Текст книги "История Жиль Бласа из Сантильяны"

Вот в каком состоянии провела эта печальная жертва любви и долга ночь, предшествовавшую ее браку с коннетаблем. Сиффреди, убедившись на следующее утро, что она готова исполнить его желание, поторопился воспользоваться этим благоприятным настроением. Он в тот же день вызвал коннетабля в Бельмонте и тайно обвенчал его с дочерью в часовне замка. Что за день для Бианки! Мало того, что она отказалась от короны, потеряла возлюбленного и должна была отдаться ненавистному человеку, ей приходилось еще сдерживать свои чувства перед супругом, пылавшим к ней пламенной страстью и ревнивым от природы. Этот муж, осчастливленный тем, что она ему досталась, был беспрестанно у ее ног. Он даже не оставил ей печального утешения оплакивать втайне свои несчастья. Ночь наступила, и скорбь Бианки стала еще сильнее. Но что испытала она, когда служанки, покончив с раздеванием, оставили ее наедине с коннетаблем! Он почтительно осведомился о причине ее уныния. Этот вопрос смутил Бианку, и она притворилась, будто ей стало дурно. Муж сперва дался на обман, но ему недолго пришлось оставаться в заблуждении. Действительно, обеспокоенный ее состоянием, он принялся усиленно уговаривать ее, чтоб она легла в постель; но эти настойчивые просьбы, ложно ею истолкованные, вызвали в ее душе такие ужасные образы, что, не будучи в состоянии пересилить себя, она дала полную волю вздохам и слезам. Какое зрелище для человека, мнившего себя у предела своих желаний! Он уже не сомневался, что за унынием супруги скрывалась какая-то угроза его любви. Хотя это открытие ввергло его почти в такое же плачевное состояние, в каком находилась Бианка, однако же у него хватило сил не выдать своих подозрений. Он удвоил заботливость и продолжал настаивать, чтобы супруга улеглась, обещая предоставить ей полный покой и предлагая даже позвать служанок, если только их помощь могла, по ее мнению, несколько облегчить ей страдания. Успокоенная этим обещанием, Бианка отвечала, что только сон может избавить ее от слабости, которую она испытывает. Он притворился, что поверил. После этого они легли в постель и провели ночь, весьма отличную от той, которую любовь и Гименей посылают любовникам, очарованным друг другом.

В то время как Бианка предавалась своей скорби, коннетабль ломал себе голову над причиной, отравившей его брак. Ему, впрочем, было ясно, что у него есть соперник, но, пытаясь его обнаружить, он терялся в догадках. Одно только знал он наверняка: это то, что был несчастнейшим из смертных. В этих треволнениях провел коннетабль две трети ночи, когда до слуха его долетел глухой звук. К его удивлению, в комнате раздались чьи-то медленно волочащиеся шаги. Он счел это за ошибку, так как помнил, что сам запер дверь за служанками Бианки. Отдернув полог постели, он попытался собственными глазами выяснить причину обнаруженного им шума, но ночник, оставленный в камине, потух. Однако вскоре он услыхал слабый и томный голос, который несколько раз позвал Бианку. Тут ревнивые подозрения привели его в ярость. Считая, что поруганная честь обязывает его встать, чтоб предотвратить оскорбление или отомстить за него, он схватил шпагу и пошел в ту сторону, откуда, как ему казалось, раздавался голос. Он чувствует прикосновение клинка к чужому клинку. Он наступает – невидимый ретируется. Он его преследует, тот ускользает от преследований. Он ищет, насколько позволяет темнота, во всех углах комнаты, но тот, видимо, его избегает. Он никого не находит. Останавливается. Прислушивается и ничего не слышит. Что за наваждение? Коннетабль подходит к дверям, предположив, что незримый враг его чести исчез этим путем; но двери по-прежнему заперты на засов.

Не понимая ничего во всем этом деле, он принялся звать тех слуг, которые скорее всего могли его услыхать; раскрыв для этого дверь, он загородил собою проход и держался настороже из боязни упустить того, кого искал.

На его громкие крики сбежались несколько слуг со свечами. Взяв одну из них, он с обнаженной шпагой в руке произвел в комнате новые розыски. Но там никого не оказалось; не было даже ни малейшего признака того, что кто-либо, входил. Он не обнаружил ни потайной двери, ни какого-либо отверстия, через которое можно было проникнуть. Между тем он не мог закрывать глаза на это свидетельство своего позора. Мысли его странным образом путались. Спросить Бианку? Но она была слишком заинтересована в сокрытии истины, чтоб он мог ждать от нее каких-либо разъяснений. Он решил открыть свое сердце Леонтио. Слуг он отпустил, сказав, что ему послышался шум в комнате, но что это оказалось ошибкой. Он встретил тестя, который выходил из своей опочивальни, разбуженный переполохом. Передавая ему то, что произошло, коннетабль обнаружил сильное волнение и глубокую грусть.

Сиффреди изумился этому происшествию. Оно показалось ему невероятным, но все же возможным. Не желая, однако, поддерживать ревнивые подозрения зятя, он уверенно заявил ему, что голос, им якобы слышанный, а также и шпага, якобы скрестившаяся с его шпагой, были плодом воображения, отравленного ревностью; что совершенно невероятно, чтоб кто-либо смог войти в спальню дочери; что грусть, которую он заметил у своей супруги, была скорее всего вызвана каким-нибудь недомоганием; что незачем делать честь ответственной за изменчивые настроения; что такая перемена в жизни девушки, привыкшей к уединению и неожиданно отданной мужчине, которого она не успела ни узнать, ни полюбить, вероятно, и была причиной слез, вздохов и острой печали, вызвавших его недовольство; что любовь проникает в сердце девушек благородной крови только постепенно и под влиянием ухаживаний; что он советует ему успокоиться и удвоить ласки и старания, дабы внушить Бианке нежные чувства; и что, наконец, он просит его вернуться к ней, так как она, несомненно, сочтет его подозрения и беспокойство оскорбительными для своей добродетели.

Коннетабль ничего не ответил на доводы тестя, потому ли, что действительно поверил в возможность ошибки, вызванной его расстроенным душевным состоянием, или потому, что считал более целесообразным притвориться, чем убеждать старика в происшествии, столь лишенном вероятности. Он вернулся в покои супруги, улегся рядом с ней и попытался найти во сне некоторую передышку от своих страданий. Со своей стороны, Бианка, несчастная Бианка была встревожена не меньше его; она слышала то же, что ее муж, и не могла считать иллюзией происшествие, секрет и мотивы коего были ей известны. Ее удивляла попытка Энрико проникнуть в ее опочивальню, после того как он столь торжественно дал свое слово принцессе Констанце. Вместо того чтоб радоваться этому поступку и испытать хоть немного удовольствия, она сочла его за новое оскорбление, и сердце ее воспылало гневом.

В то время как дочь Сиффреди, будучи предубеждена против юного короля, причисляла его к вероломнейшим из людей, несчастный монарх, более чем когда-либо увлеченный Бианкой, жаждал поговорить с ней, чтоб успокоить ее относительно внешних улик, ложно его осуждавших. Для этой цели он бы и раньше приехал в Бельмонте, но ему помешали разные дела, которыми ему пришлось заняться, так что он смог ускользнуть от придворных не раньше ночи. Ему слишком хорошо были известны все окольные пути того места, где он воспитывался, а потому для него не представляло никакого труда проникнуть в замок Сиффреди; у него даже сохранился ключ от потайной калитки, ведшей в сад. Этим путем он и пробрался в свое прежнее помещение, а оттуда в спальню Бианки. Представьте себе его удивление, когда он застал там мужчину и почувствовал, что его клинок скрестился с другим. Он чуть было не воспылал гневом и не приказал тут же наказать дерзновенного, осмелившегося поднять на своего короля кощунственную руку; но уважение, которым он был обязан дочери Сиффреди, заставило его затаить обиду. Он удалился тем же путем, каким вошел, и, расстроенный больше прежнего, направился обратно в Палермо. Прибыв туда перед самым рассветом, король заперся в своих апартаментах. Волнение помешало ему заснуть, и он помышлял только о том, как бы вернуться в Бельмонте. Его собственная безопасность, его честь и в особенности его любовь не позволяли ему откладывать выяснение всех обстоятельств столь горестного для него происшествия.

Как только рассвело, король приказал собрать свою охоту и под предлогом этого развлечения углубился в Бельмонтский лес в сопровождении псарей и нескольких придворных. Чтоб скрыть свои намерения, он принял на некоторое время участие в охоте, но, увидев, что все с увлечением помчались за собаками, отделился от охотников и один направился по дороге в замок Леонтио. Так как он слишком хорошо знал лесные дороги, чтоб заблудиться, и к тому же, обуреваемый нетерпением, не щадил коня, то вскоре преодолел пространство, отделявшее его от возлюбленной. Он мысленно подыскивал подходящий предлог, чтобы келейно переговорить с дочерью Сиффреди, когда, пересекая тропинку, упиравшуюся в одну из калиток парка, увидал двух женщин, которые, сидя под деревом, беседовали между собой. Эта встреча взволновала его, так как он не сомневался, что они принадлежали к замку; но его волнение еще возросло, когда обе женщины, услыхав топот его коня, обернулись и он в одной из них признал свою любезную Бианку. Она ускользнула из замка в сопровождении преданной ей камеристки Низы, дабы, по крайней мере, оплакать на свободе свое несчастье.

Он бросился или, вернее, полетел к ногам возлюбленной и, узрев в ее очах все признаки глубочайшего горя, умилился до глубины души.

– Прекрасная Бианка, – сказал он, – перестаньте предаваться отчаянию. Правда, внешние улики обвиняют меня в ваших глазах, но когда вам станут известны мои намерения относительно вас, то вы признаете в том, что кажется вам теперь преступлением, доказательство моей правоты и чрезмерной привязанности.

Эти оправдания, которые, по мнению Энрико, должны были успокоить терзания Бианки, только усилили их. Она сделала попытку ответить, но рыдания заглушили ее голос. Король, удивившись ее унынию, сказал:

– Неужели, сударыня, я не в состоянии вас успокоить? В силу какого несчастья потерял я ваше доверие, – я, рискующий короной и даже жизнью, чтоб не разлучаться с вами?

Тогда Бианка, принудив себя к объяснению, отвечала ему:

– Государь, ваши обещания запоздали. Отныне ничто уже не в состоянии соединить мою судьбу с вашей.

– Ах, Бианка! – порывисто прервал ее Энрико. – Какие жестокие слова мне приходится выслушивать от вас! Кто может отнять вас у моей любви? Кто посмеет подвергнуть себя гневу короля, который скорее спалит всю Сицилию, нежели согласится отказаться от надежды на вас?

– Все ваше могущество, государь, – отвечала изнемогая дочь Сиффреди, – бессильно перед разделяющими нас препятствиями. Я – жена коннетабля.

– Жена коннетабля? – воскликнул король, отступая назад на несколько шагов.

Он был так потрясен, что не смог продолжать. Подавленный неожиданным ударом, он совершенно обессилел и опустился наземь подле находившегося за ним дерева. Бледный, дрожащий, расстроенный, он не отрывал от Бианки взоров, доказывавших ей, как глубоко потрясло его несчастье, о котором она ему объявила. Но и в ее глазах, устремленных на него, он мог прочесть чувства, мало чем отличавшиеся от его собственных. Молчание, в котором было нечто трагическое, царило между этими несчастными любовниками. Наконец, сделав над собой усилие и несколько оправившись от потрясения, король обрел дар речи и сказал Бианке со вздохом:

– Что вы наделали, сударыня? Вы погубили меня и себя благодаря своей доверчивости.

Упрек короля задел Бианку, которая считала, что сама обладает достаточно вескими основаниями жаловаться на него.

– Как, государь! – ответствовала она. – Вы еще отягчаете свою измену притворством? Прикажете ли вы не верить собственным глазам и ушам и, несмотря на их свидетельство, почитать вас безвинным? Нет, государь, мой разум не способен на это.

– А между тем, сударыня, – возразил король, – свидетели, которые кажутся вам столь достоверными, обманули вас. Именно они и ввели вас в заблуждение. Я не виновен, и я вам не изменял: это так же верно, как то, что вы супруга коннетабля.

– Как, государь! – воскликнула Бианка. – Не при мне ли вы обещали Констанце брак и верную любовь? не при мне ли заверили вельмож королевства в том, что исполните волю покойного монарха? и не при мне ли принцесса приняла поздравления от своих новых подданных в качестве королевы и супруги Энрико? Или кто-либо околдовал мои глаза? Сознайтесь лучше, изменник, сознайтесь, что соблазн престола перевесил в вашем сердце любовь Бианки, и, не унижаясь до притворных заверений в том, чего вы больше не чувствуете и, быть может, никогда не чувствовали, скажите прямо, что считаете корону Сицилии для себя более обеспеченной с Констанцей, чем с дочерью Леонтио. Вы правы, государь: я столь же мало достойна блестящего трона, сколь и сердца такого монарха, как вы. Я была слишком тщеславна, осмелившись посягать на то и на другое; но вы не должны были поддерживать меня в этом заблуждении. Я поведала вам свои страхи, когда боялась вас потерять, что мне казалось почти неизбежным. К чему вы меня успокоили? к чему рассеяли мои опасения? Я скорее обвинила бы судьбу, чем вас, и, потеряв мою руку, которую я никому никогда бы не отдала, вы, по крайней мере, сохранили бы мое сердце. Но теперь поздно оправдываться. Я супруга коннетабля, и, чтобы избавить меня от последствий разговора, предосудительного для моей чести, разрешите, ваше величество, чтоб я, при всем уважении, коим вам обязана, покинула того, чьи речи мне больше не дозволено слушать.

С этими словами она удалилась от Энрико со всей поспешностью, на какую была способна в тогдашнем своем состоянии.

– Остановитесь, сударыня, – воскликнул Энрико, – не доводите до отчаяния короля, готового скорее презреть трон, которым вы его попрекаете, чем удовлетворить пожелания своих новых подданных!

– Эта жертва теперь уже бесполезна, – возразила Бианка. – Надо было похитить меня у коннетабля раньше, чем проявлять столь великодушные порывы. Но теперь, когда я уже несвободна, мне безразлично, превратите ли вы Сицилию в пепел и кого наречете своей супругой. Если я проявила слабость, позволив сердцу увлечься, то, по крайней мере, у меня хватит твердости задушить его порывы и показать новому королю Сицилии, что супруга коннетабля уже не возлюбленная принца Энрико.

С этими словами она подошла к калитке парка и, поспешно войдя туда вместе с Низой, захлопнула ее за собой. Король, подавленный горем, остался один. Он не мог прийти в себя от удара, который Бианка нанесла ему известием о своем браке.

– О, несправедливая Бианка, – воскликнул он, – вы позабыли все, что мы обещали друг другу! Мы разлучены, несмотря на мои и ваши клятвы. Значит, надежда обладать вашими чарами была лишь сновидением. Ах, жестокосердная, сколь дорогой ценой расплачиваюсь я за то, что добился вашей любви!

Тут счастье соперника представилось воображению короля, истязуя его всеми пытками ревности; это чувство так завладело им на несколько мгновений, что он был готов принести в жертву своей мести и коннетабля и самого Сиффреди. Однако разум мало-помалу охладил силу этого порыва. Невозможность разуверить Бианку в том, что он ей изменил, приводила его в отчаяние. Тем не менее ему казалось, что он убедил бы ее, если б смог поговорить с ней наедине. Для этого надо было удалить коннетабля, и он решил арестовать его, как человека подозрительного при данных политических обстоятельствах. Он отдал об этом приказ начальнику гвардии, который отправился в Бельмонте и, задержав с наступлением ночи коннетабля, отвез его в палермскую крепость.

Это происшествие, как громом, поразило обитателей Бельмонте. Сиффреди тотчас же отправился к королю, чтоб поручиться ему за невинность зятя и указать на опасные последствия такого ареста. Король, предвидевший этот поступок министра и желавший до освобождения коннетабля хотя бы повидаться наедине с Бианкой, строго приказал не допускать к себе никого до следующего утра. Но, несмотря на запрещение, Леонтио сумел проникнуть в покои короля.

– Ваше величество, – сказал он, появившись перед ним, – если только почтительный и преданный слуга вправе жаловаться на своего господина, то я пришел жаловаться вам на вас же самих. Какое преступление совершил мой зять? Подумало ли ваше величество о вечном позоре, которым оно покрывает мой род, и о последствиях ареста, который может отвратить от службы лиц, занимающих самые высокие государственные посты?

– У меня есть верные сведения, – отвечал король, – что коннетабль состоит в преступных сношениях с наследником престола, доном Пьетро.

– В преступных сношениях? – прервал его с изумлением Леонтио. – Не верьте этому, государь; вас обманывают. В роду Сиффреди никогда не было предателей, и коннетаблю достаточно быть моим зятем, чтоб подобное подозрение не могло его коснуться. Он ни в чем не повинен; но тайные замыслы побудили вас арестовать его.

– Раз вы говорите со мною столь откровенно, то и я отвечу вам тем же, – сказал король. – Вы жалуетесь на арест коннетабля, а не мне ли жаловаться на ваше бессердечие? Это вы, жестокий Сиффреди, лишили меня покоя и своим услужливым попечением довели до того, что я завидую судьбе самого жалкого из смертных. Но не обольщайтесь тем, что я сочувствую вашим намерениям. Брак с Констанцей напрасно решен…

– Как, государь? – с трепетом прервал его Леонтио. – Вы способны не жениться на принцессе, после того как на глазах у всего народа подали ей эту надежду?

– Если я обману народные ожидания, то вините в этом себя – возразил король. – Зачем поставили вы меня в необходимость обещать то, чего я не мог исполнить? Кто заставил вас вписать имя Констанцы в акт, который я предназначал для вашей дочери? Вам были известны мои намерения. К чему было тиранить сердце Бианки, выдавая ее замуж за нелюбимого человека? И по какому праву располагаете вы моим сердцем, которое хотите отдать ненавистной мне принцессе? Разве вы забыли, что она дочь жестокой Матильды, которая, поправ права крови и человечности, сгубила моего отца в тяготах жестокой темницы? И чтоб я на ней женился? Нет, Сиффреди, бросьте навсегда эту надежду; прежде чем зажжется свадебный факел этого ужасного брака, вы увидите всю Сицилию в пламени и все ее нивы залитыми кровью.

– Не ослышался ли я! – воскликнул Леонтио. – Ах, государь, в какое будущее заставляете вы меня заглянуть! Какие страшные угрозы! Но я напрасно тревожусь, – продолжал министр, меняя тон, – вы слишком любите своих подданных, чтоб уготовить им такую печальную судьбу. Вы не допустите, чтоб любовь вас поработила, и не омрачите своих добродетелей, поддавшись слабостям простых смертных. Если я отдал свою дочь коннетаблю, то только для того, государь, чтоб приобрести для вашего величества храброго слугу, который своей рукой и армией, находящейся в его распоряжении, поддержит ваши интересы против принца дона Пьетро. Я полагал, что, привязав его к своей семье столь прочными узами…

– Увы! – вскричал король. – Вот эти-то узы, эти зловещие узы и погубили меня. Жестокий друг, зачем вы нанесли мне столь чувствительный удар? Разве я поручал вам охранять мои интересы в ущерб моему сердцу? Почему не позволили вы мне самому защитить свои права? Или я недостаточно храбр, чтоб усмирить тех своих подданных, которые вздумали бы мне воспротивиться? Я сумел бы наказать и коннетабля, если б он ослушался. Конечно, короли не тираны и счастье подданных – это их первый долг; но должны ли они быть рабами своего народа? Теряют ли они право, предоставленное природой всем людям, располагать своими склонностями только оттого, что небо поручило им управлять людьми… Но если они не могут пользоваться им, как обыкновенные смертные, то возьмите обратно, Сиффреди, эту верховную власть, которую вы хотели мне обеспечить в ущерб моему покою.

– Вам известно, государь, – возразил министр, – что согласно воле покойного короля брак с принцессой является условием наследования престола.

– А по какому праву сделал он такое распоряжение? – отвечал Энрико. – Разве король Карло, его брат, которому он наследовал, завещал ему этот недостойный закон? И как могли вы проявить такую слабость, чтоб одобрить столь несправедливое условие? Для великого канцлера вы плохо знакомы с нашими обычаями. Словом, обещание жениться на Констанце было вынужденным. Я не собираюсь его сдержать, и если дон Пьетро, основываясь на моем отказе, хочет вступить на престол, не втягивая народы в кровопролитную бойню, то пусть предоставит шпаге решить, кто из нас более достоин править.

Леонтио не посмел дольше настаивать и, опустившись на колени, удовольствовался просьбой об освобождении зятя, на что получил согласие.

– Ступайте, – сказал ему король, – возвращайтесь в Бельмонте. Коннетабль вскоре последует за вами.

Министр вышел и вернулся в замок, уверенный в том, что зять не замедлит приехать вслед за ним. Но он ошибался. Энрико хотел ночью повидаться с Бианкой и с этой целью отложил освобождение ее супруга до следующего утра.

Тем временем коннетабля терзали жестокие мысли. Арест открыл ему глаза на истинную причину его злоключений. Он весь отдался ревности и, отрекшись от преданности, которой до сих пор славился, стал дышать одной только местью. Он догадался, что король не замедлит этой ночью навестить Бианку, и, чтобы застать их вместе, попросил коменданта палермской крепости выпустить его из заключения, обещав вернуться наутро до рассвета. Комендант, будучи ему всецело предан, легко согласился на это, зная к тому же, что Сиффреди выхлопотал коннетаблю освобождение. Он даже приказал дать ему лошадь для поездки в Бельмонте. Прибыв туда, коннетабль привязал коня к дереву, вошел в парк через маленькую калитку, от которой у него был ключ, и благополучно проник в замок, никого не повстречавши. Он пробрался в покои супруги и спрятался в прихожей за подвернувшейся ему ширмой. Собираясь наблюдать оттуда за всем, что произойдет, он решил внезапно появиться в опочивальне Бианки при первом же шуме, который там раздастся. Он увидал, как Низа, оставив свою госпожу, прошла в боковушку, в которой спала.

Бианка, сразу догадавшаяся о мотивах ареста супруга, предвидела, что он не вернется этой ночью в Бельмонте, хотя отец и сообщил ей об обещании короля послать ему вдогонку коннетабля. Она не сомневалась, что Энрико захочет воспользоваться благоприятными обстоятельствами, чтоб поговорить с ней на свободе. Имея это в виду, она поджидала короля, чтоб упрекнуть его в поступке, грозившем ей роковыми последствиями. Действительно, спустя некоторое время после ухода Низы заслонка отодвинулась, и король бросился к ногам Бианки.

– Сударыня, – воскликнул он, – не осуждайте меня не выслушав. Я действительно приказал арестовать коннетабля: но подумайте о том, что ведь это был единственный оставшийся мне способ оправдаться перед вами. Вините же в этой уловке только самое себя. Почему отказались вы сегодня утром внять моим словам? Увы, завтра ваш супруг будет на свободе, и я не смогу уже с вами говорить! Выслушайте же меня в последний раз. Если разлука с вами делает меня навеки несчастным, то оставьте мне, по крайней мере, утешение сказать вам, что не в наказание за измену стряслось надо мной это несчастье. Правда, я подтвердил Констанце свое согласие на брак, но лишь потому, что не мог поступить иначе при обстоятельствах, созданных вашим отцом. Необходимо было и в ваших и в моих интересах обмануть принцессу, дабы обеспечить вам корону и брак с вашим возлюбленным. Я надеялся этого достигнуть и уже принял меры, чтоб нарушить свое обещание; но вы расстроили мой замысел и, легкомысленно отдав свою руку другому, уготовили вечные муки двум сердцам, которых совершенная любовь могла сделать счастливыми.

Он закончил свою речь со столь явными признаками искреннего отчаяния, что Бианка была тронута. Она уже больше не сомневалась в его невинности. Сперва это обрадовало ее, но затем сознание ее несчастья стало еще острее.

– Ах, государь, – сказала она королю, – после того как судьба так распорядилась нами, вы причиняете мне новую муку, доказав чистоту своих намерений. О несчастная, что я натворила! Обида увлекла меня: я сочла себя покинутой и в досаде приняла предложение коннетабля, которое передал мне отец. Вина за этот грех и за наши несчастья падает на меня. Увы, негодуя на вашу измену, я, по своей доверчивости, сама разорвала узы, которые клялась вечно уважать. Отомстите же и вы, государь: возненавидьте неблагодарную Бианку… забудьте…

– Ах, сударыня, разве я в силах сделать это? – прервал ее Энрико. – Как вырвать из сердца страсть, которую даже ваша несправедливость не смогла погасить?

– Тем не менее, государь, вам придется себя пересилить, – сказала со вздохом дочь Сиффреди.

– А способны ли вы сами на это? – возразил король.

– Не знаю, удастся ли мне, – продолжала она, – но, во всяком случае, я сделаю все, чтоб этого добиться.

– О жестокая! – воскликнул король. – Вы быстро забудете Энрико, раз вы способны питать такие намерения.

– А как же вы думаете? – сказала Бианка твердым голосом. – Неужели вы полагаете, что я и дальше позволю вам выказывать мне знаки привязанности! Нет, государь, оставьте эту надежду. Если я и не рождена для того, чтоб стать королевой, то, во всяком случае, небо создало меня и не такой, чтоб внимать недозволенной любви. Супруг мой так же, как и вы, государь, принадлежит к благородному Анжуйскому дому; и если б даже то, чем я ему обязана, не служило непреодолимой преградой для ваших ухаживаний, то честь моя все равно бы их не допустила. Умоляю вас удалиться: мы не должны больше видеться.

– Какая жестокость! – воскликнул король. – Ах, Бианка, возможно ли, чтоб вы обращались со мной с такою суровостью? Неужели не довольно тех мук, что я испытываю, видя вас в объятиях коннетабля, и нужно отнять у меня еще последнее утешение: возможность вас лицезреть?

– Вам лучше удалиться, – отвечала дочь Сиффреди, роняя слезы. – Тягостно глядеть на предмет, прежде нежно любимый, когда потеряна надежда им обладать. Прощайте, государь, забудьте меня: вы должны пересилить себя ради своей чести и моего доброго имени. Я прошу вас об этом также ради моего спокойствия; хотя сердечные волнения не в силах поколебать моей добродетели, однако воспоминание о вашей любви заставляет меня выдерживать лютую борьбу, стоящую мне слишком больших усилий.

Она произнесла эти слова с таким пылким жестом, что нечаянно опрокинула подсвечник, стоявший на столе позади нее. Свеча при падении потухла. Бианка подняла ее и, отперев дверь в прихожую, пошла за огнем в боковушку Низы, которая еще не спала. Затем она возвратилась с зажженной свечой.

Энрико поджидал ее и, как только она появилась, принялся снова настаивать на том, чтоб она не отвергала его любви. Услыхав голос короля, коннетабль со шпагой в руке внезапно вошел в комнату, почти одновременно со своей супругой, и, наступая на Энрико с бешенством, разжигаемым обидой, крикнул противнику:

– Довольно, тиран! Не думай, что я настолько труслив, чтоб стерпеть оскорбление, которое ты наносишь моей чести!

– Ах предатель! – отвечал ему король, приготовившись к защите. – Не воображай, что сможешь безнаказанно выполнить свое намерение!

После этих слов между ними завязался бой, слишком рьяный, чтоб продолжаться долго. Коннетабль не берег себя: он опасался, как бы Сиффреди и слуги не прибежали слишком скоро на крики Бианки и не воспротивились его мести. Ярость помутила его рассудок. Он так неудачно наступал, что сам наткнулся на шпагу противника, которая вошла ему в тело по рукоять. Коннетабль упал, и король отступил.

Огорченная печальной участью супруга, Бианка преодолела свою сердечную неприязнь и опустилась наземь, чтоб оказать ему помощь. Но несчастный муж был слишком предубежден против нее, чтоб смягчиться от этих доказательств скорби и сострадания. Даже смерть, приближение коей он чувствовал, не заглушила его ревности. В свои последние минуты он думал только о счастье соперника, и эта мысль казалась ему столь ужасной, что, собрав оставшиеся силы, он поднял шпагу, которую все еще держал в руке, и погрузил ее в грудь Бианки.

– Умри! – сказал он, пронзая ее. – Умри, коварная супруга, раз даже узы Гименея не помешали тебе нарушить верность, в которой ты поклялась мне перед алтарем! А ты, Энрико, – продолжал он, – не радуйся своей участи! Ты не воспользуешься моим несчастьем, и я умираю довольный.

При этих словах он испустил дух, и хотя тень смерти уже прикрыла ему лицо, однако было в нем нечто гордое и страшное. Лик Бианки являл совсем другое зрелище. Нанесенная ей рана была смертельна. Бианка упала на тело умирающего супруга, и кровь невинной жертвы смешалась с кровью убийцы, который так внезапно выполнил свое бесчеловечное намерение, что король не успел его остановить.

Увидав падающую Бианку, несчастный Энрико испустил крик и, пораженный более ее самой ударом, уносившим ее из жизни, принялся оказывать ей такую же помощь, какую она пыталась перед тем оказать мужу и за которую была так дурно вознаграждена. Но она произнесла ему умирающим голосом:

– Ваши старания тщетны, государь. Я – жертва неумолимого рока. Да смирит эта жертва его гнев и обеспечит вам счастливое царствование.

В то время как она договаривала эти слова, в комнату вбежал Леонтио, привлеченный ее криками, и остановился как вкопанный при виде представившегося ему зрелища. Но Бианка продолжала, не замечая его:

– Прощайте, государь, храните свято память обо мне; моя любовь и мои несчастья обязывают вас к этому. Не гневайтесь на моего отца. Пощадите его жизнь и, снизойдя к его горю, отдайте должное его усердию. Но прежде всего поведайте ему о моей невинности; об этом я вас особенно прошу. Прощайте, мой милый Энрико! Я умираю… примите мой последний вздох…

После этих слов ее не стало. Король хранил некоторое время мрачное молчание. Затем он обратился к смертельно подавленному Сиффреди:

– Взгляните на дело ваших рук, Леонтио; вы видите в этом трагическом происшествии плод вашего усердия и вашего услужливого попечения о моих интересах.

Старик был до того потрясен горем, что не ответил ему.

Но стоит ли мне описывать чувства, которые нельзя передать никакими словами? Достаточно будет сказать, что, как только скорбь позволила и тому и другому выражать свои ощущения, они излили их в самых трогательных жалобах.

Король сохранил на всю жизнь нежное воспоминание о своей возлюбленной. Он не смог решиться на брак с Констанцей. Наследник, дон Пьетро, вступил в союз с этой принцессой, и оба они приложили все усилия, чтоб осуществить предсмертные распоряжения Рожера, но принуждены были уступить Энрико, справившемуся со своими врагами.