Текст книги "Чертополох и золотая пряжа"

Глава 10. Дитя

Сиды отбыли на следующий день.

– Я приеду за своим ребенком ровно через год, – пообещал Ноденс, взяв белогривого коня под узды.

Николас молча кивнул и, не успела дорожная пыль осесть после отъезда дорогих гостей, приказал продолжить пир. Однако сам он былого веселья не испытывал. Давина тоже сидела тиха и молчалива. Взгляд ее блуждал, а улыбка, словно прибой на песчаном берегу, то набегала на лицо, то стыдливо пряталась. Король, глядя на горячо любимую жену, терзал свою душу. Незнакомое чувство вины оседало на губах, и даже терпкий эль не мог смыть эту горечь. Следующей ночью супруг старался быть нежным, словно в руках у него трепетала водяная лилия, а не женщина из плоти и крови. Но, засыпая, он услышал, как Давина напевает сидскую мелодию, что прошлой ночью ручьем лилась по спящему замку. Николас, словно кипятком ошпаренный, отпрянул от супруги и, хлопнув дверью, ушел в свои покои. С тех пор в спальне королевы он больше не появлялся.

* * *

Давина сидела за высоким столом, присутствовала на церемониях, но все чаще ее видели гуляющей в саду.

В канун Белтайна над королевским замком вспыхнул одинокий залп красного фейерверка – у королевской четы родилась дочь.

– Я называю ее Эйнслин, – произнесла мать, впервые взяв малышку.

– Но это же сидское имя! – всплеснула руками кормилица.

– Все верно. Моему предку туат де Дананн даровали вечную молодость и гальдр – магию вис. А моему супругу помогли вернуть престол. К тому же, думаю, имя мне это нашептали феи, что живут в нашем саду.

– Его величеству это не понравится, – пробормотала кормилица, украдкой сжимая железную пуговицу.

– Так или иначе, нарекает ребенка мать. И я это уже сделала.

Кормилица доложила обо всем королю, но тот лишь отмахнулся, даже не пожелав взглянуть на дочь.

«Наследника небось ждал, а родилась девка. Расстроился, поди», – решила женщина.

Николас же, напротив, был счастлив узнать, что жена его наконец освободилась от бремени. Да и то, что отдавать сидам придется дочь, а не сына, радовало вдвойне. Ее все равно рано или поздно пришлось бы пристраивать замуж, а так хоть на приданое тратиться не придется. Королева же вскоре окрепнет и сможет зачать законного наследника. Вот и выходило, что все складывалось как нельзя лучше. В Холмах царствовал союзник надежнее любого родственника, в землях устанавливался порядок, а соседи присмирели.

Одного не учел король в своих думах – материнской любви. Она оставалась глуха к давним клятвам и равнодушна к монаршим сделкам.

Еще не занялись осенним пожаром деревья, как сиды вернулись в Бренмар. Пышным пиром встретили дорогих гостей король с королевой. Три дня лился эль и звучала музыка, три дня сотрясался пол от плясок. Когда праздник подошел к концу, Хозяин Холмов поднял свой кубок и произнес:

– Благодарю вас, друг мой, и супругу вашу за теплый прием. Теперь я хочу, чтобы ты, Николас из каменного леса, исполнил клятву, что дал мне тринадцать лет назад и подтвердил прошлым летом. Отдай мне королевского первенца.

– О чем он говорит? – в полной тишине пиршественного зала удивленный голос Давины прозвучал особенно громко.

– Ваш супруг, госпожа, заключил магическую сделку, платой за которую является королевское дитя, – бесстрастно ответил Лесной Царь.

– Ты обещал нашего ребенка сидам? – Королева посмотрела на супруга так, словно впервые увидела.

– Давина, – едва слышно прошипел лэрд Умайл, – не позорь мужа, принеси дитя.

Николас кивнул, подтверждая законность требований сида.

Как в тумане поднялась королева со своего кресла, гордо, с прямой спиной прошла до конца зала и скрылась за высокими дубовыми дверьми. Но только десятки глаз перестали жечь спину, обняла себя руками, прислонившись лбом к холодному камню. Перед глазами мерцали ночные светлячки, а в ушах звучала до боли знакомая мелодия. Вдруг, перекрывая все звуки и мысли, раздался детский плач. Давина дернулась и, не замечая ничего кругом, кинулась на звук.

В замковой кухне, крича и натыкаясь друг на друга в белесом тумане, хлопотало десятка два людей. Зычно ругался повар, запах горелого лука терзал обоняние. А в углу у стены, за засаленной занавеской, надрывалось дитя.

– Чей это ребенок? – негромко спросила королева, но ее заметили. Замерли в секундном замешательстве: то ли кланяться, то ли прочь бежать.

– Я спрашиваю: чей это ребенок?

– Мой, госпожа, – от кадки с грязной посудой отделилась девчушка лет пятнадцати и рухнула в ноги. – Простите, я его сейчас снесу куда подальше, чтоб он вас не тревожил.

– Нет, – Давина моментально приняла решение, – лучше отдай его мне, а взамен я подарю тебе свою застежку от платья в форме трилистника. Идет?

Девчушка, раскрыв рот, взглянула на золотую фибулу в своих руках и часто-часто закивала. Королева подхватила кричащего ребенка и понесла его в пиршественный зал.

– Это не королевское дитя, – прошелестел Ноденс с Холмов, лишь взглянув на визжащий сверток.

– Нет, это моя дочь, – упрямо вздернув подбородок, произнесла королева.

– Сомневаюсь, ваше величество, что у королевского ребенка будут застиранные холстяные пеленки. – Сид говорил мягко, спокойно. Но от этой спокойной снисходительности у Давины мороз прошел по коже. Королева сжала кулаки так, что ногти вонзились в тонкую кожу.

– Госпожа, – позвал Ноденс. – Вы принесете мне свое дитя или лучше послать кого-нибудь другого?

– Я принесу.

Злость и отчаяние придали ей сил, и она влетела в свои покои подобно северному ветру.

«Я принесу. Конечно, отдам своего ребенка, исполню чужую волю! Но нигде в договоре не сказано, что ребенок этот должен быть жив!» – Королева подхватила подушку и крадучись пошла в детскую.

Кормилица едва не лишилась дара речи, когда увидела свою госпожу, растрепанную, с расстегнутым воротом, с подушкой в руках и совершенно безумным взглядом.

– Что вы делаете, ваше величество?

– Отдаю долги своего мужа! Посторонись, Грир!

Но женщина и не думала отходить от колыбели.

– Ваше величество, опомнитесь! Нет таких долгов, по которым расплата – детская кровь!

– Нет, говоришь? Как же. Оказывается, есть! Мой муж за победу в междоусобице пообещал сидам нашего ребенка!

– Но так не бывает… – начала было кормилица и осеклась, сраженная догадкой. Помолчала, приходя в себя, и уже спокойно предложила:

– Так, может, подменыша дать? Вон у птичницы очередное дите родилось. Одиннадцатый рот в семье, глядишь, и согласится поменять на серьги или кольцо.

– У меня есть матушкино кольцо, но толку-то, – королева медленно опустилась на пол, – я уже приносила чужого ребенка, так догадались по пеленкам, что он не королевский.

– Так мы этого отмоем да в лон[36]36
  Лон – высококачественное тонкое льняное полотно, использовалось для пошива нижней одежды, постельного белья и головных уборов.


[Закрыть] и камлот[37]37
  Камлот – дорогая ткань из Ближнего Востока, предположительно изготавливалась из смеси шелка и верблюжьей шерсти.


[Закрыть] завернем. Чай не прознают… а коли нет, то судьба, значит, такая у дочери твоей, к сидам в Холмы отправиться.

Королева сняла кольцо с алым рубином и протянула кормилице:

– Иди, а я прикажу воды нагреть.

Через четверть часа ребенок птичницы был вымыт, натерт лавандовой водой и туго запеленат. Давина взяла дитя на руки и пошла в пиршественный зал.

Гости, по счастью, разошлись и за высоким столом сидели только трое скучающих мужчин.

– Вы принесли ребенка, леди Давина? – Король Николас был подчеркнуто официален. Его злило то, как все сложилось. Гадкий сид не мог дождаться вечера, чтобы озвучить свое право. Да и ребенка можно было бы без шума поменять на мертвого, много ли их доживает до первого года. Погоревала бы супруга, поплакала да нового родила. Нет же, устроил целое представление гостям на радость. Хотя, с другой стороны, пусть видят и помнят, что их правитель ни перед чем не остановится ради заветной цели.

– Да. – Королева, не скрывая ужаса, протянула дитя сиду. Ноденс взял сверток, приоткрыл полог и покачал головой.

– Увы, леди. Но и это не ваш ребенок.

– Это моя дочь, и другой у меня нет! – Голос Давины дрожал, а саму ее бил озноб.

«Как?! Откуда он может знать наверняка?»

– Неужели вы думаете, что я не узнаю собственную дочь, леди? – Хозяин Холмов приподнял бровь.

Давина попятилась, закрыв рот ладонями. Ее взгляд блуждал от отца к мужу в поисках поддержки, но оба сидели, словно каменные статуи.

– Это правда? – спросила она еле слышно.

– Мне это надоело! – рявкнул Николас. – Я приказываю тебе, Давина, пойди и принеси Ноденсу с Холмов свою дочь Эйнслин, живую и невредимую. Немедленно!

Давина почувствовала, как сила брачной клятвы подчиняет тело, сознание накрывает паника, а воздух покидает легкие. Ноги, руки, спина – все противилось хозяйке и подчинялось воле супруга.

«Нет, нет. Так не должно быть!» – кричало сознание, когда она поднималась в Восточную башню.

«Нет. Нет. Это обычное испытание на верность. Мой муж и король не может так с нами поступить!» – убеждала она себя, когда доставала дочь из колыбели.

«Да. Да. Я поняла! Это просто не мой ребенок!» – пришло озарение, и королева улыбалась, когда протягивала Эйнслин Лесному Царю.

– Все, можете идти, леди, – произнес Николас, дождавшись утвердительного кивка от довольного Ноденса. – Я навещу вас вечером. Будьте готовы.

– Да, ваше величество. – Жуткая улыбка так и не покинула лица королевы.

Дождавшись, когда за супругой закроется дверь, Николас залпом осушил свой кубок.

– Что это было? – спросил он.

– Сила брачной клятвы, ваша милость. – Лэрд Умайл устало потер переносицу. Боги приняли клятвы, и теперь моя дочь не может ослушаться вашего прямого приказа, а вы с мечом в руках должны будете защищать семью, их здоровье и честь.

– Леди Давина подавлена, – подал голос сид, – только я не могу понять, что ее так расстроило. Малышка Эйнслин получит красоту, магию, вечную молодость, бессмертие, а в случае моей кончины – трон туатов.

– Женщины – странные существа. – Король потянулся за кувшином, задел рукавом и расплескал по столу соус. – Распереживалась так, словно это последний ребенок в ее жизни. Родит мне наследника, и заделаю ей дочку. Или двух. Даже трех могу, хотя это разорение для королевства… правда, пусть лучше девок рожает, а то сыновья, чего доброго, еще за трон передерутся. Ты мне лучше вот что скажи, друг мой Ноденс: что с двумя первыми кульками делать будем? Назад мамкам вернем?

– Нельзя, по нашим законам матери приняли дары и отдали детей. А твоя супруга принесла их мне. Эти малыши теперь принадлежат моему народу.

– Да, – Николас усмехнулся, – но мы-то находимся на моей земле, детей забрала у моих подданных и отдала тебе моя супруга, а значит, ваши правила тут не работают.

Ноденс покачал головой.

– Работают. В Давине течет кровь туатов, поэтому ее предку и открылся гальдр. Чистокровные люди не могут колдовать. Да и дары, которыми она расплатилась, – это вещи, подаренные нами Ойсину Кумалу. Поэтому тут решает не закон, а магия.

Николас икнул и покосился на тестя.

– Хорошо, но отдала-то тебе детей Давина добровольно, ведь так? А ведь ваш закон гласит, что каждый дар, как и каждый сейд, должен быть равнозначно оплачен. Верно, Ноденс с Холмов?

Сид ощутимо скрипнул зубами.

– Да, так и есть, но желание должна озвучить королева или ее кровный родственник.

– Думаю, я знаю, чего сейчас хочет моя дочь, – подал голос лэрд Умайл. – Верните ей ее дитя.

– Нет, – Ноденс подпер кулаком подбородок и задумчиво посмотрел на своих собеседников. «Интересно, заранее они все продумали, или только сейчас посетила их эта гениальная мысль? Не похоже, чтобы леди Давина была в курсе происходящего, да и свадебная клятва ее сильно подкосила. Как бы не сломал Николас свою супругу, которая тут же увянет, как растоптанный цветок».

– К сожалению, прежнюю клятву нельзя отменить.

– Тогда вы, может быть, заберете ребенка позже? Например, в день совершеннолетия? У Давины к этому моменту будут другие дети, и боль от расставания сделается меньше.

– Да, так можно. – Сид с грустью погладил дочь по щеке. – Ладно, пусть будет так. Я, Ноденс с Холмов, даю право своей дочери Эйнслин жить среди людей до двадцати пяти лет. После этого, желает она или нет, я призову ее в свои чертоги.

Король с советником удивленно переглянулись. Никто из них не ожидал, что разговор примет такой оборот. Это же надо, совершеннолетие в двадцать пять! Человеческие женщины к этому времени успевают выскочить замуж, родить детишек да потерять пару зубов.

* * *

Король Николас, довольный собой, поднимался в Восточную башню. На руках пыхтела беловолосая, бирюзовоглазая малышка.

«Да, такое чудо ни с кем не спутать, – усмехнулся он, отворяя дверь в покои супруги. Пожалуй, даже в день взятия Ксимулского замка, где под конец войны засел его дядюшка, Николас не чувствовал себя таким героем. – Вот ведь я каков, сумел вывернуться из такой отвратительной ситуации, – перед глазами все стоял взгляд супруги, полный боли и отчаяния. Но ничего, сейчас он вернет ей младенца, скажет, что это представление нужно было для того, чтобы усыпить бдительность сида. Подарит матушкину диадему из сокровищницы. Давина поплачет, даже покричит, может, разобьет чего-нибудь. – Нужно сразу слуг отпустить, чтобы не судачили лишнего».

В покоях супруги горел лишь один светильник. Маленькая служанка сидела на сундуке у кровати и во все глаза глядела на свою госпожу. Королева склонилась над люлькой и тихо ворковала.

– За кормилицей сходи, – приказал он девушке, и та исчезла, счастливая тем, что не нужно дальше находиться в комнате и глядеть на этот ужас.

Только дверь закрылась, король аккуратно позвал супругу:

– Давина.

Она не ответила, лишь песню мурлыкала да люльку качала.

– Давина. – Король подошел ближе, – я принес твою дочь.

Королева подняла голову и одарила его пустой улыбкой.

– Не стоило, я знаю, что это подменыш. А нашу малышку я уже уложила спать. Погляди, какая она миленькая.

Николас взглянул в люльку, и мороз продрал его до костей. В кроватке запеленатое и перетянутое шелковыми лентами лежало полено.

Глава 11. Дары сидов

Матушка Грир не была стара, хоть две зимы назад ей и перевалило за сорок. Не была она и вдовой, хоть и покрывал ее тяжелые косы черный чепец. Да и матушкой ее звали не собственные дети, а замковые слуги, почтительно относясь к королевской кормилице.

Много испытаний выпало на долю Грир. Отец ее владел большим стадом тонкорунных овец, и каждый член семьи был не лишним ртом, а рабочими руками. Все в доме сплошь пастухи да пряхи. Так бы и сидела Грир в девках до самой старости, если бы не отцовская бабка – старуха шумная и любившая орудовать тяжелой клюкой. Вытрясла она для любимой правнучки свободу. И отец, потирая ушибы да молясь сквозь зубы Двуликой, чтоб скорее прибрала горбатую ведьму в свои чертоги, отправился искать дочери жениха.

Свадьбу справили после сбора ячменя, но семейное счастье длилось недолго. В темную часть года пришла беда. Мор черной метлой вычищал деревни. Люди покрывались страшными язвами, которые лопались и гнили. Грир тоже заболела, и так она была плоха, что хотели ее живую в костер бросить. Только, видать, у богов свои планы имелись. Выкарабкалась. Язвы зажили, да вот беда: с тех пор дитя выносить ей никак не удавалось. Все у нее, как один, мертвыми рождались. Последний появился маленький, слабый. Грир его с рук не спускала, но и он седмицы не прожил. Пока хоронили да оплакивали, новая напасть – молоко в груди встало. Грир в горячке слегла, а муж понять ничего не мог. Благо бабка отцовская проведать пришла. Посмотрела, губу нижнюю пожевала, обозвала всех чурбаками дубовыми да поковыляла в деревню дитя искать. Нашла. У кузнеца как раз сын родился, а жена ослабла настолько, что в сосцах не молоко – честное слово одно. Ребенку тряпку, в козьем молоке смоченную, в рот совали, а он плевался и голодным криком орал. Вот его-то и выпросила старуха. Рассосал младенец грудь, сам наелся и Грир спас.

Мужу же надоело на чужое дитя смотреть да наследника ждать. Он поразмыслил и взял себе по старому обычаю вторую жену. Грир поглядела на это и, решив, что две бабы на одной кухне горшки не поделят, забрала то немногое, что от приданого осталось, да ушла в столицу. Долго ей там скитаться не пришлось. Кормилица, у которой молоко льется, как из Гломахского водопада, оказалась на вес золота. Один богатый дом сменялся другим, и везде дети под ее присмотром вырастали, словно опара для доброго хлеба, крепкими и здоровыми. А потом за десять лет она не только смогла накопить увесистый кошель монет, но и до королевского двора дослужилась.

Радовалась Грир недолго, ровно до рождения малышки, а потом не до веселья стало. Сначала мать имя дала такое, что только за железо хвататься. Где это видано, чтобы человеческого детеныша сидским именем называли! И все бы ничего, только королевским детям второго охранного имени не положено. Так и будет перед людьми и богами чужачкой ходить. Дальше – больше: девочка ни в какую в замке спать не желала. Лишь в тени ясеня закрывала свои бирюзовые глазки. Баюкала ее Грир и налюбоваться не могла. Маленькая такая, пухленькая, как все младенцы. Девочка постоянно выпутывалась из пеленок, подставляя игривому солнцу розовые пятки.

«Батюшки, загорит еще, да не приведут боги, позору не оберемся. Где ж это видано, чтоб королевская дочь, как крестьянка, черными пятами размахивала», – причитала кормилица, пряча под покрывало маленькую ножку.

Когда вспыхнула и налилась охрой листва, в замок прибыли сиды. Высокие, безбородые, длинноволосые, белокожие и тонкокостные. На грациозных лошадях с золотыми поводьями они сияли, словно солнечные лучи в медном тазу.

«Что ж их там, в Холмах, девки совсем не кормят, – мыслила Грир, тайком рассматривая важных гостей, – тощие все, как наш журавль колодезный».

А потом пришла беда, для которой и дворцовых ворот мало. Крошка Эйнслин оказалась откупным дитем. Огромную цену заплатил король за право сесть на трон.

* * *

Грир, стиснув до боли зубы, собирала свои пожитки в узел. Все валилось из рук, и такая брала досада, хоть плачь. Только вот слез не было, лишь огонь в горле. Чувство вины тупым долотом терзало грудь, рвало скупыми всхлипами.

«Не уберегла. Не смогла защитить, – роились мысли и спотыкались о новые: – Чай, она им родная, не обидят… Может, попроситься к ним, а то не докормят, будет такая же плоская, как доска корабельная, ни один добрый господин не глянет…»

– Матушка Грир, матушка Грир! – прервала ее размышления служанка королевы. – Вас его милость в опочивальню к госпоже срочно требует! Там такое, ой такое! Боюсь, если скажу, молоко на кухне прокиснет!

– Вот и молчи, дуреха. – Кормилица одернула передник. – А то язык вперед тебя вбежал.

И пока девчушка не разразилась новым потоком слов, поспешила в Восточную башню.

Там и впрямь происходило такое, от чего не только молоко могло прокиснуть, но и хлебная закваска прогоркнуть. В покоях друг напротив друга стояли король с королевой. У каждого в руках был сверток с младенцем. И если король застыл каменным изваянием, прижав к себе Эйнслин, которая вновь выбивалась из пеленок и болтала розовой пяткой, то Давина баюкала не понять кого и тихонько напевала:

 
– Баю-бай, скорей засыпай.
Свет улыбки во сне потеряй.
Громче плачь, кричи сильней,
Дочь двух бравых королей…
 

Грир сглотнула и, стараясь унять в голосе дрожь, аккуратно позвала:

– Ваше величество.

Николас сбросил с себя оцепенение и повернулся к кормилице. Лицо его было бледное, а на висках и лбу блестел пот.

– Разве я мог представить, насколько это ужасно! – пробормотал он хрипло. – Возьми малышку, головой за нее отвечаешь.

– Хорошо… – Грир потянулась за девочкой.

– Плохо, – перебила их королева, – очень плохо! Я не могу накормить дитя. Ротик потерялся. Вы видели рот моей крохи? Такие маленькие пухленькие губки, может, они убежали искать молоко?

Леди Давина повернула к Грир свой кулек, и кормилица едва удержалась, чтоб не вскрикнуть от ужаса.

– Молчи, – приказал король, – возьми Эйнслин и ничего не спрашивай. У меня все равно для тебя нет ответов. Я уже позвал придворного лекаря. – Король зарылся руками в волосы и, ссутулившись, побрел прочь.

 
– Баю-бай, закрой глаза.
Мне нужна твоя слеза.
Вздохов, криков не жалей.
Дочь двух подлых королей.
 

Королева расхаживала из угла в угол, качая полено и напевая жуткую колыбельную. Кормилица, прижав к себе девочку, поспешила в детскую комнату.

– Знаешь, как вычислить подменыша? – Давина в мгновение ока оказалась рядом. Глаза ее лихорадочно блестели в лунном свете. – Его надо бить палкой по пяткам, пока он не попросит пощады, а потом кинуть через порог, и тогда подменыш исчезнет, а твой ребенок появится живой и невредимый.

– Так ваше же дитя с вами, госпожа, – едва слышно произнесла кормилица.

– Мое-то да, – захохотала королева, – а где твой ребенок, Грир? Сиды унесли. Теперь я знаю правду. Оставили вместо него тролля. А ты его в саду закопала. Теперь он смотрит из-под земли, светит глазами, зовет: «Мама, мама». Но ты не слышишь, нянчишься с сидским отродьем. Но меня не обманешь, нет. Нет. Нет!

Королева прижала к груди полено и вновь рассмеялась, а кормилица, чувствуя как струится по спине пот, попятилась прочь. Едва оказавшись на пороге детской, Грир захлопнула дверь и навалилась на нее. Уставилась на сосущую кулак малышку и, наконец, расплакалась.

 
– Баю-бай, дышать забудь.
Собирайся в дальний путь.
Мысль вернуться не лелей,
Дочь двух лживых королей.
 

Королева за стеной ходила, смеялась, разговаривала и пела. Вскоре пришел лекарь. Он что-то спокойно спрашивал. Давина возбужденно и очень охотно рассказывала. Целитель молча слушал и качал головой. Потом достал крохотные очки в золотой оправе, поглядев в них, снял, задумчиво повертел в руках и убрал в ларец. Достал бутылек, сцедил в кубок с вином несколько капель и проследил, чтобы королева выпила все до дна. После кликнул служанку и спустился к королю.

– Не в моих силах помочь ей, ваше величество, – сказал он, склонив голову. – У леди Давины порваны нити основы. Полотно жизни треплется, как непривязанный парус… Может, сейдкона сможет исправить положение… Я не знаю.

Николас кивнул и отпустил врача. Затем запер дверь. До боли сжал пальцами переносицу. Схватил со стола чернильницу и запустил со всего размаха в стену. По тканому гобелену расползлось уродливое пятно.

Отдышавшись, он достал из прикроватного ларца медную цепь, подошел к камину и носком сапога раскидал пылающие поленья. Дождался, когда огонь сменится дымом, и повесил цепь на крюк. Уверенным движением ее качнул, и едва третий раз цепь коснулась стены, как тут же прилипла, а на звеньях, словно на качелях, возник маленький человечек в коричневом кафтане.

– Ну, здравствуй, молодой господин, – произнес он, с грустью глядя на короля.

– Здравствуй, друг мой, – Николас сложил на груди руки и оперся плечом о каминную полку.

Повисло молчание. Гость не стремился первым начинать разговор, а человек, его вызвавший, ушел глубоко в свои мысли и, казалось, забыл, что теперь он в комнате не один. Наконец король тяжело вздохнул, подтянул поближе к потухшему камину складной деревянный стул с небольшой спинкой, устало на него опустился и произнес:

– Я даю право грогану Брен Кухулу этим вечером кормиться моими жизненными силами и эмоциями.

– Не лучший день ты выбрал для выполнения обязательств, господин.

– Неужто мое отчаяние настолько горько на вкус? А, Брен?

– Нет, у эмоций нет вкуса. Только сила, которая идет, течет через сердце. Когда ее не хватает, мы берем, поглощаем жизненную. Поэтому лучше и приходить к нам в минуты большой радости, скорби или волнения. Отданное добровольно питает нас, а вас очищает. Но сегодня твои чувства несутся потоком, ты не можешь совладать с ними и направить. Тебе плохо.

– Да, Брен. Мне плохо. Сегодня день выполнения обещания перед сидами. Я хотел отдать дитя, а Давина не выдержала этого. Лишилась рассудка. Женщины так хрупки…

– Я наблюдал за главным залом и видел все. Ее сломала мощь брачной клятвы… Знаешь, я говорил тебе много лет назад и повторю сейчас. Нет ничего хуже внимания богов. Но ты принял условия. Теперь смирись и достойно прими свою судьбу. Тем более ты сам ее выбрал.

– Достойно не значит покорно. Или ты считаешь сопротивление недостойным?

– Ты один, Николас, а богов много. Всех не победишь.

– Я не собираюсь сражаться с ними. Но и сидеть сложа руки не буду. Найду сейдкону или отправлюсь в сид к Ноденсу – ведь это из-за него не получилось сделать все тихо. Значит, он причастен к тому, что произошло с Давиной!

Николас сжал кулаки так, что побелели костяшки.

– Ты поможешь мне, Брен?

Гроган удрученно покачал головой, отчего цепь, на которой он сидел, жалобно скрипнула.

– Тот, кто пытается избежать судьбы, Николас, судьбу приближает. Оставь все как есть. Мне нечем помочь тебе, я – дух-хранитель дома, способный лишь на то, чтобы приглядеть за порядком да помочь выбраться из замка в случае беды.

Николас горько усмехнулся. Он знал это. Впрочем, гроганы обладали еще одним умением.

– Тогда расскажи мне сказку, Брен Кухул, ведь это ты можешь сделать?

– Да, мой господин. – Гроган воодушевленно ударил своим маленьким хвостом по полу. – Брен Кухул умеет рассказывать сказки и знает множество интересных историй. О чем бы хотел послушать, мой господин?

Николас довольно улыбнулся. У него была идея. Нет, тень идеи, которую он даже мысленно гнал прочь.

– Расскажи мне очень старую сказку. Об Огненном копье. Я знаю, что у туат де Дананн есть четыре реликвии: камень, который издает крик, когда до него дотрагивается истинный король; котел, который никогда не пустеет и в котором всегда варится мясо; меч первого правителя сидов Нуада, что бьет без промаха, и огненное копье, что воспламеняется, если не участвует в сече. Дагдов котел и меч Нуада мне доводилось видеть во время похода. Но мне интересно: правда ли, что в день обмена копьями сиды действительно подарили людям Огненное копье?

– Что ж, садись поудобнее, я расскажу тебе сказку о детях богини Дану. Вы, люди, живете мало и быстро забываете былое. Мы же, духи домов, замков, хижин и амбаров, помним многое и многое можем рассказать, если нас спросят.

Несколько столетий назад, в те времена, когда жители этих земель не умели строить из камня, а королевский дворец отличался от дома бедняка лишь размером да внутренним убранством, правил король Сренг мак Сенгана. Он не был твоим предком и умер задолго до того, как Пчелиный Волк приплыл сюда на своих тридцати трех драккарах[38]38
  Драккар – узкая парусно-гребная ладья викингов, с высоко поднятыми носом и кормой.


[Закрыть].

Так вот, на третий год правления короля Сренга небо застлали темные тучи. С моря подул такой сильный ветер, что соломенные крыши домов осыпались на глазах. Солнечный свет почти погас, и в этой мгле на горизонте показались парусники. Сотни кораблей, словно стая белых птиц, неслись по морю. То были сиды благочестивого двора, покинувшие свои земли после раскола и страшной междоусобицы. Они сохранили веру в мать-прародительницу всего живого и считали себя ее детьми – туат де Дананн.

Молодой король Сренг собрал своих воинов и спешно отправился на север, но, прибыв на место, обнаружил лишь зарево от горящих кораблей и побережье, занятое сидами. Они специально подожгли свой флот, лишая себя возможности отступить. Правитель сидов Нуад, прозванный впоследствии Среброруким, вышел вперед и желал говорить с людьми. Он предлагал мир и просил лишь позволить его народу заселить леса и холмы. Сренг мак Сенгана готов был согласиться, не желая проливать кровь своих воинов и таких прекрасных существ, как сиды. Но его люди были против. Они кричали, что король их привел на битву, а теперь не желает вступать в бой. Говорили, что если сидам легко дать то, что они требуют, то вскоре они завоюют все земли, и грозили, что если Сренг не одумается, то скальды сложат о нем хулительную вису, где опишут его трусом и подлецом. Естественно, король не мог стерпеть подобных речей и повел своих людей в бой. В первом же сражении он отрубил Нуаду руку, несмотря на то что правитель сидов владел мечом, что бил без промаха. И вот к концу длинного дня, когда поле было усеяно трупами, а дети богини Дану оттеснены к самой кромке воды, сиды запросили перемирия. В знак добрых намерений они предложили обменяться копьями. У людей были толстые тяжелые палки, заостренные на концах, а у сидов – тонкие, изящные, с металлическими наконечниками.

Людям понравился дар своих противников. Они принесли копье в лагерь и стали рассматривать его, передавая из рук в руки, поначалу не замечая, как оно жгло их.

Первым, кто не смог удержать копье, был колесничий Сренга мак Сенгана. Он пустил оружие из рук, и то убило троих воинов. Люди испугались, ведь они ни разу не видели такой мощи. Но каждый из них захотел обладать этим копьем. И много героев погибло в ту ночь.

Наконец право первого среди сильнейших подтвердил молодой король. С победным кличем он убил последнего из своих людей, что желал завладеть подарком сидов, и, забрав копье, удалился в свой шатер. Невдомек было королю людей, что один из воинов Нуада – Самилданах, – прежде чем отдать копье, зачаровал его так, что оно, не участвуя в битве, начинало нагреваться и в конце концов воспламенялось.

– Я так понимаю, лагерь Сренга мак Сенгана сгорел дотла, – хмыкнул Николас.

– Верно. Много славных воинов погибло тогда. Сам король чудом спасся, и утром следующего дня мирный договор с сидами был заключен. Туат де Дананн позволили селиться в холмах и лесах страны.

– А копье?

– О-о-о, копье Сренга хотел вернуть волшебному народу, но они сказали, что то нашло своего хозяина.

– И что же? Ему пришлось бы всегда воевать?

Гроган покачал головой.

– Вот и Сренга мак Сенгана спросил о том же и получил ответ, что если юный король не хочет повторения несчастья, он должен хранить копье в воде, иначе в мирное время оно легко может воспламениться и сжечь город. Король Сренга был поистине мудрым правителем, а потому приказал утопить копье в одной из рек.

– Неужели дар сидов навсегда утерян? – Николас поднялся и заходил по комнате.

– Нет. Много веков спустя Пчелиный Волк прошел по этим землям огнем и мечом. Желая укрепить свою власть, он приказал строить каменные замки и первым заложил Бренмар. Когда вырыли охранный ров и пустили по нему одну из местных речушек, на обмелевшем дне нашли удивительной красоты копье. Естественно, вскоре его принесли королю, и наверняка замок бы пришлось отстраивать заново, если бы не спакона, что гостила тогда при дворе. Она-то и признала сидскую реликвию, а заодно дала совет опустить копье в замковый ров: мол, это будет защитой получше любых стен. И без особой нужды велела не доставать.

– Почему это?

– Почему-почему, – проворчал гроган, – ты ведь все равно уже принял решение… Самилданах был искуснейшим из сидов своего времени, он владел многими тайнами и ремеслами. А потому никто доподлинно не знает, какими силами обладает это копье. Кто-то говорит, что оно бьет без промаха и возвращается к своему владельцу, кто-то – что оно способно залечивать раны, а кто-то вообще утверждает, что в копье заключена сущность и оно обладает собственной волей. В любом случае реликвия наделена силой, неподвластной людям.