Текст книги "Хождение по Млечному пути"

Пиренейский перевал

…Если бы можно было спросить благочестивого католика средневековой Европы, у кого он попросит благословения, отправляясь в паломничество, то он ответит, не задумываясь, – у Святого Иакова. Если задать тот же вопрос современному пилигриму, ответ будет тем же. Во все времена к помощи Сантьяго прибегали и прибегают путешественники, отправляющиеся в особый путь, удаленный от оживленных магистралей, фешенебельных курортов и проторенных экскурсионных маршрутов, – путь сердца, путь обретения себя, путь ученичества… И пусть эти слова звучат наивно и пафосно в наш прагматичный век, не приемлющий чудес, однако такие дороги существуют и поныне. Их география охватывает не только города, страны, континенты, но и внутренние миры людей, бесконечно глубокие и до конца никогда неизведанные. Так уж получилось, что слово «пилигрим», которым раньше называли паломника, идущего Путем Сантьяго, постепенно превратилось в синоним искателя, странника…

Кем же был Святой Иаков? И как появился Путь, названный его именем?

Иаков – один из двенадцати апостолов Христа, в числе первых призванный Им к служению. Вот как это произошло: «И пройдя … немного, Он увидел Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его, так же в лодке починивающих сети, и тотчас призвал их. И они, оставив отца своего Зеведея в лодке с работниками, последовали за Ним».2929
  Евангелие от Марка [1. 19—20].


[Закрыть] Так галилейский рыбак стал проповедником. По матери своей, Саломее, приходящейся сестрой Богородице, сын Зеведеев был двоюродным братом Иисуса Христа. Вместе с Петром и Иоанном, Иаков стал одним из наиболее приближенных учеников Спасителя. Он был неоднократным свидетелем творимых Им чудес, видел воочию воскрешение из мертвых дочери Иаира, в числе избранных наблюдал Преображение Господне на горе Фавор и беседу Его с Илией и Моисеем. Иаков был рядом с Учителем той ночью, когда стража схватила Его в Гефсиманском саду, и в те минуты, когда Христос молился в преддверии страшных мучений, принятых Им во благо спасения человечества.

Учитель предсказал своему ученику Иакову мученическую смерть за Веру, предрекая «испить до дна чашу страданий». Но это не остановило преданного последователя. Вместе с другими апостолами он отправился проповедовать Слово Божие. Иаков распространял Евангелие в римской провинции Испания. Спустя несколько лет, в 44 г. н. э. сбылось страшное пророчество: по возвращении в Иерусалим, апостол Иаков был схвачен царем Агриппой и обезглавлен. Он стал первым апостолом, принявшим мученическую смерть во имя Веры.

После казни ученики и последователи Иакова тайно погрузили тело апостола в мраморный саркофаг, положили его в лодку, и отправили морем на Пиренейский полуостров, чтобы похоронить там, где проповедовал мученик. Чудесным образом, миновав все шторма и бури, лодка с телом Иакова пристала к испанскому берегу, но в самом конце перевернулась и вместе с саркофагом погрузилась на дно. После подъема из пучины и лодка, и гроб оказались густо облеплены ракушками морских гребешков – виейрами. С тех пор виейра является главным символом Пути Святого Иакова. Нашедшие нетленные останки апостола испанские христиане захоронили их в местечке под названием Ириа Флавия (современный Эль-Падрон) и забыли на несколько столетий. Долгие годы судьба мощей была окутана тайной.

Спустя века монах-отшельник по имени Пелайо однажды ночью услышал хор ангелов и увидел яркую звезду, воссиявшую над неприметным холмом. Из-под земли же поднималось волшебное свечение. Именно здесь впоследствии и обнаружился саркофаг с останками Святого Иакова. Над ними возвели церковь, вокруг которой начал расти город, названный Компостела (Campus Stella, дословно – «Поле Звезды»).

В те времена христианство переживало не лучшие времена. Пиренейский полуостров был почти целиком захвачен маврами. И лишь северные земли – Астурия, Галисия и Леон – оставались непокоренными. Обретение мощей Святого Иакова по силе духовного воздействия на христиан, испытывающих исламское засилье, сопоставимо разве что с Благой Вестью о Воскресении самого Спасителя. С тех пор началась череда чудес, обраставшая постепенно ореолом легенд, толкований и противоречивых подробностей. Но достоверно лишь одно – то, во что ты веришь… Со временем маленькая церковь превратилась в величественный Собор Сантьяго-де-Компостела, являющийся конечной географической точкой Пути. Но еще раньше к месту обретения мощей стали стекаться паломники, чтобы поклониться священным останкам Иакова. Путь себе они прокладывали по звездам, отсюда другое название – Звездный Путь Сантьяго. Он в точности повторяет небесную линию Млечного Пути.

Идти приходилось буквально на ощупь, блуждая между гор и лесов, испытывая нужду и подвергаясь всякого рода опасностям, начиная от зубов и когтей диких зверей, заканчивая нападениями разбойников, свирепствовавших на безлюдных дорогах. Поэтому еще один символ Пути – посох – был призван защитить пилигрима от всевозможных напастей и облегчить преодоление горных круч. Другие атрибуты Камино – шляпа, защищающая от палящего зноя, походный плащ, одновременно служащий одеялом, и высушенная тыква для воды. Больше у паломников ничего не было…

Я разглядываю первоклассную экипировку современных пилигримов: эргономичные рюкзаки, удобные кроссовки и ботинки для трекинга, костюмы-трансформеры, альпенштоки и хитрые системы утоления жажды на ходу, и понимаю, что физические тяготы нынешних паломников не сравнить с испытаниями их средневековых предшественников. Но постепенно мой оптимизм иссякает. Организм рафинированного жителя мегаполиса, лишенный в обычной жизни подобных тренировок, испытывает колоссальные перегрузки. А дорога, между тем, идет все вверх и вверх, лишь прибавляя крутизны. Туда же устремляется и солнце, превращаясь на ходу из желтого одуванчика в безжалостно палящее светило.

Сразу три мои оплошности вскрываются в процессе движения в первый же день. Первая – совершенно неподходящий рюкзак. Я наивно полагала, что чем меньше по габаритам заплечный багаж, тем легче будет его нести. Ничего подобного! Набитый до кирпичного состояния мешок, больно упирается прямо в лопатки, плечи растерлись в первый же час, так как каждые десять минут я пытаюсь вскинуть рюкзак и поудобнее расположить его на себе. К полудню я ощущаю себя каторжником-бурлаком, волочащим за собой маленькую баржу, или египетским рабом – передовиком производства на строительстве пирамид. Чтобы попить воды, нужно сначала снять это чудовище с натруженных плеч, затем опустить дрожащими руками на землю, выковырнуть из тесного кармана пластиковую бутылку, и только тогда испить несколько глотков. Но мысль о том, что его надо возвращать обратно на спину кажется в этот момент невыносимой! Что делать? Только выводы на будущее.

Второй прокол – отсутствие посоха. Я скептически наблюдала за избалованными европейцами, идущими даже по ровному асфальту со смешными металлическими тростями, напоминающими лыжные палки. Вот чудики! – думала я. Но когда наступило время подъема в гору, я сильно изменила свое мнение относительно их чудачества. На самом деле чудиком оказалась я! Лишняя точка опоры была бы отнюдь не лишней. В конце концов, заприметив первый же перелесок недалеко от дороги, я ответвляюсь туда и отыскиваю себе суковатую палку. Не бог весть какую, но все же лучше, чем совсем никакой! Я проверяю ее на прочность, наваливаясь всем телом, включая рюкзак, ставший с недавних пор неотъемлемой частью спины, и, удовлетворенная результатом, иду дальше уже с настоящим посохом. Некоторые из проходящих мимо пилигримов одобрительно щелкают языками и показывают жестами, что, мол, молодец! – блюдешь традиции по полной программе. Я лишь измученно улыбаюсь в ответ.

Третья моя оплошность – русское «авось»: ну зачем я не послушалась Агнету и не перебинтовала стопы эластичным бинтом? Во время преодоления крутых подъемов и спусков суставы ног должны быть прочно зафиксированы либо специальными высокими ботинками для трекинга, либо (за неимением оных) любыми подручными средствами. И ведь бинт-то у меня есть, лежит себе в аптечке в спрессованном чреве рюкзака, только как его оттуда достать? Страшно подумать! Вот так, в осмыслении собственных ошибок, под жгущим немилосердно солнцем продолжаю я свой нелегкий путь…

Буклет, выданный в офисе, гласит: маршрут первого дня Сен-Жан-Пье-де-Пор – Ронсесвальес составляет 27 км, перепад высот – 1,5 км. Высшая точка этапа – перевал Lepoeder. Иду дальше…

Сегодня, ранним утром, когда пилигримы стройными рядами, чуть ли не марширующими колоннами, сквозь Испанские Ворота покидали Сен-Жан-Пье-де-Пор, мне казалось, вот оно начало приключения! Вот теперь я только и буду делать, что любоваться первозданной природой, вдыхать целебный воздух, тренировать обленившееся за зиму тело и предаваться возвышенным мечтам! Но в эту самую минуту мне хочется только одного: скинуть ненавистный рюкзак, рухнуть на землю и лежать, закрыв глаза, вечность. «Элена, надо идти!», – слышу я хриплый голос Эррандо. И я иду…

Узкая горная тропа, усеянная камнями, под жгучими отвесными лучами – самое подходящее место для философских рассуждений. Как не вспомнить на ней про первых пилигримов X века – тех, что отправились в Путь в чистосердечном стремлении избавиться от грехов и достойно предстать перед Страшным Судом. То была эпоха эсхатологических настроений: в воздухе витали идеи о Конце Света, приуроченном к окончанию грядущего тысячелетия. Знакомая ситуация, не правда ли? Конец Света тогда, к счастью, не наступил, но мир потрясли новые кровопролитные войны, неурожаи, эпидемии и катаклизмы. В последние годы человечество так же активно говорит и спорит о Конце Света, перетасовывая даты и выдвигая массу научных и не очень гипотез.3030
  в тот момент, когда пишутся эти строки, до очередного Конца Света – 21.12.12 – остается 24 дня.


[Закрыть] Природа и социум подливают масла в огонь: то новый виток мирового кризиса, то очередное леденящее кровь преступление, то трагический разгул стихии… Быть может, каждому человеку изначально назначен свой личный апокалипсис? И страх его пережить (а точнее – не пережить) и толкает его на путь самопознания и развития? Хорошо бы, если так, ведь проще навести порядок в своем собственном «сарае», нежели вступать в партию по борьбе с грязными сараями планеты и увязнуть в бесконечной и бесплодной битве за… или против…

Резкий и мощный шквал ветра вмиг выдувает из головы сложные умозаключения. За раздумьями я и не заметила, как дошла до заветного перевала, миновав первый рубеж – неприметную границу между Францией и Испанией. Здесь царство ветра и свободы. Пиренейские горы во всем своем необъятном величии предстают перед затихшими изможденными человечками, застывшими в изумлении над пропастью. Туманная вуаль утра сменилась ясными солнечными красками дня. Лесистые склоны – все в пятнах света, будто шкура благородного оленя. Бескрайние луга с пугливыми стадами облачно-воздушных черномордых овец, тонкий звон их бубенцов. Ледяные ручьи с тающих вершин скрываются в темных зарослях плюща. Стремительные табуны тонконогих лошадей, парящие высоко в небе орлы и петляющая вдали белая дорога…

Рюкзаки, палки, фляжки – все летит в общую кучу. Щелкают затворы фотоаппаратов, жужжат моторы камер. Мужчины снимают пропотевшие майки, играя бицепсами и сверкая содранными локтями. Женщины лезут в рюкзаки – кто за косметичкой, кто за аптечкой. Запруда из живых людей охает, ахает, шепчет, вздыхает, лепечет на разных языках. Слышится тихий смех, приглушенный стон: кто-то снимает обувь с растертых ног. Большая и самая трудная часть сегодняшнего перехода – позади. Теперь дорога пойдет вниз, к Ронсевальскому ущелью. А сейчас надо встать и идти…

Спускаться вниз ничуть не легче, чем подниматься в гору. Быстро темнеет. Вечерний сумрак сгущается на глазах, сливаясь с мрачной тенью леса. Зловещие призраки прошлого прячутся за стволами вековых дубов, тают в сырых расселинах, неприкаянно блуждают по острым скалам. Кажется, физической усталости нет предела… Проходят бесконечно долгие часы, прежде чем в окружающих приметах я узнаю признаки близкого селения: крестьянка с хворостиной, бредущая вслед за коровой, люди без рюкзаков, собака в ошейнике. Ноздри улавливают щекочущий запах дыма, а значит близкого ночлега. Последний рывок, влажный лесной тоннель со скользкими корнями, полуразрушенный каменный мост, и передо мной будто из-под земли вырастают стены древнего монастыря. Здесь, начиная с XII века, обретают приют паломники, осеняемые защитой «Нашей Сеньоры Ронсевальской», на французский манер – «Нотр-Дам де Ронсесвальес». Церковь ее имени недалеко от альберга. Прохожу внутрь в надежде, что для меня осталось местечко: явилась я одной из самых последних. О, счастье, да!

На лестнице встречаю свежую жизнерадостную Агнету, которая уже несколько часов как здесь – успела принять душ, вздремнуть и даже пройтись по улицам деревни. Она сочувственно глядит на мои ноги, потом приносит чудо-мазь, способную по ее заверениям к утру превратить меня в резвую горную козочку. Я делаю вид, что верю, но получается с трудом. Улиткой добредаю до своей кровати, скидываю с плеч каменную глыбу, выпрастываю из кроссовок измочаленные ноги, придирчиво их осматриваю. Левая нога: три мозоля на пяти пальцах, пятка стерта до крови. Правая: сизый вспухший до неприличия голеностопный сустав и мизинец, превратившийся в сплошной волдырь. Иду в душ и долго стою под теплой струей воды. Плечи пощипывает от мыла, на них две свежие ссадины от лямок рюкзака. Правая ладонь, ободранная корявым посохом, саднит. Только сейчас вспоминаю, что с утра кроме одного банана ничего не ела. Желудок тут же отзывается на воспоминание о еде нежным, но настойчивым мурлыканьем. Я быстро вытираюсь, переодеваюсь, мажу ноги мазью Агнеты и вместе с другими голодными пилигримами иду в трапезную, где нас ждет простой, но сытный ужин. Сытный и чрезвычайно короткий – через полчаса я уже в кровати. Лежу, глядя в потолок, на старые дубовые балки, которые, наверное, помнят тысячи уставших паломников, блаженно растянувшихся под ними, благодарящих небеса за хлеб и кров.

…Удивительное состояние. Ни следа от недавней боли, ни тени мысли в голове, «ни слов, ни музыки, ни сил»… Кажется, душа моя на время покинула свою телесную оболочку, предоставив ей право самой справляться с непривычными физическими ощущениями. Предельная усталость поглотила все лишнее, ненужное. Померкли некогда важные проблемы и суетливые заботы, никчемные переживания и мелкие обиды. Обнулилась оперативная память, безжалостно вытряхнув в корзину цифры, номера телефонов, строчки документов и списки неотложных дел. Отпустили обязательства, умолкли угрызения совести, рассеялись сомнения и исчезли тревоги. Стало все равно, кто ты, откуда, как тебя зовут… И даже цель, следуя которой, пустилась я в этот отчаянный поход, в эту безрассудную авантюру, ускользает от понимания. А, может быть, ее никогда и не было, этой цели?.. Может быть, и не было… Никогда… Может быть…

Песнь о Роланде

Просыпаюсь я от мелкой вагонной тряски, кто-то крепко сжимает мое плечо. Открываю глаза и вижу Агнету. Ее взгляд встревожен, губы беззвучно шевелятся: она что-то говорит, но я ничего не слышу. Мне требуется минутное усилие, чтобы сообразить, что в ушах у меня беруши. Когда я их, наконец, вытаскиваю, то слух вновь возвращается ко мне – слава Богу, я не оглохла!

– Элена, пора вставать! Уже все ушли. Мы – последние! – в голосе слышится крайняя озабоченность человека, привыкшего жить по расписанию.

– Который час?

– Половина восьмого! – Агнета произносит это так, как будто на дворе уже, по меньшей мере, полдень. – Давай, поднимайся, я иду варить кофе.

– Встаю, – отзываюсь я, окончательно осваиваясь в реальности.

В комнате, в которой вчера устроились на ночлег три десятка человек, действительно почти никого не осталось. У дверей толпятся последние пилигримы, отбывающие в путь. Я медленно свешиваю ноги с кровати и осторожно наступаю на них, приготовившись к острой боли, однако ничего подобного не чувствую. Вот так мазь! Делаю шаг, второй, встаю на носочки, аккуратно приседаю – ничего. Ноги мои вполне послушны и даже почти здоровы, полноценно отдохнув и подлечившись после вчерашнего марш-броска. Спина и плечи побаливают, но тоже терпимо. А главное, на душе вдруг вспыхивает праздник! Только сейчас до меня доходит, что я осилила 27 километров и перевал через Пиренеи. И пусть это только первый день пути, зато самый сложный, и я его прошла! Гордость и ликование переполняют меня, отражаясь в победоносной улыбке. Вскоре горной козочкой, как и обещала вчера подруга, я вприпрыжку скачу в душ, а потом на кухню, где меня уже ждут, чинно усевшись на лавках, Агнета и ее дети. На столе дымятся четыре чашки кофе, между ними – тарелка с хлебом, дощечка с сыром и блюдечко абрикосового варенья.

– Агнета, спасибо тебе за все! Ты так заботлива ко мне, словно я одна из твоих детей! – говорю я, глядя прямо в ее северные льдистые глаза (на самом деле мы с ней ровесницы).

– Да ничего особенного, – улыбается она, но видно, что ей приятно это слышать.

– О нас она так не заботится, – ворчит двадцатилетний верзила Ежи, на голову выше матери и на полторы – сестры. – Вон вчера не дала даже поспать в сиесту. И сегодня чуть свет разбудила.

– Ну и где бы мы были после этой твоей сиесты? – огрызается сестра. – Тебя же потом пушкой не разбудишь!

– А ты пробовала?

– Ну, хватит, – вмешивается мать, – все мы сегодня хорошо отдохнули и выспались, можем идти дальше. Элена, ты как?

– Я готова!

Мы моем чашки, берем у входа свои посохи и выходим в новый день.

Только сейчас, освободившись от изнуряющей усталости и боли, в свете дня, мне удается, как следует рассмотреть могучие стены монастыря августинцев, соборную церковь Святой Марии, а заодно и припомнить историю, придавшую сказочно-героический ореол здешним местам. Я имею в виду легендарную битву в Ронсевальском ущелье, увековеченную в «Песне о Роланде». Эта красивая средневековая поэма на старофранцузском языке – пример того, как из заурядного и не очень-то героического по своей сути события можно сделать высокий гимн доблести и чести. Что же произошло в те тревожные, непростые для Европы времена?

Карл Великий, король франков, долгие годы продолжавший войну с маврами на испанской территории, в 778 году встал перед дилеммой: продолжить штурмовать непокоренную Сарагосу – последний оплот арабского владычества – или отступить, поверив на слово сарагосскому правителю Марсилию, обещавшему повиновение и принятие христианства в обмен на отказ от осады. Лучший полководец и племянник Карла рыцарь Роланд не доверял словам ненадежного Марсилия. Однако хитрый и коварный интриган Ганелон – отчим Роланда – убедил Короля франков принять предложение врага. Взаимная неприязнь рыцаря с нареченным отцом обернулась роковыми для Роланда последствиями. По мнению историков, именно Ганелон имел прямое отношение к разгрому франкского арьергарда в Ронсесвальском ущелье. Другая гипотеза ученых говорит о битве между войсками Карла Великого и свободолюбивыми басками, опасающимися порабощения франками и потери независимости, а потому вступившими в сговор с сарацинами. Как бы то ни было, арьергард королевского войска во главе с Роландом оказался зажатым в узком скалистом ущелье и стал легкой добычей для врага. Атака стала для франков полной неожиданностью, а дислокация битвы не позволила оказать достойного сопротивления.

Тщетно друг Оливье призывал Роланда вострубить в волшебный боевой рог Олифант, чтобы призвать на помощь подкрепление. Не позволила гордость рыцаря послушаться доброго совета товарища, не сумела юношеская бравада уступить мудрой подсказке старшего. Пал в бою храбрый Роланд, а с ним и «воин меча и мысли» Оливье, и епископ Турпен, и все двенадцать пэров Карла Великого. И хотя раздался под конец сражения зов Олифанта, было уже слишком поздно. Вернувшись на клич рога, Король франков застал лишь обагренное кровью поле битвы и погибших в неравном бою своих доблестных воинов.

«…Лег Роланд на землю, лицом к врагу. Поднял руку в рыцарской перчатке к небу и бестрепетно встретил смерть, как подобает воину. Лежит неистовый, безудержно отважный, безмерно храбрый и беспримерно преданный милой Франции рыцарь Роланд в долине Ронсеваля. Он лежит в своих золотых доспехах, обагренных кровью, с белым рогом своим Олифантом и с мечом Дюрандалем. Так и нашел его на поле битвы седобородый Карл…»3131
  «Песнь о Роланде», в переложении Марковой В. Н. [Последний бой Роланда].


[Закрыть] – это кульминация поэмы, в которой слились воедино боль и величие. Именно так беззаветно и преданно должно служить сюзерену. Что до человеческих слабостей и пороков, помешавших призвать на службу не только храбрость и отвагу, но и разум и мудрость, то эти мелочи нисколько не умаляют величия героя французского эпоса. Самое значительное в «Песне о Роланде», равно как и в других поэмах о рыцарях, – вовсе не исход конкретной битвы, а готовность воина сражаться с врагом до конца, «до последней капли крови». Лишь одному сюзерену помимо Короля может присягнуть вассал – Богу, что и делает умирающий Роланд, поднимая к небу руку в рыцарской перчатке. А меч Дюрандаль, по преданию, и по сей день покоится на дне горной реки, куда сбросил его истекающий кровью воин, чтобы не достался он врагу.

Поэма заканчивается торжеством справедливости: Сарагоса пала, Марсилий убит, коварный Ганелон предстал перед Судом Божьим, а Карл Великий вновь отправляется в поход. Но Страна франков долго еще скорбела о своем герое. Легенда настолько овладела сердцами людей, что позже Роланд обрел собственную поэтическую судьбу: были сложены поэмы о его рождении, детстве, первом знакомстве с королем Карлом и обретении меча Дюрандаля, о его подвигах и деяниях, любовных приключениях и воинской дружбе. Артефакты, связанные с его судьбой, памятники, посвященные герою, рассеяны по всей Европе. Изображение Роланда украшает гербы и эмблемы европейских городов и стран.

Героический образ доблестного рыцаря, несмотря на гипотетичность сюжета, снисхождение к историческим неточностями, допискам и дополнениям – это, прежде всего, великая идея, обладающая нерушимой силой и святостью, идея преданного и беззаветного служения своей земле и вере…

Вот по какой легендарной дороге мы идем в эту самую минуту. Великий рыцарский путь из Франции в Испанию, дорога завоевателей и паломников, королей и контрабандистов, мирных послов и свирепых разбойников. Сейчас это увлекательный и весьма прибыльный туристический маршрут, вписанный в исторический ландшафт и приправленный изрядной толикой мистики и романтики, а для кого-то еще и действенный способ испытать себя.

***

Дети Агнеты ушли далеко вперед, на горизонте видны их худенькие фигурки: одна долговязая, другая пониже. Угловатая как новорожденный олененок Ева – тринадцатилетний нескладный подросток с брекетами и модной крашеной челкой; и вечно сонный студент Ежи – добродушный ворчун с печальными серыми глазами, в недавнем прошлом безнадежный наркоман. Агнета как-то вскользь упомянула, чего ей стоило вырвать сына из наркотического ада. Два года отчаянной борьбы на грани возможного без права на передышку. Но теперь все позади. Ее Ежи с ней, он здоров и скоро станет, как и мама, инженером-судостроителем. Мне редко приходится видеть такие нежные отношения между взрослым братом и младшей сестрой: все-таки семь лет разницы в таком возрасте – непреодолимая пропасть.

– Ева росла на руках у Ежи, – рассказывает Агнета, – когда девочка пошла в школу, он брал ее с собой на каток и учил играть в хоккей. Если дворовых мальчишек не хватало для ледового боя, на ворота ставили Еву. А она… Она была страшно горда, что большие мальчики берут ее в свою игру. И даже скрывала от меня свои спортивные раны – шишки, синяки и ссадины, представляешь?

– А Ежи тоже участвовал в ее девчачьих затеях? – интересуюсь я.

– Ты знаешь, да! Как-то они вместе пошли покупать для Евы первую губную помаду. Я хорошо помню, как они встретили меня у порога с заговорщическим видом, их распирала изнутри общая тайна. А дело было всего лишь в оранжевом блеске на губах дочери. Я не сразу заметила, а сын оскорбился едва ли не больше, чем сестра. Еще бы, ведь это он выбирал цвет!

Посерьезнев, Агнета добавляет:

– Если бы не Ева, не уверена, смогла бы я спасти сына… – и надолго замолкает, приседая к развязавшемуся шнурку.

Я жду, когда она перешнурует ботинки, и аккуратно меняю тему.

– Агнета, давно хотела тебя спросить, откуда ты так хорошо знаешь русский?

– Учила в школе – это раз, – Агнета, пыхтя, выпрямляется, – а еще была активисткой школьного Клуба интернациональной дружбы и целый год переписывалась с русским мальчиком, кажется, из Киева. Ведь тогда еще был Советский Союз!

– Помню-помню! – оживленно подхватываю я. – В СССР в те годы выходил журнал «Польша», и там были адреса польских школьников, желающих переписываться со своими русскими сверстниками. Ты не поверишь, мы с братом тоже переписывались тогда с поляками!

– Ну, а главное, – продолжает Агнета, – я уже долгое время работаю на верфи, где строятся и ремонтируются корабли, среди них немало русских, то есть теперь уже российских. Поэтому русский я знаю не хуже, чем польский!

Мои глаза округляются: второе совпадение оказывается еще более поразительным.

– Постой, ты ведь живешь в Гданьске?

– Ну да.

– И работаешь на Балтийской верфи?

– Да.

– Не может быть! – изумляюсь я до глубины души, – выходит, мы с тобой ходили по одним и тем же стапелям весь прошлый год!

– Ты что, работала на нашей верфи? – недоумевает полячка.

– Ну, не то чтобы работала… Я часто приезжала к вам в Гданьск, потому что участвовала в строительстве парусника «Алые паруса». Слышала о таком?

– Еще бы! – теперь очередь Агнеты округлять глаза. – О нем говорила вся верфь. Только русские могут придумать шить оснастку из красной парусины! И делать осадку, который не может быть в принципе.

– Но у нас это получилось!

– О, да!

Мы на радостях обнимаемся как друзья-моряки, сошедшие на берег после долгого похода.

– Ну, надо же! Почему же мы не встретились тогда? Никак не могу понять.

– С чего ты взяла? – отвечает рассудительная Агнета. – Может, мы десятки раз и встречались. Просто там была совсем другая жизнь, и мы не обращали друг на друга внимания. Мало ли кто приезжает к нам на верфь? А по работе, возможно, тесно и не сталкивались.

– Это еще что! – вспоминаю я. – Бывает так, что живут люди в одном городе, на одной улице, чуть ли не в одном доме, а знакомятся только на другом конце земного шара! У меня так было!

– У меня тоже!

– Вот видишь? Значит, просто теперь настало время, – заключаю я, и мы шагаем дальше.

…Бургете, Зубири, Ларасоана, Тринидад-де-Арре… Наваррские городки и деревни – все как один чудо-пасторальки: тихие, маленькие, уютные и какие-то… кукольные, словно объемные слайды из стереофильмов моего детства. Беленые домики, черепичные крыши, высокие скаты, темные ставни, кружевные занавески в раскрытых окнах, горшки с цветами и розовые кусты у входа. Ватные облака, река из фольги, фонари из папиросной бумаги. Только вместо пушистых мишек и гномов из сказки – взаправдашняя бабулька с живой козой, старичок за рулем трактора или юный пастушок с медным рожком и длинной палкой. Возле каждого дома – непременная скамеечка, на которой можно передохнуть, в том числе и проходящему страннику. В любом селении есть своя церковка с поэтическим названием, бережно хранимая местная легенда, руины крепости, часовни или башни, на худой конец, средневековый амбар, до сих пор исправно выполняющий свою сельскохозяйственную функцию. При виде этих пасторальных картинок рука автоматически тянется к фотоаппарату, но груз рюкзака и усталость часто перевешивают первый порыв фотографа, и восторги остаются запечатленными лишь в памяти.