Текст книги "Возлюби врага своего"

Незаметно весь взвод перебрался к столу. Парни рассматривали мои рисунки, а заодно и меня, словно я был не бравый панцергренадер седьмой батареи, а маркитантка из полевого борделя.

– Что стоишь студент, – спросил офицер, – иди сюда ближе к печи – погрейся. Я вижу, ты продрог до самых печенок. Потерпи парень, пару дней – мы подыщем тебе настоящий егерский анарак.

Я посмотрел на фельдфебеля, желая услышать его подтверждение поступившей команды.

– Ну что ты, уставился на меня, – сказал Вальтер Краузе, – делай то, что тебе говорит твой новый командир.

Я, словно остолбенел! Какое– то странное оцепенение сковало мое тело, и я продолжал стоять смирно. Я, негодуя, смотрел, то на Крамера, то на обер– фельдфебеля и не мог понять, что мне делать.

– У нас, что теперь новый картограф, – услышал я голос, который неожиданно появился из глубины черного подвала.

– Да, Генрих, он теперь будет служить вместо недоноска Фрица, – ответил Крамер.– Две недели искал в этом дерьме парня, который умеет хоть что—то рисовать. Так что камрады, в честь новичка оросим наши кишки шнапсом, – сказал офицер, и поставил на стол бутылку зеленого стекла.

Пить вино и шнапс, никого не нужно было уговаривать. Парни, радостно загудели и с каким– то энтузиазмом потянулись к своим заначкам, вытягивая из своих ранцев и сухарных сумок неприкосновенный запас. Шпик, банки с колбасным фаршем и даже русская тушенка со сгущенным молоком украсили рабочий стол разведотряда. За какие – то пару минут боевой блиндаж превратился в импровизированный фронтовой кабачок.

Скинув с плеч ранец, я достал банку консервированных сосисок, и вдохновлённый общим настроением приобщил эту долю к торжественному застолью.

– Обер – фельдфебель – вы свободны, – сказал офицер. – Можете вернуться в расположение. Доложите обер– лейтенанту Фрике, что обер —ефрейтор Петерсен, переведен в штат дивизионной разведки.

– С вашего позволения герр обер – лейтенант, я немного погреюсь, – сказал Вальтер Краузе. Он, достал трубку, и, набив её табаком, закурил.– На улице сегодня жуткий холод. Я настолько продрог, что готов даже остаться у вас до самой победы, – сказал усталым голосом Краузе.

– Ты Вальтер, не исправимый лгунишка! Скажи прямо, что хочешь выпить шнапса и побаловать брюхо украинским шпиком.

– Хочу! Да, хочу герр обер– лейтенант! Мы панцергренадеры народ простой. Нам скажут пить шнапс, мы пьем шнапс. Нам скажут стрелять по «Иванам», мы будем стрелять. Нам скажут идти домой – мы уже завтра бросим наши пушки и пойдем домой к своим фрау.

– Мартин, – обратился Крамер к ефрейтору – налей —ка фельдфебелю шнапса! Пусть выпьет за здоровье нашего нового камрада да проваливает. Здесь не ресторан «Метеора», чтобы устраивать мальчишники.

Мартин как звали одного из разведчиков, налил, в железную кружку русской водки и подал Краузе.

Обер—фельдфебель лукаво улыбнулся, и, взяв кружку, сказал:

– За наше здоровье!

Он, выпил сталинской водки и, крякнув в кулак, подхватил со стола бутерброд со шпиком.

– Вы, камрады, тут не дурно устроились, – сказал Краузе. – Хотел бы просить вас, поберечь этого парня. Он еще девственник, а у девственников после войны будет великая миссия.

– Какая миссия, – спросил, обер– лейтенант.

– Ему предстоит, оплодотворить тех вдов, которые потеряют на фронте своих мужчин, – сказал обер—фельдфебель и заржал.

Камрады засмеялись так, что часовой открыв двери, посмотрел, что произошло в расположении.

Обер– лейтенант бросил в Краузе пустую банку из– под сосисок и сказал:

– Иди ты к черту Краузе. Ты шутишь?

– А что! Я что – то не то сказал, – сказал Краузе. – Это настоящая, правда – он еще ни одной девки не попробовал за свою жизнь. Скажи им Кристиан.

– Это правда, – спросил меня обер– лейтенант Крамер.

– Да, герр обер– лейтенант. Я еще ни разу, не пробовал «вдуть» какой – нибудь фрау…

– Парни, с нами фортуна, среди нас девственник! Это хорош знак! Удача не оставит нас на этой войне.

Камрады дружно засмеялись, и, чокнувшись кружками, осушили их. Я выпил и почувствовал, как шнапс прокатился по моим кишкам, разогревая околевший и голодный организм. Через несколько секунд алкоголь, словно разрыв фугаса, ударил в голову. Керосиновые лампы раздвоились и поплыли во мраке церковного подвала, закручиваясь там калейдоскопом. Шнапс придал моей голове приятное головокружение. Я закрыл глаза и почти заснул, погружаясь в атмосферу грез и сновидений.

– Эй, студент – ну– ка не спать, – кричит мне Крамер. – Ты, чаще закусывай! Ешь все, что видишь! Здесь тебе не голодная артиллерийская батарея – здесь парень, разведка! Здесь и с кормежкой полный порядок, и выпивки хватит на всех и надолго.

Мартин подал мне краюху хлеба и целый котелок первоклассной, жареной говядины. Такой еды я не видел с тех пор, как мы вошли в Велиж. К рождеству в городе, наступили перебои с продовольствием. Обозы интендантов и служб снабжения, идущие с тыла по витебскому шоссе, постоянно попадали в руки большевиков. Иваны сжимают кольцо вокруг города, что заставляло нас туже затянуть пояса. На первых парах нашей оккупации города продукты можно было даже купить или выменять у местного населения. Приказ генерала Шредера, нам категорически запретил отнимать продукты питания насильно, чтобы не склонять русских к дикой партизанщине. Но с приходом холодов, интенданты активировали свои акции по изъятию продовольствия. Им было плевать на приказы командиров, им хотелось кушать и кормить боевые подразделения, занятые в обороне города.

«К каждой свинье фельдполицейского не поставишь», говорили «хомяки» и каждый день выходили на свой мародерский промысел.

– Кушай, кушай студент – у нас этого мяса много! Мои парни пару дней назад во время рейда нашли в тылу «Иванов», подорвавшуюся на мине корову. За пять минут нарезали килограмм шестьдесят мяса. Так что голодать у нас не придется.

Весельчак Мартин, снова налил мне шнапса. Выпив его, я окончательно погрузился в состояние какой– то одурманивающей дремы. Пока мои камрады поднимали тосты, я заснул. Очередной раз, проснувшись, я вспоминаю о еде и с новой силой наваливаюсь, на сочный гуляш. Служба в батарее истребителей танков дает о себе знать. Пока я дремал, обер – фельдфебель докурил свою трубку. Он спрятал её в карман шинели, и на прощание пожал мне руку.

– Давай Петерсен – держись! – говорит он.– Как договорились, через пару дней я навещу тебя.

– Ах, да, вспомнил! – Я вспоминаю, что обещал нарисовать обер– фельдфебелю портрет его жены:– Я обязательно нарисую. Желаю вам герр обер—фельдфебель, удачи!

Краузе молча завернулся в шарф и, ежась, в предчувствии дьявольского холода, покидает подвал, скрываясь за клубами пара, который врывается с улицы.

В эти дьявольские дни, когда русская авиация утюжила наши укрытия, когда мороз косил нас сильнее вражеских пулеметов. Нервы были на пределе, и мы от собственных неудач срывались по любому пустяку. Было достаточно плохого слова, или даже косого взгляда, как в ход шли кулаки. Но сегодня впервые за несколько недель было весело. Играл трофейный патефон и обер– лейтенант Крамер даже разрешил выпить нам, чтобы разрядить нервное напряжение, и поднять иссякающий боевой дух.

Уже скоро выпивка закончилась, и мои новые камрады расползлись по спальным местам.

– Ну что Петерсен, пришла пора послужить делу великой Германии, – сказал он мне.

– Я готов, герр обер – лейтенант – приказывайте, – сказал я, стараясь прийти в себя.

– Мне хотелось бы знать, как ты Петерсен, представляешь себе нашу службу, – спросил офицер, закуривая очередную сигару.

– Я солдат! Я выполняю то, что мне приказывает мое командование. – Я готов умереть ради родины и нашего фюрера.

– Ты глупец! Тебя ни кто Петерсен, не просит умирать ради родины и фюрера! Тебе это делать не надо. Для этого есть другие. Твоя задача – рисовать. Рисовать карты, рисовать огневые точки противника. Фиксировать на картах передвижение войск и смену позиций. Ну, а в свободное время, которого у тебя навалом, можешь рисовать для камрадов и голых баб. Только не рисуй того, что ты нам показывал. Это камрад война. А на войне не всегда ты можешь делать то, что ты хочешь. Найди, твою мазню штурмбанфюрер Крамер, и тебе – конец. Запомни – война с русскими, это тебе не вечерняя прогулка по Унтер ден Линден. Запомни малыш, – русские – это не французы и не поляки. Убить русского невозможно. Русский мертв только тогда, когда похоронная команда зароет его в землю на глубину лопаты. Даже непогребенный, русский солдат опаснее живого. Истекая кровью, многие «Иваны» выдергивают чеку гранаты и кладут её под себя. Так погибли многие наши парни из похоронных команд. Перевернув труп, они подрывались на таких вот русских «сюрпризах». Ты разведчик, и твоя жизнь принадлежит не фюреру, а мне. Я твой командир! Ты меня понял?

– Так точно, – сказал я, вникая в новые реалии.

Крамер хоть и был под парами алкоголя, но уверенно привстал со своего «трона». Я вскочил следом, как учили меня в учебной роте.

– Запомни студент, мы теперь одна семья! Твои новые камрады все с первого дня на восточном фронте, – сказал Крамер и, хлопнув меня по плечу, скрылся в дверном проеме.

– Слушай новенький, это теперь твое место, – сказал мне Мартин.– Тут можешь положить свои вещи. Раньше здесь спал Фриц Гонне, которого украли большевики. Располагайся, и будь как дома в рождественскую ночь.

Я кинул свой ранец и осмотрелся: некоторые камрады разведывательной группы дремали после прогулки по русским тылам. Кто—то писал письма, а кто—то, вооружившись иглой и ниткой, в свете керосиновой лампы ремонтировал порванную в рейде униформу. Вся суета придавала старинному подвалу особое – фронтовое настроение.

Первое мое ощущение, было каким– то неоднозначным. Из гренадеров попасть в разведку было чем—то фантастическим и даже нереальным. Я был наивен и еще многого не понимал в этой проклятой войне.

Сейчас, когда я пишу строки этой книги, я осознаю тот факт, что мне просто повезло. Я остался жив и это главное. Я выжил в этом пекле и я думаю, что это был господний промысел. Бог, точно знал, что в конце моей жизни мне предстоит взяться за перо. Он оставил меня жить ради того, чтобы рассказать людям о том, что довелось пережить не только мне, но и всему немецкому народу. Я тогда еще не знал, что моя встреча с отчим домом затянется на целых десять лет, и эти десять лет я проведу здесь в России. Это еще будет впереди, а пока шел 1942 год. До конца войны еще было тысяча дней и ночей.

Раскаленная докрасна печь заполнила теплым воздухом все пространство церковного подвала. В этой обстановке жутко хочется спать. Усталость подобно болезни подкрадывается к каждому из нас и валит с ног, несмотря на яростные атаки противника. Правда, прибытие транспорта, который на малой высоте сбрасывал нам боеприпасы, оружие и хлеб все же принуждало к бодрствованию и ожиданию чуда. Наши «Юнкерсы» почти каждый погожий день и ночь доставляли по воздуху грузы, чтобы хоть как– то спасти гарнизон от полного истребления и вымирания. Любой промах асов Люфтваффе приводил к тому, что наши письма, продукты и посылки доставались озлобленным «Иванам». Каждый такой неудачный сброс создавал настоящий праздник в стане врага, и было слышно, как они пьют наш шнапс, едят наш хлеб и консервы и даже читают письма от наших жен и матерей. Да, тогда это была привилегия более удачного, вот поэтому многие, несмотря на жуткую усталость и голод, не спали – а ждали. Все ждали наших ангелов – спасителей, прислушиваясь к любому звуку извне.

После двух суток без сна меня сморило. В тепле подвала я уснул, оставив за собой все тяготы прожитого на фронте дня. Мне снились улицы моего города, цветущие каштаны и веселый взгляд матери, которая так не хотела, чтобы я уходил на фронт. Мысленно я писал ей письма, а уже позже в минуту отдыха эти мысли переносил на бумагу.

Крамер был опытным и мудрым офицером. Он любил Германию, но ненавидел нацистов, которые развязали эту войну. Он точно знал, какую цену мы заплатим, когда русские сломают нам хребет и войдут в Германию, чтобы уничтожить, родившийся там нацизм. Из разговоров с обер – лейтенантом, я находил для себя все новые и новые открытия и немного стал соображать, что наше присутствие в России обернется нам огромными неприятностями.

Наш гарнизон был уже месяц в окружении, и нам верилось в то, что состоится чудо, и русские нас выпустят из кольца. А возможно, обер – лейтенанту Крамеру хотелось знать, насколько я обстрелян, и что собой представляю, не как художник, а как солдат. Я на фронте был целых три месяца и у меня был достаточный опыт выживания в экстремальных условиях. Мне было уже не так страшно, как в первые дни службы, когда я умирал по двенадцать раз за день. Многие из моих боевых камрадов сложили головы, но этот рок обходил меня стороной, словно я был заговоренный. К моему удивлению, я был жив, бодр и здоров.

Огонь в районе Кройцерштрассе не стихал уже целую неделю. За пулеметным треском, воздух изредка разрывался нашими восьмидесяти восьми миллиметровыми зенитными выстрелами, которые прошивали русские танки до самого моторного отсека. От нашего подвала, где мы укрывались, до места боевого столкновения было с километр. Обер – лейтенант Крамер короткими перебежками вел меня за собой, пока мы не оказались на небольшой высотке, которая поросла мелким кустарником. Это была первая линия обороны. Она имела извилистую форму и проходила поперек города, разделив его на две зоны. Отсюда в бинокль было хорошо видно окопы большевиков. Сожженные и разрушенные войной дома, определялись по русским печам вдоль улицы. Город горел, заволакивая всю местность дымом.

– Ну что скажешь Кристиан, – спросил меня Крамер, – тебе страшно?

– Уже нет герр обер– лейтенант! Я давно перестал бояться. Привычка…

Крамер ухмыльнулся, и посмотрев на меня, сказал:

– Не боятся только идиоты, которые гибнут в первом же бою. Страх потерять свою жизнь, должен сделать из тебя Петерсен, настоящего разведчика. Настоящую боевую машину смерти!

Не прошло и дести минут, как на наших глазах стали разворачиваться трагические события. В бинокль отчетливо было видно поле боя, благо наша артиллерия сожгла все дома русских на рубеже прикосновения с «Иванами». Какой– то одинокий танк, ворвавшись в город, на какое– то мгновение застыл, как бы определяясь с целью. Замаскированное за кирпичной стеной противотанковое орудие не заставило ждать. Камрады из моего артдивизиона, где я служил еще вчера, ударили в бортовую броню русского монстра подкалиберным снарядом. Острая легированная сталь пронзили его до самой боевой укладки – танк вспыхнул. Через секунду люк открылся и из него вырвалось красное пламя.

Раненый механик – водитель, надеясь на спасение, успел вылезти только до половины. Его комбинезон и танковый шлем были объяты пламенем. Взрыв боевого запаса сорвал башню с погона и она, пролетев десять метров, упала в снег.

В бинокль было отчетливо видно, как наши артиллеристы после удачного выстрела пожимают друг другу руки, что напомнило мне учебный центр, где после удачного поражения мишени мы радовались, словно дети.

Мы знали, что нас в России нас не будут встречать хлебом и солью, как это принято у русских. Мы благословленные идеей фюрера о расовом превосходстве верили в правоту и безнаказанность наших деяний. Мы верили в успех дела национал– социалистической партии, поэтому стояли насмерть во имя грядущих поколений.

– Твои камрады сделали «Ивана», как на полигоне…

– Видел, – сказал я, – хорошо горит.

– Черт, как «Иванам» сейчас жарко. Оказаться в таком аду я бы не никому пожелал, – сказал Крамер. —Теперь Петерсен, слушай боевую задачу.

Приказываю: осмотреть место боевого столкновения и нанеси на карту огневые точки противника. От точности исполнения зависит наши дальнейшие действия.

Мы сидели в отрытом окопе среди замерзших трупов большевиков. Хоронить тела было некому. Похоронные команды остались далеко в тылах, а пробиться к городу без резервов было невозможно. Мы были окружены. Бруствер окопа был не очень высок, но надежно защищал нас от осколков и большевицких пуль, которые частенько пролетали над головами, когда русские били по нам из артиллерии.

– Герр обер – лейтенант, это вы ради раскрашивания карт вы искали настоящего художника?

– Ну и для этого тоже. Разведка студент, это особый мир. Для выполнения задачи, нам приходится делать много того, что не свойственно человеку. Вот, к примеру каркать, как ворона, или крякать уткой, чтобы привлекать внимание камрадов по оружию.

– Не велика работа каркать, как ворона или издавать другие звуки. Я считаю, что настоящий разведчик должен быть прежде всего охотником.

Крамер удивленно взглянул на меня. Выдержав паузу – он ответил:

– Ты, сообразительный!

За разговором мы на какое—то время упустили из вида поле боя. Сквозь сумерки и дым я заметил, как штурмовая группа большевиков короткими перебежками перемещается в нашем направлении. Обстановка стремительно менялась.

– Пора, уходить студент! Нас могу ждать большие неприятности, – сказал Крамер. Эй, парни, хватит отсиживаться! На левом фланге седьмой роты прорываются «Иваны», – обратился он к минометчикам, которые сидели на дне окопа и играли в карты. – Ну– ка камрады, задайте «Иванам» жару!

Командир минометного отделения обер – фельдфебель взглянул в бинокль и прокричал:

– Расчетам, занять позицию!

Минометчики зашевелились. Похватав мины, они заняли места возле минометов, согласно боевого расписания.

– Внимание! Прицел тридцать два пятьдесят четыре! Три мины – беглый огонь!

С северной стороны под прикрытием танков, короткими перебежками шли русские. Они стреляли на ходу из винтовок, прикрываясь танковой броней. Атака изначально была вялой. Русские шли, словно на убой. Это был какой—то тактический ход лишенный всякой логики.

Заработавший двадцатимиллиметровый «Эрликон», моментально вверг наступающих большевиков в смятение и хаос. Это было единственное оружие, которое было способно противостоять натиску пехоты русских. Парни били длинными очередями по Т—34, которые старались вытянуть подбитый танк. От попаданий в броню, снаряды разрывались и тысячи осколков рикошетом били по русским лежащим рядом. Через пару секунд кромешного ада и все было закончено. Танкисты, ошеломленные таким обстрелом, отступили назад. Попытки танкистов прорваться были тщетны. Очередной раз мы отбили атаку. Наступление большевиков вновь было сорвано. В тот момент нами скорее руководило не боевая выкладка, а настоящий животный страх. Мы знали и чувствовали, что если вдруг нам придется сдать город большевикам, то ни одного немецкого солдата не минует чаша безжалостной расправы. В своей мести большевики были жестоки. Они не прощали пленным их былые «заслуги», а нам не хотелось становиться жертвами на этом кровавом пиршестве Сталина.

– Ну что, студент, хочешь вернуться в свою батарею, – спросил Крамер.

– Я служу там, где мне прикажет мое командование…

– Это похвально! Теперь тебя можно считать настоящим разведчиком! А теперь слушай меня Петерсен, внимательно – я не могу терпеть нацистов. Если ты, носил коричневую рубашку, и стучал в полковой барабан, тебе в моем подразделении не место. Мы разведчики работаем тихо и аккуратно. У нас своя война и ведем мы её по своим правилам. Если акция проходит без единого выстрела, значит это хорошо.

– Я художник, герр обер – лейтенант, а не нацист.

– Тогда сдружимся, – сказал Крамер. – Я научу тебя как выжить на этой войне.

В рейд пойдем, посмотрим, на, что ты способен. А теперь студент, давай шевели окороками. Наши парни, наверное, заждались нас. Тем более, что ждет нас шнапс и отварная телятина с хреном.

Уже вскоре после вылазки мы вернулись на базу в блиндаж. Первым делом Крамер, помыл лицо и руки. Он по своей натуре был чрезвычайно чистоплотен и постоянно следил за личной гигиеной, что спасало его от кишечных инфекций, которых на фронте было несметное количество.

Разведка в такие морозы валялась на нарах и до распоряжения начальства не высовывала носа, за исключением случаев, когда наши асы сбрасывали почту. Несмотря на всеобщий разгром и руины, в подвале церкви поддерживалась чистота. Штаб полковника Зицингера находился прямо над нами – внутри самой церкви. Высокая колокольня была цела, и с неё открывался удивительный вид на местные просторы. С этой точки КП корректировщики корректировали огонь по укреплениям красной армии, сосредоточенной вокруг города.

Вокруг церкви находились разрушенные дома. В некоторых засели солдаты нашего полка, присмотрев себе прочные кирпичные подвалы. Я не знал тогда, чем для меня окончится эта война. Мне, как и всем хотелось жить. Невидимые руки тянули за ниточки, а мы подобно марионеткам делали то, что хотели наши правители. У русских было примерно также. На фронте каждый солдат чувствовал, что он малюсенький винтик в этой огромной машине смерти. Огромные жернова этой гигантской мельницы, перемалывались судьбы людей и целых народов. Страдали все, а мы, словно бойцовые петухи, бились на полях сражений в угоду амбиций наших фюреров.

Описать весь кошмар и ужас блокады я вряд ли смогу. Ни в одном языке нет таких слов, чтобы выразить страх и те страдания, которые выпали на долю тех поколений. В течение двух лет беспрерывной войны, я вопреки пропаганде научился уважать противника.

Каждый день на протяжении последних месяцев на город обрушивались сотни тонн бомб, снарядов и свинца. В подобной обстановке выжить было невозможно. Ценой огромных потерь большевики старались вернуть город. А мы также, ценой жизней старались удержать этот город, ставший для многих нас братским захоронением. Нам было страшно. Страшно было остаться без этих глубоких купеческих подвалов и толстых кирпичных стен, которые спасали нас не только от ураганного огня советов, но и знаменитых русских морозов. Страшно было в такой холод оказаться вне стен, да еще и на открытом поле. Это было полное самоубийство и замороженные трупы, торчащие из снега, были подтверждением суровости русской зимы…