Текст книги "Чужое побережье"

Таблички

 
Мы учили слова – на дворе, на траве, на рассвете.
Как их выучат дети, так в школу уже не пойдут.
Хоть таблички поделены – это поэты, а эти
Не годятся. Рупь двадцать цена за их так себе труд.
 
 
Мы учили: восход на востоке. Восторг у истока!
Но до устья по грусти густой нам приходится плыть.
Всех и радостей – джинсы за восемь рублей из Мосторга,
Милой девочки локон, поклон – «уезжаю». Всю прыть
 
 
Демонстрируй (от демонов или от монстров
Так бегут, как ты вздумал бежать от себя).
Мы учили: tres bien и sehr gut. А земля – это остров.
И любовь это остров,
Робинзонит на нем стар и млад.
В календарный четверг приплыви ко мне Пятницей.
Говорят,
Это просто.
 

«Не гони философию…»

 
Не отвергай философию,
Философиям несть числа.
Скрипнет дверь за Иосифом
(За Иосифом – шаг осла),
 
 
И посыплет по Палестине
Святое семейство. Откуда? Куда?
Как, говоришь, твое имя?
Иисус? Не знаю. Да
 
 
И знать не хочу. Проезжай
И не требуй ответа.
И то сказать: что осел, что трамвай —
Все следуют в Лету.
 
 
Или в лето – смотря по сезону. Мне
Все равно. Я не верую в бога.
Но, если скрипнет дверь при ясной луне,
Вздрогну. И станет грустно немного.
 

«Я из вселенной Гутенберга…»

 
Я из вселенной Гутенберга,
Где редактировать непросто,
Где от восторга и до морга
Понятный и конечный остров,
 
 
Где для богов не много места,
Где есть законы и причины.
Где из муки замесят тесто
И хлебушка поест мужчина.
 
 
Где если шутят, то смеются.
А если страшно, то боятся.
Где души, словно струны, рвутся,
Где струны рвут, а звуки – длятся.
Где только пробило двенадцать,
А тыква – вот она на блюдце.
Возьми ее за рупь за двадцать!
 

Вышел месяц из тумана

 
Огни догорели. Зима отступила в туман.
И месяц, подумавши, ножик достал из кармана.
Он трезв тривиальнейшим образом. Даром что пьян
Его собутыльник – погонщик ночных караванов.
 
 
По пьяному делу мне чудится – всюду обман!
Не видно ни зги, и не чувствую я ни бельмеса.
Мотивчик все крутится пошленький: трам-тарарам
(слова: темным лесом идем за каким интересом?).
 
 
По трезвому делу он ножик вострит и вострит:
Отрежем все лишнее, чтоб наконец-то осталось
Хоть что-то помимо разбитых корыт.
Разбитых сердец. Мелочевки на долгую старость.
 

Это только дождь

 
…Потому что дождь – он и в Африке дождь,
Как его ни жди, он придет нежда —
Нным. И если ты под дождем уйдешь,
Это будет шутка, старая, как вражда
Между Капулетти и Монтекки.
Не уходи, будь человеком.
 
 
Но этот мир – он вообще шутник,
Обхохочешься, живот надорвешь.
Если что и течет по щекам и за воротник,
Это только дождь.
Это подтекает из Дантова круга.
Не уходи, будь другом.
 
 
А вслед за дождем постучит и снег,
И метеосводки берут на испуг.
Мгла, туман – где он, твой человек,
Туман, мгла – где он, твой друг…
С полпути вернись: это ложный путь.
Не уходи, будь…
 

Весточка

 
Ты думал добежать до Фермопил,
Но падок ты на мед, страдаешь от падучей,
И сколько б ты монеток ни скопил,
Потратишь до одной под этот случай.
 
 
Из Марафона, с Фермопил летит гонец,
Кроссовки в дыры протирая,
С той весточкой, что у бескрайнего есть край,
У бесконечного – конец,
Что ад совсем недалеко от рая.
 
 
Что вечности песчинки сочтены,
Что Валтасар уже увидел буквы,
Эдема яблоки навряд ли лучше брюквы,
И жизнь у нас – умеренной длины.
 

«Хотел бы в рай…»

 
Хотел бы в рай – да не пускает грех.
И воля, и покой нам только снятся.
А есть ли за скорлупкою орех?
Всю жизнь пытаюсь в этом разобраться.
 
 
Хотел софитов, так хотел оваций!
Но в перепонках больше свист да смех…
Хотелось и утех: и тех, и тех,
Но для потехи – стоит ли стараться?
 
 
Да пусть себе. Свистеть или смеяться —
Не худшие из перечня реакций
У человечества на человека.
А ты всегда – ответчиком за всех —
Бредешь, бредешь в виду все тех же вех,
Что нам даны от века. Нам – от века.
 

Л и Т

 
Город на букву Л,
Река на букву Т.
Это не пропасть, не предел,
Это горизонт вдалеке.
 
 
Тут не пропасть, не проспать
За суматохой дел.
Вот дуврских скал мел,
Ежели смел – съел.
Для костей хорошо, говорят.
 
 
Выпей воды из Т —
Ни козлом, ни козленком не стать —
Не худшая из вестей,
Для кишок хорошо, говорят.
 
 
Воздух такой здесь —
Можно хоть пить, хоть есть.
Я передать рад:
Для души хорошо, говорят.
Тоже благая весть.
 

«Навигации, лоции…»

 
Навигации, лоции,
Прочая пурга,
Очевидная опция:
Никому ничего ни фига
(Как Баба-яга).
 
 
Навигация, братцы,
По весне началась,
Как новые – станции,
Как старая – грязь.
 
 
Лоцией зовется
Сцилл и Харибд
Знание. Меж раций и эмоций
Мы без нее не смогли б.
 
 
Лоции, навигации…
До́роги берега сии,
Любы порты и портики
Греческие и как бы.
Встречи – они короткие.
А по весне мы слабые…
 

Ё-мое!

 
Может, что и остается?
Из одежки, из белья?
Иль бездонные колодцы
Поглощают все, что хотца,
И в пространстве – мимо лоций —
Лишь летит пророк Илья?
 
 
Или я совсем бесследно
Кану в космос голубой?
Или я стою над бездной,
Голый, странно молодой?
(Что ты, милый, бог с тобой.)
 
 
Иль Илья поделит время:
День убавит, ночь вернет?
Пламя, знамя, вымя, семя —
Может, властна не над всеми
Смерть? И вырастет растенье,
И из семени взойдет
Что-нибудь, что не умрет?
 
 
Может, есть – чинить одежку
И отстирывать белье —
Смысл? И будет – хоть немножко —
Навсегда хоть что мое?
 
 
Ё-моё! Протянешь ножки.
Эх, Алешка, это всё.
 

Беззубый

 
Что с беззубого взять? У него ни зубов, ни речи
Внятной. Лишь невнятица – только всего.
Столько высказать хочет или хотя бы перечить,
Подперчить бы ту речь, сделать годной не для одного.
 
 
А руками-то машет – мамаши, детей уводите,
Не ровён час, заденет руками он ваших детей.
Я смотрю на него – я довольно удачливый зритель,
В меру пьян, в меру молод, ну, склонен чуток к полноте.
 
 
В должностях преуспел, и успехом горжусь, и надеюсь
На дальнейшее. Женщины прям-таки льнут.
Слава, деньги, охота, рыбалка, домашний уют…
Что еще?.. Я стою перед зеркалом. Бреюсь.
 

Тесто

 
По этой дороге ходил я немало.
По этой дороге шагал я вполне.
А сесть на пенек приходилось устало —
Не ел пирожок, но глоточек отравы
Всегда позволял. Хорошо было мне!
 
 
И радостно шел по пути к магазину.
И важно шагал, отоварясь уже.
Но этот мой путь, как и всякий – недлинен.
А кто ж там упал между выцветших линий?
Да, в общем-то, тот же, кто пил в гараже.
 
 
На ярмарку, с ярмарки – словно невесту:
Сначала берешь, а потом выдаешь.
Все было с избытком: и время, и место.
Хотел пирожка? Поднялось твое тесто,
Сбежало из кадки – назад не вернешь.
 

Офелии

 
Офелия, похмелие мое,
Мое безделие и лицемерие
Кружит над нами, словно воронье.
Я лишь на час прикинусь соловьем,
А в остальном – совсем, совсем Емеля я.
 
 
Вот видишь, на дележку опоздал
И калача давно не ведал запах.
И стрелки – на восток, а то – на запад,
Не рай, конечно – попросту вокзал.
 
 
Я заметался: где же эта нить,
Все времена связующая, то есть,
Печальней есть ли, в самом деле, повесть?
И – в самом деле – быть или не быть?
 

«И кажется тебе, что невесом…»

 
И кажется тебе, что невесом,
Взлететь пытаешься – попытка за попыткой,
Чтоб повторилось все, как явь или как сон,
С любовью медленной и с ненавистью прыткой.
 
 
Чтоб пел не Магомаев, так Кобзон,
Чтоб были оправданье и резон,
Чтоб дни тянулись, как волы,
А лучше – как улитки.
Чтоб ощущался ветер головы
С любовью медленной и с ненавистью прыткой.
 
 
Открытку? – Подпишу. Утешь лозой
И – чем там наполняете канистру.
Хочу еще «Метель», а также «Выстрел»,
Хочу еще, чтоб обошел разор
И гладь, и мор, и воронье, и крысы.
Хочу еще укрыться за кулисы,
Хоть это, говорят, такой позор!
 
 
Вам триста лет окучивать газон,
А мне уйти, уйти за горизонт
И присылать оттуда вам открытки
С напоминаньями – зимой или весной,
С любовью медленной и с ненавистью прыткой.
 

Побег

 
Давно, усталый раб, замыслил я побег,
Да вот – не накопил достаточно денег,
А что же за побег без грошей!
Побег – читай – бамбук, читай – мундштук
Из вишни. В целом – ничего хорошего.
 
 
В бега, в бега – в Козельск, потом – в Астапов,
В Саратов, в глушь, в деревню, к тетке, наконец.
Как ночь всю ночь бежит на мягких лапах,
Как разгоняется отмеренный свинец.
 
 
И прибежишь, и лбом с размаху – в стену
Стеклянную, за коей повторяют сцену:
Покой и воля. Воля? Voila —
Покой лишь там, где все уже покойны,
А воля – это слово непристойно
В родимых весях, градах и полях.
 

Попытка оправдания

 
Ты скажешь: я искал красы и чести.
Не там искал, не то плескал, дурашка.
Ты думал отыскать со всеми вместе,
А отыскал лишь буквам промокашку.
 
 
Ты думал тискать дев, статейку тиснуть,
И это оправдание для жизни?
Оно полезно, словно ртуть и висмут,
Которые припасены для тризны.
 
 
И ты писал любимой имя. Имя
Желанной. Запечатывал в конверте.
Ты в жизни думал оправдаться ими,
А это оправдание для смерти.
 

«Все будет хорошо…»

 
Все будет хорошо.
Все будет:
Вершок, а то и корешок
На блюде.
 
 
Ты, корешок, мне мозг не правь —
Не вправе
Мы отделять: вот сон, вот явь,
Вот злак, вот травы.
 
 
Все будет как всегда.
Все будет.
Уйдет осенняя вода
В полюдье.
 
 
А зимник, он ведь тем хорош —
Вот скромник! —
Все, что к Харону не возьмешь,
Хоронит.
 
 
Все будет хорошо.
Все будет…
Пойдем, что ль, – видишь, снег пошел.
К простуде.
 

Ничтожная сделка

 
А что тут можно, что нельзя?
Нам души просятся в друзья,
В подружки вам. Неосторожно
Мы сделку делаем навек,
Но бог ли или человек
Вдруг назовет ее ничтожной,
 
 
А то и вовсе притворной.
Мы чин по чину, муж с женой,
Идем в палату регистраций.
А там уж занесли печать,
Хоть трудно буквы различать,
Все официально – за рупь двадцать.
 
 
И вот, с душой разлучены,
Бредем мы, спутники луны,
И бесконечна та прогулка.
И бесконечно длится час.
Мы без души, душа без нас,
Хоть и в Всехсвятском переулке.
 

Электрички и трамваи

 
Нам эти волненья и страсти
Нужны, как медведице здрасте,
Полезны, как венерокожник,
Приятны, как «дембель отложен».
 
 
Но мы с регулярностью странной
Навстречу спешим постоянно.
 
 
Все эти волненья и страсти
Ни в нашей, ни в божеской власти,
А мы всё спешим по привычке,
Как утренние электрички.
 
 
И вновь опоздать успеваем,
Как позднодневные трамваи.
 

«Перрон уж тронулся…»

 
Перрон уж тронулся. Вагончик остается.
Певец занарядил свой флот.
Поверишь ли, плывет он, как поет,
Помимо и поверх всех нот и лоций.
 
 
Перрон обетованный. Ранний час.
Харон-Перуном огненным назначен.
А мне – один билет. One way. На все. Без сдачи.
А класс?.. В котором квасят – первый класс.
 

Не для Трои

 
Это не хвоя,
А так – листва.
Если не ноя,
Пустяк, блестяк.
Если не воя,
Как сделать так,
Чтобы не Троя?
 
 
Если не горе —
Беда. Вода —
Если не море.
Вот ерунда!
Взмолится, взмолит,
Чтоб не урон.
Чтоб не Илион.
 
 
Ты, коли зрячий,
Так не Гомер,
И не иначе.
Софий и Вер,
Надежд и Любовей
Хватит для тысячи Одиссей.
Но не для Трои.
 

Курилка

 
Поэт в России
Больше? Меньше?
Поет Россини,
Любит женщин.
(А если спросите
Про Верди,
Скажу такое —
Не поверите.)
Полет валькирий
Переменчив,
 
 
Но постоянен,
Непреложен
Один бурьян
Над вечным ложем.
 
 
Над ложной?
Истинной могилкой?
Да я бы тоже
«Жив курилка»
 
 
Твердил бы,
Если б помогало.
Вот жил да был,
Да мало, мало!
 

«Мила дуга…»

 
Мила дуга,
От края
Небес протянутая сквозь снега
К другому краю
Подобьем рая.
 
 
Мела, рога
Трамвайных дуг свергая,
Метель,
Готовя нам постель,
Родная.
 
 
Елабуга,
Она ведь вот какая.
Нейдет сюда народ.
Нейдет,
Я знаю.
 
 
Там, кажется, «Ока»
На Каме?
Тоска,
Нашла коса
На камень.
 
 
Там гуси, тесно: пух,
Перо, перины.
Там места не находит дух
Марины.
 

Санки

 
Эта жизнь – ожидания зал.
Да и есть ли в ней что-нибудь, кроме
Дороги, плевков, вокзала. А вокзал
Сам своих мертвецов хоронит.
 
 
У Харона фуражка, как маков цвет,
Он животик наел не одним тобою.
Проверено: ни мин, ни мыслей, ни чувств нет.
Минеты – есть. А любовь вся осталась в Трое.
 
 
Стройся по́ трое, строй свою Трою, рой свой приют,
Свой ковчег – деревянной одежкой себя побалуй.
Стикс примет твой челн, но плата за каждую из минут
Твоей дрянненькой жизни отнюдь не покажется малой.
 
 
Эта жизнь – ожиданье (инь-янь:
Инь – за нас, янь – за фрицев-гадов).
Тело – тлен, дело – дрянь.
Что ты, милый, расстраиваться не надо.
 
 
Мы тебе приготовили лучшую из одежд,
Этот пурпур – он даже царям не снился.
Ты же сам говорил: был ты юным невежд —
Ой (ой-ей-ей!)
И тебе этот путь от утра до поминок все длился, и длился,
                                                                                и длился…
 
 
Но конечен любой маршрут. Бесконечна тьма
За окошком вагонным. Вокзал растворится в дымке.
…А продуло тебя на санках. Помнишь, была зима?
Помнишь, катались – Оська, Алешка, Димка?
 

Не герой

 
…И вот оно – открытие! – От крыш
Воздушной тетивой, тугой и тугоплавкой,
В июльский воздух брошен – и паришь,
Мечтаешь, грезишь – ангел на полставки.
 
 
И ты уже готов по ангельскому праву
Порядок навести, законы учредить.
Ты смел, и прям, и оч. скор на расправу,
И счастье общее, конечно, впереди.
 
 
Так размечтаешься в плену у грез невинных!
Но грезы коротки (июльская гроза!),
А следом настает черед раздумий длинных,
И правды, колкой, как песок в глазах.
 
 
Ну, понатужься, ну, ответь, малыш,
Готов ли ты, такая, в общем-то, козявка,
Сразиться с веком-волкодавом, с веком-шавкой?
 
 
Конечно, нет. Я лишь готов, как мышь,
Все грызть, и грызть, и грызть постылую удавку.
Сидеть тихонько, впрочем. Ведь по лавкам —
То у меня – сам-семь. Прости меня. Простишь?
Я не герой. Я лишь носитель грыж.
 

Болтливость

 
А за окошком крепкий материал:
Меркаторова карта – контуры, название Россия.
Кому пожаловаться мне на линии косые
Домишек, дыма, ливня, матерясь,
На злую беспредельность бытия
И на предельность осознания? Мессия?
 
 
Невыполнима миссия сия.
Сияет нимб, под нимбом-то пустоты.
А счастье нам отмеривают жмоты.
Счастливых россиян – как марсиан.
 
 
На Марсе будут яблони цвести —
Мы пели песни, в ямбе заходились.
Куда все это деть, скажи на милость?
Нет чтоб еще разочек мне вмастить
Предельность, беспредельность, так – болтливость…
 

«Пожелай же ты мне…»

 
Пожелай же ты мне
Безучастности, легкой походки,
Свежей водки (огурчики
Веруют в вечный рассол),
И чтоб, только приеду я в рай,
Мне оставили шмотки.
Мне бы лучше в своем:
Так я буду хорош новосел.
 
 
Пожелай Млечный путь
Мне заесть milky way'ем,
Завяжи рюкзачок мой
Манером морского узла.
Ну, прощай – я спешу.
Я, надеюсь, поспею
На перрон,
На казанско-рязанско-за-райский вокзал.
 
 
И еще пожелай мне,
Чтобы плату Харон не накинул.
Две медяшки —
Должно бы хватить за глаза.
С глаз долой – две медяшки,
На сдачу – закуски и вина.
Новоселье. Спешу. Не нажимай тормоза.
 
 
Пожелай (je t'aime) мне…
 

«Нет в книжке моей самой главной страницы…»

 
Нет в книжке моей самой главной страницы.
Ну, выбрось в окошко. Увы! Брысь! Лети!
Чому же ты плачешь, княгиня-зегзица?
Чому ж мне не плакать, чому ж не платить.
 
 
Я потно проснусь в лоскутном одеяле
(Я плотно поужинал, выпил – и в сон).
А как мы рубились на темной Каяле,
Об этом ни слова. Мальчишка! Гарсон!
 
 
Добавь нам по двести. Вот это, брат, дело!
…Но в полночь никто не приходит на зов,
А ты унеси мое бренное тело
Туда, где в обратку не ходит засов.
 
 
Пусть замысел скверен и шуточки плоски
(Не выправить златом плацкарту на рай),
Одежд цвета мела и цвета известки
Для этой загвоздки у нас через край.
 
 
Сожги, как сжигаются дести и доски,
Но только собакам меня не бросай
 

Песок и суглинок

 
А нужно-то самую малость,
На радость мы младость займем.
Гляди-ка, немного осталось
Песочка в флаконце твоем.
 
 
Покуда, последней песчинкой,
Ньютона всемирного враг,
Я тщусь устоять на стремнине,
Пока не забили суглинком
Болтливый мой рот и в овраг
 
 
Не кинули бренное тело,
Я буду – хотя и несмело,
С оглядкой, а то наобум —
Вершить небессмертное дело:
Бумагу, пока не истлела,
Менять на березовый шум.
 
 
На звездной дороги извивы,
На кожу прохладную жен,
На ивы. На то и плакучие ивы,
Чтоб плакать над нами – такими наивными, —
Кто был предупрежден, но не вооружен.
 

До Балаклавы

 
Что же, начнем с мадеры? Мадера Крыма
Лучше исходной, а херес, куда как лучше
Он Ореанды, а будто бы олеандра.
И, если будет по жизни собачьей не песий случай,
Я угощу в июле под амбр лаванды.
 
 
Мы с сыновьями ходим до Балаклавы.
Сорок футов под бушпритом, а сколько еще под килем!
Там есть в море черная дырка – черный ход в Черном море
К русской подводной славе.
Двадцать миль от Фороса,
И, знаешь, на каждой миле
Краски такие, что держат крепче заставы,
 
 
Где погранцы прожорливы и ленивы,
Но не прозорливы.
Это, конечно, к счастью.
Ну а покамест море пасет свои гривы,
Мы с малышом моим все же опробуем снасти.
 
 
Он барабулю таскает, как потаскухи
Стаскивают клиентов доходных друг с друга.
Морем идем мы не аки, а лучше, чем посуху,
В этом моих сыновей заслуга.
 
 
Так что, как учит ИАБ[1]1
  Иосиф Александрович Бродский.


[Закрыть] нас, – закусим сливой.
Вся, что есть в море, рыба – она ведь наша.
А по-над морем чайки такие счастливые!
Хоть они, как известно, не сеют, не пашут.
 

Междометья

 
Смотри: еще так рано,
А он приходит пьяным.
Он не бывает трезвым,
И все глядит на звезды.
 
 
Что звезды? Луч далекий,
Летит он сквозь столетья.
А жизни, даты, сроки —
Всего лишь междометья.
 
 
Всего лишь междутемье —
Все эти сроки, даты.
Не задержись с расплатой
За прежних дней веселье,
Не задержись с похмельем,
Поддатый.
 
 
А жизнь нас учит, учит,
Уроки преподносит.
Споткнется взгляд о тучи:
Звезда упала. Осень.
 
 
Он спозаранку квасит.
Совсем не верит в бога.
Но звездная дорога
Любую жизнь украсит…
 

«А выбор очень прост…»

 
А выбор очень прост —
Червям или огню.
Погост? Красив погост.
По сколько раз на дню
 
 
Я приходил сюда
Прохладой насладиться.
А принесут лишь раз.
В довольно ранний час.
Вся подойдет родня,
Пусть знает и она,
О чем мне пели птицы…
 

Пепел Клааса

 
Здесь а́ще переходит в ваще́,
Здесь проблема мелких бриллиантов острее, чем жидких щей,
И нет пророка в Отечестве – что за морока!
И отчество забываешь, и пепел Клааса здесь
Отнюдь не стучит (хотя все стучат), и бес
Уже не в ребро – из ребра. И гораздо ранее срока.
 

Записки о Галльской войне

 
Аве, цезарь: это уходят во мрак корабли,
Там, где последний маяк охраняет Валгаллу
(Влага, Галлия, «Записки о Галльской войне»– узнаются ли?).
На краю земли,
Где последний моряк,
Как последний дурак, к штормам прибавляет по баллу.
 
 
Бал будет венский, счет – гамбургский. Габсбургов сербы не чтут,
Убивают их запросто, просто чтобы начать мировую войнушку.
Чтобы разрушить быт и уют.
Чтобы на каждую из двух с четвертью миллионов минут
Приходилось побольше метких выстрелов пушки.
 
 
Мы заплатим вам полный кровавый ясак
И пойдем все тем же путем, цезарю салютуя.
Моритури так моритури. А салютует тебе дурак.
Вот и еще один век над нами лютует, лютует, лютует…
 

«Вода в новгородских колодцах…»

 
Вода в новгородских колодцах должна
Была. Да уже рассчиталась.
А ты все бормочешь, бормочешь. Какого рожна?
Сошлись лоскуты и сшились в лоскутное одеяло.
 
 
Вот радость, вот счастье, и вот (подытожим) права.
Здесь римское право не лучше, чем право на лево.
А ежели гордо сидит на плечах голова,
Так это исправят, исправят технично и смело.
 
 
А ты лоскутки перепутай, ты всех обмани
И выберись мимо таблички, где выхода нету,
На третью от солнца, довольно большую планету.
Так это ж… Да, верно. Магнит. Очень сильный магнит.
 

«А на всякий пожарный…»

 
…А на всякий пожарный есть сявка-пожарник,
Он нажарит пожарских котлет.
И я буду ему за подсказ благодарен:
Смерти нет, но и жизни нет.
 
 
Мы с ним пламя сбиваем, сбиваем брандспойтом,
Пена застит нам горизонт.
Над оставшимся пеплом хоть пойте, хоть войте:
Пепелище и есть наш резон.
 
 
Подтверждение факта, что перед соединением с кислородом
Достигал осмысленных форм углерод.
Мы над глупостью этакой вместе с народом
Посмеемся – народ не соврет.
 
 
И не требуй возврата за негодный билет.
Самый Главный Кассир подытожит:
Ни на Марсе, ни на ближайшей к нему из планет
Жизни нет.
Но и смерти тоже.
 

«Что за привычка глотать расстоянья…»

 
Что за привычка глотать расстоянья помногу,
Бегством спасаться, пускаться в бега спозаранок,
Даже вопрос не задав, куда эта дорога…
А ведь дорога эта ведет к океану.
 
 
И в океане все тропы становятся рябью,
А из рябых ты и станешь всех лучше, всех краше.
Даже волна причитает по-бабьи. По-бабьи!
Эх, наше все – это пушки. Ну, все это наше.
 
 
А у тебя все богатство – мечи да орала.
Все, что есть мочи, мечи на столы богдыхана.
И в перековке, сродни лоскутным одеялам,
Дырки, заплатки – по моде у Тришки кафтаны.
 
 
Ты намотаешь на шарик свои расстоянья,
Выпьешь не все, но порядочно из океана.
Ну а теперь (извини, час, ты знаешь, не ранний)
В камеру нужно вернуться – заждалась охрана.
 

«И двадцать пять, и тридцать пять, и сорок…»

 
И двадцать пять, и тридцать пять, и сорок
Ушли туда, где нас давно уж ждут.
И хоть не все проговорили разговоры,
Хоть счастья нет – терпение и труд,
 
 
Покой и воля, истины, обманы —
Паек? – Вполне достаточный паек,
Чтоб продержаться в этом океане
Я смог.
 

«Все это происки беса…»

 
Все это происки беса. На приисках бога
Мы ни бельмеса не смыслим в руде, в аффинаже,
Но, как настанет пора подведенья итогов,
На забалансовый счет перечислим продажу.
 
 
Мерные слитки. Безмерная жажда – пожить бы!
Эта нажива – наживка, блесна золотая.
А на спот-рынке теперь волатильность такая:
Только богач был – и вот ты теперь пролетарий,
И пролетаешь фанеркою по-над Парижем.
 
 
Трубы пониже, дымы над домами – пожиже,
И вместо мелких бриллиантов – грошей мелочевка.
А в остальном – при своих: геморрои да грыжи,
Да по дорожкам топтанье походкой неловкой.
 
 
По выходным здесь заводят молитвы и мессы.
Прииск как прииск. Хозяин лишь больно суровый.
И не допросишься тут ни любви, ни моркови.
Все это происки беса, да, происки беса…