Текст книги "Чужое побережье"

«Не знаем мы, что там, за горизонтом…»

 
Не знаем мы, что там, за горизонтом.
На горе зонтик истрепался в клочья,
А тут дожди идут с каким-то понтом
(Возможно, что Эвксинским или?..). Впрочем,
 
 
За пеленою водной тьма густеет,
Светила отблистали, отблестели.
Не знаем, что там,
Не боимся – что там,
Шагнуть туда – как сделать шаг к постели.
 
 
Какие мне куплеты насвистели,
Какие мне балеты танцевали,
Какие мне минеты предлагали
Не за монету. Так же бескорыстно
Кормили пирогами. Поразмыслим
Об этом – мене, текел – числа, числа —
Покуда ветер не дорос до урагана.
 
 
…Не знаем мы, что там. Как с колыбели,
Так и до самой краешной недели.
 

Дурачонок

 
Страстная ли, бесстрастная неделя,
Деталей этих я не разумею.
Прикармливать бессонницу в постели
Таблетками на что мне, в самом деле.
И головой почти не крутит шея,
 
 
Хоть хвост собакой ловко управляет.
Когда почти что дошагал до края,
Ты налегке шагаешь и шагаешь,
Как будто к новой жизни поспеваешь,
И опоздать боишься на раздачу.
Да ты, брат, дурачонок, не иначе.
 

Тыква

 
Из тыквы делалась карета,
И зимы обращались в лето,
Когда под двадцать было лет.
Карета в тыкву обратится,
Когда тебе давно за тридцать
По совокупности примет
И за тобой идут след в след
Уж не друзья и не девицы
(Да этих и в помине нет).
 
 
Какая, на хрен, заграница!
Какой обед, какой банкет!
Пусть бережет меня милиция,
Которой нет.
 
 
Короткий: нет! – Хотя б не скучно…
Ну что ж – спасибо за ответ,
Который все же был получен
На склоне лет.
 
 
Который все же был получше,
Чем сам билет.
Который… Вот ведь скверный случай!
Бред…
 

«До бога далеко…»

 
До бога далеко. Начальство близко.
Мосты уже разведены повсюду.
И жены, утомившись бить посуду,
Сидят устало. Что еще там в списке?
 
 
Совсем немного: пара истин низких
И пара возвышающих обманов.
Ты только дай нам знак: уже не рано.
И мы уходим. Тихо. По-английски.
 
 
…А можно я еще чуть-чуть побуду?
 

«Молчать умеем мы на языке любом…»

 
Молчать умеем мы на языке любом,
Мы, в общем, записные полиглоты.
Когда не в силах подавить зевоту,
Мыслишку хилую как сопельки жуем.
 
 
Тебя коробит слово? Что ты, что ты!
Не обижайся: есть свои резоны
У тех, кто триста лет стрижет газоны,
Но и у тех, кто еле сдерживает рвоту.
 
 
И как по нотам всё, и как по нотам!
 

Почти рай

 
Ах, эта жизнь почти что рай. Однако
Местами переходит в ад. Местами
В кромешный край, где не живут собаки,
Но жизнь собачья песьей шерстью тает.
 
 
Я рад, что переходит, – ад понятен.
Там чертики проворные толкутся,
Туда ушли друзья – уж не вернутся,
Покроются коростой жирных пятен.
 
 
Не снять их.
 

Наблюдение часов

 
Счастливые часов не наблюдают,
Несчастным же они не по карману.
Запасов нет – они карман не тянут,
А гири на часах – по килограмму.
 
 
И тяжелее будут с каждым годом.
В младенчестве мы только в весе пуха,
В ребячестве – уж в весе петуха.
Пока не ноют наши потроха
И как-то зазевалась смерть-старуха,
Идем гурьбой и празднуем с народом.
 
 
Но к осени мы веса наберем,
Как гусь мартынов, жиром залоснимся,
Присядем, пригорюнившись, вдвоем:
Вот я, вот зеркало. Не спим, а только снимся.
 

Зябну

 
Блажен, кто верует. Тепло ему на свете.
Но зябко постоянно атеисту.
Пускай в ушах овации – не свисты,
Но мерзну я теперь по всей планете.
 
 
И пусть меня не утешают дети:
Мол, папа, – будь здоров! На все на триста
Процентов. Но сегодня я заметил,
Что соли больше перца в неказистой
 
 
Прическе. Что уехали артисты,
Умчались клоуны. Остался только чистый,
Но душный цирк. Просрочены билеты.
Небесконечны даты, сроки, сметы…
 
 
Блажен, кто верует. Но не сменю на это
Тепло своей тропы (холодной, мглистой).
…Гармоний в мире меньше гармонистов.
 

Чужое побережье

 
…А что там? Вероятно, гладь морская,
Какое-то чужое побережье.
Маршрут прочерчен. Может быть, изъезжен.
Но все равно и глаз, и слух ласкает
 
 
Вся эта жизнь, короткая – как прежде
Казалась длинной юному невежде.
Неужто кончится? Берет тоска и…
Не отпускает.
Что там вера, что надежда…
 

«Выходим на широкие аллеи…»

 
Выходим на широкие аллеи,
Карабкаемся там на пьедесталы,
С которых нам не доводилось падать.
Так упадем – не долго ждать придется.
 
 
На мутных лицах – мутный отсвет.
Мы праздновать готовы юбилеи,
Хоть рубашонки нам прискорбно малы.
А чрево, что вынашивало гада,
Еще ста именами назовется.
 
 
Широкими плечами поводили,
Глазенками следили за добычей,
Не понимая, что она – за нами
Следит, что уготована нам участь
 
 
Уйти туда – не мучась или мучась, —
Где скроются пластом песка и пыли
Потуги наши и – таков обычай —
Где тлену предадут и наше знамя,
И наше племя. Так-то будет лучше
 
 
И тем, кто пал, и тем, кто остается,
И всем на дне бездонного колодца…
 

Одни и другие

 
Мы славно начинали в этом мире,
Хоть в нашей жизни не без лицемера.
Одни из нас всё правду говорили,
Другие лучше делали карьеру.
 
 
И жизнь нас гладит, гладит по головке.
В перчатке, без перчатки – все отличье.
Одни сумели сохранить приличья,
Других же быстро замели с поличным,
Которое им впарили преловко.
 
 
Нас много, нас, быть может, пять иль десять
Осталось, не прописанных по стаям.
Одним восторг – мелодия простая,
Другим – построить дом и флаг повесить.
 
 
Но все мы, все мы, все мы глину месим
И печень отдаем орлу на скалах.
 
 
Как эта жизнь любила нас, ласкала!
Пускай уже идет скорее лесом.
 

«Земную жизнь пройдя…»

 
Земную жизнь пройдя насколько нужно
(Начальники земные и небес
То знают лучше)… В общем, темный лес.
Не страшно в нем, хотя довольно скучно.
Короче говоря, попутал бес
Вторично в речку плюхнуться все ту же.
Иль в лужу? Где ты, бес?
Исчез.
И о содеянном ни капельки не тужит.
 

Белая ватка

 
Ты помнишь ли девочку эту
По имени или прическе,
По способу кушать котлету,
По грудкам (торчащим иль плоским)?
 
 
Забыл? Забытье неприлично.
Ведь, кажется, мнил ты любовью
То чувство, с которым отлично
Расстался, как с капелькой крови,
 
 
Которую сдал на анализ.
Влюбились – встречались – расстались.
А может быть что-то осталось?
 
 
Конечно: вот белая ватка,
Она и прикрыла твой палец.
Забвенье ни кисло, ни сладко,
А так – не кошмар, а кошмарец.
 
 
С тех пор в черепушке некрепкой
Хлопчатобумажность копилась,
Хоть проблески были, но редко, так редко.
Кому это надо, скажите на милость!
 

За Цельсия!

 
Кому хвалу мне вознести за этот день?
Кому халву и пахлаву крупней нарезать?
Нам многое испортит трезвость,
Но только не отмеченную лень
 
 
Из тростника извлечь богатство целой ноты.
В пространстве от «ну что ты!» до зевоты
Мы странствуем и странствуем, пока
Пространствуют над нами облака,
Меняя облики, обличья, даты, сроки.
 
 
А день был задан сводкой метео,
Все цельсии и даже фаренгейты,
Наверно, были в сговоре. Налейте.
За Цельсия, за промысел его!
 
 
Я нелюдим, безбожен, без сапог.
Из дома я не выхожу в ненастье.
Но даже я хотел бы, если б смог,
Понять, кому обязан этим счастьем.
 

Правописание

 
Я никогда не пишу слово бог с большой.
Если он был бы, он был бы мне равновеликим.
Впрочем, как каждому, наделенному им душой.
Плотью и кровью, красной, как земляника,
 
 
Нас наделяют в капусте. Так овощи мы?
Ягоды, что послушно следуют за цветками?
Наверно, поэтому в нас вокровлены, воплощены
Страх вековой и боль вековая.
 
 
Молим: да минет нас чаша сия.
Это как эмиграция в край, где ни боли, ни страха,
Где поросли незабудками тлелые плахи,
Где только яблоки, яблоки, но не змея…
Только все это – не мне. Не мое. Не моя.
 

Бухгалтерия

 
Я люблю одно, ненавижу другое:
Баланс, где в сальдо лишь белые тапочки.
И прятать не буду – что прятать, не скрою,
Мне многое здесь совершенно до лампочки.
 
 
До лампы, до улицы red фонарей,
Которые здесь переходят в разбитые.
Давай, подбивай свой баланс поскорей,
Чтоб дешево вышло и сердито.
 
 
Я строки открыжу, столбцы отчеркну —
Вот шахматка, черный и белый, как братья.
Ну, выключат белый, мой беленький свет,
Зато и достанется белый билет.
И я откошу от апостольской рати.
 

«Блеск лаков, кусок лаком…»

 
Блеск лаков, кусок лаком.
И дразнит, всю жизнь дразнит.
Не шей ты мне платье красное,
Как маков цвет, как поле маковое.
 
 
Не шей ты мне и голубое,
Оно ведь не пригодится,
Когда побредем с тобою
За грани – не заграницу.
 
 
Оставь мне лишь белое, черное,
Соль, перец прически ноской.
Снег черен, белы вороны.
Нам вместе бы слушать «Тоску»,
 
 
Тоску по-отдельности мыкать.
А платье в цвет земляники
Не шей – только в цвет известки…
 

Красное

 
Там Красные фонари,
Здесь Красная площадь.
Там любят на раз-два-три,
Здесь вовсе не любят больше.
 
 
А меньше зачем любви?
Зачем мазать тоньше, толще
Маслице чувств? Так проще?
Кончится масло, как роща
Скинет одежды свои
 
 
В срок или до (зари).
Попросту – c'est la vie.
Слушай не ври, не ври!
Ты хоть живи, хоть умри,
Хоть обратись ты в мощи,
Не пикнет никто и не взропщет.
…Здесь прекрасная площадь,
Там прекрасные фонари.
 

Шоколад

 
Я проживаю много жизней. Я их как надо
Проживаю,
Как если много шоколадок
Я, не поморщась, прожевал бы.
 
 
Один молочный – сладкий-сладкий.
Карьеру делаю. К премьеру
Хожу. Хожу и на премьеры,
Хоть и зеваю там украдкой.
 
 
Другой, как скорлупа орехом,
Наполнен тыщей разных смыслов.
Тут жены, дети. Коромыслом
Дым. Дом. Шум. Гам. И много смеха,
Лишь скажешь «а» – тут дети эхом.
 
 
А третий горький. Ночь. Раздумья.
Бессонница. Бессмысли… Жизнь ли?
А хорошо, что полнолунье:
Светло, чтоб подготовить тризну.
 

«Какая-то ошибка в наших душах…»

 
Какая-то ошибка в наших душах,
Мы ищем днем затмений, света ночью.
О, ночь моя, я твой чернорабочий,
Работать в темноте совсем не скучно.
 
 
Но душно, ах, как душно! – настежь окна
В Европу, Азию. Да хоть бы в Антарктиду.
В краю далеком, не известном МИДу,
Мечтал бы оказаться я до срока.
 
 
Мне на хвосте приносит весть сорока,
Что сорок дев теперь радушно
Принять меня готовы. Но к чему морока,
Которой в жертву Илион разрушен
(Любовный жар, сомнения, упреки).
…Какая-то ошибка в наших душах.
 

Остров везения

1

 
…Так беги на край света! – Мой край – в Лачи,
А за краем – тьма такая!
Как тут существованье в ночи влачить,
Вредным привычкам своим потакая?
 
 
Греки многое тут понаделали встарь,
Хитрованы, хоть набожны с виду.
Островок сей – один сплошной алтарь
Афродиты, заметьте, Киприды.
 
 
Ладно ль за морем, худо – поди разберись.
Не утопишь – в волне ли, в стакане —
Грусть-тоску. Налетай и глотай живопись
И – буянить на о. Буяне!
 
 
А из пены рожденная – та иль не та,
Но на тысячу мифов хватило —
Красоты, красоте, красотой, красота.
Или?
 

2

 
Где входила она в этот грот, где водой
По ступеням ступни омывала,
Там сидим мы одни. Мы одни! Мы с тобой!
И кто скажет, что этого мало!
 
 
Как входила она в этот грот, как вода
Принимала ее, обнимала!
По зеленым холмам – вышиванье: стада.
Вот такие-то здесь одеяла!
 
 
Всё вокруг – это медная сковорода
С рукояткою длинной и острой.
Афродиты купель, на зеленом – стада:
Это просто везения остров!
 

3

 
Греки пишут по-нашему. Хорошо.
А пашут по-своему. Тоже неплохо.
И это рождает мерой большой
Разные ахи мои и охи.
 
 
Кстати, охи по-гречески значит нет,
Да и ахи, наверное, тоже что-нибудь значит.
Как готовились тщательно, сколько лет,
Чтоб меня заманить поселиться в Лачи!
 
 
По совету поэта, в провинции глухой
И уж точно у моря, да, посредине моря,
Где, как говорится, такой покой!
Такая воля!
 
 
Привезу вам немного сыра, вина, маслин.
А о воздухе, море, холмах – только рассказы.
Ах, такой островок всего один.
Влюбляешься сразу.
 

4

 
Я отсыплю довольно сестерциев или драхм
За бесспорное право в этих краях рыбачить.
И глоток зивании под выдыханье: «ах» —
Это лучший способ остаться в Лачи.
 
 
А оставшись, корни пустить: лоза,
Сад, давильня для винограда.
Красоты этих красок не выдержав, закрываю глаза —
Ничего другого не надо!
 
 
Со скалы хорошо наблюдать силуэт кораблей
С парусами и мачтами острыми-острыми.
…А еще – дело в том, что один из моих сыновей
Зачат был на этом острове.
 

«С Лужников до Нескучного…»

 
C Лужников до Нескучного.
Мы-то плавали, знаем,
Поцелую воздушному
Влажный предпочитая.
 
 
От Нескучного к Луже.
Ну почти кругосветка!
Мы живем и не тужим.
Возвращаемся, детка.
 
 
Хоть кораблик нерезвый,
Но волну режет рьяно.
Я от водочки – трезвый,
А от глаз твоих – пьяный.
 
 
И у гор Воробьевых
Закругляя маршруты,
Мне не хочется новых
Кораблей почему-то.
 
 
Под мостом под Лужнецким —
Как же палуба держит! —
Я люблю… не по-детски.
Я любим, как и прежде.
 
 
Вот такая история.
Пусть и выглядит круто
Класс судов река – море
На этом маршруте.
 
 
Наш кораблик прекрасен,
Ничего, что бумажный.
…И каких только басен
Мне волна не расскажет!
 

«Давным-давно не брал я в руки шашек…»

 
Давным-давно не брал я в руки шашек,
Но в дамки править живо устремленье.
Лишь только сел – не с этими, так с теми, —
А тридцать лет уж мимо просвистели!
Пока мотыжил поле ежедневно,
Выращивал какие-то растенья
И добивался милостей монарших.
 
 
Давным-давно не брал я шашек в руки.
Как хороши на ощупь! Это стансы,
Сонеты, оды – пробовал расстаться,
В чинах чинился, путался в науках,
Но возвращаюсь – вот какая штука!
 
 
Давным-давно… А хоть бы и недавно.
В движенье этих шашек своенравном
Я силюсь разглядеть судьбу и правду.
Их не разделишь на два.
 

«Ксенофобия…»

 
Ксенофобия
Это боязнь чужих.
Сено. Родина.
Несжатая полоска ржи.
 
 
(Которой от Цветаевой поклон,
Такой вот беззащитной от ворон,
От воронья, рванья
И разного вранья.)
 
 
Вот отчего
Скулы напрочь сворачивает,
Сильнее водочки – вот
Условия задачи.
 
 
А рожь твою —
Ах, еж твою! —
Жгут
И ржут при этом.
Нет, не зер гут —
Кривой маршрут.
Угарное лето
 

«Тем летним днем…»

 
Тем летним днем и пал мой Илион.
Я заблудился в легковесной хляби.
Каким ареопагом осужден
Всю жизнь бежать от бабы к бабе?
 
 
Ведь я не коллекционер знамен,
На что мне их надушенные стяги?
Отринуть хоть одно из ста имен!
Но где бы позаимствовать отваги?
 
 
Ведь я же прирожденный дуэлянт,
Немало крови вытерто со шпаги.
А тут какой-то локон, шпилька, бант —
И наг я перед ним. И все мы наги…
 

«Мне… Я еле стою на ногах…»

 
Мне 55. Я еле стою на ногах.
Я молодой. Но утомлен поздравленьями.
Если есть силы небесные – ну их нах…
Если есть силы земные, пусть шевелят кореньями.
 
 
Корни и кроны. И корки от крон и корней.
Чуть бы икорки и водочки – вот отчебучим!
Вот отчего собираемся влагою в тучи,
Вот отчего, для чего (заглючило), верней.
 
 
Я с пол-двадцатого – там мой паром, мой причал.
Здесь – до Харона не так далеко, как хотелось.
Здесь и исправную лодку исправники гонят на милость —
                                                                          где мель есть,
Днесь ободнюем – беднеем, но шубу с плеча
 
 
Барского не отфасоним и не откутюрим.
Лучше откупорим то, что поэт завещал,
И перечтем, что положено, гружено в трюмы
И позапутано в разных ненужных вещах.
 
 
Вейся, бумажка (стихашка), повыше всех буржей!
Пейсы и лысины важных – для метких мишень.
Детки мои, помогите не сгинуть от стужи, —
Как там? – тюрьмы и сумы. Хоть с вещами, а хоть без вещей.
 
 
Я из предместий: не в чести бумажные дести
Были в предместьях. А ныне в столицах все то ж.
И если наше рожденье не чтят благовестью,
То и поминками тоже не стану хорош.
 
 
Но до чего же (все то же – мы дожили, боже!)
Жизнь хороша – хоть вприпрыжку, хоть еле дыша!
К черту пророчества! Рано итожить!
…Жизнь хороша!
 

«Я хожу – дорожки чищу…»

 
Я хожу – дорожки чищу:
Снега выпало – невмочь.
Меня вынесли из нищих
Сын и дочь.
 
 
В этих селах, городищах —
Заглянул, сейчас же прочь! —
Потеряюсь, так отыщут
Сын и дочь.
 
 
И в беде, в тоске, дружище,
Знаю, как себе помочь:
В обетованном жилище
Ждут меня с нехитрой пищей
Сын и дочь.
 

Вода с гуся

 
Этот ville, он как раз для dog,
Нобель-Шнобель взорвать не смог
Динамитом своим ни черта.
Судоходство. Доход. Черта.
Точка.
Кончилась строчка.
 
 
Так-то, дочка.
Ты, как время придет, узнаешь
Про души неживую залежь,
Про усталость, ее причину.
Вот и жизни уже половина.
А потом – как вода с гуся —
Вот она уж почти вся…
 

«Как рассказать?..»

 
Как рассказать?
Если здравы отец мой и мать,
Если служил государю
(Он был благодарен),
Если уйти не могу от родимых проталин,
Так почему же мой сон постоянно кошмарен,
Веку под стать?
 
 
Как объяснить?
Как малявкам моим показать
Этот пунктир,
Этот линии жизни обрывок?
Вспышка. Улыбка. Хорош фотоснимок.
…Наплевать.
 

«Уж скоро совсем ты спохватишься…»

 
Уж скоро совсем ты спохватишься: вот и опять —
Куда мне бежать,
От кого мне по улицам драпать?
Ногами сучить, молотить кулаками до драки?
Хромые собаки
Не спят.
 
 
А в общем, совсем не хромых
В околотке моем не отыщешь.
От этой ли пищи они и утратили бег?
Плачу за ночлег
Хоть до тыщи, а хоть больше тыщи.
Не тот это век.
 
 
И полночь не та:
По пророчеству будет точь-в-точь.
Троянские жены… Московская их маета.
Ночь – день. День – ночь.
 

«Сын богоданный…»

 
Сын богоданный – что стих, богом диктованный.
Кто умывался слезами, тому океан не диковина —
Был по колена, хоть бил по коленям, под дых,
В ребра – и мест не оставил живых.
 
 
Но мы крепчаем, пока нас история тузит,
Рвет, словно Тузик любимую грелку свою.
Сын богоданный, зато нам досталось и музык,
И танцев, и стансов. В раю
 
 
Так не танцуют. Не пьют и не плачут. И значит,
Райские кущи – они за окошком цветут.
Чтоб отыскалось решенье, нужна потруднее задача,
Вызов (как Тоффлер учил) и каторжный труд.
 
 
Все перетрут жернова этих, знаешь ли, мельниц,
Мыльницы фотки наладят бездельников и бездельниц,
Жизнь просвистевших на этом большом берегу.
Больше об этом теперь ни гу-гу.
 

«А та ли это музыка…»

 
А та ли это музыка, не та?
Сажусь напротив примы или вторы,
Но только раз в году бывает разлита
В холодном воздухе такая красота!
Такие – как их там – миноры и мажоры!
 
 
Я нотной грамоты не ведаю поднесь,
Хожу, безграмотный, под нос себе мурлычу.
Я похищаю музыку с небес,
Цитируя без скобок и кавычек.
 
 
И разницы не вижу до сих пор —
Свои или чужие разговоры
Записывать. Мне это не позор,
Мне божеский не нужен разговор,
Мне человечий: мы не тати-воры.
 

Слова, слова, слова

 
Мне с вами некуда. Да и не по карману
И возрасту – куда с моим оскалом!
Хоть иногда прикинуться бы пьяным.
Прикинуться, что знаешь стих и псалом.
 
 
И те слова. И те слова. И эти
Слова. И я их помню без причины.
Слова о лете – словно вместо лета,
И то подобны аглицкому сплину.
 
 
А вы подобны взрослым – только дети.
Вы рослые. Росли и вырастали.
Ну что за времена теперь настали!
Растают между тем и те, и эти…
 
 
И будем между тем и между строчек
Искать убежища, искать укрытья.
…А день теперь ничем не лучше ночи.
И ночь ничем не лучше дня. Простите…
 

Причастный оборот

 
Пицца и кьянти – это причастие.
Сказано: хлеб и вино.
Или деепричастие?
Мне все равно.
Или это про счастье?
Хотя при чем здесь оно…
 
 
Птицы
Над Вечным городом
Вечно парят.
Не расстегивай ворота:
Говорят,
Расстегнешь – душа присоединится
К птицам.
 

«Мы не любим поэтов…»

 
Мы не любим поэтов.
Как господин Журден
Не знаем при этом,
Что прозу со всяких стен
 
 
И заборов
Заучиваем наизусть.
Это не горе.
Так. Грусть.
 
 
Мы не любим поэтов.
Чего их, право, любить?
Не конец света.
Без них можно жить.
 
 
Жуть,
Как они бывают опасны,
Как ртуть
Красная.
 

Парад-алле

 
Мои дети уселись и смотрят парад.
Малыши – в радость им погремушки.
Я смотрю на детей. Рад я или не рад?
И вообще: пушки или Пушкин?
 
 
Только не надо ля-ля и convential wisdom:
Мол, и то, и другое – тем лучше, чем больше.
Мы все в том же трясемся вагоне, хоть Троцкий изгнан,
Сталин в Гори, а Ленин в Польше.
 
 
Мы трясемся в вагоне, раскачивая его,
Танки плавно так катят по Красной.
Что ты любишь на свете больше всего?
Детей и море. Это ясно.
 
 
А гусеницей по брусчатке – как гвоздем по стеклу.
Здесь тоже нет сомнений.
Хоть Троцкий – в мексиканском углу,
В Гори Сталин, в Польше Ленин.
 
 
Мои дети уселись и смотрят парад.
Дочке новый купили наряд,
Не остался и сын без обновки,
Хотя он предпочел бы винтовку
И патрончики или снаряд.
 
 
Эй, вы, там на горе́! А валите-ка в Гори,
Или в Польшу, иль в Мексику – мне все равно.
И не будет у нас с малышами ни горя,
Ни беды, ни войны – разве только в кино.
 

Тело в шляпе

 
Ты был романтиком и лириком,
Шарахался от всякой скверны,
Не мог проснуться без будильника —
Хороший сон, в порядке нервы.
 
 
Теперь другое: пьешь снотворное
Горстями и пропил будильник.
Осталась только шляпа черная,
В которой вылитый ты лирик.
 

Горе от пол-умишка

 
Этой ночью мне чудится, мнится —
От тоски, от ненужных объятий,
От… (натужно талдычит, как дятел) —
В дальней дали не хватит мне братьев
И девицы не хватит (дивится),
 
 
И сынов, дочерей не достанет.
Полустанки и станции мчатся.
Приходите ко мне Тани-Мани
И какой-нибудь Чацкий
(Кто-то вдруг да захочет остаться).
 
 
Это горе мы с ним перетерпим,
Это горе не ум: пол-умишка.
Полунищие (духом), прочли по полкнижки.
Шар земной наши пяточки крутит и вертит.
И вот этого – слишком.
До смерти.
 

Гуглы-муглы

 
Пора узнать девчонкам и мальчишкам,
Что врет не только календарь – врут книжки,
А гуглы-муглы врут вдвойне,
Что розовых соплей излишки,
А на войне как на войне.
 
 
Что бьют не в паспорт, а по роже.
Покой навряд ли и возможен,
А воля бродит в стороне.
Что здесь всегда одно и то же,
В богоспасаемой стране.
 
 
Что пуля вовсе и не дура,
Что косоносицы фигура
Крадется, как и встарь, тишком.
Все прочее – стихиратура,
Скажи им русским языком.
 

«Кто там скачет по сугробам…»

 
Кто там скачет по сугробам,
Укрощает снежных змей?
Сын с отцом. И рады оба,
Рады матушке-зиме.
 
 
Кто сидеть остался дома,
Доедает холодцы?
Дочка с мамой. Эти, кроме
Шуток, тоже молодцы.
 
 
Ускакали иль остались —
Да совсем не в этом суть.
Как любви на свете мало!
Как лоскутно одеяло!
Комом в горле – не вздохнуть.