Текст книги "Возлюби врага своего"

К моему удивлению у этого русского не было никакого страха. Он сидел перед разведчиками и пристально заглядывал каждому в глаза, стараясь что—то найти. По его взгляду было видно, что он не испытывает к нам никакой ненависти. Это была скорее жалость сильного, к более слабым.

– Туй, «Иван», шнапс пьешь, – спросил Генрих, подавая ему кружку с русской водкой.

Пленный, посмотрел на угощение, потом перевел глаза на нас, и по—немецки сказал:

– Дай Бог, сегодня это не последняя…

За один раз он осушил кружку, после чего занюхал рукавом вонючей, как собачье дерьмо, шинели.

Вновь восторженный возглас моих камрадов наполнил хату. Русский в своем достоинстве и какой– то природной мощи, был просто неподражаем. Он был на голову выше нас и его гонор, понемногу начал раздражать моих камрадов.

– О, хорошо! – загалдели бойцы, видя силу русского духа.

Генрих виртуозно открыл штыком банку колбасного фарша и подал Цареву, желая, наверное, увидеть, как большевик бросится на еду и сломает свою славянскую гордость о немецкую жестяную банку с мясными консервами.

– Давай, давай камрад – кушай, кушай, – сказал он, подзадоривая сержанта.—Это вкусно!

Русский, под восторженный вой моих воинов вытащил из сапога алюминиевую ложку и этим самым окончательно «убил» всю мою группу. Обтерев её клочком газеты, он слегка ковырнул наше немецкое варево и пригубил, как бы дегустируя продукт.

– Это настоящее «собачье дерьмо», – сказал он спокойно.– Разве это можно есть? С такой жратвой, вы господа «Фрицы», никогда эту войну не выиграете!

Сержант, не смотря на то, что его мучил голод, который он испытывал в тот момент, он куражился над нами как хотел. Он вновь ковырнул фарш, и как бы сквозь силу его стал жевать, корча, при этом лицо недовольной гримасой.

Моих камрадов поразила его невозмутимость. Он как бы издевался над нами. Своим поведением сержант демонстрировал свое отношение не только к нам, но и к самой смерти, которую он ожидал. Качества духа, которые проявлял Василий Царев, шокировали нас. Прямо пропорционально усиливая уважение к врагу.

Его типаж, вдохновил меня на работу. Пока сержант ел, я, карандашом на бумаге сделал набросок, изображая «Ивана» в образе немецкого офицера. Меня заворожило мужественное лицо и яркий русский образ, который впечатлял естеством и немыслимой гордостью. Его манера держать себя в руках при таком скоплении врага, потрясала мужественностью и необъяснимой гордостью.

В какой—то миг сержант бросил на стол ложку:

– Вашу дрянную жратву невозможно кушать! Это не пища, а натуральный эрзац, —сказал он.– Пусть ваш Гитлер, сам жрет это дерьмо, – сказал Василий.

До меня дошло – водка сделала свое дело. Еще мгновение и русский начнет петь нам про «Катюшу», которая выходит на берег и бросает в воду венок.

Ганс ехидно ухмыльнулся. Он отрезал Василию хлеба, и налил еще водки. Сержант, подняв кружку, сказал:

– За нашу победу, господа фашисты!

После этого он влил в горло шнапс и, занюхав рукавом, сказал:

– Теперь можете меня расстрелять! Я готов к смерти!

Камрады от удивления были в шоке. Это был театр одного актера, который показал нам, как можно достойно умереть, не потеряв перед врагом своего лица и духа. Его юмор. Его самообладание, окончательно нас шокировали. Русский смотрел на нас, как смотрит директор лицея на своих учеников. Его харизма могла раздавить любого, кто соприкоснулся с этим явлением. Он спокойно погладил свой живот и, откинувшись на лавку, сказал:

– Эх! Закурить бы! Угостите меня сигаретой, господа диверсанты! Я две недели в плену и за это время очень соскучился по табаку.

Ганс Юрген взглянул на меня, стараясь предугадать мою реакцию. Я протянул сигарету русскому. Василий её размял, как это делают все русские, и, вставив сигарету в рот, сказал:

– Бите фуер!

Ганс приняв правила игры, чиркнул зажигалкой и поднес её гостю.

Василий закурил, и глубоко втягивая в себя дым, погрузился в нирвану.

Мои парни были в шоке от пленного. Впервые встретив врага не на поле боя, а за столом, они решили показать этому «большевицкому доходяге» наше немецкое гостеприимство. Судьба его была давно нами разрешена, поэтому парням ничего не оставалось, как устроить для себя этот маленький фронтовой клим– бим, чтобы потешить себя театральным действом, разгоняя тем самым унылые фронтовые будни. Мы знали, для каких целей нам был нужен этот «Иван». Конечный результат, которого мы ожидали от нашей «мишени», заставлял нас терпеть пьяные выходки русского. Приказ командования был для нас законом. Я знал, чем скорее пленный приобретет нужную физическую форму и силу, тем быстрее мы сможем перейти к завершающей фазе нашей операции.

– Возьми на память себе, – сказал я, подавая Василию его рисунок. – Останешься жив, может, когда добрым словом вспомнишь унтер—офицера, – сказал я, совсем не представляя, что мои слова станут пророческими.

Царев взял рисунок, и, оценив мою работу, достал из гимнастерки солдатскую книжку, и аккуратно положив в неё рисунки, снова спрятал в карман.

– Матери вышлю. Пусть ждет меня! Кому скажу, что «Фрицы» меня напоили, накормили и даже портрет нарисовали – ни кто не поверит, ни за что в жизни, – сказал он окончательно, опьянев.

– Ну, вот русская свинья, как всегда нажралась, – сказал лейтенант Ганс Йорген. Все они такие. Сначала, корчат из себя гордых славян, а потом – потом напиваются, и забывают про свои христиански корни.

Уже через несколько минут, расслабившись от шнапса, он расстегнул гимнастерку и тихо запел, бубня себе под нос. Его глаза слегка преобразились, и он уже смотрел на нас совсем не как враг, а как обычный знакомый из соседнего дома. Всем в те минуты хотелось поговорить с русским, чтобы хоть как– то понять его загадочную русскую душу, про которую нам так много говорили наши философы.

– Давай, рус «Иван»! Надо купаться, – сказал я, как меня учил Крамер, – надо быть очень чистым, как немецкие солдаты. Ты будешь немецкий оберштурмфюрер и будешь носить униформа великой Германии, – сказал я, и мои разведчики заржали в ожидании финала всего этого спектакля.

В эту минуту «Иван» понял, что попал не на щедрую вечеринку с девочками, а в суровые реалии военного быта. Понимание произошло само собой, и Василий решил испить эту чашу фронтовой судьбы до самого дна. Он не знал тогда, что переодетый в форму немецкого офицера он станет не командиром карательного батальона, а банальной «подсадной уткой», на которую русские снайперы будут охотиться.

Ганс подвинул к нему поближе стул и стал его расспрашивать, чтобы хоть знать с кем мы имеем дело.

– Как зовут тебя «Иван» – спросил он.

Сержант осмотрел нас всех взглядом полным какого—то отчуждения, и хриплым простуженным голосом сказал:

– Меня звать Василий Царев! Я сержант, – ответил пленный.

После того как он сказал, я перевел это моим камрадам, которые с любопытством наблюдали за русским. Пулеметчик Альфред Винер достал сигарету, и приветливо улыбаясь, подал её русскому сержанту. Царев вновь закурил. Расплывшись в улыбке, он сказал:

– Спасибо господа «Фрицы»! Табачок то у вас тоже дрянной, как и вся ваша жратва. Эх, парни, вам бы махорки русской покурить.

– Что это есть махорка, – спросил я.

– Махорка – это такой деревенский табак.

– Сколько тебе лет? – спросил Ганс, продолжая допрос.

– Двадцать пять, – ответил сержант.

Взглянув в лица подчиненных, я понял, что они в шоке. Глаза бойцов в те минуты округлились, а лица вытянулись. Ни кто не мог поверить в его слова.

Перед нами сидел молодой мужчина, который, вероятно, давно не видел себя в зеркало. Его седые волосы, его обмороженное лицо и глубокие морщины, говорили о том, что ему сейчас около пятидесяти. Вот тут я понял, какие ужасы войны, довелось пережить этому русскому парню.

Бойцы удивленно загомонили, словно дикие гуси на балтийском взморье под Килем и, не веря в сказанное этим «Иваном», подали ему зеркало. Сержант взглянул в этот на себя в этот кусок стекла, стараясь себя узнать. Он обхватил лицо руками и слезы накатили на его глаза. Винер похлопал парня по плечу и ехидно сказал:

– Не плачь солдат, лучше умереть сейчас, чем сто раз умирать в лагере для пленных. Ты же знаешь, что ждет тебя?

– Я знаю, – ответил Царев.—Дайте мне еще сто грамм шнапса и можете меня убить.

Жаль, что рядом с нами не было капитана Крамера. Он бы поговорил с этим сержантом и объяснил ему правила игры.

Мы не были каннибалами и не испытывали необходимости в жертвенных подношениях нашим богам. Смерть пленного ради какого—то пустого и банального развлечения нами даже не рассматривалась. Был приказ, и нам нужно было решать проблему любыми путями. Ясно, что наш «подсадной гусь» после нескольких недель плена не соответствовал внешним критериям немецкого офицера. Его убогий и несчастный вид почему—то вызывал у нас странное чувство. Мне кажется, что «высшие силы» уже тогда предрекали мне, встречу в ближайшем будущем, поэтому я не испытывал к русскому ни враждебности, ни неприязни. Он был инструментом в нашем деле, а значит, и отношение к нему у нас было как к инструменту. Меня, как командира разведывательной группы больше заботил приказ командира дивизии. Царев став «мишенью», и без того был обречен на смерть. Русские снайпера, охотившиеся за нашими офицерами не ведали о нашем коварстве и сами того не желая, заготовили своему соотечественнику мгновенную смерть.

– Встать! Давай «Иван», – пошли! Надо чисто мыть тело, чтобы ты, не испортил дорогой мундир немецкого офицера.

Фриц Ланге орудуя кочергой достал из русской печи железное ведро с горячей водой. Нас этому делу научила русская старуха, которая жила в этом доме. Пленный вышел на улицу и разделся догола. Перед нами предстал настоящий живой скелет. Его кости были обтянуты желтой кожей. По всему телу ползали вши, и от этой жуткой картины страх пробежал по моей спине. Винер открыл банку порошка от вшей, и стал посыпать им тело «Ивана».

– Давай, давай – мойся, русская свинья, – сказал Ганс. Он сунул ему кусок мыла в руки, и отошел в сторону, опасаясь, что насекомые опадут на него.

Мы поливали доходягу водой, чтобы отмыть его от фронтовой грязи. Он, словно статуя сидел в корыте и не понимал, за какие заслуги перед Рейхом к нему такое внимание. По нашему плану пленный должен был иметь настоящий бравый вид. Снайпера не должны были видеть никакого подвоха. Через десять минут пленный был приведен в порядок. От него уже не так воняло как прежде, да и вид после такой «ванны» русский имел вполне достойный для «подсадного гуся». Половина кружки шнапса, кусок колбасы подняли «Ивану» желание жить. Василий уже ничего не боялся, и даже иногда улыбался, видя нашу доброжелательность.

Почти все постоянно действующие учебные центры «Абвера» использовали русских пленных. Это был хороший расходный материал, дефицита в котором никогда не было по причине человеческой сущности страха смерти. В специальных диверсионных школах на них отрабатывались всевозможные навыки. Как в физической подготовке курсантов, но и – «клятвы на крови». Русских добровольно переходивших на нашу сторону, принуждали убивать своих соотечественников, фиксируя эти преступления на кинопленку.

Первый день пребывания Царева в нашей группе прошел в ознакомительном ключе. Его быстрая адаптация и желание участвовать в нашем деле приятно радовала. На следующий день на лице нашей «мишени» начал появляться легкий румянец. Мои товарищи по оружию вновь крутились вокруг пленного «Ивана», словно заботливые няни, стараясь как можно раньше привести его в нужную форму.

Я, оставив свои дела Гансу Райнике, связался по радиостанции с капитаном Крамером, и доложило том, как идет подготовка цели. Крамер услышав мой голос, приказал немедленно явиться в штаб группы. Обмундирование на «подсадного гуся» было готово. Недавно в батальоне СС, который был расквартирован рядом с нами погиб один из офицеров вафен СС. Вот его униформа и должна была стать тем козырем, которым мы хотели побить русского туза. В те дни Царев был еще слаб, но этот факт нас не заботил. Его роли вполне хватало для выполнения задачи, которая должна была поставить точку в жизни русского снайпера аса.

День выдался на славу, солнце светило необычайно ярко, а голубое небо уходило ввысь и поражало своей необычайной глубиной. Искрящийся снег хрустел под сапогами, создавая завораживающий звуковой фон русского зимнего пейзажа. В отличие от сорок первого в этом году было немного теплее. Учитывая промахи начала войны, в войска на восточный фронт уже поступила добротная зимняя амуниция, поэтому этот холодный сезон был для наших солдат не столь роковым.

В ту минуту еще никто из нас не знал, что все наши приготовления к акции буквально за несколько часов будут сведены к нулю донесением передовых дозоров. Наблюдатели, сидя в «лисьих норах», обнаружили, в свете луны, передвижение противника. С правого берега реки, где начинался знаменитый партизанский край, в нашу сторону на лыжах двигалось пятеро русских, переодетых в белые маскхалаты. Возможно, это была разведка? А возможно и группа прикрытия пресловутого снайпера. В одно мгновение вся большевистская банда была взята под контроль дозорных, которые не сводили с неё глаз и вели, не вступая в огневой контакт. Все передвижение группы тут же координировалось по полевым телефонам и радиостанциям. Через час мы уже знали, что русские в нашем тылу разбили лагерь и затаились, ожидая благоприятных погодных условий.

Новость об обнаружении русской группы, застала нас в минуту вечернего «Виста» Разочарованно скинув карты в колоду мы, облачившись в зимнюю маскировочную униформу, полным составом выкатили на бронетранспортере на задание, оставив в расположении двух камрадов и нашего русского гостя.

– Курт, смотри за «Иваном», чтобы он не сбежал. А то дядюшка Крамер, будет

очень зол и натянет нам глаза и уши на задницу.

– Хорошо командир, – ответил Курт Земан.– Если он герр унтер—офицер, будет

пытаться убежать, я не буду с ним возиться – я его просто пристрелю, к чертям

собачим.

– Делай, как велит боевой устав.

В то время вермахту уже не приходилось зачищать тыловые территории. Для этих дел были присланы карательные войска СС, которые, под предлогом борьбы с партизанами сжигали целые деревни вместе с жителями. Такие акции, носили большие жертвы с нашей стороны. Русские, попав в ловушки карательных батальонов, подрывали себя гранатами. Так на смену тотальному прочесыванию как это делали войска СС, мы избрали иную тактику.

Небольшие хорошо вооруженные подразделения, словно охотники шли по следу русских до того момента, когда они располагались на привал. Так было проще застать «Иванов» врасплох, и тихо без стрельбы и гранат уничтожить сталинских диверсантов. Оставшиеся в живых пленились, для того чтобы получить разведывательные данные.

Первые километры наша группа проследовала на бронетранспортере. На подъезде к передовому боевому охранению, группа спешилась, и остальной путь проделала, используя бесшумные финские лыжи, оббитые оленьими шкурами. Через десять минут мы уже вышли на след пресловутых «Иванов», и, утопая в снегу по пояс, пошли за ними. По всей видимости, большевики направлялись в сторону складов расположенных глубоко в тылу, там располагался наш тыловой госпиталь и база отдыха боевых офицеров.

Словно призраки под покровом ночи, мы следовали за русской группой на расстоянии вытянутой руки. С каждой минутой напряжение возрастало. Мы чувствовали, что большевики находятся на расстоянии дыхания. Подкравшись, к стоящей на краю деревни риги, моя группа внезапно уперлась в разрытую волками и лисами кучу отрезанных полевым хирургом людских ног и рук. Они лежали прямо под окном строения. По все вероятности звери уже давно пировали здесь, превратив эту свалку в кучу обглоданных костей. Непривычно было видеть такое скопление обезображенных войной людских конечностей, с которых было съедено все мясо.

– Что это, – тихо почти шепотом спросил Ганс Райнике.

– Я думаю, тут располагалась операционная полевого лазарета, – ответил я шепотом.

– Не могли зарыть? Я представляю, какая вонь тут была летом.

– А я не представляю. Не хочу даже и думать об этом…

Русские расположились внутри сарая, выставив невдалеке боевое охранение. С каждым пройденным метром сердце вырывалось из груди. Мы чувствовали, что большевики рядом и из—за этого кровь насыщалась адреналином. Бесшумно по снегу мы подкрадывались к «Иванам», уже держа наготове армейские ножи.

Молниеносный бросок и два трупа уткнулись лицом в снег, не издав ни звука. Я чувствовал, что мое сердце вряд ли сможет выдержать подобного напряжения. Но приказ командира дивизии, не смотря на жуткий страх, который я испытывал, толкал меня вперед. Если ты хотел выжить в этой войне – ты выживал вопреки своему страху. Страх – именно он, становился твоим спутником, ибо он заставлял тебя делать свою работу намного быстрее, точнее и проворлевее врага.

Все было, словно во сне. Чтобы не упустить инициативу я, ворвался сарай первый, держа в левой руке фонарь. Все, что я помню – это были трое «Иванов», которые возникли из мрака в свете луча. Как в кино в замедленном действии я увидел, что русский, вскидывает автомат. Рука сработала молниеносно. Нож со свистом полетел в сторону первой жертвы. Нож, рассекая воздух, достиг цель и впился прямо в лицо «Ивана» в районе глаза. Струя крови вырвалась из раны, и большевик инстинктивно схватился за голову руками. Его ноги подкосились, и он рухнул на пол, освобождая мне линию огня. Двое других, которые сидели на корточках, распаковывая вещевые мешки, не успели даже отреагировать на наше молниеносное появление. Я выхватил пистолет и выстрелил из него в ближайшую цель. Второй ослепленный светом был убит мгновенно. Пуля точно попала ему сердце. Второй с пробитым плечом тут же упал на пол. Одной рукой он старался выдернуть из гранаты кольцо, но не успел. Людвиг, ударом горного ботинка выбил её из рук. «Иван» упал на спину и заорал от боли.

– Не стрелять, – проорал я в пылу схватки, боясь, что мои камрады убьют «языка». – Винер, сможешь перевязать парня, – спросил я своего камрада по оружию. – Он нам нужен живым.

– Без проблем командир, – ответил тот и достал перевязочный пакет.

– Обыщи его! Но только как следует. У русских принято воевать до последнего патрона.

Альфред обыскал «Ивана», забрав у него все оружие до перочинного ножа. Потом он достал из аптечки шприц с морфином и уколол большевика в бедро через его обмундирование. Достав перевязочный пакет, он приложил к ране большевика ватный тампон и обмотал рану стараясь остановить кровь

– Ты «Казаков», – спросил я, показывая на снайперскую винтовку, которая стояла около стены.

Пленный молчал и лишь улыбался.

– Ты «Казаков», – еще раз спросил я.

– Я Казаков, ответил «Иван» ехидно улыбаясь.

Достав из—за пазухи большевицкую газету, я развернул её и, посветив на лицо русского, сравнил его с портретом в газете.

– Ты врешь….Ты не Казаков.

В этот миг в сарай вошел лейтенант Йорган, и, увидев, как мы расправились с русской группой, сказал, откровенно восторгаясь нашей удачей:

– Хорошая работа Кристиан! Вас можно поздравить с удачными трофеями…

– Черт – бывает же такое! Удачная случайность, – сказал я, осветив на труп одного из русских.

– Это кто, – спросил Йорган.

Я показал ему фотографию на газете и сказал:

– Твой визави.

– Черт! Ты Кристиан, украл у меня победу. Я же хотел сразиться с ним. Это же ас снайперского искусства.

– Не он первый, не н последний. Будут и у тебя Казаковы, герр лейтенант.

– Да за такую работу тебе полагается «Железный крест», – сказал лейтенант, осматривая труп убитого снайпера.

– Не в крестах Ганс, счастье. Счастье остаться в живых. На вот держи – тебе подарок от нашей группы.

Я взял винтовку Казакова и подал её лейтенанту. Позже уже на базе, на прикладе мы насчитали триста двадцать зарубок, которые обычно делали русские снайпера, таким образом, увековечивая своих жертв.

– Отличный подарок Кристиан. Я сохраню эту винтовку на долгие годы, если конечно останусь жив, – сказал лейтенант Йорган.—Будет потом чем похвататься…

– Так камрады, заканчиваем! Нас ждет не доигранный «вист», немного шнапса и лучшие девушки нашего дивизионного борделя! Мы заслужили отдых, – сказал я, и подхватив вещевой мешок «Ивана» вышел на улицу. Чистейшее, хрустальное декабрьское небо, висело над головой, радуя глаз своей необъятной бесконечность. Где—то гремели редкие разрывы снарядов, и мне казалось тогда, что я был на вершине какого—то боевого куража. Мне хотелось написать картину о наших подвигах. О тех прожитых секундах, которые в конце жизни будут навивать ностальгические нотки.

– Ганс Райнике, Альфред, берите русского и тащите его в «черепаху». Остальным собрать вещи. Идем колонной дистанция пять метров. Лейтенант Йорган замыкающий!

Пройдя на лыжах в обратную сторону, мы уже через час вернулись к бронетранспортеру.

Удовлетворенные удачной охотой, еще через час мы вернулись на базу.

Обычно на устранение подобной группы уходит до двух дней, но сегодня, случай помог нам, и мы вернулись домой с маленькой победой.

Чтобы не потерять пленного русского, я решил доставить его в наш полковой лазарет и доложить капитану Крамеру, о четком выполнении приказа.

Еще была ночь, когда мы прибыли в расположение штаба 205 стрелковой дивизии. Там в глубине блиндажа находилась штаб квартира капитана Крамера. Я спустился в блиндаж, и вошел в эту офицерскую келью пропахшую дымом сигар и жареным мясом. Несмотря на ранний час, Крамер был уже на ногах.

– Разрешите доложить?

– Давай студент, что там у тебя.

Крамер радостно похлопал меня по плечу и, пригласив к столу, сказал:

– Я рад видеть тебя, Кристиан. Что там у тебя докладывай.

Вскочив из—за стола, я вытянулся по стойке смирно и сказал:

– Вчера в двадцать один час семнадцать минут, мне поступила информация. Русская группа в количестве пяти человек, движется в сторону населенного пункта ТИванцы. Силами отделения, при поддержки бронетранспортёра, мы вышли на дистанцию соприкосновения с противником. Действуя скрытно с использованием холодного оружия, четверо русских были нами уничтожены. Один пленен. В результате скоротечного рукопашного боя был убит русский снайпер, при нем находилась снайперская винтовка с трехсот двадцатью насечками.

Крамер пожал мне руку, и ни говоря ни слова, по дружески, похлопал по плечу.

Выдержав паузу, он сказал:

– Черт, а ведь ты Кристиан везунчик. Ни кому еще не удавалось в рукопашном бою убить снайпера. Ты заслуживаешь награды.

– Я был не один герр капитан.

– Все участники рейда будут представлены к наградам, – сказал Крамер.—Кофе будешь?

Кофе! Это то, о чем я мечтаю, уже ворую неделю. Только не эрзац, а настоящий бразильский…

Крамер поставил на печь котелок и всыпал в него две ложки кофе из своих стратегических запасов. Запах дома. Запах моей любимой Тюрингии наполнил фронтовой блиндаж. Пока я с блаженством курил сигару сидя в плетеном кресле, капитан Крамер помешивал кофе и слушал, как я в подробностях рассказывал ему о наших приключениях.

Крамер меня внимательно выслушал и после моего рассказа сказал:

– Нет, студент – это был не Казаков. Скорее, это была полковая разведка, а может диверсионное подразделение. Казаков охотник промысловик, – а это значит, что он одиночка. Он не будет таскать за собой целый батальон прикрытия. Он сам незаметно проникнет на нашу территорию, и сам лично убьет нужного ему офицера. Казаков ас!

– Этого не может быть! А как же винтовка?

– В России Кристиан, выпущено двенадцать миллионов винтовок. Тащи сюда своего

пленного и винтовку, я допрошу его.

Раненый в плечо «Иван» был слаб. По его бледному виду было видно, что он потерял много крови. Войдя в теплый бункер, он упал от бессилия. Крамер и я подняли русского и посадили его на лавку, сбитую из жердей. Капитан подал ему кружку горячей воды. Пленный с жадностью выпил и утерев рукавом рот посмотрел на Крамера. «Иван» знал, что после допроса последует расстрел, или отправка в лагерь. Теперь вся его дальнейшая судьба зависела только от него самого.

На чистом русском Крамер, спросил:

– Как тебя звать, солдат?

«Иван» удивленно посмотрел на моего командира и, приподняв свою голову, гордо ответил:

– Я – Сергей Петрович Колесников.

– Скажи мне, Сергей Колесников, как ты оказался в Романах? – спросил его капитан. – Это же вашей группе было не по пути?

Солдат посмотрел на капитана и, глядя ему в глаза, сказал:

– Это вам не по пути! Я русский, и по своей родной земле хожу там, где хочу.

– Ты, знаешь, что тебя могут расстрелять? – спросил Крамер, открывая перед солдатом пачку с русскими папиросами.

– Я вижу, ты сам русский? – спросил солдат.

– Нет, «Иван», я – немец! – ответил капитан. – Ты, наверное, считаешь, что я предатель, и что я предал, свою Родину, где жил мой старинный род. Нет, солдат, ты не прав! Я никого не предавал! Я пришел сюда, чтобы освободить тебя, от большевиков и Сталина, который утопил наш с тобой народ в крови.

Крамер разговаривал с русским, а я внимательно слушал, чтобы запомнить каждое слово, сказанное им. Я хотел – хотел выучить русский язык. Я хотел говорить на нем, как говорит капитан Крамер, и это желание доминантой засела в моей голове. Я знал, что война коварна и смерть подстерегает каждого солдата в любом месте. Я знал, что в любую минуту могу быть точно также пленен, как этот сержант Колесников.

– Кристиан, доставь санитара, пусть он осмотрит его рану и сменит «Ивану» повязку. Не хватало, чтобы он сдох от потери крови.

Выйдя на улицу, я почувствовал как мне в лицо ударил морозный воздух. Он кусал меня, словно стая злобных собак, которые набросились на мой нос и щеки.

Наш лазарет находился невдалеке от штаба. Возле фельдшерского пункта стояло несколько саней, запряженных мохнатыми русскими лошадьми, которых прикрывали теплыми шерстяными попонами, чтобы они не застудили себе легкие. Слышались стоны раненых. Санитары медсанбата 83 пехотной дивизии суетились возле раненых камрадов, доставленных с линии обороны. Уже второй год «Иваны» стремились пробить брешь в нашей обороне. По этой причине потери на нашем участке фронта были значительны. Увидев старшего санитара с блокнотом и карандашом, я подошел к нему и спросил:

– Господин обер – фельдфебель, мне нужен санитар с медицинской сумкой. Разведка притащила раненого «Ивана». Он потерял много крови, но нам нужен живой «язык» чтобы его допросить.

Обер– фельдфебель на мгновение оторвался от своей тетради и, взглянув на меня через стекляшки очков, сказал:

– Камрад, у нас перевязочного материала не хватает для немецких солдат. Пусть его Сталин перевязывает, собачье дерьмо! – выругался он.

– Это, приказ командира полка. Вы же не хотите, чтобы я доложил о вашем поступке. Если вы, не хотите попасть в штрафной батальон, я советую исполнить приказ.

Обер – фельдфебель с какой—то брезгливостью взглянул на меня. Увидев санитара, который вытаскивал из машины фельдшерскую сумку, он крикнул:

– Булер Херман!

– Я, герр обер– фельдфебель! – ответил тот, оборачиваясь.

– Бери сумку! Поступаешь в распоряжение разведки. Там надо раненого перевязать.

– Есть! – сказал солдат.

– Идем со мной. Ты хоть раз видел пленного «Ивана»? Его нужно перевязать, чтобы он не сдох до того, как даст нужную нам информацию.

Фельдшер шел рядом со мной, слегка прихрамывая.

– Ты сам откуда? – спросил я.

– Я, из Балингена – это Швабия.

– Не везет. Хочу найти хоть одного земляка, но мои камрады воюют в группе «Север».

– А ты, бывалый вояка. Давно на фронте?

– С первого дня. Я год назад служил под Ржевом. Там получил осколок в ногу. Пролежал месяц в госпитале, а потом несколько дней был дома в отпуске. Теперь я вновь прибыл на фронт. Только теперь санитаром в полевом лазарете.

За разговором незаметно дошли до блиндажа, где размещался штаб группы.

– Ну, вот мы пришли.

Спустившись в помещение, санитар скинул с себя анарак. Чтобы он не стеснял движения.

Стянув с пленного телогрейку, он, обнажил рану. Ватный тампон, который засунул Ганс, полностью пропитался кровью

– Нужно колоть морфий и шить рану, – сказал он Крамеру.

– Если надо, то коли и шей! Мне нужен живой большевик, а не истекающий кровью труп.

Санитар достал стерилизатор, вытащив из него шприц, сделал русскому укол в руку. После чего приложив ватные тампоны, перебинтовал пленного.

– У пленного герр капитан, в области плеча сквозное ранение. Я ему сделал обезболивающий укол. Жить он будет. Минут через сорок можете допрашивать.

Санитар сложил инструмент и жадными глазами посмотрел на сигару, которую курил капитан Крамер, надеясь получить за свою работу хоть окурок.

– Так говоришь, «Иван» будет жить? – спросил капитан.

– Да, герр капитан, будет! Я сделал все, что мог. Только я не пойму, зачем нам лечить русских? Все равно он в плену сдохнет, как собака, – сказал санитар.

– Это не твое дело камрад, —сказал я, – можешь быть свободным.

Санитар накинул анарак и, ковыляя, как раненая утка побрел к двери.

– Эй, шваб, ты хочешь курить, —спросил капитан.

Санитар обернулся.

– Так точно, герр капитан.

Крамер подал ему окурок сигары и сказал:

– Свободен!

Санитар с чувством неописуемого счастья, сделал пару затяжек, и выскочил из блиндажа. Капитан уселся на свой командирский трон и сказал:

– Слушай меня: Пленный рассказал, что русскому командованию стало известно, что на снайпера Казакова открыта охота, и что из Германии по его душу прибыл лейтенант Йорган.

– Значит, я могу обрадовать Ганса?

– Непременно! Шоу продолжается! Пусть «Иваны» поверят в то, что мы клюнули на их наживку! Я, доложу, командиру дивизии. Мы раструбим, на весь фронт, что наша группа ликвидировала Казакова.

– Продолжим игру, – сказал я.

– Давай студент! Езжай на базу и готовь своего «подсадного гуся»! Продолжим водить, русских за нос. ….

Пожав руку капитану, я вышел на улицу. Уже через час я с камрадами вернулся на нашу базу в Верховье. По поводу нашей удачной охоты был организован небольшой клим– бим. То, что мы провалили операцию с Казаковым, осталось тайной. Наши парни не должны были знать, что этот ас жив и следующей его жертвой мог стать любой из наших офицеров.

– Земан, наш большевик жив? – спросил я у дневального.

– А что ему сделается – командир, – сказал Курт.– Этот комиссар обнаглел. О жрет от пуза и спит целыми днями, а между перерывами топит печь. Скоро о такой жизни он будет похож на майора Мульке, из службы дивизионного обеспечения, – сказал Земан.

Он потрепал «Ивана» за щеку. Камрады, увидев эту картину, одобрительно засмеялись, присвистывая над шуткой ефрейтора Земана.