и, схвативши банку, поднес ее к губам. И тут золотые рыбки так печально посмотрели в глаза Дмитрия Сергеевича, что у него сжалось сердце, и он поставил банку обратно, не сделав ни глотка.

Вздохнув еще тяжелее, Дмитрий Сергеевич оделся и пошел в ближайший гастроном, где купил банку томатной пасты, пачку маргарина, бутылочку уксусной эссенции, пакет кефира и трехлитровую банку яблочного сока.

Вернувшись домой, он вскрыл банку, вылил сок в раковину и вместо него залил в нее уксус с кефиром, бросил маргарин и вывалил томатную пасту. После чего все тщательно перемешал и перенес банку в комнату, где поставил ее рядом с банкой рассола. Затем осторожно выловил поварешкой золотых рыбок и пересадил их в банку с адским месивом, отчего рыбки пришли в восторг, и, кажется, заулыбались.

А Дмитрий Сергеевич наконец-то облегченно припал к банке с рассолом и утолил свою дикую жажду, отчего его здоровье немедленно пришло в норму, и мир заиграл яркими красками.

Рогалик со стаканчиком молока

Дмитрию Петровичу жгуче захотелось откушать свежего рогалика со стаканчиком молока. Прямо так захотелось, что Дмитрий Петрович аж потом покрылся и задергал левым глазом.

Буквально впрыгнув в штиблеты, накинув пальто и напялив шляпу, Дмитрий Петрович сломя голову помчался в ближайший гастроном, сшибая на пути случайных прохожих.

В гастрономе, при виде Дмитрия Петровича, продавщица Лидочка приветливо помахала ему из-за прилавка виноводочного отдела. Но Дмитрий Петрович лишь сухо кивнул ей головой и решительно направился в отдел кондитерских изделий.

И чего только не было в этом отделе: и сдоба всевозможных фасонов, и хлеба, распространяющие приятные ароматы, и торты с пирожными, подмигивающие невообразимой палитрой красок. Но вот рогаликов не было совершенно. Даже надкушенных.

– Вот невезуха! – подумал Дмитрий Петрович, – Ну хоть молочка выпить, что ли…

Однако в молочном отделе его ждало не меньшее разочарование: творог, кефир, сливки – сколько унесете, а молока нет. Даже на пол стакана.

– Да разорви меня в окрест ливера поганого!!! Да что за непруха такая?! Вот захочешь в кой-то веки, как приличный гражданин, рогалика с молочком, так шиш тебе, дорогая редакция! – в сердцах крикнул Дмитрий Петрович на весь гастроном и направился в виноводочный отдел: – Лидочка, милая, мне как всегда: одну водочки и две портвешка! Пошло оно всё!..

Добрый доктор

Доктор Шпонькин обладал такой небывалой добротой по отношению к больным, таким невероятным состраданием, что даже лекарства прописывал только сладкие и приятные на вкус. Если ему приходилось делать больному укол, то делал он его со слезами на глазах, очень сильно переживая за причиняемые больному страдания. И после укола угощал того шоколадными конфетами и рюмкой хорошего коньяку. А в иных случаях даже провожал до дома, услужливо придерживая за руку.

Так что, как видите, вполне себе объяснимо то, что к доктору Шпонькину выстраивались огромные очереди. И каждого доктор внимательно выслушивал, соглашаясь с постулатом о том, что больному, безусловно, известно о способах лечения недугов лучше, чем доктору. И каждому он назначал самое, что ни на есть, щадящее лечение. И с каждым после пил чай с конфетами и печеньем, или коньяк с шоколадом. И каждого провожал до дверей, приглашая следующего пациента. И все повторялось вновь.

И повторялось целый год, по прошествии которого, добрый доктор Шпонькин вошел в кабинет к своему коллеге, забрал честно выигранный в споре ящик коньяку, и превратился обратно в обычного среднестатистического эскулапа.

Береженого бог бережет

Ехал как-то некий добрый молодец, богатырь, каких поискать, на коне по тракту, пролегающему через темный дремучий лес.

День едет, два. Вдруг слышит – впереди шум, крики – прямо светопреставление какое-то.

– Что за притча? – удивленно спрашивает сам себя добрый молодец, но не найдя ответа едет дальше.

Еще день едет, и еще один. Шум и крики нарастают. И уже, кажется, будто сошлись в смертельной схватке великие воинства, и идет кровавая битва.

– Да кому тут воевать-то, в лесу-то? – удивленно спрашивает сам себя добрый молодец, но не найдя ответа едет дальше.

Еще пару дней проехал. А шум уже такой, будто небеса на землю обрушились, и разверзся ад.

Ни чего не стал у себя удивленно спрашивать добрый молодец, а только перекрестился, повернул коня и во всю прыть поскакал обратно: как говорится – береженого бог бережет.

Давняя мечта

Дом находился в настолько запущенном состоянии, что при каждом чихе, которому способствовали клубы пыли, что-нибудь где-нибудь отваливалось. Поэтому к концу осмотра нового жилища голова Ивана Матвеевича представляла собой одну сплошную шишку, а тело – довольно болезненные синяки и ссадины.

Впрочем, Иван Матвеевич мало обращал внимания на такие пустяки и находился в прекрасном расположении духа: здесь заколотить, тут зашить, там прикрутить, залатать, вычистить, выкрасить, починить электропроводку, заменить сантехнику, переложить печь и, пожалуйста – старенькая хибара превращается во вполне себе сносное жилище.

Надо сказать, что Иван Матвеевич давно мечтал о собственном домике, но финансовое положение как-то не способствовало осуществлению данной мечты. А тут старый знакомый обмолвился, что ищет, кому бы отдать за смешные деньги маленький домик в глухой деревушке, доставшийся ему по наследству. И, конечно же, Иван Матвеевич не устоял и, быстро собрав нужную сумму, торжественно вступил в права собственности.

И вот теперь, выбравшись на улицу, совершенно грязный, побитый, в изорванной одежде, но счастливый Иван Матвеевич повернулся к дому и мечтательно его осмотрел, прикидывая в уме с чего начать восстановление.

Но вдруг не удержался и чихнул с такой силой, что дом угрожающе заскрипел и в мгновение ока рухнул, подняв столб пыли до самого неба, и погребя под своими обломками давнюю мечту Ивана Матвеевича, а заодно и его самого…

Домушник

Был как-то Дмитрий Сергеевич в гостях у Егора Кузьмича. И пока хозяин где-то отсутствовал, Дмитрий Сергеевич от скуки шарился по сервантам, шкафам и тумбочкам.

А когда Егор Кузьмич наконец-то объявился дома, то будучи человеком нервным и к тому же обладающим богатырской силой, скрутил Дмитрия Сергеевича, которого, к слову, никогда не знал и впервые видел, в три погибели и сдал в милицию.

Так что Дмитрий Сергеевич, вор-домушник, схлопотал приличный срок и по гостям пока больше не ходит.

Остроумная шутка

Петр Евгеньевич, конечно, догадывался, что в гостях у его старого друга и большого шутника Павла Игнатьевича, его будет ждать что-нибудь эдакое. И даже не догадывался, а был уверен на все сто. Однако все равно пошел. Тем более что Павел Игнатьевич так сильно настаивал, что отказаться было просто невозможно.

Припершись к назначенному времени, с Петром Евгеньевичем последовательно произошли следующие вещи: во-первых, в подъезде дома он был пребольно укушен какой-то мелкой собачонкой; во-вторых, не менее пребольно избит зонтиком хозяйки собачонки, за то, что выкинул эту собачонку в окно; в-третьих, избит почти до потери сознания бугаем, оказавшимся мужем хозяйки собачонки, за то, что выкинул эту хозяйку вслед за собачонкой вместе с зонтиком в окно; в-четвертых, Петру Евгеньевичу не кисло перепало резиновыми дубинками и коваными сапогами подоспевших милиционеров, оказавшимися родными братьями мужа хозяйки собачонки, за то, что бугай отправился вслед за женой, ее зонтиком и проклятой кусачей собачонкой; и, наконец, в-пятых – выяснилось, что Павел Игнатьевич по этому адресу не проживает уже лет десять лет.

Таким образом, как и предполагал Петр Евгеньевич, Павел Игнатьевич снова отмочил очередную остроумную шутку.

Дуралей Пулькин

– Хи-хи! – Анастасия Модестовна прыснула в кулачок. – Этот дуралей Пулькин решил, что я оказываю ему знаки внимания! Представляете, Элла Феоктистовна?

– Хи-хи! – прыснула в кулачок Элла Феоктистовна. – Вот уж действительно дуралей – принять ваш нервный тик за знаки внимания.

– Какой нервный тик? – Анастасия Модестовна заметно опешила. – Что это вы, Элла Феоктистовна, называете нервным тиком?

– Ну как же? Все вот эти ваши подмигивания и кривляния. – Элла Феоктистовна усмехнулась: – Если это не нервный тик, то что же?

– Да что вы такое говорите, голубушка?! – возмущенно сказала Анастасия Модестовна, покрывшись красными пятнами. – Какие кривляния???

– Да вот как сейчас прямо, – Элла Феоктистовна указала крючковатым пальцем на лицо Анастасии Модестовны, – Рожа пятнами, губы трясутся, брови скачут, что того и гляди с лица спрыгнут, и веки – что уланский барабанщик.

– Да я!.. Да вы!.. Да вы сами рожа! – Анастасия Модестовна вскочила с дивана. – Да у вас самой рожа синюшная! А щетина? Разве ведомо, что бы у приличной дамы такая рыжая щетина колосилась по всему лицу? Да на вас же смотреть тошно! И как я только общаюсь с вами?! Да вы!.. Да знаете что? Да пойдите вы к черту, старая карга!!!

Анастасия Модестовна бросилась вон из комнаты и в гневе так хлопнула дверью, что из серванта высыпался чайный сервиз.

– Дура! – крикнула ей вслед Элла Феоктистовна и, поднявшись с дивана, подошла к будуару.

– Да, щетину я из виду упустил, – смотрясь в зеркало, неожиданным басом пробормотала Элла Феоктистовна и, стянув с себя парик… оказалась дуралеем Пулькиным.