Текст книги "Разорванное небо"

В стороне от дороги уже который раз замерцали огни – очередной поселок или деревня. Но Казак решил пока по возможности не расставаться с самоходным агрегатом, стремясь поскорее очутиться как можно дальше от боснийцев и как можно ближе к сербам.

Откуда ему было знать, что на самом деле движется примерно параллельно линии фронта или, как официально это называлось, «линии противостояния вооруженных сил стран антисербской коалиции и сербских вооруженных формирований». Конечно, такой линии фронта, как, например, во времена Второй мировой войны, здесь не существовало – не было непрерывной полосы окопов и постоянно простреливаемой ничейной земли поперек страны от моря до моря. Но это самое «противостояние» происходило там, где у «вооруженных формирований» была возможность хоть как-то оказать сопротивление накатывающимся на их страну бронированным полчищам цивилизованных варваров. По ту сторону войны, которую иногда называли «четвертой балканской» и где под бомбами «защитников прав человека» пылали города и умирали люди, все – и убеленные сединами ветераны, помнящие войну с немцами, и юные добровольцы, едва знавшие о той войне из фильмов и книг, – называли «противостояние» именно фронтом.

Ударная группировка сухопутных войск США и армейские корпуса Хорватии, обратив в руины Белград и овладев равнинными территориями Северной Сербии, теперь упорно вгрызались в горные хребты и шаг за шагом наступали в долине реки Морава. Войска мусульманской Боснии (в составе которых действовали и части боснийских хорватов), огнем и мечом пройдя по Сербской Босне, вели бои практически на границе между прежними союзными социалистическими республиками Сербия и Босния и Герцеговина. Далее, медленно продвигаясь вперед по живописному побережью Адриатики, с тяжелыми боями шли французские и опять же хорватские части, где-то среди боевых порядков которых обозначил свое присутствие и Альпийский корпус Италии. На побережье Черногории они соприкасались флангом с экспедиционными соединениями морской пехоты США, вовлеченными в жестокую битву с защитниками легендарной Черной Горы. На всем протяжении фронта им противостояли истекающая кровью армия Трансбалкании и остатки войск прекратившей свое существование Республики Сербска Босна, что мужественно удерживали перевалы, и в частности Лозницкий проход, ближе всего к которому и находился разрушенный и разграбленный Зворник. Упрямо не желая называть разгоравшуюся на Балканах войну своим именем, ООН продолжала бессмысленно держать здесь свои миротворческие силы, состоявшие из английских, канадских, скандинавских и Бог знает каких еще частей, – русских и украинцев ООН под нажимом НАТО послушно перестала включать в состав своих «голубых касок». Зато для создания видимости подлинно всемирного обеспечения мирного процесса в Боснию были присланы несколько подразделений из Южной Кореи и Республики Мадагаскар.

Отношение различных «миротворцев» в голубых и обычных касках к событиям, как ни странно, тоже было различным. Американцы и французы открыто вступили в войну против сербов, стараясь при этом свести к минимуму свои собственные потери, разумеется за счет увеличения потерь в хорватских и мусульманских частях. Италия, пославшая для участия в боевых действиях своих «храбрых альпини» и истребители-бомбардировщики «торнадо», не говоря уже о предоставлении своих аэродромов для воздушных ударов по Трансбалкании, тем не менее почему-то не спешила разрывать с правительством Вазника дипломатические отношения. Англичане, имевшие самый значительный контингент в войсках ООН и собственные интересы на Балканах, вели себя еще сдержаннее, время от времени делая попытки действительно развести враждующие стороны, правда без особого успеха.

И конечно же, «четвертая балканская война» не обходилась без наемников – «серых гусей», «солдат удачи», «контрактников», «легионеров», «экспертов по специальной технике»… Разными дорогами они приходили на эту войну – кто ради больших (или даже не очень) денег, а кто ради торжества идеи – славянской, западной, мусульманской. Впрочем, была среди вояк-иностранцев и еще одна интересная категория – любители острых ощущений. Таким, в общем-то, наплевать на идеи, денег у них тоже вполне хватает, но удовольствие, какое они получают в настоящей, всамделишной войне, несравнимо с тем, что можно получить, пуляя шариками с краской из пневматического автомата на поле для пайнтбола.

Наручные часы показывали полпервого ночи, когда полевая дорога, взобравшись на очередной пригорок, вдруг неожиданно вышла к хорошему, широкому шоссе. К этому времени Казак был совершенно измотан. За несколько прошедших часов он несколько раз врезался своим «лимузином» в деревья, растущие вдоль дороги, и один раз попал в тупик – грунтовая дорога увела его в лабиринт молодых лесопосадок и там закончилась аккуратно оборудованным навесиком, под которым оказался колодец.

Совсем бесполезной эту находку назвать было нельзя, и несколько пригоршней холодной воды помогли Казаку на некоторое время обрести бодрость, но потом извивы полевых и лесных дорог вновь начали сливаться перед его глазами в сплошное и какое-то нереальное движение из ниоткуда в никуда с единственным надежным ориентиром – Полярной звездой.

Поэтому, когда комбайн вдруг вывалился на шоссе, Казак почти с ненавистью посмотрел на уходящую в сторону грунтовую дорогу и, пробормотав вслух «Какого черта!», решительно повернул на трассу. То ли сказалась хорошая дорога, то ли у организма открылось второе дыхание, но через некоторое время Казак почувствовал, что сонливость и усталость куда-то улетучились, и он даже заметил, что ощущает удовольствие от езды. Действительно, когда пропала необходимость каждую секунду напряженно угадывать повороты или ухабы, оказалось, что и света хватает, и едет тарахтящий комбайн достаточно мягко, и разогнать его можно до леденящей душу скорости в двадцать пять километров в час – белеющая в темноте лента бетона при таком темпе езды казалась прямой, словно проведенной по линейке, и даже крутые, в общем-то, повороты преодолевались летчиком без особого труда.

Согласно указателю до ближайшего населенного пункта под красивым названием Злата Лебань было восемнадцать километров, но огни, замаячившие впереди, подсказали Казаку, что встреча с людьми предстоит гораздо раньше. Он притормозил и, не заглушая двигателя, забрался на крышу комбайна. Примерно в километре от него находилось небольшое скопление скупо освещенных зданий, одно из которых поднималось пирамидой этажей на пять вверх, а остальные, поменьше, его окружали. У подножия пирамиды мигала почти неразличимая издали красная полоска неоновой надписи, и Казак решил, что это, скорее всего, мотель со всяческими бензоколонками, шиномонтажем и прочим сервисом. «Но сервис этот, – усмехнулся он, – явно не про меня. К тому же мало ли кто там сейчас обосновался, в этом мотеле. Придется опять в обход по проселку».

Он залез обратно в кабину, тронул комбайн с места и свернул вправо – аккуратно посыпанная щебенкой колея уходила вдоль склона вниз, теряясь среди могучих елей. Уже привыкший к беззаботной езде по шоссе, Казак не слишком внимательно следил за дорогой, и когда она круто повернула, не успел среагировать. Комбайн съехал с дороги и запрыгал вниз под уклон. Незадачливый водитель вовсю нажал на тормоз, но тяжелая сельскохозяйственная машина хотя и перестала разгоняться, но и останавливаться не желала. Казак вдруг поймал себя на том, что готовится принять позу для катапультирования, а рука тянется к несуществующей красной ручке. «Дурень!» – обругал он себя, пинком ноги распахнул дверцу и выпрыгнул в темноту, рассчитывая приземлиться на четвереньки. Это ему вполне удалось, и, поднимаясь на ноги, он услышал как удаляющееся тарахтение двигателя и громыхание железа оборвались громким ударом, потом что-то заскрежетало, и двигатель окончательно заглох. Казак замер, подсознательно ожидая взрыва, но обошлось без спецэффектов.

«Ну, парень, ты талант! – похвалил он себя. – Сначала самолет, теперь комбайн. Может, для комплекта еще и катер какой угробить? Правда, до моря далековато…» Казак осмотрелся. В рассеянном свете звезд можно было различить только злополучный поворот и ближайшие несколько деревьев. Слух, притупившийся после нескольких часов, проведенных под шум двигателя, постепенно начал обретать былую остроту, и вскоре стало различимо доносящееся снизу тихое журчание. То и дело хватаясь за растущие на склоне кусты, летчик спустился на несколько метров вниз и обнаружил, что комбайн уперся носом в каменистое дно мелкого ручейка. Стекла кабины повылетели, толстый барабан косилки смялся, передние колеса неестественно вывернулись, капот вздыбился – словом, слабая надежда Казака на продолжение поездки мгновенно улетучилась. Он бросил последний взгляд на изуродованную машину и полез обратно вверх.

Поселок Михровик. Кусочек сказки Утро застало Казака закопавшимся в большую и мягкую кучу сена. Уходя от так некстати попавшегося на дороге ручья, он вышел к поляне, на которой, видимо, когда-то стоял аккуратный стог, превратившийся теперь в бесформенную груду сухой травы. Увидев ее, Казак решил, что это место для ночевки ничем не хуже любого другого и уж, во всяком случае, предпочтительнее мшистой подстилки в лесу. Тем более что необходимость отдохнуть была к тому моменту совершенно очевидна – какой толк тупо и спотыкаясь идти вперед, чтобы к моменту встречи с друзьями или врагами оказаться вконец обессиленным. Недолго думая, летчик зарылся поглубже в сено и, уже засыпая, вспомнил, что в стогах любят гнездиться змеи. Однако подозрительного шуршания слышно не было, и он, зная по собственному опыту, что змея постарается скорее скрыться от человека, нежели на него нападать, заснул спокойным и глубоким сном, а проснулся оттого, что за шиворот пропахшего маслом и соляркой комбинезона затекла холодная струйка.

Первое мгновение Казак не понял, где он и почему. Однако события прошедшего дня быстро восстановились в его памяти, и летчик подавил желание немедленно вскочить и выяснить, кто устроил ему утреннее омовение.

Все так же неподвижно лежа, он прислушался – но никаких признаков присутствия рядом живого существа не обнаружил. Слышен был только слабый, неторопливый шорох – и за шиворот затекла еще одна порция воды.

– С добрым утром, – мрачно сказал он вслух и выбрался под мелкий и противный дождь, который наверняка шел уже давно, судя по заметно потяжелевшему и отсыревшему сену.

«Только дождя мне и не хватало, – вздохнул он. – А холодный какой! Будто вчера и не было жары. Да, как ни крути, осень начинается. И что же мне теперь делать? Пожалуй, вариант один – топать вперед. Людное место встретится – решим по обстановке».

– С Богом! – громко произнес Казак и, приободренный звуком собственного голоса, решительно продолжил свой маршрут. Однако дорога вновь оказалась тупиковой, только теперь она вывела не к колодцу, а к легкому дощатому забору с выбитыми воротам;:, единственная уцелевшая створка которых, висевшая на одной петле, была украшена изрешеченной пулями жестяной табличкой с эмблемой Республики Сербска Босна. За воротами чернели две обгоревшие одноэтажные бетонные коробки, а рядом с ними, вытянувшись вдоль забора, лежала помятая металлическая конструкция, в которой нетрудно было угадать поваленную вышку трансляционной антенны.

Гулко ступая по щебенке, Казак зашел на территорию бывшей радиосганции и остановился перед приоткрытой дверью одного из обгоревших домов, надеясь найти в нем хоть какое-то укрытие от усиливавшегося дождя, но когда он эту дверь открыл, внутри его ждало разочарование – деревянные перекрытия крыши, прогорев, обрушились внутрь, головешки смешались с покореженным металлом оборудования. Летчик уныло шагнул назад и неизвестно зачем аккуратно прикрыл за собой дверь. Под подошвой что-то звякнуло – в щебенке оказались несколько кучек гильз, уже начавших темнеть. Они лежали так, словно стрелявшие стояли ровным рядком, и, подняв глаза, Казак заметил на некогда белой бетонной стене несколько выбоин, прямо на уровне глаз, и какие-то темные пятна, которые легко можно было принять за ржавчину.

Когда он понял, что означают эти выщербленные кусочки стены и гильзы, то первым его побуждением было поскорее уйти, покинуть это место, но потом он взял себя в руки и еще раз внимательно осмотрел все вокруг, уже по-новому понимая увиденное и молясь в душе за тех, кто жил здесь и работал и погиб от рук захватчиков.

Дальше, за вторым разрушенным домом, в лес уходила линия электропередачи, три толстых провода на деревянных столбах, и под ними туда же вела узкая тропинка. «Если тропинка, – рассуждал Казак, – значит, куда-то, куда можно дойти пешком. Если провода – значит, к населенному месту, к простым людям, славянам. А уж с ними я всегда найду общий язык», – и он направился туда, где рядом с небольшой трансформаторной будкой стоял первый столб линии и начиналась тропинка.

Она оказалась хорошо натоптанной, и даже струи дождя, с удручающим однообразием льющиеся с неба, размочили лишь самый верхний ее слой. Земля же вокруг будки, лишенная защитного травяного покрова, превратилась в липкое, вязкое месиво, которое каждый раз издавало сочное чмоканье, неохотно отпуская поднимавшуюся для очередного шага ногу Казака. Выйдя на дорожку, он потратил несколько минут на то, чтобы с помощью щепочек счистить с ботинок двухсантиметровый слой грязи, и лишь затем двинулся вперед.

Узкая просека под столбы с проводами шла сначала вдоль склона, затем круто спускалась вниз, дальше она пересекала ручей – поперек него кто-то заботливо положил пару бревен и еще прибил рядом одну жердь, – а дальше начинался уже подъем вверх. Когда летчик забрался на самый гребень, то впереди увидел большой живописный поселок, к которому и вели столбы с проводами, а дорожка, петляя по открытому пространству между большими серыми валунами, терялась среди домов.

Опасным поселок не казался – несмотря на то что Казак минут двадцать терпеливо вглядывался в открывшуюся панораму, никаких признаков присутствия каких-нибудь войск, ни вражеских, ни дружественных, он там не обнаружил. Да и вообще, за все это время по единственной доступной обозрению заасфальтированной улице прошло три человека, да и те не столько прошли, сколько перебежали из одного дома в другой. Дома в поселке были разной постройки и разноцветные, все как на подбор красивые – с увитыми плющом стенами, с цветными стеклами в стрельчатых окнах. Высокие крыши, стилизованные под старину фонари на столбах перед воротами – все создавало впечатление, что поселок этот ненастоящий, построенный специально для съемок какого-нибудь телесериала из жизни плачущих богатых.

Пока он так наблюдал, тепло, накопленное за время ходьбы, окончательно улетучилось и продрогшее тело охватила мелкая, противная дрожь. Есть ли смысл еще ждать? Казак решил, что нет, и зашагал по тропинке к ближайшему коттеджу, окруженному аккуратно подстриженным газоном и цветочными клумбами.

* * *

Первой его приближение заметила собака – здоровенная лохматая псина, выскочившая из будки и с хриплым лаем бросившаяся в сторону незваного гостя. Скользящая на блоке по проволоке цепь дошла до упора и натянулась, но псина продолжала рваться, демонстрируя решимость разорвать чужака на мелкие кусочки. Казак не обратил на нее особого внимания – чем-чем, а собачьим брехом его смутить было трудно – и, перемахнув декоративный заборчик, продолжил свой путь, направляясь по цементной дорожке к двери дома. За занавесками угадывалось какое-то движение, и, когда летчик был уже в паре метров от крыльца, дверь распахнулась и на пороге возник хозяин дома.

В том, что это был именно хозяин, а не случайный человек и не прислуга, Казак не сомневался, оценив то, как он был одет. Лицо у хозяина было сытое и гладкое, под стать фигуре, а недовольный голос, каким он к нему обратился, – низким и хрипловатым.

Выигрывая время, Казак нарочно пробубнил себе под нос что-то невнятное и подошел к двери почти вплотную. Хозяин повторил свой вопрос, и теперь Казак сумел разобрать несколько знакомых слов – ну, разумеется, хозяин хотел узнать, что от пего нужно.

– Вы серб? – вместо ответа спросил летчик, стараясь говорить с тем же акцентом, с каким до сих пор с ним самим здесь разговаривали по-русски.

Хозяин помедлил, затем с непонятным выражением лица кивнул. На какой-то миг Казак заколебался, но все же решил сказать правду, не надеясь на свои актерские способности.

– Я русский. Доброволец. Помогите мне добраться до сербской армии, – произнес он медленно и раздельно, полагая, что, даже если хозяин дома не знает русского, смысл слов он поймет.

На лице человека в дверях поначалу отразилось недоверие, которое вдруг сменилось самой радушной улыбкой. Он произнес длинную фразу, а потом отступил на шаг и картинно повел рукой. Двух толкований этого жеста быть не могло, и Казак вошел в дом, остановившись на линолеуме в прихожей. Вокруг его ботинок сразу же начала образовываться лужа, и хозяин, увидев это, вновь заговорил, но уже гораздо громче, обращаясь куда-то в глубь дома. Послышались шаги, забранная матовым стеклом дверь раскрылась, и в прихожую вошла молодая девушка, темноволосая и темноглазая. Увидев Казака, она в нерешительности остановилась, но хозяин быстро что-то ей сказал, и она исчезла, появившись снова меньше чем через минуту с большим махровым халатом в руках. Улыбнувшись Казаку, она произнесла, выговаривая русские слова немного странно, но вполне понятно:

– Оденьтесь в это, а мокрую одежду оставьте прямо тут. Я уберу.

– Спасибо. И спасибо вашему… – Казак запнулся, не зная, как назвать хозяина дома. Отец, что ли?

– Господин Коче Папович, я у него работаю, – поняла девушка его затруднение. – Он бизнесмен, это его дом. Михрових – поселок для простого деревенского отдыха.

Казак вспомнил ухоженные газоны, асфальтовые дорожки и усмехнулся про себя – действительно, отдых здесь простой и деревенский.

Господин Коче задал вопрос, и девушка перевела:

– А вас как зовут?

«Ну да, так я тебе и сказал!» – подумал Казак и, боясь показаться невежливым, поспешил ответить, искренне надеясь, что его поймут правильно:

– Иванов Василь Иваныч – подойдет?

Однако бизнесмен, видимо, не вполне уловил интонацию ответа и кивнул, сияя все той же радушной улыбкой.

На протяжении следующего часа Казаку казалось, что все это ему снится и он будто усталый путник из русской народной сказки, который попал в лесную избушку, где его всячески привечают – и в баньке моют, и кормят досыта, и поят допьяна. Девушка, которую звали Еленой, провела его на второй этаж в ванную комнату, где под струями горячего душа он ощутил, как порядком продрогшее тело постепенно оттаивает и вместе с холодом из него уходит усталость этих двух дней. Спортивный костюм, в который его приодели, оказался не слишком подходящим для могучей фигуры Казака, но это все же было несравненно лучше, чем промокший комбинезон. После душа господин Папович самолично встретил его в столовой, где гость был накормлен таким сытным обедом, что чуть было не заснул прямо за столом, но хозяин попытался его расспросить о том, что произошло с русским героем до того, как он оказался в поселке, и Казаку пришлось выкручиваться, потому что врать гостеприимному господину ему не хотелось, а запрет на разглашение сведений о себе у летчиков был записан даже в контракте. Немного подумав, он просто сказал:

– На самом деле важно не то, как я сюда попал, а как мне отсюда выбираться – похоже, с этой территории войска Сербской Босны ушли уже давно?

– Да, ушли, – подтвердила Елена, которая тоже сидела рядом за столом больше в качестве переводчика – Казак обратил внимание, что, кроме одной чашки чая с маленьким кусочком бисквита, она так ничего себе и не взяла. Опережая хозяина, девушка поведала: – У господина Паповича есть хороший джип, его только сегодня пригнали из ремонта….

Но в этот момент хозяин дома резко ее прервал, что-то быстро проговорив недовольным голосом. Елена, пару раз попытавшись оправдаться, вскоре замолкла и дослушивала выговор, опустив голову. В речи бизнесмена несколько раз промелькнули слова «джип», «русский» и «почему». «Неужто ему жалко дать мне машину? Человек-то вроде и небедный! За него, толстопузого, между прочим, воюю…» Казак откашлялся и рискнул вмешаться:

– Прошу прощения, но если дело в деньгах, то я заплачу!

В подтверждение своих слов летчик вытащил кредитную карточку и передал ее хозяину. Тот взял ее, привычным движением повертел перед глазами, разглядывая голограмму, и снова заговорил, но уже заметно дружелюбнее:

– Да-да, не спорю, мне действительно будет жалко машины, но дело совсем не в этом. Просто прямо сейчас вам отправляться в путь опасно. Здесь, слава Богу, зона ответственности британских войск ООН, и потому у нас нет ни босняков, ни американцев… А патрули миротворческих сил на дорогах сейчас очень бдительны. Вам, Василий Иванович, надо подождать часов хотя бы до четырех дня. У них будет смена караула – тогда они обычно не так внимательны, – и вы сможете отправиться на Злату Лебань, оттуда доберетесь в Сербию через нейтральную Албанию. А ехать на Зворник через босняков даже и думать нечего. Иностранца вам, может, и удастся обмануть, а вот югослава – никак, какой бы национальности он ни был.

Казак вздохнул. Наверное, этот человек знает, что говорит, ведь здесь, между Сербской Босной и Трансбалканией, жизнь как на вулкане, в окружении целого легиона различных воинств.

– А пока я бы предложил вам отдохнуть пару часов. Елена проведет вас в гостевую спальню, если, конечно, вы не хотите еще поесть. Может, вы слишком возбуждены и желаете снотворного?

* * *

От снотворного Казак отказался, и вскоре уже стоял посреди небольшой уютной комнатки с широкой кроватью. Скинув одежду, он с наслаждением повалился прямо поверх одеяла и закрыл глаза, казалось, всего лишь на секунду, но когда открыл их вновь, серенькое небо за окном стало заметно темнее, а на электрических часах, стоящих на столике, светилось время – 16.22.

«Надо же, – изумился он, – проспать почти три часа!» Торопливо накинув спортивный костюм, Казак покинул спальню, прошел коридором, покрытым мягким ковром, и в следующей комнате нашел Коче Паповича, что-то говорившего в телефонную трубку приглушенным голосом. Увидев гостя, тот осекся, оборвал разговор и, повернувшись к нему лицом, произнес по-сербски фразу, из которой Казак понял, что все нормально и план их удастся провернуть в лучшем виде.

Кивнув в знак того, что понял, летчик вернулся обратно в спальню и, прикрыв за собой дверь, уселся на кровать – больше сидеть в гостевой спальне было не на чем. Видимо, хозяин действительно сделал какие-то распоряжения, потому что спустя некоторое время раздался легкий стук в дверь и вошла Елена с подносом в руках. На подносе стояли кофейник, две маленькие чашки и три такие же маленькие бутылочки. Одета девушка была уже не в джинсы и свитер, как раньше, а в светлую юбку до колен, оттеняющую смуглые стройные ноги, и блузку с глубоким вырезом на груди. Когда она нагнулась, чтобы поставить поднос на столик, случайный (до какой-то степени) взгляд Казака скользнул сквозь этот вырез по чуть вытянутым округлым грудям, двигающимся под блузкой совершенно свободно. Девушка явно не жаловала кое-какие предметы женского туалета. Он вдруг вспомнил, как одна из знакомых девушек, еще там, в Морозовской, называла лифчик не иначе как орудием пытки, и подумал, что отсутствие оного тоже может быть орудием пытки, но уже для мужчины. И лицо Елены немного изменилось… Ну да, догадался Казак, она же подкрасилась! Ровно настолько, чтобы и без того привлекательное лицо стало казаться чуть ли не эталоном красоты.

– Добрый вечер! Господин Папович предлагает вам, если вы, конечно, не против, попробовать к кофе ликеры из его коллекции. Отказываться не советую – вряд ли где вам еще предоставится такая возможность, тем более в России.

Казак прочитал названия. «Врата мосту» – понятно, «Ройтарс жуту» – это что? Всадники страха? «Три-пол драгон»… Да какая, собственно, разница!

– Спасибо, и господину Паповичу, и вам, Елена. А почему две чашки?

– Потому что… – девушка очаровательно улыбнулась. – Потому что, насколько я знаю, у русских пить в одиночку считается признаком некультурного человека. Вы же не такой?

Ловким движением она откупорила одну из бутылочек и сначала разлила в чашки тягучую темно-желтую жидкость, а потом уже добавила кофе и присела рядом. Напиток получился потрясающий – хотя Казак никогда не был гурманом и в общем-то за всю свою жизнь мало что пробовал, кроме водки и пива, но и он оценил изысканный вкус.

– Вам нравится? – с легким придыханием спросила девушка, и молодой летчик погрузился в удивительно сладкую смесь ароматов кофе, ликера и ее духов. Сердце застучало быстрее, но заговорил он почти спокойно:

– Да что мы все на «вы». Может, на брудершафт выпьем?

– Хорошо! – с еле заметным вызовом произнесла она и сделала еще по одной порции кофе, уже с другим ликером.

Они перевили руки, и Казак с нарастающим волнением ощутил ласковую мягкость ее груди, касающегося его локтя, а когда кофе был выпит одним глотком, юноша и девушка соединили губы, и это не был «брудершафт». Казак почувствовал, как Елена отвечает его нарастающей страсти, и вот уже обе чашки и пустая бутылка скатились с кровати на пол, а руки летчика сжимали в объятиях молодое женское тело, скользя сначала по одежде, а потом и под ней. Елена послушно изгибалась, ее пальцы мягко касались сначала его рук, потом плеч и груди, попутно расстегивая молнию, опускаясь все ниже и ниже, и Казак, вовсе не новичок в любовных делах, понял, что девушка в любви тоже достаточно опытна, смела и изобретательна.

Обнаженная грудь Елены скользнула соском по его лицу, юбка упала на пол, накрыв собой свалившуюся посуду, и Казак, жадно припав к телу девушки, перестал думать о чем бы то ни было – ему вполне хватало ощущений.

* * *

– Ты сильный… – тихо произнесла Елена, опираясь на локоть одной руки, а другой осторожно теребя волосы на груди Казака.

Когда совсем стемнело, на электрических часах автоматически зажглась неяркая синяя лампочка, и в ее свете лицо девушки казалось почти нереальным, призрачным.

– Ты тоже, – нежно ответил он и потянулся губами к ее груди, но, чуть оторвавшись от простыни, в притворном бессилии повалился обратно. Оба тихонько засмеялись.

– Ты самая лучшая женщина на свете, – прошептал Казак, но Елена шутливо щелкнула его по губам:

– Так говорят все мужчины всем женщинам. Не может быть каждая самой лучшей.

Казак промолчал, искренне надеясь, что в сгустившихся сумерках она не заметит, как он покраснел. Он и в самом деле впервые сказал эту фразу в шестнадцать лет и с тех пор говорил ее много раз. Однако девушка имела в виду другое.

– Но каждая хочет это слышать. Так что пусть говорят, и ты тоже – скажи еще раз!

– Ты самая лучшая женщина на свете, – покорно повторил Казак и в ответ услышал:

– А ты самый лучший мужчина. И поверь, я не всем так говорю.

– А что, «не всех» было много?

– Не так уж и мало, – без смущения призналась Елена. – Я же не всегда была работницей у этого толстяка. Училась, жила в Белграде, а там парней хороших достаточно.

– А этот толстяк? Ну, Коче Папович? Он тоже хороший парень? – Казак вдруг ощутил внезапную ревность.

– Он – нет. Он мне… Не хорош, но не противен, и на том спасибо. Сама бы я на него внимания не обратила, но с работой сейчас туго, а он меня взял. Ломаться буду – уволит, возьмет другую. Да и не так уж часто он мной пользуется – у Паповича в Лебани и жена есть, и секретарша с ногами длинней моих раза в два. И, если честно, не такой уж он гигант, сам понимаешь в чем.

– Слушай, а твой работодатель, он ничего тебе не сделает за то, что ты сейчас тут со мной? Ведь прошло уже часа два!

– Так он сам сказал, чтобы… Ой! – и девушка детским жестом зажала рукой рот.

Казак резко поднялся на локте, с силой оторвал ладонь Елены от ее лица и медленно проговорил:

– Он сам сказал, чтобы – что?

– Он сказал… – глаза Елены вдруг часто-часто заморгали. – Он сказал, что ты хочешь уйти… Что это опасно, а он убедить тебя не может… Что тебя надо как-то задержать. Что у меня это лучше получится… – и девушка вдруг всхлипнула.

Казак не торопясь поднялся с кровати и, повернувшись к ней спиной, стал одеваться.

– Ну что ж, у тебя получилось, – бросил он вполоборота. – Спасибо за хорошо выполненную работу. Я попрошу хозяина, чтобы выписал тебе премию за мой счет.

Елена тоже встала на ноги, в слабом синем свете ночника все изгибы ее фигуры казались резче и выразительней, и невольно Казак снова залюбовался этой прекрасной женщиной. Если бы она сейчас всхлипнула или даже просто промолчала, он бы шагнул к ней, обнял, но девушка ответила ему резко, почти враждебно:

– А если так – за подобные услуги у нас полагается не меньше пятисот динаров старыми. А учитывая, что я самая лучшая на свете, можешь и до тысячи накинуть. Дай мне мою одежду!

Казак вновь отвернулся и не поворачивался до тех пор, пока за его спиной не хлопнула дверь. Под руку попалась последняя бутылочка с коллекционным ликером, и он чуть подумал, свернул засургученную пробку и отправил тягучее содержимое в рот. Даже в таком отвратном расположении духа, как сейчас, он все-таки отметил, что этот ликер ничуть не уступает двум первым. Даже без кофе.

«Ладно, – попытался привести свои чувства в порядок Казак. – Будем считать это маленьким приключением. Ничего особенного, и девчонка здесь ни при чем. Пожалуй, даже извиниться стоит, если еще раз увижу ее без Паповича», – и летчик почувствовал, что в глубине души очень желает этой встречи. Но от раздумий его отвлек гул автомобильного двигателя, донесшийся с улицы.

По задвинутым занавескам скользнули лучи фар подъехавшей машины. Судя по всему, она остановилась перед домом. Клацнул замок дверцы, послышались гортанные голоса, и Казак из любопытства тихонько отодвинул занавеску и выглянул на улицу. «Может, это за мной обещанный Паповичем транспорт?» Дождь продолжался, но уже не такой сильный, как днем, а мелкий, моросящий. В наступивших сумерках фонарь перед домом обозначился туманным радужным сиянием, и в скупом пятне излучаемого им света Казак увидел камуфляжной окраски джип «лендровер», в открытой двери которого сидел, свесив ноги на землю, водитель с автоматом. Еще пятеро человек в военной форме уверенным шагом направлялись к дому.