Текст книги "Возлюби врага своего"

Глава третья

Черная дыра

Крамер в полном молчании подошел к печи и присел на стул. Он закурил и, глядя в огонь, не поднимая головы, сказал:

– Камрады! От Суража до Усвят, русские пробили проход и сдерживают его своими силами. По данным авиаразведки, через этот «коридор», утекают войска большевиков, попавшие в наше окружение в районе Витебска. Из наших тылов через эту «черную дыру» выходят окруженные части и разрозненные боевые подразделения. Приказом «папочки» Зиценгера, нам приказано ночью выйти в направлении коридора, и провести разведку с целью блокировать этот участок силами идущего к нам резерва. Нам предстоит встретить десятую бригаду 83 дивизии, которая должна с марша прикрыть эту «калитку». На рубеже деревень Секачи, Миловиды, Нивы – русские сдерживают проход по Витебскому тракту. Выходим ночью, силами двух стрелковых отделений. Движение осуществляется согласно боевому порядку. Приказываю – в огневой контакт не вступать. Петерсен – от меня ни на шаг. Не хочу, чтобы твоя мать фрау Кристина, проклинала меня за то, что тебе русские оторвут голову. Ты еще нужен Германии.

– Есть! – ответил я, ощущая со стороны своего командира какое– то странное покровительство.

– Я не хочу чтобы ты, сдох на этой войне, – сказал обер – лейтенант. – Ты пока еще не воин! Ты творец, и должен помнить об этом каждую секунду. Сегодня, нам предстоит пройтись по русским тылам. Ты, если хочешь, можешь остаться в гарнизоне, – сказал обер– лейтенант.

– Спасибо, но я пойду с группой. Если господу будет угодно, он не даст меня в обиду.

– Идиот! Ты, молод и многого не понимаешь! Рано или поздно война закончится без твоего участия. А сегодня – я твой бог, и я хочу, чтобы ты, сохранил, свою жизнь ради твоего таланта. Я малыш, верю в твой разум!

Я по молодости был немного наивен. Я не подозревал, что обер– лейтенант Крамер, уже был разочарован идеей фюрера захватить Россию. Он знал, что эта война, развязанная Гитлером, будет закончена полнейшей капитуляцией и крахом всей Великой Германии. Я чувствовал тогда, что он хотел, рассказать мне, о его мыслях, но я, был молод и многого тогда не понимал, полагаясь на свой юношеский максимализм. Раз от разу в словах Крамера проскакивали нотки дикого, славянского бунтарства, но в открытую высказывать эти вольные идеи, он еще опасался. В каждой роте был свой информатор, носивший значок националистической партии фюрера на внутренней стороне солдатского френча.

В один из вечеров развед – отряд в количестве двух отделений, направились в очередной рейд по тылам русских. Командование решило перепроверить данные авиаразведки, чтобы на месте «по —живому» установить места сосредоточения «Иванов». Сквозь февральскую метель на лыжах скрытно мы вышли на окраину города и спустились к реке. Здесь под прикрытием берега, можно было незаметно двигаться вдоль берега, выискивая следы русских диверсантов, проникавших на нашу территорию с другой стороны.

В то время, линия обороны проходила по самому центру Дюны. С одной стороны располагалась наша линия обороны, с другой стороны окапались «Иваны». Большевики стояли узкой полосой от деревни Разуваевка до деревни Секачей. Именно в этом месте они блокировали подходы к городу и простреливали всю дорогу, которая шла из Витебска. Рельеф был сложным: с западной стороны города большевики наступать не старались. Им еле– еле хватало сил, чтобы сдерживать натиск десятой стрелковой бригады, которая подпирала со стороны Суража.

Короткими перебежками по заснеженному льду реки, мы вышли на рубеж Нижних Секачей. Именно здесь было самое узкое место в обороне русских, где мы могли перейти линию фронта и скрыться в пресловутом большевистском коридоре. От пребывания в глубоком снегу вся униформа покрылась льдом. Она затрудняла всякие движение, и этот факт перед природой и стихией был неоспорим. Впереди было почти тридцать километров марша по таким чащобам, по которым могли перемещаться только русские. Это был самый стык двух армий армии» Центр» под командованием генерала – фельдмаршала фон Клюге и армии «Север, под командованием генерала – фельдмаршала Георга фон Кюхлера. Именно на этом куске в сорок километров на рубеже группы армии «Центр» по лесам и болотам русские устроили этот коридор, и спокойно перемещали выходящие из окружения войска и даже обозы с оружием и провиантом для партизанских отрядов.

Нам была поставлена задача пройти лесами почти до самых Усвят и нанести на карты оборону русских. Тогда вся правая сторона реки была занята врагом. Приходилось пробираться в тыл к «Иванам», минуя передовые и авангардные сторожевые кордоны. Во время перехода через реку в районе деревни Верховье, мы совершенно случайно повстречались с русской снайперской группой. Русские шли в белых маскхалатах на лыжах в нашу сторону. Их было пятеро. Три снайпера и боевое прикрытие с автоматами. Обер– лейтенант Крамер, заметил их в свете Луны, когда они были в двухстах метрах от нас. У нас было время окопаться в снегу, чтобы в нужное время неожиданно предстать перед врагом. Командир поднял вверх правую руку, что означало готовность к рукопашной схватке. Я достал нож. Сжавшись словно устрица, я с головой нырнул в снег, чтобы по сигналу командира бросится в рукопашную схватку. Все предрассудки остались позади, и я почувствовал тот азарт, который чувствует настоящий мужчина перед тем, как броситься на врага.

– Вперед, – закричал Крамер. Он первым же ударом вскрыл горло идущему в авангарде «Ивану». Его ноги подкосились. Кровь хлынула их артерий, фонтаном обагряя снег.

Что было дальше я помню плохо. Помню эти суровые лица поросшие щетиной. В их глазах не было страха. В их глазах была ненависть и презрение к нам и к смерти. Русские бились отчаянно. Несмотря на усталость, они нашли силы, чтобы впятером противостоять двум отделениям наших парней. Изначально исход рукопашной схватки был предрешен в нашу пользу. Дрались молча. Ни единого выстрела. Ножами, прикладами карабинов и кулаками, мы свалились в свару. Русская группа старалась сдержать наш натиск. Они встали спинами друг к другу и завертели свою кровавую карусель.

Схватка была скоротечной. Я до сих пор с ужасом вспоминаю, до какой нечеловеческой злобы может война довести людей. Бросившись в кучу, я тут же получил прикладом русского автомата. Черный провал небытия, в который мне довелось свалиться, сохранил мне жизнь. Я не видел всего боя, а очнулся лишь тогда, когда обер– лейтенант Крамер бил меня ладонями по щекам приводя в чувства.

– Очнись студент – очнись, – говорил он мне, растирая мое лицо снегом. После порции нашатыря, подсунутого мне под нос, я пришел в чувство. Размытое изображение стало набирать резкость, и наконец– то я вернулся в реальный мир.

Голова ужасно болела. Приходя в чувство, взглянул на место боя. Ничего необычного не было – война есть война. Но то, что я увидел, надолго врежется в мою память и будет напоминать мне все годы моей жизни.

Среди окровавленного снега в неестественных позах лежали тела семи убитых человек. Было видно, что русские дрались до последнего и умирали на этом холодном ледяном поле брани, как настоящие солдаты. Больше всего мое сознание поразила та картина, которая застынет в моей памяти образом истинной воинской доблести.

Пробитый кинжалом русский солдат, умирая в самый последний момент своей жизни, успел вцепиться зубами в глотку обер– ефрейтора Мартина Лидке. Из последних сил, он словно дикий зверь, перегрыз ему горло. Все лицо этого большевика было в крови. Так и лежали они, обнявшись, словно братья. Побратимы этой войны – они уже не были врагами. Они лежали на льду Двины, славой и подвигом своим, разделив между собой нелегкую судьбу солдата. Был ли в их сердцах Бог, и с какой верой они приняли свою смерть, мне было тогда неизвестно.

Обер– лейтенант Крамер, качаясь от усталости, присел рядом. Он приказал собрать жетоны, оружие и личные вещи наших парней. Меня бил жуткий озноб. Руки и все тело тряслось не от холода, а от страха. Голова кружилась, а лицо заплыло огромной гематомой, которая скрыла мой глаз. Дрожащим голосом Крамер тихо спросил меня:

– Ты, не обгадился? С дебютом тебя студент, ты убил своего первого русского. Ты видел это….

– Что, – спросил я сквозь гул в ушах, не понимая его голоса. В голове стоял какой—то гул, сквозь который, как сквозь подушку еле доносились слова моего командира.

– Лидке! Мартин Лидке! Он умер страшной смертью. Я видел своими глазами, как русский, схватил его зубами за глотку и захлебываясь кровью, вырвал ему трахею, но я ничего не смог сделать! Я не мог ему помочь….

Постепенно слух начал возвращаться в мои уши, и я отчетливо услышал, как совсем рядом от меня плачет Шнайдер. Он ползал по снегу и голыми красными от крови руками что—то искал.

– Мы, мы никогда не сможем победить этих русских, – верещал он, вытирая рукавом текущую из носа кровь.

– Что ты ищешь, – спросил обер– лейтенант Крамер, наблюдая за своим бойцом, потерявший разум.

– Часы! Часы! Отец подарил мне дорогие швейцарские часы. Что я кажу ему, когда вернусь домой.

– Петерсен, ты видишь идиота. Он думает, вернуться домой с часами. Он думает, что он выживет в этой мясорубке. Да они, умирая, рвут нам глотки! Это какое—то безумие! Мой разум не в состоянии переварить это, – сказал мне Крамер.

Я обтер от крови снегом лицо и слегка пришел в себя. Я мог видеть только один глазом. Мне приходилось прикладывать снег к лицу, чтобы уменьшить опухоль, которая возникла на моем лице.

– Что свинопасы, наложили в штаны? Пятнадцать гаденышей не смогли справиться с пятью русскими – позор! Пять минут даю вам, чтобы привести себя в порядок, – сказал обер– лейтенант. – Убитых похоронить….

– И русских тоже, – спросил ехидно пулеметчик Альфред Винер.

– И русских тоже, – ответил обер– лейтенант Крамер. – Они более достойны того, чтобы со всеми почестями быть преданными земле. Это настоящие воины, а не вы – стадо жирных свиней.

– Я герр обер– лейтенант хоронить русских не буду. Пусть их хоронят большевики, – сказал снова Винер и закурил.—Земля герр обер– лейтенант, промерзла на два метра. Мы будем рыть её до самой весны, а нам еще выполнять задачу.

Камрады молчали. Ни кто не проронил, ни слова. Каждый понимал, что война с русскими это не прогулки по Елисейским полям в Париже. Мы должны были это принять эту реальность и жить теперь с ней дальше, ощущая спинным мозгом, что и наша солдатская судьба может в любой миг быть не менее трагичной, чем у Мартина.

У меня до тошноты болела голова. При виде изобилия крови на льду, я не выдержал, и, меня вырвало. Организм отверг утренний завтрак, подсказывая мне, что сотрясение мозга это уже боевое ранение. Несколько минут меня рвало, как проклятого. Я не мог даже подняться с колен. Тело настолько ослабло, что я упал и потерял сознание. Что было дальше – я не помнил.

Очнулся я тогда, когда Крамер с камрадами уже стучали в дверь ближайшего русского дома, распугивая всех жителей деревни.

Нам открыла пожилая женщина. Крамер оттолкнул её в сторону и проходя в дом, по—русски её спросил:

– Кто еще есть дома?

– Дед на печи, – ответила она, прикрываясь накинутым пуховым платком.

– Матка, у нас раненый солдат. Ему нужна помощь и теплая постель.

Камрады внесли меня в хату и, не снимая верхней одежды, положили на кровать.

– Манц, станцию на связь, – приказал Крамер.

Обер– ефрейтор Густав Манц, развернул радиостанцию, и уже через минуту в штаб дивизии полетела радиограмма.

«Нахожусь южнее деревни Козье. Потери – три человека. Двое убитых, один ранен и нуждается в срочной эвакуации. Прошу направить в Козье эвакокоманду – Крамер».

Обер– лейтенант достал две банки консервов, кусок хлеба, шпик и положил это перед бабкой на стол.

– Мы уходим. Через пару часов его заберут. Там на льду лежат русские и немецкие солдаты их надо похоронить – немцев отдельно. Через два дня мы сюда вернемся. Я проверю, как будет выполнен мой приказ. Если вы не похороните убитых, мы расстреляем в деревне каждого пятого, – спокойно сказал Крамер, наводя ужас на крестьян.

Камрады ушли, оставив меня один на один со старухой и её дремучим бородатым дедом.

Несколько раз я приходил в себя, стараясь, восстановить в памяти рукопашную схватку, но каждый раз мои воспоминания обрывались, на одном и том же эпизоде.

Лежа в кровати, я вспоминал, как за день до вылазки Мартин Лидке получил из дома письмо. Он хотел после победы вернуться к своей семье в красивейший и уютный Целле. Я представил, с каким ужасом его жена и его дети узнают, о том, как он погиб. Как русский солдат в рукопашном бою перекусил ему горло зубами. Для семьи это будет настоящим шоком. Мертвым уже все равно, ибо душа его прибывает на пути к Богу.

Такое происшествие с группой было впервые. Потерять за неделю пятерых сразу убитых и мня раненого, это было уже много. Вернувшись на базу, обер– лейтенант Крамер, вновь ударился в запой.

.Возможно, это было совпадение, а возможно и запланированное мероприятие, но блокада была прорвана только в марте. Бригада генерал– майора Клауса Бюлова разорвала большевистское кольцо извне и победоносно вошла в разрушенный город. Благодаря работе комендатуры улицы города с помощью местного населения приводились в порядок. Нам казалось, что мы пришли на эту землю навсегда, и должны были показать этим диким русским, что такое немецкая культура и наш европейский уровень жизни.

После изматывающей блокады, наш разведывательный отряд был отведен на отдых в тыл на целый месяц. Месяц без войны, без разрывов снарядов и бомб в то время казался настоящим тыловым раем. Хорошее питание, чистые простыни и отсутствие нервного напряжения в короткий срок вернули нас к жизни.

Обер– лейтенанту за пленение русского майора, было присвоили очередное звание капитан, и еще он был награжден «Железным крестом» второй степени. Как обещал мне Крамер, я тоже тогда был представлен к медали за зимнюю кампанию и к почетному нагрудному знаку «За атаку».

Отдых в тылу в то время казался мне настоящей сказкой. В обществе хорошеньких медсестер, мы словно боевые псы, зализывали свои раны, чтобы уже совсем скоро вновь оказаться на передовой.

За время пребывания в лазарете, я еще больше сдружился с капитаном Крамером. Он стал одним из почитателей моего таланта и даже на этом делал свой маленький гешефт. В минуты отдыха он любил позировать мне, а все рисунки раздаривал медицинским сестрам, получая за это не только безмерную любовь, но и приятные подарки в виде вина и шнапса. Всякий раз, отправляясь на прогулку по городу, он стал, выписывать мне увольнительную в бордель. Крамер брал меня с собой, чтобы я мог своими глазами видеть то, о чем должен был изобразить в рисунках.

Глава четвертая

Анна

По закону подлости, время в тылу пролетало быстрее, чем на передовой. В один из дней, получив денежное довольствие, капитан Крамер решил взять меня с собой, в Витебск. Там в свое время творил известный художник Марк Шагал, который после революции в России, переехал в Париж, а в сорок первом году бежал в Америку, опасаясь нацистов. Мы уселись в грузовик вместе с саперным отделением, и уже через час въехали в мрачный и разбитый войной город. Тогда перед моими глазами предстала ужасная картина. Город, словно огромный призрак, лежал в руинах. Черные пустые глазницы обгорелых окон, битый красный кирпич, разрушенные стены домов создавали поистине удручающее впечатление. Удивляло огромное количество гражданских людей и даже русских казаков вооруженных саблями. Они дефилировали по городу кто в поисках работы, а кто приключений. Казаки никого не боялись и даже иногда дрались с немецкими офицерами, заявляя свои права на офицерские бордели.

Я шел рядом с капитаном, вращая головой по сторонам, словно филин, стараясь запомнить каждую деталь, каждую мелочь, чтобы в конце этого страшного жизненного пути поведать об этом детям и внукам, как обещал командиру.

– Смотри, студент, это когда—то был прекрасный город! Еще осенью тут было намного лучше, оставалось много целых домов, а сейчас сплошь одни руины! Большевики со своей авиацией, тоже постарались на славу. Надо двигать к вокзалу, это самое людное место. Ты как на счет перекусить и выпить хорошего пива?

– С огромным удовольствием герр капитан.

– Ну, тогда нам стоит найти фронтовой кабачок, – ответил Крамер.– Ты любишь колбаски с пивом, обер – ефрейтор Кристиан Петерсен!?

– Вы спрашиваете, герр капитан! Если кто из немцев не любит баварских сосисок – значит он не немец. Я сейчас не только могу съесть колбаски, но и целого быка, зажаренного на углях.

– Ты сейчас произнес крылатую фразу Кристиан. Я запомню её и расскажу нашим парням, когда мы будем в тылу у русских доедать последний русский сухарь и кожаную комиссарскую портупею.

– О боже, герр капитан, мне так хочется, чтобы эта чертова война закончилась уже завтра. Мне нужно получить диплом об окончании высшей веймарской индустриальной школы.

– А ты вспомни, что ты обещал нашим парням, когда мы прорвем блокаду?

На какое– то мгновение я задумался, стараясь припомнить, что же такого я обещал камрадам, что сейчас не могу воспроизвести это в своей памяти.

– Не могу вспомнить, герр капитан. После последней рукопашной, я многое забыл, когда мне «иван» прикладом автомата отбил часть мозга.

– А я помню! Ты еще там, в подвале мечтал расстаться со своим целомудрием?! Жаль, что с нами нет Уве. Он бы тебя обязательно повел по нашим тыловым борделям. Он, за время блокады, скопил тридцать шесть талонов на посещение. Уве был любитель бабских тел, – сказал капитан, выискивая глазами какое – нибудь увеселительное заведение.

– Герр капитан – псы пожаловали,!

Капитан обернулся. К нам подошел патруль фельджандармерии. За горжету, висящую, на цепи, солдаты их называли этих парней «цепными псами». Это была военная полиция местного гарнизона. Эти подразделения редко участвовали в боях, а занимались организацией порядка, отловом дезертиров да возмутителей прифронтового спокойствия. Обер—фельдфебель с красной сальной физиономией отдал честь и спросил:

– Герр капитан, разрешите взглянуть ваши документы.

Его наглые глаза, его ехидное и неприятное лицо выдавали в нем ярого служаку, отрабатывающего свой статус. Вероятно, что до войны он в Баварии владел, свиной фермой, и лишь деньги, да хорошие связи в обществе нацистов подарили ему счастливую сытую службу вдали от линии фронта. Его поросячьи глазки всматривались в капитана Крамера в надежде выявить в нем нарушителя немецкого порядка. Расстегнув шинель, капитан, доставая портмоне, как бы невзначай показал тыловому служаке свой «Железный крест». Протягивая документы, Крамер продолжал разглядывать улицу, выискивая, то ли злачное место, то ли местную шлюху.

– Герр капитан, а этот солдат с вами? – спросил обер—фельдфебель, показывая на меня кивком головы.

– А разве он похож на дезертира, – спросил Крамер, закуривая сигарету. – Это мой солдат, из войсковой разведки. Вот его увольнительная, можете взглянуть!

– Цель вашего визита в Витебск!? – спросил обер —фельдфебель, возвращая документы.

– Наш полк господин обер—фельдфебель, отведен от линии фронта в населенный пункт Яновичи на пополнение и ротацию. Согласно приказа командира 257 мотопехотного полка генерала Зиценгера, дивизионная полевая разведка имеет право свободного перемещения на всей подконтрольной нами территории. Вы, герр обер—фельдфебель, лучше бы подсказали боевому капитану, где нам в этот час найти достойное место, чтобы выпить пива да отведать баварских колбасок. Три месяца в блокаде у русских —это вам не прогулка по набережной Круазетт. Только за то что мы живы, фюрер, уже должен поить нас пивом и угощать сочными сосисками до самого конца нашей жизни.

– О, так вы, парни, вырвались из окружения?! – сказал жандарм, возвращая документы.

– Так точно обер—фельдфебель, – произнес капитан. Он спрятал портмоне во внутренний карман шинели и улыбнулся.

– Ну, тогда парни, вам в комендатуру, – спокойно сказал жандарм.

После его слов мои коленки, слегка дрогнули. Я не боялся так шальных русских, как опасался нашей полевой жандармерии. Эти парни порой перегибали палку, и им почему—то это всегда сходило с рук.

– Если вы хотите выпить пива в этом камрады, нет проблем! Вон там, на том перекрестке повернете направо и возле здания комендатуры увидите кинотеатр «Триумф». Через два дома от кинотеатра стоит прекрасный кабачок. Там всегда свежее пиво из Германии и отменные баварские колбаски, – сказал фельдфебель. – Хайль! Счастливо вам отдохнуть, герр капитан! – сказал старший патруля.

Жандармы вальяжно направились дальше, оставив нас в гордом одиночестве.

– Ну что, Кристиан, погуляем, как гуляют «Иваны» после зарплаты!? Я получил расчет почти тысячу триста марок за нашу зимнюю кампанию. Вот тут мы и сможем тряхнуть наши тугие кошельки. Живем – то всего один раз!

– Так точно, герр капитан. У меня тоже неплохой улов, надо купить что—то матери.

– Кристиан, дружище – сегодня угощаю я! Я ведь твой командир! Вот когда мы войдем в Москву, я тогда и разрешу тебе напоить меня русской водкой. Я знаю в Москве один чудный ресторанчик под названием «Метрополь». До войны я несколько раз бывал в нем, когда дедушка Сталин еще не так был зол на свой народ. Хотя – хотя это уже в прошлом.

– Действительно так все было плохо, – спросил я, стараясь представить.

– Да, точно так же – как сейчас в Германии. То, что происходит с нашей страной – это зеркальное отражение того, что уже было у «Иванов» еще пять лет тому назад.

– Я не знаю – нас не учили этому в школе, – ответил я, вспоминая курс школьной истории.

– Вот представь себе: у нашей семьи было свое дело. Наш род Крамеров воспитал отменных маркшейдеров. Ты знаешь, кто такие маркшейдеры!? – спросил капитан.

– Это какие– то проходчики под землей?

– Да, это специалисты по проходке. Они ориентируют шахты в угольных пластах. Так вот, при царе Николае – II колонисты жили очень прилично. С приходом большевиков все в этой стране покатилось в тартарары. Красные, белые, анархисты, кадеты все перемешались в этом мире. Убивали друг друга! Ленин уже в те времена продался нам за триста миллионов марок. Вот на эти деньги он то и вверг в бойню целую страну. Брат убивал брата, сын убивал отца. Эти времена были для России апокалипсисом. Наш фюрер, вероятно, думал, что, войдя в Россию, солдат вермахта будут встречать хлебом – солью. Нет, студент, русские это русские. Им все равно, кто придет их освобождать от Сталина и советов. Они не захотят освобождаться – они будут драться до последнего солдата.

– Я уже понял, герр капитан! Русские дерутся, как звери. Я один раз видел, как они шли в атаку – это было в начале войны. Я до сих пор не могу спокойно спать. С каждым днем у них появляется все больше и больше нового оружия. Я чувствую, мы хлебнем горя в этой бойне – это уж точно, – сказал я, философски размышляя.

– А ты, мой юный друг, смекалист. У вас, что в Ордруфе все такие!?

– Не все, но одаренных много, – сказал я, намекая на то, что в этом оркестре я играю первую скрипку.

Наш разговор перебил лай собак и странное шуршание. Я обернулся на звук. По улице страшной серой колонной тянулись русские военнопленные. Их глаза от усталости ввалились в черные глазницы, а лица поросли многомесячной щетиной. Было видно, что пленных «Иванов» гонят к вокзалу. Вдоль дороги мы видели русских женщин, которые протягивали пленным хлеб, шпик и молоко. Жандармы, конвоирующие пленных, не вмешивались, подачки со стороны местного населения, частично снимали проблему их питания для наших интендантов.

– Смотри, студент, это те бравые парни, которые в течение двух месяцев не давали нам покоя. Теперь они будут искупать свою вину, и работать на Великую Германию. Хотя я знаю русских. Мне кажется, что славяне в неволе работать не будут. Среди них обязательно появятся комиссары, которые даже в плену будут мутить воду и призывать к бунту.

– Герр капитан, я много раз слышал, про комиссаров, а что это за люди такие! – спросил тогда я, глядя на удаляющуюся колонну пленных.

В тот момент я вдруг представил, что будет со мной, если я попаду в плен. Что будет ждать меня в русском плену!? Избиения и голод, холод и непосильный каторжный труд? Я смотрел на пленных русских и чувствовал, что в моей душе появился какой– то осадок.

– Не бери в голову! Пленные Кристиан – это есть результат военных действий. Чем больше пленных, тем больше работы они смогут исполнить, чтобы выжить.

Ну что, студент, нам пор опрокинуть по штофу русского шнапса!? – спросил капитан.

– Так точно – ответил я, стараясь стереть из памяти эти лица людей, которых война обрела на такие страдания.

Стеклянные, узорчатые двери фронтового кабака открылись, и в одно мгновение в нос ударил терпкий запах сигарного дыма. В ресторане на сцене в свете софитов танцевали русские девушки, которые под музыку махали ногами, одетыми в черные шелковые чулки. За столиками в свете горящих электрических свечей, утопая в сигарном дыму, сидели военные всех родов войск. Они отдыхали после боев и тыловой службы. Это был офицерский ресторанчик. Рядовых солдат сюда не пускали, и я чувствовал себя не в своей тарелке.

– Эй, солдат, – крикнул один из офицеров. —Тебе, не кажется, что ты, немного заблудился? Ваш вонючий притон, находится рядом за углом.

Я застыл в каком– то непонимании и смотрел на Крамера. Тот искал место за столиком. Услышав пьяный окрик в мой адрес, капитан подошел к офицеру и вежливо сказал:

– Вам обер – лейтенант, должно быть стыдно. Это не простой обер– ефрейтор, а возможно будущий фельдмаршал. Сегодня я командую солдатом, а завра – завтра этот солдат будет командовать мной. Ведь судьба так непредсказуема – не правда ли лейтенант?! Неделю назад в рейде по тылам русских, этот герой спас мне жизнь. Поэтому он будет сидеть со мной за одним столом. Я командир разведывательной группы капитан Крамер – хочу этого. Вам теперь понятно обер – лейтенант?!

– Это заведение для офицеров, – сказал штабник, настаивая на своем. В зале наступила тишина, и все присутствующие, повернулись в сторону Крамера, желая видеть развязку этой истории.

– Этот обер – ефрейтор представлен к званию унтер – офицера, поэтому согласно укладу Вермахта, он имеет право, находится в офицерском клубе, – сказал капитан, и, выдвинув стул, сказал:

– Приказываю сесть!

– Есть, – ответил я, и грохнулся на стул, словно подкошенный вражеской пулей. Приказ есть приказ. Офицеры засмеялись, увидев мою реакцию. Я стал внимательно оглядывать окружающую меня публику. Подвыпившие летчики спорили о своем, и все еще продолжали летать, махая руками и кружась вокруг своего столика. Через минуту к нашему столу подошел русский кельнер. Его красная рубаха в мелкий горох с косым воротом и хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска, подчеркивали в нем национальную сущность истинного славянина. Белоснежное полотенце, перекинутое через руку, еще более выявляло загадочный традиционный русский стиль. Он хитро улыбнулся и на ужасном немецком, спросил:

– Чего изволят господа?

Крамер, осмотрев с ног до головы кельнера, ответил ему на чистейшем русском:

– Давай– ка голубчик, нам для начала, графинчик «Московской», два пива, картофель и баварских колбасок с кислой горчицей. Да пошевеливайся мы голодны!

Немецкий капитан со знанием русского языка у кельнера вызвал неподдельное удивление. Несколько секунд он стоял, открыв рот, и, не моргая, смотрел на Крамера.

– Ну что ты халдей, уставился? Ты, ни разу не видел немецкого капитана, говорящего по —русски, или ты думаешь, я шпион Сталина? – спросил Крамер.

– Герр офицер, с таким знанием русского языка у нас еще посетителей не было! Я сейчас, сию минуту, – сказал кельнер, и в мгновение ока удалился.

Уже через минуту он вышел из подсобного помещения, держа в руке большой блестящий поднос. На нем под белоснежным покрывалом стоял хрустальный графин с водкой и два хрустальных бокала.

– Пожалуйста! – говорил он, расставляя на стол старинный хрусталь из запасов прошлой еще дореволюционной России.

Мне показалось тогда, что русскому был интересен мой командир, от того он смотрел на него не так как на других офицеров.

– Приятного аппетита! – сказал он, и вновь исчез, чтобы не вызывать недовольство капитана.

– Вот так вот студент, некоторые русские тоже не спешат умирать на поле боя. Этот неплохо устроился кельнером! Я думаю, что после нашей победы, многие «Иваны» попробуют пройти натурализацию и раствориться в нашей культуре, как сахар в чашке кофе. Капитан, разлив по бокалам водку, чокнулся со мной, улыбаясь от удовольствия.

– За то, чтобы мы с тобой, остались живы! Цум воль!

– Так точно, герр капитан! Цум воль!

Крамер открыв рот по– русски заглотил шнапс. Он крякнул от удовольствия и, занюхал водку куском черного хлеба, который он подсолил, перед тем как закусить. Впервые за эти два месяца моего пребывания в разведывательном эскадроне мне довелось пить с командиром шнапс за одним столом. Для многих офицеров вермахта это могло показаться невиданной дерзостью, но капитан Крамер был другим человеком, и это отличало его от истинных арийцев, родившихся в Германии. Он откинулся на стуле, и, расстегнув пару пуговиц мундира украшенного «Железным крестом», блаженно закурил. Следовать его примеру я не хотел. Я слегка отпил из штофа отменный русский шнапс и, поставив рюмку на стол. Мне не было нужды напиваться. Я просто хотел отдохнуть и вкусно поесть.

– Боишься нализаться студент, – спросил меня капитан. – Ты прав, так водку пьют только русские. Самое главное, что объем посуды для них абсолютно не имеет значения. Сколько не нальешь, столько они и выпьют, – сказал капитан, подавая мне пример.

– Да наши камрады иногда рассказывают друг другу байки про то, как пьют русские, но мне все равно. Я не сторонник алкоголя. Я сторонник трезвого образа жизни.

– Дай бог, нам выжить в этой войне и тогда у нас появится повод напиться так, как напиваются русские – до визга свиньи.

Мое внимание в тот момент привлек пьяный взгляд одного майора– танкиста. Его обожженное лицо с красным шрамом, пересекающим его наискосок, тупо уставилось на капитана Крамера. После того, как капитан выпил вторую рюмку водки, лицо танкиста постепенно стало наливаться кровью. Он встал, и, держа в руках бутылку с французским коньяком, подошел к нам. Все это время он смотрел на Крамер, как будто хотел его загипнотизировать.

– Черт побери, – сказал он, – я впервые встречаю русского шпиона! Ты кто такой, – спросил танкист, подсаживаясь к нашему столу.