Текст книги "И жили они долго и счастливо"

Эпилог. Сейчас

– Ты жалеешь, что убил ее?

Василиса с Кощеем стояли на тропе посреди Леса и смотрели на новорожденный папоротник. С момента, когда голова Марьи ударилась о землю, прошло уже почти четыре часа. Но Василисе казалось, что она помнит их поминутно.

Стоило мечу завершить круг, и Кощей метнулся к Василисе, убедился, что с ней все в порядке, а потом долго молча складывал погребальный костер и на рассвете предал тело Моревны огню. И каждый раз, когда бы Василиса ни бросила взгляд на мужа, она видела вокруг него изморозь. Но она знала, что сейчас он не примет от нее поддержки, а просто смотреть на это было невыносимо, поэтому она сосредоточилась на лечении Сокола, которому помощь точно требовалась немедленно. Сила в ней только крепла, и ей было легко и радостно врачевать. И смотреть на Финиста было приятно. Его душа выглядела как большая, сотканная из света птица с гордым и непокорным взглядом. На правую ее лапу была повязана алая лента, мудрено расшитая серебряными нитями. Василиса вгляделась в узор, но смысл вышивки ускользал от нее, хотя и казался смутно знакомым. Конец ленты терялся, растворяясь в воздухе, но она ни на секунду не усомнилась в том, к кому он ведет. А вот ко второй ноге птицы была прикована толстая, уродливая цепь. Впрочем, личность того, кто за нее дергал, тоже была ей очевидна.

– Я не знаю, как просить прощения, – сказала Василиса Финисту, когда все было закончено. – Мы так виноваты перед тобой.

– Не ты, – вздохнул он.

– Я тоже, – ответила Василиса, и по тому, как Сокол прищурился, глядя на нее, поняла, что он обо всем догадался.

– Настя рассказала? – спросил он.

Василиса кивнула.

– Она злится на меня, да? – вздохнул Финист. – Я должен был придумать что-то еще или не соглашаться с тем, чтобы она пошла со мной сюда…

– Вообще-то она во всем винит себя и уверена, что ты тоже ее винишь, – ответила Василиса.

Сокол потрясенно воззрился на нее, но в этот момент на поляне появился Баюн – Василисе он виделся большой грозовой тучей, – и разговор пришлось прервать. Баюн шипел и плевался, пока осматривал Финиста, ни слова не сказал Кощею, а ее саму удостоил одним-единственным взглядом – впрочем, крайне пристальным. И уже после того, как от тела Марьи остался лишь пепел, поинтересовался, сможет ли Василиса вернуть цветок в Лес. Попытался сделать это как бы между прочим, но она услышала в его словах скрытый смысл. Баюн хотел знать, сможет ли она отказаться от обретенной силы, которая не покинула ее даже с рассветом.

Скажи Василиса, что это решение было легким, она бы соврала. Но оно было правильным.

– Пойдешь со мной, чтобы убедиться? – спросила она Баюна.

– Я тебе верю, – ответил Баюн. – И потом, ты себя в зеркале видела? Думаю, если сила останется при тебе, мы все это заметим.

Василиса взглянула на свои руки: они словно подсвечивались изнутри. И кажется, выглядели куда моложе, чем обычно.

Лес бросил под ноги Василисы тропу с такой готовностью, словно ждал этого много лет. Достаточно было просто пожелать и обернуться, чтобы увидеть ее. И Василиса поняла: все эти годы она боялась зря. Лес бы не стал удерживать ее. Он был лишь отражением ее собственных желаний. Но при этом любил ее и скучал по ней так же, как сама она скучала по нему. Василиса взяла Кощея за руку, и муж послушно побрел за ней. Они шли по тропе, и она чувствовала себя так, будто вернулась в отчий дом. Здесь легче дышалось – и все равно не получалось надышаться. И все вокруг было таким знакомым и родным, что Василису одновременно обуревали нежность и тоска по этому месту.

Да, она была дома.

Наконец они дошли до зарослей папоротника. Василиса положила цветок на землю, он пожух и высох, рассыпался в труху, а на его месте пробился росток и тут же пустил побеги, развернул листья, превращаясь в зрелое растение.

Стоило положить цветок на землю, как сила ушла, и без нее Василиса почувствовала себя осиротевшей и пустой. Она была рада, что это произошло в Лесу. Сейчас ей нужна была поддержка родного места. В груди снова заныло, но здесь Василисе показалось, что она вполне сможет справиться с этим и сама.

И она задала мужу свой вопрос, потому что он был слишком важен для нее и сделать это здесь и сейчас было не так страшно. Возможно, дома она не решилась бы на него никогда.

– Я жалею, что именно я убил ее, – сипло ответил Кощей. – До последнего надеялся, что это сделает Сокол, хотя и понимаю, что это было малодушно.

Кощей сошел с тропы и сел на поваленное дерево. Похлопал ладонью рядом с собой – мол, садись, в ногах правды нет. Василиса неуверенно подошла к нему, опустилась рядом.

– Я видел в ней себя, – признался Кощей. – Все самое темное… Я не уверен, что вправе был судить ее. Я ничем от нее не отличаюсь.

Очень хотелось возразить, но Василиса заставила себя молча дождаться продолжения.

– Наверное, я все еще чувствую ответственность за нее. Она была моей женой. Раньше я думал, что, возможно, это я что-то сделал не так. И еще я ей благодарен. Если бы не она, неизвестно, где бы я сейчас был и что делал. – Кощей мрачно усмехнулся. – Больше не пойду с тобой сюда. Странное место, здесь так и хочется говорить…

– Тебе это нужно, – аккуратно заметила Василиса.

– Да, наверное, – вздохнул Кощей. – Возможно, мне жаль ее. Она могла прожить совсем другую жизнь. В том числе если бы не встретила меня. Если бы не помешалась на идее бессмертия.

Кощей поднял с земли ветку, поворошил траву. Несколько кузнечиков метнулись в стороны. Какой-то жук деловито полз по своим делам, сверкая на солнце черной спинкой. Потом вдруг ни с того ни с сего расправил крылья и взмыл в воздух.

– Их было двое, – снова заговорил Кощей. – Марья и ее брат. Они были детьми князя. Все делали вместе: учились ходить, говорить, а после держать меч в руках, сражаться, править. Отец ее ни в чем не ограничивал. А потом соседский князь решил расширить свои земли и пошел на них войной. Отец Марьи был уже стар, поэтому ее брат собрал дружину и отправился на поле брани. Она ждала вестей. Их не было.

Кощей приподнял веткой упавший лист березы, и из-под него юркнула в траву серебристая ящерка.

– Но спустя время князь объявился на границе. Он грабил и сжигал деревни, и делал все это, помахивая головой ее брата, насаженной на кол. Многие становятся темными сознательно. Позволяешь себе сначала одно, потом другое, а потом и вовсе не видишь смысла держать себя в рамках. Но у некоторых в жизни был свой спусковой крючок. Точка, когда они, не задумываясь, обратились к тьме, потому что не смогли иначе, когда позволили ей поглотить себя, чтобы спастись. Это был ее. Марья заново собрала дружину. Сама отправилась на границу. И убила князя. Он не ожидал встретить соперника в лице девицы, которой едва исполнилось семнадцать. И уж тем более не ожидал встретить ведьму. После этого Марья вернулась домой, села на отцовский трон и стала править. А голову своего заклятого врага наколола на копье и выставила над воротами на всеобщее обозрение. Но это не утолило ее боли и ненависти, она жалела, что просто убила, а не оставила в живых, не взяла в плен, не заставила его мучиться за каждый день, что не прожил ее брат. Она стала оттачивать свое мастерство, копить силы, утверждая, что иначе не сможет защитить свои земли и своих подданных. На самом же деле, я думаю, она хотела защитить себя, не допустить, чтобы ей еще раз пришлось пережить настолько страшную боль. Ради этого она избавилась от всего светлого в себе: любви, сострадания… – Кощей помолчал, потом добавил: – Это не оправдывает ее. Ни в коем случае. В конце концов, каждый сам выбирает свой путь.

– Это она тебе рассказала? – тихо спросила Василиса.

Кощей качнул головой.

– Нет. Она вообще про себя ничего не рассказывала. Но есть одно зелье. Сложный состав, и непросто варится. Если капнуть в него кровь человека, оно может многое о нем поведать. Кровь Марьи у меня была.

Василиса вопросительно приподняла бровь, но Кощей поджал губы, и она поняла, что он не расскажет, и не стала настаивать. Она тоже далеко не все рассказала ему о своем браке с Иваном. И отнюдь не была уверена, что готова к новой порции откровений о его жизни с Моревной.

– Я подозреваю, Марья рассказала тебе про ритуал. – Кощей прикрыл глаза: слова явно давались ему с трудом. – Я могу объяснить.

– Не нужно.

– Но…

– Не нужно, и точно не сейчас.

– Василиса… Что-нибудь еще Марья говорила? Она мастерски умела проникать словами в душу. Поэтому, если она задела тебя чем-то, скажи.

«Скажи ему, – подумала Василиса, – просто скажи про семя».

Она взглянула мужу в лицо: оно было уставшим, изнуренным. Увиденное на поляне снова встало перед глазами, и она покачала головой, постаравшись улыбнуться как можно искреннее. Разве могла она ему сказать? Тем более сейчас. Пятнадцать лет она верила, что их брак почти идеален. Как она могла не увидеть? Или видела, но не хотела себе в этом признаваться, ведь ей было так хорошо, ее все устраивало. А Кощей все это время едва держался на ногах. Нет, она не могла возложить на него очередную свою проблему и отправить разбираться с ней. И уж если совсем честно…

Василиса понимала, что не сможет заговорить об этом. Чтобы облечь в слова то, что она ощущала, сначала нужно было позволить себе в полной мере почувствовать все это. А она вовсе не была уверена, что сейчас, после всего произошедшего, сможет пережить это и не лишиться рассудка в процессе. Ей требовалось время.

Кощей еще немного поводил веткой по земле, рисуя линии, потом его рука замерла.

– В какой-то момент я понял, что, если ты умрешь, я не смогу сдержать свою силу. Это бы стало моим спусковым крючком. И я не знаю…

Василиса сжала его ладонь.

– Не надо, – попросила она. – Я жива. Я здесь. Я с тобой.

– Спасибо тебе, – сказал он, посмотрев ей в глаза.

– За что?

– За это. За то, что ты все еще со мной.

– Дурак, – ответила Василиса, и в этот раз ей не пришлось вымучивать улыбку.

Кощей поднялся на ноги, так и не отпустив ее руку.

– Домой? – спросил он.

– Домой, – ответила Василиса, позволяя ему помочь ей встать.

А потом не удержалась и обняла. Кощей с готовностью, словно лишь этого ждал и хотел, обнял в ответ. В Лесу они были совсем одни, не от кого было прятать свои чувства, и поэтому прошло много времени, прежде чем он и Василиса наконец отстранились друг от друга и действительно отправились назад.

Эпилог. Тогда

Конец ноября 2003 года

– Любомир! Смотри, Любомир, этот цветочек называется василек. Правда красивый?

– Очень, мама. От чего он лечит?

– Он не лечит телесные недуги, но порой красота способна исцелить душу.

– Можно его сорвать?

– Ты выкинешь его через несколько шагов. Или он завянет по дороге. Запомни, Любомир, никогда не посягай на красоту лишь потому, что в твоей власти присвоить ее. Никогда не прикасайся к женщине, если она не дала тебе на то своего согласия. Дала с улыбкой, а не со слезами.

Кощей вздрогнул и проснулся. Из неплотно сомкнутых штор падал, попадая прямо ему на лицо, лунный луч. Мужчина дернулся, стремясь уйти от света, сел на постель и потер лицо рукой. Маленький перстень с голубой искоркой на мизинце нагрелся и слегка жег палец, но Кощей предпочел не обращать на это внимания. Мать не снилась ему очень давно. И вот: первый раз за столько лет – и она недовольна.

Кощей потряс головой, окончательно просыпаясь. За окном еще было темно, но он знал, что уже не сможет уснуть. Он нашарил на тумбочке часы, включил подсветку. Стрелка указывала на четыре утра. В углу комнаты зашевелился огромный мохнатый пес, поднял голову, подслеповатыми глазами ища хозяина.

– Спи, Марло, все нормально, – успокоил его Кощей, и тот снова спрятал морду между лап и закрыл глаза.

Марло шел двадцать пятый год, и больше Кощей его удерживать не мог. Тело износилось, душа просилась на свободу. Брат Марло умер четыре месяца назад, пес сильно тосковал, и Кощей пускал его в свою спальню в награду за годы послушания и верности. Во всяком случае, так он себе это объяснял. Кощей ждал, когда смерть придет и за стариком, надеясь, что она сделает это самостоятельно и ей не придется помогать. Он не желал мучить пса, но и мысль о том, чтобы убить его самому, как и каждый раз, когда его собаки старели, причиняла боль.

Стоило взять щенков, но у него не было времени ни дрессировать их, ни заниматься ими, к тому же была еще одна, более веская причина, по которой Кощей не торопился этого делать.

Перстень потихоньку остывал. Кощей встал с постели и вышел из спальни. Прошел по коридору мимо двух дверей в ванную. За одной из дверей был его кабинет, за второй – пустая комната: он так и не придумал, что в ней разместить. В ванной он ополоснул лицо холодной водой, потер начинающие ныть запястья и посмотрел на свое отражение.

– Я есть, – четко произнес он.

Но простенькое упражнение из психологии на осознание собственного бытия в последнее время перестало работать.

– Ну есть ты, есть, и что с того? – спросило его отражение. – Хоть кому-нибудь это нужно?

– Марло, – хмуро ответил Кощей.

Отражение засмеялось.

– Марло всего лишь пес, и он не знает ничего, кроме любви и преданности к тебе, которые ты сам же в нем и взрастил. Кого ты обманываешь? Скоро он умрет, и что тогда?

Кощей сморгнул, отгоняя наваждение. Он знал, что тогда. Он уже все решил, поэтому не брал щенков. Собак ему будет не хватать, он привык к их обществу за последние сто лет, но они не любили Навь и не приживались там, им не хватало человеческого тепла. А именно туда он вернется, когда не станет Марло. К январю закончит все свои дела. Вряд ли пес протянет дольше.

Почти сто лет он провел в этом мире, одновременно правя Навью, и сейчас чувствовал, что устал. Навь требовала его постоянного внимания, дела в этом мире тоже не отпускали. Но мир этот ему нравился, нравилось быть среди людей, и уходить отсюда не хотелось. Он думал, что, оставив прежнюю жизнь в Санкт-Петербурге и открыв частную практику, сможет уменьшить количество работы и наконец отдохнуть. Однако пока что не особо получалось. И кажется, пришло время выбирать.

В Нави он был действительно нужен. Здесь – абсолютно точно заменим.

Кощей выключил свет в ванной и спустился на кухню. Принялся варить кофе. Запястья ныли все сильнее и сильнее, но Кощей старательно игнорировал их, стараясь максимально сосредоточиться на своем занятии. Если не обращать внимания, если забыться, боль уйдет.

В последний раз мать снилась ему, когда он держал у себя Василису. О, он был уверен, что Василиса проникнется открывающимися перспективами и пойдет за него добровольно. Он бы обеспечил ей чудесную жизнь. А она в благодарность за это скрасила его одиночество. Разумеется, в этот раз он был бы умнее, не позволил бы себе расслабиться, не подпустил бы близко. Да и она с таким чувством говорила про клятвы, что нужно держать, что что-то в нем помутилось… Но Василиса спутала ему все карты, а снящаяся мать окончательно лишила покоя. В какой-то момент он сдался и, готовый на все, лишь бы эти сны прекратились, придумал фокус с лягушачьей шкуркой. Он и правда был уверен, что Василиса вернется. И потом, не мог же он просто отпустить ее! Хотя теперь ему все чаще казалось, что мог. Пусть бы шла себе, строптивая девчонка. Вернулась бы к родителям, прожила пустую жизнь. Замуж бы ее, конечно, вряд ли кто взял после похищения, ну так ушла бы к Яге. Да какое ему вообще дело до того, как бы она распорядилась своей призрачной свободой? И чего ей не сиделось в царском дворце? У нее же наверняка все было. Что ей тут понадобилось? Баюн выдал ему совершенно неправдоподобную версию о том, что Лес сам вывел ее к Конторе. Что за чушь?! Зачем Лесу приводить ее сюда? С чего ему вообще водить ее за ручку?

Он почти забыл о ней. Время в этом мире бежало стремительно, почти в три раза быстрее, чем в их родном. То, что для Василисы произошло не так давно, для него случилось столетие назад. Он даже не сразу узнал ее в кабинете Баюна. А когда узнал, испытал весьма смешанные чувства: что-то между досадой и злорадством. Но потом подумал: может, это будет забавно.

Забавно не было. Василиса вела себя затравленно, и все, чего ему порой хотелось, – вылить ей на голову ведро ледяной воды, авось очухается. Иногда он позволял себе представить это в подробностях. Вот она замирает на мгновение, пытаясь заново начать дышать, вот делает судорожный выдох, а вот начинает… Здесь видение всегда обрывалось, потому что Кощей понятия не имел, что она сделает дальше. Однако на днях выяснилось, что Василиса умеет не только говорить, но и отвечать. Ругаться. Да еще как.

Маленькая глупая слабая ведьма. Разозлила его. Впервые за долгое время он так сильно вышел из себя. С чего такая реакция? Будто бы ему и прежде не бросали в лицо обвинения и проклятья. Но ведь он разозлился еще раньше. Когда понял, что она сама себя отравила. Когда Божена сказала, что аура у Василисы словно стеклянная. Лишенная чувств. Лишенная эмоций. И очень-очень хрупкая. А какое ему дело до ее душевного состояния?

И почему после их ссоры она не выходит у него из головы?

С Василисой все вечно через пень-колоду.

А теперь еще и этот сон.

Кощей перелил кофе в кружку и сделал глоток. Отлично. Идеально крепкий и горький. То, что надо, чтобы хоть чуть-чуть взбодриться. Сейчас он выпьет его и пойдет работать. Сегодня и завтра никаких встреч у него не планировалось, потом – выходные, он отправится в Навь разгребать дела. Как обычно, заплатит соседке, чтобы она присмотрела за Марло, и будет надеяться, что он не умрет в его отсутствие. Нужно будет поглядывать на него в зеркало… Но главное, что за всеми этими делами он просто забудет о Василисе.

Но этот сон…

Да. Один-единственный раз он позволил себе эту мысль: соблазнить или взять силой. То ли отомстить, то ли сделать то, чего хотел когда-то и не смог. Представил, каково было бы держать ее в руках. Намотать косу на кулак, оттянуть назад, заставив ее поднять лицо, заглянуть уже в эти глаза – вот бы они еще смотрели на него не с ненавистью и не со страхом, – поцеловать наконец… А она ему в этот момент – коробку с печеньем. И глаза такие, как у щенка. Будто хоть что-то о нем понимает. Больше он об этом не думал. И уж тем более никогда бы не позволил себе действительно это сделать. Только мать и знала, что он никогда бы не покусился на женщину без ее согласия. Что же она…

Кощей поднялся в кабинет, тяжело опустился в кресло, поставил чашку с кофе на подставку, пододвинул бумаги.

Женщины. Все беды от них. Они появлялись в жизни Кощея ненадолго, приносили с собой мимолетное удовольствие и долгое послевкусие разочарования. Им всегда было что-то нужно, не обязательно материальное, но они хотели получать, и никто не желал отдавать, никто не спешил подарить хоть каплю простого человеческого тепла. Хотя, возможно, он сам выбирал таких, подсознательно опасаясь к кому-то привязаться. Иногда какая-нибудь из них шептала в момент близости: я твоя. У Кощея от этого скулы сводило. Ему не хотелось обладания. Ему хотелось, чтобы хоть одна сказала: я с тобой.

Он сделал еще глоток кофе и пробежался взглядом по первому абзацу договора, не понимая ни слова. Отложил бумаги в сторону. Тишина в доме стояла невыносимая. Впрочем, как и всегда. Иногда ему хотелось, чтобы что-то принесло беспорядок в его идеально выверенную жизнь, прошлось смерчем по комнатам, разбрасывая вещи, заполнило тишину звуками, а пустоту… хоть чем-то. Он обрывал себя, ибо желать нужно острожно, особенно если ты почти пятисотлетний колдун, который сам до сих пор лишь примерно представляет, где предел его сил.

Василиса… Девочка с большими голубыми глазами, которая кричала, что не выйдет за него. Женщина, которая даже спустя семь месяцев совместной работы до сих пор вздрагивала, стоило ему появиться в ее поле зрения. Девочка, которая выбрала жизнь в лягушачьей шкуре, лишь бы не становиться его царицей. Женщина, которая предпочла не чувствовать совсем, лишь бы не бояться его.

Неужели он настолько ужасен?

Кощей уперся локтями в стол, сжал ладонями виски. А потом не выдержал, схватился за левое запястье, сжал его посильнее, стараясь реальной болью перекрыть фантомную.

Наверное, она была его наказанием. Что ж, оно было отлично выверено и ударило точно в цель. «Так радуйся, Василиса, – подумал Кощей. – Радуйся, коли я вернул тебе возможность чувствовать. Радуйся, ибо совсем скоро я сойду обратно в Навь, в свой замок, и останусь там навеки. Там, где мне самое место. Среди мертвых и никогда не живших».

Радуйся, родная.

Что же ты?