Текст книги "Москва-bad. Записки столичного дауншифтера"

С начала сентября по конец ноября листопад ежедневный. Это в большинстве своём листья русского клёна, лапчатые и ярко-жёлтые, которые как бы являются у нас символом осени… Они приятно шуршат – и под своими, и под чужими ногами, и даже под дождём радуют слух – а уж глаз… Так их ежедневно (иногда на выходные перерыв) сдирают, так что остаётся голая чёрная земля (её навезли откуда-то и кое-как разровняли между дорожками, так что годами чернь и грязь кругом, месиво-грязюка), и под деревьями лежат, неделями накапливаясь, чёрные набитые, как для трупов, мешки. Эстетика… Но самое тут эстетичное – что едва ли не под каждым деревом стоит таджик в своей оранжевой засаленной тужурке, в одной руке с грабельками, в другой с сигаретой и телефоном! Спецоперация против марсианского вредоносного листа.

И каждый день, и день-деньской всю осень – единый везде вокруг пейзаж! Театр абсурда – «когда по сцене ходят носороги»! Работёнка в стиле «не бей лежачего полицейского». Это только в армии могут додуматься – для духов, чтоб не расслаблялись – изобрести подобное занятие. В деревне в садах и на приусадебных участках тоже, как известно, «согребают» листву: весь спёкшийся листовой ковёр убирается один раз в год – весной, иногда по осени. В детстве (с дерущими траву тяжёлыми остро-частозубыми граблищами) на это уходило два дня – у всей семьи; будучи взрослым, я обычно занимался авральной зачисткой один за всех – два дня.

Но техпрогресс подарил столичным дворникам и куда более пакостное изобретение – сдувать листья с асфальта каким-то «турбонаддувом» вроде ревущего пылесоса. По какому-то муниципальному закону, подобную «деятельность» не должно «осуществлять вблизи жилых домов», но кому вообще все эти законы писаны (к примеру, санитарные нормы Госкомсанэпиднадзора об уровне шума в 55 дБ), уж явно не для полулегальных иностранцев-времнщиков.

Зима. Тут не поторжествуешь… Это в обычных городах снег чистят, но тоже в меру: он утаптывается ногами, и зимой уж точно не слышно каблуков. А тут – семь часов утра – скрындания лопатами, цок-цок!.. И тоже ежедневно, такое же занятное, приятное занятие, как и собиранье листьев! Только-только нанослой снежиночный на асфальт насядет, его уже сдирают подчистую! А если уж четверть часа попадает вялый снежок, хоть что-то укрывая, скрадывая, утишая… синоптики трезвонят: небывалый снегопад! Обрушился на столицу! Метель! Транспортный коллапс! И дальше рапортуют: все службы приведены в боевую готовность, тысячи снегоуборочных машин и грузовиков, десятки тысяч рабочих… И пушок этот несчастный тут же сгребают весь, рассовывая чуть не по тем же мешкам, грузят на КАМАЗы и куда-то за МКАД вывозят, что стоит несусветных денег… Меж тем как прочие дороги и тротуары в обычных городах и даже трассы, хоть их и чистят, но не дерут же до полотна – покрыты утрамбованным снегом, и наледью даже – и ничего, все ездят, никто трезвон не бьёт. А снегопад, для сведения, это когда за сутки заваливает до крыши, до трубы, когда из дома, чтобы утром выйти, надо рыть в снегу туннель (специально в деревенских избах наружние все двери открываются вовнутрь); а мятель – когда в поле не видать горизонта, когда в двух шагах не видно, не слышно ни зги, когда снег лезет в рот и в нос, не давая дышать, а когда дома сидишь – жутковато и сладко: «То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя».

Это во дворе, а в людных, проходных местах – иная затея. Обстукивать ломиком ледок с «экологической» плитки – что вдвойне полезно, так как летом после такой ежедневной обработки её точно придётся менять. И уж вершина высокотехнолгичности – разбрасывать «от гололёда» не песок какой-то, а реагенты и мраморную крошку. Но комментс, эстетика… Все тротуары в Москве в марте месяце – белые!.. Коль нечем им заняться, дерьмо собачье, что ли, собирали бы в пакетики…

Но если бы я, допустим, в качестве импортного легионера-люмпена катил по чужому городу-столице, Риму там какому-нибудь, на боевом трахторе – тоже, поди, чувствовал себя не последним разбыдлом на грешной планете!.. На технике сей дорожной иногда специально выделывают – напоказ, и думаешь: или перекувырнётся или кого-нибудь собьёт. Раза три я созерцал, как в три-четыре ночи заезжает для расчистки во двор «таночек» – японский оранжевый тракторок или обычный наш совково-колхозный раздолбанный МТЗ – влетает, что-то счищает вбок… Но главное, как он разворачивается, взрывая своими колёсьями льдины в коротком предутреннем затишье: впирается прямо на тротуары и клумбы, прикатывая у соседей приличные кустарники, а у нас наш дикорастущий многострадальный кленёнок под оконцем «с наличниками», миллиметражируя от стенки в один кирпич, от оконного козырька, от газовой трубы – сказывают, бывали случаи, когда и в квартиру среди ночи тягачи впирались…

Поражаешься тоже, сколько «на ходу» выдумывается эвфемизмов. «Температурные рекорды», «небывалая жара»!.. Температурные рекорды – это когда ну день, ну два, ну три, но не каждый же день рекорды бьются «за всю историю наблюдений». Небывалая жара, мы помним, это градусов 25, куда уж жарче, изнываешь, бывало, от жары! На всех съестных товарах по ГОСТу прописана верхняя планка для хранения: «до +25»! А нынче +25 – это так, солнышко ненадолго вышло… Не знаю советских нормативов, наверняка такие были, температурного режима в рабочем помещении, но теперешние труженики пороются в интернете, распечатают, пришпилят на бумажке: «При температуре воздуха в помещении +29 градусов время пребывания работника на рабочем месте не должно превышать 3—6 часов, в зависимости от категории работ», но пашут все и при 32 и при 33 (а в деревне – пашут и буквально!), а на улице на солнце +40 с лишним! – побегайте курьером, постойте-ка в пробках-то без кондея!.. Или, допустим, садишься в поезд – с кондиционером, именуемый «фирменный»! – он за целый день прогревается до нехорошего на солнцепёке, окна не открываются вообще, а на табло, как на градуснике, 37 и 7! – окочурится можно: чтобы в русских условиях заработал немецкий кондишен, надо выждать больше часа.

Для гастарбайтеров, друзей степей – привычные условия… И обещают ещё теплее, и что всё это «пойдёт на пользу»… Здесь, правда, всё дожди – всё лето, ежедневно. Понятно, что в бетонных джунглях они ни к чему, а когда рассказываешь там, где нужны, люди раздражаются. В Тамбовской области, в деревне, я вот теперь выхожу из-под крова на сельхозработы лишь часов с шести: в обед – небывалое явление – сиеста! – с 11 до 7 вечера уже в мае жарит так, что даже привычные селяне не всегда рискуют здоровьем. Климат стал сурово континентальный: сушь по целому лету, земля как сковородка, трещины на ней, выветривание почв, пылевые бури, пылевые облака – в буквальном смысле пустыня наступает… Посмотришь погоду международную: даже в Африке и Южной Америке куда прохладней! Лишь в Китае или Монголии что-то подобное. Заниматься сельским хозяйством, особенно огородничеством, в таких условиях абсурдно. Земля как бетон, ломом долбишь – какие тут арбузы!

Конечно, коль по Москве судить (по ней и судят, как будто это и по площади не одна семисотая!), в ней ещё не настолько жарко. Дожди тут и вперемешку с рекордами – а иногда и вместе с таковыми, – шпарят… Какой вам сырой и серый Петербург – да по сравнению с древней столицей там уже Ташкент какой-то! Достаточно включить прогноз погоды – над звёздочкой Москвы значок с дождём прилеплен, как на магните. Какой там Ньюфаундленд! – тут вечный город Готэм: зимой ли, летом – так и льёт… Вернулись однажды с юга – в кои-то веки из сырых трущобных углов на неделю вырвались – и тут же, не успев сойти с перрона, были наказаны: десять дней подряд, прекращаясь несколько раз максимум минут на пятнадцать, лил дождь! Орехи и травы, что мы привезли, высушить не удалось – заплесневели, так и сгнили.

Вообще летом наш дворик, из разряда уже редких, летом весь в зелени, осенью в золоте листвы – весьма красив, живи бы тут и радуйся, если бы, конечно, не присутствие человека и его деяний: всех этих вездесущих оградок, бордюров, раскопок, машин и гастарбайтеров…

Ну, кажется, ну хоть весна, хоть апрельские деньки пред Праздником, отрада… Но нет – и они отравлены. Чуть только потеплеет – а в доме ведь жара от батарей, все форточки пооткрываешь – начинают красить. Те же на все профессии гораздые «друзья» принимаются спешно и небрежно малевать. Первым делом выкрашивают вездесущие зелёные оградки, иногда через день-другой повторно…

Я видел, как на неведомых косых дорожках красили бордюрчики. Два абрека с кистями и консервными банками, и с ними тётка русская. Один мажет жёлтым, другой зелёным (это вместо устаревших чёрного и белого – а то бы точно было сплошное полицейское государство), дождь, как и сказано, поливает, а она орёт: «Быстрей, хорош тут, дальше, ну!». Тут же текут прохожие, в спешке наступая, растаскивая жёлто-зелёные следы по красно-белой площадочке – ещё одно нововведенье: якобы на этих, несуразно белеющих-краснеющих посреди дороги, зато, наверное, видимых даже из космоса секторах, при пожаре должны останавливаться пожарные машины… Должны… – в России!.. Сотворчество властей, арбайтеров и прохожих – актуальное искусство! Потом второй раз красили. Потом ещё летом…

От этого не продохнуть, так одновременно красят газовые трубы (за теми же окнами вися, как будто их моют, с украиньскою мовою), и гастарбайтеры-гастролёры целой сворой – самым уродующим манером выкрашивают цоколь дома, а дальше и подъезды. Такое ощущение, что цыганский табор остановился – и не где-нибудь, а прямо у тебя под окнами и под дверью… То хоть сантиметров семьдесят до них было расстояние, а теперь… Иль табор цирковой – чего только, тщетно пытаясь работать, не насмотрелся я: заигрывают друг с дружкой (молодые разнополые), и прыгают, и скачут, и пляшут, и поют… и красками друг друга мазюкают…

Цоколь они выполнили дня за четыре… В итоге наш пресловутый угол, начиная как раз от Вовки и всё наше до подвала, выкрасили в красно-коричневый яркий цвет, по их представлениям неотличимый от просто коричневого остального (видно, азиатский глаз иль ген подвёл). А их иными представлениями заинтересовалась бабка, живущая за два подъезда от нас, но и оттуда слышащая круглосуточное кыргызское «эх, ромалы!» (они тусили всё у нас, поскольку здесь подвал), сия оказалась бывшим каким-то управдомом и долго на них кричала, обещаясь жаловаться. Кроме прочего, был целый день нараспашку подвал с другого конца дома, типа склад, это её почему-то особенно задело. Мы было вышли ей поддакнуть но она только заходилась, безо всякой склонности к диалогам. Психике, без шуток, уж совсем капут – и у неё, и, честно говоря, у нас – у каждого по-своему.

В итоге приехаль начальныка, наарал силно. У нас под окнами, орал по-свойски не хуже камнедробилки минут пятнадцать, не меньше. А кочевники-лицедеи: мы-то что… Смотрят, слегка улыбаясь: дескать, все мы преходящие… Такое ощущение, что язык начальника просто не понимают. Приехал русский начальник, с бумажкой под мышкой, наорал, предупредил конкретно. Кой-как помялись, пообещали не шалить и принялись, наконец, за подъезд…

Четыре долгих-долгих дня и три, наверно, долгих ночи… Салатовой красочкой, по-современному, мы аж губы раскатали… Так пёрло краской, и такой стоял бардак-галдёж, что даже вовки перестали циркулировать! И мы, неделю угоравшие от краски, два раза просившие вести себя потише – но где уж там!.. – уже готовились к атаке врукопашную… Руки были уж в коричневых пятнах: в дополнение ко всему прочему ещё и дверь покрасили с обеих сторон!

Приехал опять начальник с какой-то ведомостью, наорал (почитай на нас, минут так сорок), попытался переписать фамилии, заставил перекрашивать. Ещё два дня… Приехал другой начальника – на джипе, в костюме с галстуком и с кожаной папкой, в меру интеллигентный, но владеющий, как под конец оказалось, великим и могучим до тонкостей. Ему эти «козлы вонючие» отвечали нагло, чуть не полупьяно – в итоге он их назвал именно так и послал именно туда. Бродячие артисты только расхехекались и тут же смылись, оставив в становище помазки и козлы. На другой день я видел, как вся их концессия прошествовала по косой дорожке мимо, в сторону метро, виляя бёдрами, неся тюки и баулы. Тут на оставленное «добро» заселили других… Но довольно.

Глава 5. Столкновение миров

Столкновение миров случилось, конечно, не столь глобальное, как ожидалось, но всё же… Когда уже почти что все бесконечные работы у новых квартировладельцев закончились (насколько они могут закончиться), к ним снизошёл самолично сам Вовка.

Сначала кто-то очень долго звонил в их десятислойную двухсполовинойметровую супердверь (что я даже обратил внимание, несмотря на философский настрой после трёхнедельного угара от свистопляски и химии), потом ему, видимо, открыли, и вскоре я с удивлением различил в общем гомоне дня неприкрытый глас Вовки, резкий и неприятный, режущий слух – причём непривычно близко, дверь-то напротив!..

Я заглянул в глазок…

Был бы я другого рода сочинителем, который собственно сочиняет, а не едва поспевает зарисовывать окружающую кутерьму, я бы, конечно, насочинил, что Вовка оказался центром заговора по освобождению города-героя… Что его подручные, распространённые не только в ближайших окрестностях, но даже и… выкрали с Лубянки частицу черепа Гитлера, частицу тела Ленина, выкопали частицу Сталина… и собрались… Даже дух захватывает, слов даже нет!.. Но это мы оставим Лукьяненко и прочим зорким дозорным, им тоже ведь на что-то в дорогой столице надо существовать… А в реалистичном очерке мне, естественно, не преминут попенять, что «заглянул в глазок» звучит некрасиво – так же, как неуместно даже и само упоминание фюрера, наркома и генералиссимуса. Про индийцев, индейцев, китайцев, нанайцев – это пожалуйста, мотай себе в Индию, в Мексику и пиши сколько влезет, на радость всем и даже на хлеб не без масла. А Москва, хоть она, с одной стороны, в восприятии её насельников, и «точка 1», от которой расходятся концентрические круги реальности, откуда ведутся отсчёт всего и вещание на всю страну, с другой – «точка 0», слепая зона, в общем информпространстве, если не брать в расчёт шум мишуры, как будто бы не заметная. Но я, пытающийся не только не из компьютера высасывать, но и не в него вбивать (во всякие фейкбуки и блоги), а по возможности в более архаичную матрицу – в сознание читателя… скажу тогда, по-пустому не эстетствуя, так: Вовка был удивительно похож на императора Тиберия – не настоящего, конечно, известного по бюсту, а кинематографического, исполненного Питером О’Тулом в фильме «Калигула»!

В проёме двери появился – что называется, во весь рост – глава семейства, что называется, хозяин – не только владетель квартир, но и вообще – как будто всей этой пятиэтажной житухи-реальности… Самой отъявленной наружности двухметровый кавказский амбал: конечно, блестяще-лысый, с подтяжками и пупком, с волосами и наколками на руках… Но не будем потакать попсовой игре в киноассоциации, «кавказский» (вообще-то сильно обрусевший) не имеет тут никакого особенного значения, просто так было на самом деле. Можно было бы написать «обычный приличный москвич», тысячу раз русский, или какой угодно. Замечу также, что в деталях внешности тоже ничуть не преувеличиваю ради чисто художественного контраста.

Он внимательно и как бы добродушно смотрел перед собой вниз. Перед ним на своих искуроченных ножках, опираясь на бадик, вихлялся Вовка – сам Вовка – с благороднейшим профилем, извините, О’Тула, Берроуза или Буковски.

Начало диалога я то ли не понял, то ли прослушал, но кажется, что Вовка гнусаво выпалил: «Пыль летит!», имея в виду пятидневное уже, наверное, обтачивание металлической коробки двери, которое, как я понял, вроде бы как раз в целом закончилось.

Владетель квартиры тоже сделал усилие что-то понять, что-то ответить.

– Как где?!. – заорал Вовка так, что я даже вздрогнул. Голос очень мерзкий, теперь даже что-то понятно…

Хозяин опять ответил чем-то невнятным, и едва не улыбаясь, хотел было закрыть свою сверхпрочную дверь.

– Ты выдь сюда! – опять заорал с хрипом и брызгами изо рта Вовка, как бы сорвавшись в истерику (а то и в припадок) – весь задрожав, показывая корявым трясущимся пальцем на место перед собой. Не могу сказать точно, добавил ли он в концовку приличное ситуации русское словцо, но ощущение было такое, что добавил.

Не успел ошарашенный добропорядочный… Шрек сделать хоть какое-то неуверенное движение («Сморчок какой-то дряхлый, да ещё полоумный!..» – встретились мультяшные супергерои, но не сразу узнали друг друга), как Вовка его упредил, разом вдруг бросившись на абордаж:

– А то я щас ребят приглашу! Сразу узнаешь! – и с силой ткнул палкой пред собой в указанное место.

Я чуть не гыкнул в голос за тонкой жестянкой своей двери. Ребята тут понятно какие! И абордажный топорик с длинной ручкой! И само это «ребят приглашу» из девяностых, или отчасти даже из более ранних позднесоветских – как потрясающе! Какой напор! Какой типаж!

Хозяин осторожно ступил за порог, стараясь не задеть Вовку… Но Вовка снова не ждал: наяривая палкой по всему вокруг (в том числе и по двери), весь корюзлый до невозможности, передёргивающийся и трясущийся, он разворачивался как трактор, самопоглощённо, доблестно-нобелически ухмыляясь.

– На второй этаж!.. туда смотри!.. – прогнусавил он в шнобель, указывая прыгающим бадиком на лестничный пролёт, – пыль летит!.. пыль!..

Я думал, он сейчас вцепится зубами в руку или в ногу бедного амбала-кавказца.

– Мы уже почти закончили… – почти совсем без акцента проговорил тот.

– У меня там ре-бёнок! – с отчаяньем и злобой выкрикнул Вовка, и тут же, совсем отвернувшись-развернувшись, словно плюнув обидчику под ноги, стал раскоординированно, как осьминог какой, карабкаться по лестнице вверх.

Вот уж Вовка, так Вовка! Матёрый волк, матёрый человечище!

– Развелось тут! Это иго какое-то! – проборматывал он, остановившись отдышаться, уже на своей лестничной площадке, не обращая внимания, ушёл мужик или не ушёл (а он ушёл, тихо притворив тяжёлую дверь). Может быть, я не расслышал, может быть, он Игоря поминал или ещё что, но послышалось мне именно это слово, оно казалось в устах загадочного гуру самым уместным.

Собственно, подумалось мне с усмешкой, я, наверно, его мнение и выражаю… Или таких, как он, или пока не совсем… Не хватило мне сил и мужества самому так выйти, и нет у меня ребят никаких – пусть даже двух-трёх из ларца, одинаковых с лица! Да и против кого, чего протестовать – супротив сезонно-плановых работ и законных владельцев квартир?!. Всё «объективно» – претензии к законам каменных джунглей разве что Вовка может предъявлять.

Тиберий-Вовка уже давным-давно достиг просветления, его пространство-время ограничено квартирой и подъездом, вряд ли он помнит и вообще знает слово «имперский»… Но и он не молчит, правдами-неправдами даёт понять – хотя бы в обычном, человеческом соотношении – что у него больше правды должно быть, потому что он тут дольше живёт. Если бы, конечно, ещё не хоровод этот вокруг самого Вовки.

При всей гротескности и карикатурности описанной сцены, по распоряжению этого соседа заволакивали в наш крошечный подъезд пресловутый синий баллон для сварки – и проделывали это всё (не один день) два никчёмного вида чумазых «специалиста», лет по двадцать каждому.

В отличие от перовского старца-архата я, допустим, иногда пока ещё пытаюсь выходить в свет (выезжать в центр), думая, что там может быть что-то хорошее и полезное… Хотя всё реже – и всё больше, как сбежавший и вернувшийся кот, понимаю, что и там уже ожидаемой гармонии давно нет…

Но иногда всё же польстишься, подумаешь: хороший фильм посмотреть задёшево в кинотеатре «Художественный», усадьбу обозреть, монастырь – хоть каких бы положительных впечатлений…

Едем туда с Анютинкой, не сказать несёмся, но как всегда опаздываем… И в самом центре города, где все несутся и толкаются (мы к этому привыкли, хотя это крайне неестественно), я вдруг нечаянно наступаю кому-то на задник пятки расплющенного кроссовочного протектора… То есть самую малость… но оказывается, пардон, – какому-то молодому мачо-хачу… Вокруг все оборачиваются – наверно, на знакомый язык – наверно, помочь москвичу… Ошарашенный иноязычной тирадой с русскими ругательствами, я только автоматически тихо извиняюсь (под всё возрастающим напором) и дальше слушать не хочу – хватаю Аню за руку и в подворотню лечу…

«Нэ расслышал…» – говорю, отдышавшись.

Идём обратно – уже неспешно… Я под ноги гляжу, по сторонам нервозно озираюсь и даже Аню немного тормошу и торможу… И тут прямо перед нами в предбаннике «Арбатской» вытискиваются наперёд два горных опять же, лет по семнадцать… Я даже слышу обрывок их разговора и чую мерзкий запах анаши: «Я тэпэр как Билан!» – на пике эмоций провозглашает один козлик, имитируя характерное передёргивание плечами, памятное ещё по Джексону. – «А я – как Таркан!» – и, приплясывая и напевая, понеслись.

Я всё стараюсь в них не врезаться (кривляются на ходу взад-вперёд, в пьяно-уродливом подобии «лунной походки»), а Аня не сбавляет темп… Они не то что перемахнуть через турникет, они решаются с разбегу, подпрыгнув, ударить в подвешенные прямоугольники – стеклянные и с лампами внутри, пережиток застоя – с надписями названий станций!.. Конечно, до Бумера иль Супермена недоросли сии ещё не доросли, но пальцами достать, раскачав тяжеленные плафоны, получается… и скакануть бесплатно, что-то ещё заорав в ответ свистящей бабке…

Случаи вроде бы проходные. Я в принципе не поборник поведения «стоять по струнке», и за «свистать всех наверх!» мне тоже никто не заплатит. Топить узколобо «против кавказцев» или ещё кого-то – вообще не моя тема, сто раз уже оговариваюсь. Но факт остаётся фактом, он упрям: впечатления от похода в кино, на выставку, в музей, на лекцию или литературный вечер как всегда испорчены.

Ну и чтобы в глазах особой категории во всём находчивых читателей не прослыть совсем уж бесхребетным созерцателем и бегуном эстетствующим недокосмополитским, по просьбам, скажем так, придирчивых зрителей, другой такой же эпизод.

В незнакомом районе что-то искали, какую-то оптику (покамест не ту), забрели вечером в окраины…

Откуда ни возьмись подлетает опять молодой да ранний:

– Здорово! – и протягивает быстро руку.

Не жму, напротив – отклоняюсь. А с ним второй.

Вопрос про какую-то улицу, я бросаю «не знаю» (ведь не знаю) и сразу в сторону: политесы разводить всё же есть предел.

– А руку западло пожать?! – и подскакивает. Билан Биланом! Второй ещё поздоровей.

– Что?! – я разворачиваюсь, как будто бы меня плечом задели.

Теперь Аня меня хватает и быстро от греха уводит…

Нам нравится многое кавказское, когда оно в органичных для себя условиях… Хотя и тут, присмотревшись, изумляешься, что работающие в столице кавказцы даже в условиях такого всевыхолащивающего мегаполиса часто умудряются сохранять какие-то исконные свои вещи (с которыми наши давно без запинки расстались): уважение к старшим, трудолюбие, землячество, бытовые всякие традиции – например, то же гостеприимство… Но часто теперь, к сожалению, всё шиворот-навыворот.

Ирония в том, что на каждый Новый год наши вдвоём с Аней, да втроём с котом, праздничные пляски соседи, видимо, принимают за сходку кавказцев. В пику омерзительному телешабашу и плебейско-тразоническим залпам из каждой подворотни мы разрешаем себе на пару-тройку часов в год не удержаться от небольшой постмодернистски-ностальгической шоу-программы под сборник «Адлер—Сочи-2007». Начинается лирически: «Не беги, не кричи, Знай, что смотрит на на-а-ас Сердцем горных верши-и-ин Седовласый Кавказ!..», дальше лезгинку шарашим: «Пусть наши горы не знают позора, Выпьем за наш Кавказ!» (наш, а чей же ещё?..), со всякими выкриками типа «Салам тэбэ, Кавказ!», «Вах!», «Хээйй!» или даже «Ххышч!» – под выстрелы мелких «советских» хлопушек. И далее: «Я несу тебе цветы – Неужели это ты?..» (носорогами на сцене отдаёт несколько, следующими по направлению к Кащенко, но в каком-то смысле природная всё же поэзия – не головная, не уголовная, а если ещё на английский перевести, так гляди и вообще приличный хит получится!). Едим самодельные хинкали и кутабы, запивая саперави, и даже припев выучили: «Адлер-Сочи мез амар, гайфер канен ганхамар!».

Да что далеко ходить: метров триста пройти – за забором вагончик, из-за забора то же самое раздаётся по пятницам и выходным, с гиками и плясками, бараниной палёной-жареной прёт, как в бронзовом веке!

Столица всё же – средоточие культуры, но и её, простите за трюизмы, не напасёшься разбазаривать, хоть как-то оберегать надо. Были как-то в музее Достоевского на Божедомке. Ну что бы здесь, казалось!.. Пьяненький дедок-сторож душевно запустил, тётки седые походили следом по залам, косясь, словно шпионя, кабы чего не стырили. В общем, как обычно. Затем мы вышли, обошли дом сбоку – там какой-то ещё вход иль флигелёк… Но оттуда нас невежливо послали… гастарбайтеры!.. Там слышался галдёж, заделано всё было какими-то одеялами и воняло бомжатиной… Когда мы отошли подальше, то издалека увидели, что на верхних этажах окна также заткнуты всякой дрянью, и там целое гнездовье «друзей»! А музей – на первом этаже…

Шикарную станцию отгрохали в честь ФМ, действительно в Москве такого не хватало, а вот на выкуп всего мемориального дома писателя денег, видимо, не хватило. Как «Достоевская» красуется на одном конце салатовой, недавно выросшей, ветки, так на другом конце есть «Шипиловская» (будущ. «Шепелёвская») … – невольно улыбаешься и не знаешь, уместны ли сейчас такие шутки… Или такие: «Гагаринская» – поехали!.. «Гадаринская» – выходим!..

Как ещё названия станций, улиц и переулков в центре столицы не поменяют на «более понятные». «Марьина роща», «Зябликово», «Трубная», «Люблино», «Братиславская», «Марьино», «Сретенский бульвар», «Волжская» – это только по этой ветке. Я думал, все эти Сивцевы Вражки, Солянки, Кривоколенные, Строченовские, Настасьины и прочие «варваризмы» ещё в 90-е годы спешно сменят на англицизмы. А сейчас на повестке дня уже иное: «Москвичей обучат языкам мигрантов» (сообщает газета «Известия») – как арт-проект это, может, и неплохо, когда организаторам делать нечего, а денежки капают (мало ли, тут и в «Артплее» восхищаются бомжовско-гастерскими инсталляциями, доставшими под окнами!). Одновременно и из культурной столицы всё такие же вести приходят: «В подвале музея Достоевского в Петербурге, оказалось, живут гастарбайтеры…» Сорокин предрекал китайский язык, но что-то высоко хватил.

Хотя и глобализм, конечно, не отстаёт. В подмосковных городах и весях юго-востока области, где я по редакторской работе постоянно кочевал, естественно, имелись в наличии те же представители тех же среднеазиатских республик, и довольно изрядно, но столица с её «культурным» фестивалем «Мамаево нашествие» превзошла все ожидания… И уж чего там точно не было, так это чёрнищего, рослого афроамериканца, примостившегося у гаражей, как раз при косой дорожке от мусорки… Я, проходя и отвернувшись, подумал, что он закончил своё дело и убирает своё «permissive society» в штаны, а он, оказывается, наоборот – выказывал проходящим юным дамам!.. или не дамам… (В аэропортах сейчас, показывали, раздают специальную книжечку-прокламацию для вновь прибывших в нашу страну, с поспешной толерантностью указывающей «как себя вести» и как бы оправдывающейся: «Россияне отличаются некоторым консерватизмом, здесь, например, не принято открыто выказывать свою сексуальность». ) Было бы у меня кого позвать, мы б его враз воспитали! Вовк!..

Хотя эти зелёные отгородки у ржавых мусорных контейнеров, понатыканные чуть не у каждого дома, ставшие неотъемлемой частью пейзажа любого спального района и тоже входящие в основное ведение трудовых мигрантов (на больших мусорках они постоянно пасутся, иногда просто отдыхая-покуривая), завсегда используются русскими как объекты двойного назначения: то есть ещё и как туалет. Сюда без всякого раздумья, отделившись от потока идущих по тропинке, спешит любой подвыпивший мужик, любой молодой парень, а также залётный пьяный туземец, а то и целая их ватага… Что называется «по умолчанью»: туалетов-то в России ёк везде, а если есть, то платно-дорогие иль для отмазки от начальства бутафорские! А приложиться к углу дома, присесть там – дело молодое, скорое, один раз даже сексом под многострадальным окошком занимались – причём зимой, в двадцатиградусный мороз!

От советского воспитания, как уже было замечено, к этому трудно попривыкнуть, да не только советского, и не только воспитания… Коллективное бессознательное, гештальт: вот, например, когда тот же чернокожий, хотя никак уж им сейчас никого не удивишь, резко выскакивает откуда-нибудь из-за угла в метро… Так инстинктивно и дёрнешься (и сам дёргался, и наблюдал за реакцией других), увидав на месте лица и головы нечто чёрное! Такое всё же не для наших глаз – для нас это уже чёрт какой-то, «чёрный мурин», «ефиоп смрадный», «чёрный человек» есенинский. Так же порой физически бьёт по восприятию и мельтешение – а то и свистопляска натуральная! – не в меру закопчённых иммигрантов, их жучно-чёрных бошек, чёрно-красных глаз, блестящих золочёными коронками зубьев, спортивных или отвратно-джинсовых обтягивающих коротких шкер и женских панталон и юбок с мегастразами!

Опять некорректно в глобальном мире о таком заикаться, но учёные вам напомнят, что мир меняется стремительно, а человек, в частности, его психические реакции – крайне медленно. Вообще вся урбанистическая среда неестественна, агрессивна для психики и организма, не только «вавилонское смешение» мегаполиса, особенно вот такое искусственное.

Мало того, что все номадические «агаряне-аграрии» призывного возраста сюда переселились, так они ещё и все семейства сюда перетащили – как не заметить! Вот толстые пожилые дамы, укутав голову-лицо платками, сидят в вагоне, перекрикивая шум метро, блистая бронзой усатых ртов… Вот леди-карапуз беременная по подземной диагонали мчится… Вот бабка какая-то волочится дряхлая с внучком за ручку – как на базар в Бишкеке… Что им-то тут делать? – какие работы они могут выполнять?!.. Вот толстозадые чёрнобрючные бабищи семенят от метро, не прекращая в трубку голосить по-своему, припадая на каблуках то на один бок, то на другой, держась по центру дорожки-тротуара, а для верности, как шлагбаум, выставив ещё и сигаретину в небрежно наманикюренных пальцах – и сколько их таких вокруг – десятки, сотни! – пока идёшь, сто раз запнёшься, плюнешь про себя – ей-богу, никак не обойти!