Текст книги "Тетрадь в клетку. Книга стихотворений"

«Ты ждёшь, когда настанет утро…»

 
Ты ждёшь, когда настанет утро
Во сне, а сна ты ждёшь весь день,
Без паузы, ежеминутно:
Скорей бы опустилась тень
 
 
На рощи, нивы и на мысли,
Скорей бы сдохнул календарь
С его неделями и числами,
Скорее бы дневная тварь
 
 
Укрылась в ночь. Все кошки серы,
Собаки – чёрны, стража – спит.
Почти не видно в мире скверны,
Почти не чувствуешь обид.
 

«Какой бы ни выдалась ночь…»

 
Какой бы ни выдалась ночь
Тоскливой, почти бесконечной,
Слизнувшей и выгнавшей прочь
Остатки чего-то там млечного,
 
 
Но всё ж наступает рассвет,
И нам возвращаются краски,
И вот уж дворца силуэт
Встаёт, нарисованный наскоро.
 
 
Потом приглядишься, поймёшь:
Ведь то не дворец, а сарай!
Но там начинается рай.
И сразу – сердечная дрожь,
 
 
И вдруг – хорошо на душе:
Ведь милая в том шалаше!
 

«Трое в путь собираются: вроде рукой…»

 
Трое в путь собираются: вроде рукой
Подавай, в дверь – и сразу до Твери,
Но у них уже с ночи нарушен покой,
Сбиты простыни, смяты постели.
 
 
Они едут коснуться щеки его,
Разговором согреть его душу.
Как доводит язык до Киева,
Так до Твери доводят уши,
 
 
В которые скажет отец
(Он же – муж) очень нужное слово.
…Трое в путь собираются. Скоро ль конец
Этой ночи кошмарно-суровой?
 

«Мне бы только день да ночь…»

 
Мне бы только день да ночь
Простоять ли, просидеть ли:
Едут, едут сын и дочь
Уберечь меня от петли,
 
 
Жгучих ядов, острых бритв,
Воли злой, худого слова,
Выносить меня из битв,
Раненого, но живого.
 
 
И поэтому, старуха,
Прочь ступай! И кóсу – прочь!
Не дадут мне падать духом
Сын и дочь!
 

«Уехали, а он остался…»

 
Уехали, а он остался,
Недвижим, словно инвалид,
Как чемодан, на дальней станции
Забытый и обшарпанный на вид.
 
 
Не утащить им чемодана —
Силёнок мало, груз тяжёл.
Они уедут утром рано —
В окошке городов и сёл
 
 
Мелькание. А чемоданчик
Ещё послужит, он домой
Вернётся позже или раньше,
Обшарпанный, но свой, родной.
 

«Мы, обитатели Мёртвого дома…»

 
Мы, обитатели Мёртвого дома
Словно частицы вонючего дыма.
Вверх или вниз? В небеса или в омут?
С нами случится всё то, что с другими
 
 
Прежде случалось – горенье бессрочно,
Дым застилает, скрывает Отчизну —
Чёрные точки, точней – многоточия.
Много здесь вырванных с корнем из жизни
 
 
И по-мичурински перенесённых
В мёрзлую почву у Мёртвого дома.
Помнит ли Родина их поимённо
Или забыла, как дым невесомый?
 

«Над головой цветёт горошек…»

 
Над головой цветёт горошек,
Потом колючка – пышным цветом.
И третьим слоем – небо. Вот что
В тюрьме и означает – лето.
 
 
Лежи на лавке, пялься в небо,
Нескромным взором жги стрекоз.
Где прежде был ты – это небыль,
А быль – где юдоль твоих слёз.
 

«Продолжение следует. Каждый конец…»

 
Продолжение следует. Каждый конец
Означает начало,
Каждой бочке – затычка, ответчику – свой истец
Соответствует. Свет означает
 
 
Тьму – в другом полушарии, сны —
Отдых явью больного мозга.
Смерть зимы – лишь начало весны,
Масленица: водка, блины и розги —
 
 
Это начало России,
А трезвость и конституция – её конец.
В конце каждой эпохи ожидают Мессию
С миссией, на которую сподобил Бог-отец.
 
 
Пошумят, пустят кровь – да и концы в Лету,
Она многое видела и о многом молчала,
Знает – каждый конец означает начало,
Продолжение следует.
 

«Стрекоза сентябрь встречает…»

 
Стрекоза сентябрь встречает —
Экстремально длинный век!
Солнце, жаркое как чайник,
Закипает. Человек
 
 
Размечтался на скамейке
О редукции зимы:
Потепленьем в этом веке
Нам известные умы
 
 
Объясняют всё в природе.
Человек сидит как пень,
Как юродивый, убогий.
Или это просто лень
 
 
Даже двинуть хоть бы пальцем,
Чтоб коснуться стрекозы?
Между тем как изменяются
Мироздания азы,
 
 
Рушатся и снова строятся
Башни, тюрьмы, города.
Только лето остаётся
Навсегда.
 

«Вот здесь – Лебедянь и Елец…»

 
Вот здесь – Лебедянь и Елец,
А справа – Ульяновск, Кулатка.
Отсюда и мать, и отец,
И взгляды мои, и повадки.
 
 
Нас не разольёшь кипятком —
Мы в землю вморожены насмерть,
Где волю объемлет покой,
И где в самобранную скатерть,
 
 
Как в господа-бога, народ
Уверовал раньше крещенья,
И где не желают ни прав, ни свобод
И не жалеют об их лишении.
 

«Всё, как учили: под дождём…»

 
Всё, как учили: под дождём
И ни гроша в кармане.
Не для того ли был рождён —
И вплоть до умирания,
 
 
Чтоб славить жизнь, её восторг,
Игривость, скоротечность,
Чтоб запад догонял восток,
А скорбный путь – путь Млечный.
 
 
И страшен ли могильный червь
И глина в пищеводе
Тому, кто, всё перетерпев,
Любезен стал народу?
 
 
Всё, как обычно: хлещет дождь,
Гроша в помине нету,
Тюрьма, решётки, боль и дрожь —
Чего ж ещё поэту?
 

«Один звонок – и сердце снова…»

 
Один звонок – и сердце снова
Готово кровь, как помпа, гнать,
И радость, чувство бестолковое,
Приходит, словно благодать
 
 
С небес. Душа летит всё выше,
И в теле молодеет плоть,
И едет, словно поезд, крыша
До станции конечной вплоть.
 
 
Один звонок – жена и дети! —
И с внешним миром снова мир.
Звонок – и вот Платонов пир,
И тьма уж не объемлет света!
 

«Уж опустели огороды…»

 
Уж опустели огороды,
И правит бал среди полей
Один, как царь среди народа,
Лишь вольный ветер. Пара дней,
 
 
И унесёт листву отливом
Спешащих в Лету быстрых лет,
И обнажит леса и нивы,
Чтоб лучше пропускали свет.
 
 
Почти прозрачны, их скелеты
Застыли в воздухе. Зима
Их унаследует от лета,
Упрячет в чудо-терема,
 
 
И будет баснописным скрягой
Хранить сокровища, пока
Их с неожиданной отвагой
Весны не отберёт рука.
 
 
И будут пахнуть огороды
Предчувствием – пора пахать.
Всё повторяется в природе.
Вперед смотрящий или вспять
 
 
Увидит эту же картину:
Хватает календарь свой хвост
И, откусивши половину,
Ей измеряет вес и рост.
 

«Есть паузы в движении часов…»

 
Есть паузы в движении часов,
Разрывы календарных исчислений,
Когда не слышно лишних голосов,
А все фигуры обратились в тени.
 
 
И кажется, что время прервалось,
А может, просто выпал ты из времени,
Или его, как лёд, сковал мороз,
Посланец столь высокого давления.
 
 
Есть паузы в движении светил,
Разрыв орбит. Но есть и хуже даже —
Молчание богов, когда нет сил
У них терпеть все безобразья наши.
 

«В небе тонет Атлантида…»

 
В небе тонет Атлантида.
Выше голову задрав,
Наблюдаю вид за видом:
Вот атланты – гордый нрав! —
 
 
В небе бьются облаками,
Реактивный след что меч.
Никакому Мураками
Не создать подобных мечт!
 
 
Утонула. Снова волны
Бирюзовые одни.
Ветерок уносит воинов.
Сочтены их дни.
 

«В облаках рисуют жизни…»

 
В облаках рисуют жизни
Линию – от колыбели
До закатно-рдяной тризны,
До заоблачной постели.
 
 
А пастель, гуашь ли, масло —
Присмотрись, увидишь сам:
Кисти, словно луч, не гаснут
И летят по облакам,
 
 
Оставляя след, который
Пусть толкует пифий сонм.
На палитру очень скоро
Спустят сон.
 

«Как почва, переполненная влагой…»

 
Как почва, переполненная влагой,
Плохое ложе для зерна,
Так и чернилами бумага
До краешков полей полна.
 
 
И тонут смыслы, словно зайцы,
И нет Мазая их спасти.
Как слабнут позвонки без кальция,
Слабеет разводнённый стих.
 
 
Вскормлённый текстом сыроватым,
Мели, оратор, всё подряд!
Сыскался бы мелиоратор
На этот жидкостный парад!
 

«Здесь кладовая холода и сырости…»

 
Здесь кладовая холода и сырости,
Кровь разжижающий Валдай.
На этой почве сможет вырасти
Лишь нищета и ерунда.
 
 
Десяток тюрем, след Радищева,
Тоска в промышленных масштабах.
Живут потомственные нищие
Как за решёткой зоосада.
 
 
Пауперизм разлива местного
И мат – что кстати, что некстати.
Неужто царствие небесное
Нуждается в подобной рати?
 

«Телесный низ, духовный верх…»

 
Телесный низ, духовный верх
Нуждаются в запасах пищи.
С едой – сопутствует успех,
А без неё – больным и нищим
 
 
Удел – не лучший вариант! —
Быть. Потому и алчу ночью
И днём. Мне снится провиант,
И я его грызу воочию
 
 
(Хоть лучше бы «возубью»). Хлеб
Сам по себе уже царь зрелищ.
А леп спектакль иль нелеп
Ничем на свете не измеришь.
 
 
Смотрю на хлеб и вижу в нём
Котлы библейских фараонов,
Амбары Годунова – трон
Стоял на ржи во время оно.
 
 
О, выпечки тюремной кус!
Пою за то хвалу создателю,
Что я имею тонкий вкус.
И три десятка зубьев кстати.
 

«Словарь рифмовок невелик…»

 
Словарь рифмовок невелик,
В нём «доля» вечно в паре с «волей».
Иного слова не велит
Касаться, а трепать – тем более
 
 
Традиции народной стих,
Стиха народная традиция,
И всё, что узнано из книг,
И всё, что пишется на лицах,
 
 
Мотающих свой вечный срок
По ту ли сторону, по эту
Колючки. В этом смысл, и толк,
И оправдание поэта.
 

«В тюрьме пространства так немного…»

 
В тюрьме пространства так немного,
Что в голове недоуменье:
Да есть ли здесь ли место богу?
Иль только лишь местоимению?
 
 
Хоть личному – но где же личность?
Безличному? Бездушность, то есть
Взамен души. Живёт отлично,
Не дует в ус, не знает горесть
 
 
Плоть, отвергающая дух,
Сыта, затянута в мундиры,
Но, как известно стало миру,
Она приманчива для мух.
 
 
В тюрьме не много есть пространства,
Но если постараться, хватит
Его для бесконечных странствий,
Для вымыслов необязательных,
 
 
Для обязательного роста —
Хотя б чуть-чуть, но важен вектор —
К богам и стоикам. И просто
Туда, куда отправить некого.
 

«Похолоданиям больше не радуюсь…»

Похолоданью раннему я рад…

1979

 
Похолоданиям больше не радуюсь,
Особенно ранним. Ранее
Была в них светлая грусть.
Теперь – одно название.
 
 
Теперь это каторжный поиск тепла —
Фуфаек, носков, рукавиц.
А жизнь, как и всё, что течёт, утекла,
И незачем падать ниц,
 
 
Просить тепла иль хотя бы солнца
В оконце. Отделаемся луной.
Похолодание обернётся
Ранней и злой зимой.
 

«Арифметика: жизнь минус я…»

 
Арифметика: жизнь минус я
Это, видимо, смерть,
Уменьшаемое – это родня,
Вычитаемое – я, впредь
 
 
Это знание вплоть до тризны
Доведёт, как до Киева вплоть
Доведёт языковая плоть,
Коммутация смерти и жизни.
 
 
Арифметика: смерть – это разность,
Это разница мира со мной
И без. По какой-то оказии
Я проклюнулся в шар земной.
 
 
А потом всё, что было, отторгнув,
Возвращусь в чернозёмное лоно,
Подтверждая, что non cogito
Ergo non sum. Bono.
 
 
Не раздастся ни стона, ни вздоха.
Арифметика – это плохо.
 

«Страх – опасность от низших сил…»

 
Страх – опасность от низших сил,
Ужас – опасность от высших
Как повествуют Софокл, Эсхил
(Все остальные – лишние).
 
 
О единстве добра и зла
Повествуя, не забывают,
Что трагедия – песнь козла,
А не чаек, отставших от стаи,
 
 
И не чают опровергать
Рок, богов озорную прихоть.
Нет, не скрыть от богов в бегах
Страх и ужас в сём месте тихом:
Ни стихов, ни стихий, ни лиха.
 

«От перемены мест слагаемых знамён…»

 
От перемены мест слагаемых знамён
До перемены мест, определённых к жизни,
А между ними столько судеб, дат, имён,
Каналов, скреп, идей и строек коммунизма.
 
 
И всё это вершит свой бесконечный круг,
Один калейдоскоп, коллайдер неадронный,
Производя восторг, тревогу и испуг,
Производя судьбу ломающие волны.
 

«В тюрьме, как и по всей России…»

 
В тюрьме, как и по всей России,
Сегодня красное число:
То ли рождение мессии,
То ль вознесение его.
 
 
Всем сёстрам розданы их серьги,
И мечут звёздочки в погон:
Одним – чины, медали, деньги,
Другим – столыпинский вагон.
 
 
Играй, оркестр, помимо нот,
Вкушайте пирога помногу.
А зеки – бедный наш народ —
Получат мзду свою от бога.
 

«Когда настоящее на исходе…»

 
Когда настоящее на исходе,
А будущего и в помине нет,
Вместо любви к свободе
Приходит любовь к тюрьме
 
 
Вариантом стокгольмского синдрома —
Единство лошади и седока,
Дом без всяких признаков дома,
Чашка без признаков молока.
 

«Повторение – мать, значит, матриархат…»

 
Повторение – мать, значит, матриархат
На промёрзшей земле утвердился,
Повторяется всё от деталей до дат:
Звуки, запахи, вкус – кислый
(Видно, ели отцы от души виноград!),
Речи, замыслы, вымыслы, смыслы.
 
 
В эпицентре всеобщего déjà vu
И стоим мы, как скалы стояли
С геркулесовых пор. Только волны ревут,
Что от бронзы дожили до стали.
 
 
А вблизи – только рёв мегафона и плац,
Переполненный зековским мясом.
Это маленький Алькатрас
Для почти вымирающей расы.
 
 
Повторяются ночи, и дни, и недели —
Под копирку. Вся разница – в календаре.
А жизнь, как дрова на известном дворе,
Не имеет значимой цели.
 

«Каприз природы или сон…»

 
Каприз природы или сон,
Сомнамбулическая прихоть.
Цивилизацией зовём
Её, а надо было б – лихом.
 
 
И перспектива так ясна:
Сменив колёса и турусы,
Природа, вспрянув ото сна,
Стряхнет её с себя как мусор.
 

«Когда б я мог вернуть хотя б немного…»

 
Когда б я мог вернуть хотя б немного
Той ткани, из которой годы шьют,
Я б не спешил от мамина порога
И не менял родительский уют
 
 
На храмы и дворцы большого мира.
Теперь и Кремль, и Тауэр отдам,
Все царства, всех героев и кумиров
За мамин дом – ведь я был счастлив там,
 
 
Хоть в том и не давал себе отчёта.
Когда б я мог вернуть хотя б чуть-чуть,
Хоть малость самую, хоть долю сотую
Той жизни, убегающей, как ртуть…
 

«Постранствуешь, воротишься домой…»

 
Постранствуешь, воротишься домой,
А дома мама так и моет раму —
Зимой и летом, летом и зимой.
И ждёт тебя как самого-пресамого…
 
 
Иди скорей, не трать по сторонам
Запаса времени, шагреневой той кожи,
Покуда рама вымытая нам
Дарованную жизнь не подытожит.
 

«Та, что тебя носила в чреве…»

 
Та, что тебя носила в чреве,
Сейчас готовится в поход —
Спешит на Волги берег левый,
Пока ещё далёк восход,
 
 
Туда, куда загнал неправый
Суд непутёвого сыночка,
И, покидая берег правый
Ещё до света, тёмной ночью,
 
 
Ждёт мига встречи. Этот миг
Дороже жемчуга и злата.
И ты, уж сам почти старик,
Опять комочком на кровати
 
 
Свернувшись, замер и лежишь.
И веришь свято, как и прежде:
Есть мама – значит, есть надежда!
И, значит, будет жив малыш!
 

«Пособие Рембрандта получив…»

 
Пособие Рембрандта получив,
Из сил последних тащится дорогой —
Не стих библейский и не вечный миф —
Сын матери своей, сейчас – убогий,
 
 
А прежде – гордый, сильный – полубог,
Казалось, он и рок держал за яйца!
Но жизнь прошла, и вот её итог:
К родным стенáм сын блудный возвращается.
 

«Смерть – это большое расставание…»

 
Смерть – это большое расставание,
Вычёркивание из реестров,
Смыв изображения с экрана,
Опустошение места
 
 
Действия: пусто-пусто,
Белизна, приличная лишь листу.
Значит, не свято место, не свято искусство,
Обслуживающее эту пустоту.
 

«Деревьев безлиственным сделался строй…»

 
Деревьев безлиственным сделался строй,
Редеет осенняя флора,
Зато разбухает бумаги простой
Стопа и сверстается скоро.
 
 
И книжки задуманной толстенький том
Займёт своё место на полке.
А листья останутся в поле пустом —
Без места, без цели, без толка…
 

«Голь хитра на алкоголь…»

 
Голь хитра на алкоголь:
Вышибать токсин токсином,
Умножая жизнь на ноль,
Вместо аглицкого сплина
 
 
Полный русскою хандрою,
Словно рыковский стакан,
Победив своё здоровье,
Сыт не будет – будет пьян.
 
 
От избы – одни уголья,
Бос, босяцкий тóрит путь.
Крестный путь российской голи
Кончится ль когда-нибудь?
 

«Всей жизни – от ларька и до ларька…»

 
Всей жизни – от ларька и до ларька,
Поверьте – от проверки до проверки.
А над тюрьмой кочуют облака
Простым напоминанием о смерти.
 
 
Здесь щедро отрезают по куску —
Три года, или восемь лет, пятнадцать —
От плоти жизни, словно два ку-ку,
На берег, куда птице не добраться.
 

«Твой муж – бездельник, лежебок…»

 
Твой муж – бездельник, лежебок,
Всем – труд, а этот трутень
От всех тревог укрыться смог
В тюрьме вполне уютной.
 
 
Когда другим вся жизнь – что ад,
Что луковое горе,
Он укреплять здоровье рад
В тюремном санатории.
 
 
Пока у всех нелёгок хлеб —
В заботах и печалях,
Он в робу тёплую одет
И пайку получает.
 

«Считая дни, часы, как медь считает нищий…»

 
Считая дни, часы, как медь считает нищий
На паперти, почти у гробового входа,
Ищу, как по пословице хлеб ищут,
Хоть нитку, но ведущую к свободе.
 
 
И, разыскав по нитке отчий дом
И головой упав на мамины колени,
Заговорю на языке родном
Без всяких неуместных добавлений.
 

«Ты ждёшь отбоя каждый день…»

 
Ты ждёшь отбоя каждый день,
Как кости ждёт собака,
Когда тебя ночная тень
Проводит из барака
 
 
И соматическим путём
Доставит без ошибки
К родным пенатам. Вот и дом,
Не заперта калитка.
 
 
Ступай смелее на порог,
Вдыхай тепло родное,
Пока не подведён итог,
Пока отбой с тобою.
 

«Вся эта стылая земля…»

 
Вся эта стылая земля —
Поля, леса и реки
Не очень-то пригодна для
Жилища человека.
 
 
Здесь ни уюта, ни тепла,
И – от стыда наверно —
Окрестности скрывает мгла.
И шуточки здесь скверные!
 
 
Где князи бились грудь о грудь,
Купцы везли товары,
Теперь лишь морок, только муть
Ожившего кошмара —
 
 
Ущербной совести продукт.
Ей уязвлённой родины.
И в обещанье вечных мук
Здесь верится особенно.
 

«Мы – не рабы и Мама мыла раму…»

 
Мы – не рабы и Мама мыла раму
Из прописей – две путеводных нити.
Держась за них, иду на свет упрямо.
Мне эту пропись выдали родители
 
 
Эквивалентом речи Цицерона
«За алтари и очаги». Не надо
Теперь ни славы, ни казны, ни трона,
Ни почестей и никакой награды.
 
 
Пусть рама будет чистой, а свобода
Встречает, как положено, у входа.
 

«Мать зеку хлеба привезла…»

 
Мать зеку хлеба привезла,
Но у страны свои резоны,
В обличье прапора-козла
Она вдруг стала чтить законы:
 
 
«Претензия к величине!» —
И выбросила их горбушку.
В Московском царстве лучше не
Быть зеком. И не быть старушкой.
 

«Любовь растёт неведомо откуда…»

 
Любовь растёт неведомо откуда:
Из взглядов, вздохов, глупостей, из плоти
Томления, из ожиданья чуда,
Из низменных желаний, из полёта
 
 
Высокого, из шлака мирозданья,
Из света сфер небесных. И находит
Удобный случай поздно или рано.
Как только зазевается природа,
 
 
И боги отвернутся ненароком.
Она находит нас в любом укрытьи —
В соседнем доме и в краю далёком,
Куда бы ни бежал, с какой бы прытью
 
 
Ни мчался, но стрела летит быстрее:
Любовь – ничто не властвует над нею.
 

«Я вспоминаю – память не подводит…»

 
Я вспоминаю – память не подводит —
Наш дом, тепло родного очага,
Слова и звуки сходятся в мелодию,
Которой лучше нет. Мне дорога
 
 
Любая мелочь: папины привычки
И принципы, и жизни понимание.
А что ещё есть важного – за вычетом
Родительской любви, добра, внимания?
 
 
Как блудный сын, усталый и избитый,
Вдруг понимает, что счастливый случай
Был вырасти под папиной защитой
В семействе – не святом, но самом лучшем!
 

«Ни Фрейда, ни Юнга не надо…»

 
Ни Фрейда, ни Юнга не надо:
Психолог в тюрьме – конвоир,
Не хуже Харона наладит
Понтоны в неведомый мир.
 
 
Он все мои мысли читает.
А впрочем, довольно одной:
Не позже апреля иль мая
Я тоже налажусь домой.
 
 
Вот были бы зубы из стали,
Решётки б тотчас перегрыз
И вырвался в дальние дали
Без пропусков, всяких там виз.
 
 
А Фрейд – это ведь сотрясение
Воздуха, просто зачин.
Харон перевозит лишь тени,
Лишённые половин.
 

«За окошком зажглись фонари…»

 
За окошком зажглись фонари,
Ночь окутала город у моря,
И до утренней вплоть от вечерней зари
Вся семья будет в сборе.
 
 
Двое школьников делают вид,
Что урок уже выучен. Значит
Будет стол – чем богаты! – накрыт.
Будет вкусно! И радость в придачу.
 
 
Разговор обо всём, обо всех,
Анекдоты, что папа приносит.
Лучший звук в мире сём – детский смех,
Остальное за скобки выносим.
 

«В тюремной камере синица…»

 
В тюремной камере синица
На подоконнике клюёт
Какой-то корм. Мне не сидится
(Хотя в тюрьме сидит народ!)
 
 
И не лежится – нету мочи
Смотреть на дырку в потолке.
Я прогадал наверно очень,
Синицу предпочтя в руке.
 
 
Да вот она – рукой подать и,
Заменой счастию – тепло
Комочка жёлтого, так кстати
Стучащего в моё стекло.
 
 
Журавль, синица – из пословиц
Любая птица хороша,
Чтобы из жизни вышла повесть,
Как из покойника – душа.
 

«Весне отмеренные сроки…»

 
Весне отмеренные сроки
Ей не по росту, ей малы.
И вот – октябрь, но снова крокус,
Мать-мачеха, комар, шмели.
 
 
Спасибо, милый Global Warming,
За вешних вод и воздухов
Переиздание. Вот годик!
Смущал, смешал – и был таков!
 
 
А нам отмеренные сроки
Совсем напротив – велики.
Верёвка? Проволока под током?
Ищи дурных! Но дураки
 
 
Попрятались под одеялом
Могильной пуховой земли.
Здесь сроков – много, жизни – мало,
И счастье, как звезда, – вдали.
 

«Приговор окончательный не подлежит…»

 
Приговор окончательный не подлежит
Ни оплакиванью, ни обжалованью.
Как на духу: будет пухом. Лежит —
В ус не дует. Последней гавани
 
 
Достигают в свой срок корабли.
Списан нá берег? С берега? Ныне
В колыбели промёрзшей, но мягкой земли
Нету места унынию:
 
 
Смертный грех! А грешить уже поздно ему —
Приговор окончателен. Поздно.
Провожают по горю, то есть – уму.
Уплывают – по звёздам…
 

«Весь мир – материализация тьмы…»

 
Весь мир – материализация тьмы,
Бесплотно-бесплодные тени.
И веры – не более, чем у Фомы,
А есть – так лишь в привидения.
 
 
Дай знак, Провидéние, явь или сон
Животные, люди, растения?
На Волге и ныне, и присно лишь стон,
Примета прошедшего времени —
 
 
Но длится поныне среди тишины
Как верный стандарт камертона,
Чтоб верил Фома в явь тюрьмы и сумы,
С ума не сходя. Многотомные
 
 
Собранья законов все перечитав,
Узнав, что земля будет пухом,
Он верит сегодня, что Феличита
И есть та, с косою, старуха.
 

«Морковь уродилась в тот год хорошо…»

 
Морковь уродилась в тот год хорошо,
Картошка и яблоки тоже,
Как будто рассыпал огромный мешок
Всесильный, всезнающий Боже.
 
 
А нам, запечатанным в мёрзлый бетон,
Мерещится ларчик Пандоры,
И видятся шмоны, а не помидоры,
И слышны не гимны, а стон.
 

«Октябрь не то, что наступил…»

 
Октябрь не то, что наступил,
А уж почти что и закончился,
Но клумбы облика могил
Ещё не приняли, не дочиста
 
 
Стряхнули листья дерева,
Ещё в саду, лугах и роще
И на дворе – вся трын-трава
На месте. Флора тихо ропщет
 
 
Под вздохом западного ветра,
И удивления полна,
Как будто жалуется, сетует
На непростые времена.