Текст книги "Европейская мечта. Переизобретение нации"

Часть вторая. Примеры

9 мая 1950 года, выступая с исторической речью, французский министр иностранных дел Робер Шуман, имевший немецкие корни и воевавший в годы нацистской оккупации Франции в Сопротивлении, предложил создать Европейское объединение угля и стали. Поэтому 9 мая 1950 года считается днем основания Европейского союза. Его не раз объявляли праздничным днем, однако население стран – участниц ЕС его так и не приняло. Возможно, причина в том, что он неизменно оказывался в тени воспоминаний о безоговорочной капитуляции Германии в конце войны 7–9 мая 1945 года. В отличие от 9 мая 1950 года, дня создания ЕС, 8 мая 1945 года оставило глубокий след в биографическом опыте и семейной памяти немцев, хотя его смысл долгие годы оспаривался.

8 и 9 мая 1945 года отмечались во всем мире как радостный праздник союзников, которые ценой огромных жертв добились победы над гитлеровской Германией и державами «оси». В США, Англии и Франции эта дата вошла в историю как День победы – V-Day (от victory – «победа»). Но во времена холодной войны этот день регулярно праздновался только в Советском Союзе и странах Восточного блока. Германию на ту пору прошлое и политика раскололи надвое: если ГДР считала себя антифашистским государством, а потому причисляла себя к группе победителей и ежегодно праздновала 8 мая до 1967 года, то Вилли Брандт лишь в 1970 году, спустя 25 лет после окончания войны, внес в западногерманский бундестаг предложение официально отмечать эту дату, но безуспешно. «Поражения не празднуют! – возразили тогда ему. – Вина и позор не заслуживают почестей!»[101]101
  Hurrelbrink P. Befreiung als Prozess. Die kollektiv-offizielle Erinnerung an den 8. Mai 1945 in der Bundesrepublik, der DDR und im vereinten Deutschland // Schwan G. u. a. (Hg.) Demokratische politische Identität. Deutschland, Polen und Frankreich im Vergleich. S. 71–119, здесь Wiesbaden, 2006. S. 83 ff.


[Закрыть] Должно было пройти сорок лет, прежде чем президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер, обращаясь 8 мая 1985 года к (западногерманской) нации с исторической речью, заявил, что этот день следует видеть не под знаком «поражения», а под знаком «освобождения».

Но эта памятная дата внутренне противоречива, ибо она объединила совершенно разные, даже противоположные взгляды на окончание войны. Для одних она символизировала конец нацистской эпохи, для других – негероическое завершение героической борьбы. Несомненно, и противники, и жертвы национал-социализма вместе с победителями восприняли конец войны как долгожданное освобождение. Это были те, кто в одиночку или группами участвовал в Сопротивлении, кто подвергался расистской дискриминации и преследованиям, кого истязали и убивали в концлагерях, кого, превратив в рабов, уничтожали принудительным трудом. Однако большинство немецкого общества восприняло конец войны иначе: оно чувствовало себя не освобожденным, а обесчещенным, униженным, поверженным. Гёц Али очень точно выразил двусмысленность понятия «освобождение»: «Исключительно военной мощью и ценой огромных жертв союзнические армии освободили в те месяцы от немецкого террора не только миллионы узников, подневольных и порабощенных людей, но и тех, кто развязал эту войну и повинен в ней: самих немцев. Их пришлось освобождать от самих себя, и многие поняли это лишь с большим запозданием»[102]102
  Aly G. Die Deutschen in der Stunde null. Mit Gewalt von sich selbst befreit // ders., Volk ohne Mitte. Die Deutschen zwischen Freiheitsangst und Kollektivismus. Frankfurt am Main, 2015. S. 138–146.


[Закрыть].

Памятуя о конце войны как освобождении, особенно в Германии, нельзя затушевывать проблему исторической ответственности за миллионы убитых и неисчислимые страдания, которые принесла Европе гитлеровская война на уничтожение. В речи по случаю торжественного заседания бундестага в Берлине 8 мая 2015 года историк Генрих Август Винклер напомнил о темной изнанке «радостного дня» освобождения, указав на новые вспышки ненависти и насилия. По словам Винклера, памятная дата настоятельно призывает «усвоить урок подлинной немецкой истории с 1933 по 1945: обязанность в любых обстоятельствах уважать достоинство каждого человека»[103]103
  Winkler H. A. Rede zum 70. Jahrestag des Ende des Zweiten Weltkriegs am 8. Mai 2015 im deutschen Bundestag, https://www.bundestag.de/dokumente/textarchiv/2015/kw19_gedenkstunde_wkii_rede_winkler/373858.


[Закрыть].

Во Франции 8 мая неизменно празднуется с самого конца войны. В английском календаре памятных дат до сих пор куда более важную роль играет 11 ноября 1918 года, День победы в Первой мировой войне. В Нидерландах по-прежнему двумя минутами молчания отмечают День освобождения 5 мая 1945 года. В странах бывшего Восточного блока ситуация выглядела однообразней. Здесь 8 мая стало официальным государственным праздником. После того как соцлагерь распался, интерес к предписанному «Дню освобождения» в странах бывшего Варшавского договора угас, поскольку теперь он уже ассоциировался, напротив, с началом новой оккупации. Подлинные дни освобождения в посткоммунистических странах сдвинулись к 9 ноября 1989 года. Вступив в ЕС, каждая из этих стран переписала советский нарратив освобождения, заменив его соответственно своим национальным нарративом освобождения.

В России день капитуляции Германии и победы над нацизмом из-за разницы часовых поясов приходится на 9 мая. После распада СССР России пришлось заново переосмысливать себя как нацию. При этом святая святых ее идентичности – «миф о Ленине» – сменился «мифом о Сталине». Его олицетворением и скрепой, гарантирующей национальное единство России, стал старый памятный День победы Сталина над нацистской Германией 9 мая 1945 года, который ныне только в России отмечается в традиционной форме грандиозного военного парада с тяжелой бронетехникой, шествием, орденами и знаменами. После поворотного 1991 года страны – сателлиты бывшего Советского Союза вышли из этого мемориального сообщества. Например, в Польше особые торжества с тех пор отмечаются не 9 мая, как в России, а 8 мая, как в Европе.

После некоторого спада энтузиазма по поводу 9 мая этот памятный день в России в последние годы неожиданно переживает новый подъем. Гордость за Красную армию и победу над Гитлером вновь воодушевляет весь российский народ благодаря новоизобретенному культурно-мемориальному церемониалу. Число ветеранов-орденоносцев, которые раньше находились в центре внимания 9 мая, убывает с каждым годом. Их ряды в мемориальных шествиях пополняют потомки, несущие фотографии своих умерших отцов или родственников в подтверждение того, что теперь они следует по их стопам. Участники этой мемориальной церемонии превращают кратковременную память непосредственных участников исторических событий в долговечную национальную память. Тем самым и память о героической победе 9 мая, передающаяся как эстафета молодому поколению, получила новый импульс. При этом героизация Сталина и культ Победы затмевают преступления Сталина. Большая популярность праздника объясняется также тем, что он остался единственной негасимой точкой в исторической памяти, которую российская нация может перенять и хранить, не порывая с советской эпохой.

8 мая – противоречивая мемориальная дата в транснациональной памяти Европы. Ее противоположные коннотации («освобождение или поражение?») и разные формы манифестации («демонстрация военной мощи или праздник мира?») способны как объединить людей, так и разъединить. В федеральных землях Мекленбург – Передняя Померания и Бранденбург этот день в 2015 году был официально объявлен праздником, в других федеральных землях он проводится только по круглым годовщинам. В Австрии, где ежегодно 5 мая в день освобождения концлагеря Маутхаузен отмечается День борьбы с насилием и расизмом, 8 мая стало символическим трофеем немецко-националистических студенческих братств, которые этот день встречают на венской Площади героев у Могилы Неизвестного солдата поминальными речами в духе траурного чествования павших героев. С 2000 года в противовес этой контракции здесь же проводится контракция с концертами и речами тех, кто отмечает 8 мая как Праздник радости. Эта инициатива исходит не от государства, а от деятелей культуры, бывших узников концлагерей, борцов Сопротивления и гражданского общества. Более разрозненные манифестации национального «мы» трудно представить.

Как явствует из приведенных примеров, символическое значение 8 мая еще не исчерпано. Этот разноголосый европейский День мира рано списывать со счетов, он вполне способен заменить бледное 9 мая 1950 года, день основания ЕС. То, что он соседствует с 9 мая, главной российской памятной датой, делает его, в сущности, еще более актуальным. В периоды политической конфронтации этот памятный день сохраняет живую память об одном и том же историческом событии и важном историческом союзе, наводя поверх границ мост между европейским Праздником мира и российским Днем победы.

Государства ЕС возникли на развалинах мировых войн, однако эти войны играют разную роль в памяти европейских стран. Если в Германии национальная память несет на себе бремя Второй мировой войны, то в таких странах, как Франция, Англия или Бельгия, центральное место в национальной памяти по-прежнему занимает «Великая война» 1914–1918 годов. Важнейшей датой для них служит 11/11 11 часов – день перемирия[104]104
  Компьенское перемирие, подписанное со стороны Антанты маршалом Ф. Фошем и с немецкой стороны статс-секретарем М. Эрцбергером, завершило Первую мировую войну. – Прим. ред.


[Закрыть], в который некоторые западноевропейские страны и сегодня поминают погибших в этой войне. В Англии, например, ношение красного мака в этот день считается проявлением патриотического долга и свидетельством национальной идентификации, которых ожидают и от иммигрантов, появляющихся в публичных местах. Именно в этот день и в этот час немцы ежегодно открывают свой карнавальный сезон. В Австрии и России Первая мировая война почти исчезла из общественного сознания, а отчасти даже и из учебников истории. С другой стороны, сербы в августе 2014 года устроили в Сараево триумфальные торжества в память о Первой мировой войне, тогда как в Венгрии Трианонский мирный договор 1920 года, по которому страна потеряла значительную часть своей прежней территории, до сих пор находится в центре националистически подогреваемой контрпамяти.

Франция внесла особый вклад в европейский Год памяти. 11 ноября 2014 года президент Франсуа Олланд открыл на севере Франции в Нотр-Дам-де-Лорет неподалеку от Арраса новый мемориал Первой мировой войне. В своем коротком обращении он сказал: «Люди со всего мира прибывали сюда умирать». Огромное сооружение называется «Кольцом памяти», на котором значатся имена 580 тысяч «убитых» солдат (о «павших» сегодня не говорят). Абсолютно уникально в этом мемориале то, что имена всех погибших здесь приведены в алфавитном порядке. Тем самым сознательно разорваны прежние связи с определенной нацией или полком; все убитые объединены демократическим братством смерти и общей памятью о них. Таким образом, президент Олланд создал транснациональный мемориал, в центре которого общая скорбь о бессмысленной войне и ее неисчислимых потерях.

Время также играет важную роль в памятовании. Когда Жак Ширак в 1998 году на торжествах по случаю восьмидесятилетия перемирия 1918 года заговорил об «общей истории сражавшихся стран», его тут же подвергли жестокой критике. В ту пору еще существовало табу, запрещавшее упоминать имена своих солдат наряду с именами солдат противника[105]105
  Serrier F. (Hg.) Europa – notre histoire. S. 193–194.


[Закрыть]. То, что во времена Ширака казалось немыслимым, осуществил Олланд. Его «Кольцо памяти» – подчеркнуто европейский памятник; это впечатляющий памятник миру, воплотивший в транснациональной и постгероической перспективе общее европейское «мы», которое скорбит о всех павших солдатах как «наших мертвых», преодолевая тем самым религиозную символику «жертв» и «священной войны». Но это предложение общего памятования еще не приняли европейские партнеры: из Англии на открытие мемориала не прибыли ни Дэвид Кэмерон, ни принц Чарльз, не было и Ангелы Меркель, приславшей вместо себя на это европейское торжество министра обороны.

Причины, по которым Дэвид Кэмерон не приехал на открытие мемориала, весьма веские. Они кроются в отношениях, основанных на глубоких национальных и колониальных связях, которые пока затрудняют общеевропейскую коммеморацию. Это сквозит и в речи британского премьер-министра, с которой он выступил в 2012 году в Имперском военном музее. В этой речи Кэмерон изложил свои планы относительно торжеств в сверхмемориальном 2014 году[106]106
  Пафос Кэмерона по поводу памятной даты разделяли далеко не все британцы. Спустя пять лет Саймон Дженкинс в статье под заглавием «Хватит с нас Дня памяти» писал: «The wars of the 20th century are beyond the experience of the overwhelming majority of Britons. The composite of the Last Post, ‹lest we forget› and Oh! What a Lovely War is impregnated with enmity, atonement, forgiveness and self-congratulation. It has been reduced to the compulsory ‹corporate poppy›. We really ought to get over it. Next year we should draw down the curtain and have a Forgetting Day, a Move On Day, a Fresh Start Day» [ «Войны ХХ века вне опыта подавляющего большинства британцев. Мешанина из последних лозунгов „Не забудем!“ и „О, великая война!“ пропитана враждой, покаянием, прощением и самовосхвалением. Все свелось к принудительному „корпоративному маку“. С этим действительно нужно кончать. В следующем году мы должны опустить занавес и обрести День забвения, День движения вперед, День нового начала»]. См.: Jenkins S. Enough of Remembrance Day // The Guardian. 9 November 2017.


[Закрыть]. Он признал, что живые воспоминания о Первой мировой войне уже ушли и даже память его семьи не идет дальше Второй мировой войны. Тем не менее он обещал сохранить на будущее память о погибших в «Великой войне», о «невероятных историях мужества, труда и самопожертвования»[107]107
  Cameron D. Speech at Imperial War Museum on First World War centenary plans. 11 October 2012 (https://www.gov.uk/government/speeches/speech-at-imperial-war-museum-on-first-world-war-centenary-plans).


[Закрыть]. И добавил: «Я страстно верю, что мы останемся верны этому наследию и передадим его следующим поколениям». Сказать легче, чем сделать, но Кэмерон намеревался сдержать слово. Он сообщил слушателям, что на памятные торжества в юбилейном году правительство выделит 50 миллионов фунтов стерлингов. Поэтому ему сразу же пришлось отвечать на вопрос: «Почему мы должны отдавать приоритет памяти, если денег не хватает, а из поколения Первой мировой войны никого не осталось?» В ответ Кэмерон напомнил о «масштабе жертв», о «продолжительности и тяжести травм», об историческом значении и устойчивой эмоциональной связи с этим событием. И подытожил: «В Первой мировой войне есть нечто, что делает ее фундаментальной составляющей нашего национального сознания».

В этой речи Кэмерон публично обещал, что будет способствовать «увековечению культурного и школьного наследия, чтобы гарантировать сохранение памяти о принесенных сто лет назад жертвах и служении (sacrifice and service) в следующие сто лет». «Жертвы и служение» – это сердцевина «подлинной национальной памяти» (эту фразу он повторил четырежды), которую он обязался хранить. Он отдал дань уважения всем колониальным войскам, перечислив их и включив в общее «мы» британской национальной памяти. Тем самым он вновь воззвал к имперской памяти, не признавая, однако, того, что армейские корпуса АНЗАК из Австралии и Новой Зеландии давно включили Первую мировую войну в собственную коллективную память, а тем самым, и это решающий момент, сделали эту память источником своей национальной идентичности. Единое памятование Содружества, как оказалось, уже не столь однозначно. Но главное, Кэмерон в своей речи «забыл» и о бывших союзниках, и о нынешних партнерах по Европейскому союзу. В британском мемориальном проекте не нашлось места новообретенным связям. Напротив, обращение Кэмерона к инклюзивной колониальной памяти прозвучало скорее как вето против возможности общей или, по меньшей мере связанной, европейской памяти о Первой мировой войне. Еще за четыре года до брексита Европа как исходная величина не вписывалась в британскую историческую картину. Ввиду многообразия точек зрения единый европейский метанарратив об истоке общей катастрофы вряд ли сложится. Но юбилейный год, возможно, дает шанс если не свести эти точки зрения воедино, то хотя бы больше узнать об исторической памяти европейских соседей.

В Германии призыв вспомнить Первую мировую войну прозвучал как сигнал к пробуждению, ибо из общественного сознания Первая была целиком вытеснена и погребена под Второй мировой войной. Но этот призыв был охотно подхвачен, он породил многочисленные выставки, отклики в СМИ, исторические публикации, а главное, горячие дискуссии о вине за развязывание войны. Кроме того, возникло множество локальных инициатив, которые вернули забытое событие в его изначальный исторический контекст и мир жизненного опыта. Никто не предвидел такой «лавины воспоминаний» (Джей Уинтер)[108]108
  Йост Дюльфер описал этот «мемориальный бум» в терминах большой наступательной операции: «Подобно тому, как планируют операции в генштабах, так и столетний юбилей начала Первой мировой войны был спланирован СМИ. И в Германии, и во всем мире. Несколько лет ученые и публицисты, представители издательств, видео– и аудиоиндустрии, всех институтов политического образования тщательно готовили свои акции, а теперь их реализуют. Все работает, как часовой механизм, который невозможно остановить. Это похоже на план Шлиффена, подготовленный задолго до 1914 года и последовательно осуществленный сразу после объявления войны. По оценке еженедельника «Шпигель», сделанной в начале года, к выпуску подготовлено около 150 монографий. Правительства разных стран, особенно в Европе, а также различные государственные органы, региональные и общественные инициативы соперничают за достойные юбилейные репрезентации». Dülffer J. Eurozine (https://www.eurozine.com/die-geplante-erinnerung/).


[Закрыть]. Особенно впечатляющим оказался мультимедийный проект «14 – Дневники Первой мировой войны»[109]109
  Другое название «Дневники Великой войны» – международный документальный телесериал 2014 года, совместный проект немецко-французского телеканала Arte, посвященный столетию начала войны. – Прим. ред.


[Закрыть], который представил новый европейский взгляд на историю Великой войны. Проект предваряла длительная работа в архиве, где международная группа историков изучила больше тысячи дневников известных и малоизвестных современников Первой мировой войны и на основе свидетельств из первых рук создала многосерийный телефильм (с презентацией в интернете) – многоголосую аудиовизуальную историю отношений, адресовав ее разным поколениям. В дополнение к европейскому мемориалу президента Олланда, посвященному всем погибшим в Первую мировую войну, телесериал вернул в нашу память четырнадцать индивидуальных судеб представителей семи стран. Привлекший к ним внимание и сочувствие транснациональный проект позволил также понять и глубоко лично сопережить эти истории поколениям, для которых семейная коммуникативная память уже угасла[110]110
  Arnold-de Simine S., Andersen T. S. Between Transnationalism and Localization: The Pan-European TV Miniseries 14 – Diaries of the Great War // Image & Narrative. 18 (1) 2017.


[Закрыть].

Временной промежуток в сто лет – это не просто абстрактное число, он указывает на важную биологическую, социальную и культурную цезуру. По прошествии восьмидесяти – ста лет узы живой памяти постепенно размыкаются, и события возвращаются в архив истории. Вслед за Пьером Нора мы можем повторить: через три поколения социальная среда живых, воплощенных воспоминаний распадается и исчезает без следа, если эти воспоминания не инкорпорируются заново в особые «lieux» – места, знаки, символы и практики долговременной коллективной памяти. Говоря о Первой мировой войне, мы уже достигли этого временнóго порога, когда события обычно уходят в прошлое. Событие в этом случае становится значимым лишь для историка, если память вновь не подхватывается, не закрепляется и не реконструируется заново. Однако французский и британский примеры свидетельствуют и о другом: через сто лет нужно или приходится решать вновь, следует ли и каким образом установившуюся мемориальную практику прервать или продлить, обновить либо изменить. Если в первом случае политическая мемориальная практика переведена из национальных в транснациональные рамки памяти, то во втором память вновь утвердилась в собственно национальных рамках Содружества.

Юбилеи – это своего рода и тест Роршаха[111]111
  Этот тест известен также под названием «пятна Роршаха», психодиагностический тест, основанный на интерпретации чернильных пятен, был разработан в 1921 году швейцарским психиатром Германом Роршахом (1884–1922). – Прим. ред.


[Закрыть]. Действительно, в юбилейные 2014–2018 годы мы узнали много нового о европейской истории и памяти. Они актуализировали в нашем сознании европейские ценности и общие переживания, но также и разделяющие нас устойчивые страхи, травмы и различные цели. Потому что по прошествии ста лет историческая память подвергается проверке: ведь мы не только смотрим назад, на события прошлого, но и вперед, на будущее этой памяти, размышляем о ее значении, форме и долговечности. Потому что ориентация памяти на будущее есть нечто большее, чем просто ее сохранение и неизменность. Воспоминание нуждается в новой интерпретации события с учетом актуальной политической ситуации и общественных настроений в настоящем. Даже для существующей долгосрочной культурной памяти государства и нации должны постоянно переосмысливать мемориальные практики и вырабатывать новый консенсус как основу для будущего. Именно это происходило в юбилейные 2014–2018 годы. В настоящее время мы переживаем временной порог, когда память о Первой мировой войне заново открывается, перестраивается, перепроверяется, реконструируется, пересматривается и преобразуется для будущего. Разумеется, эти интерпретации и определения не единообразны.

Юбилеи – это и важный барометр настроений, отражающих политическую ситуацию и ее напряженность. Пусть даже общая коммеморация удалась лишь отчасти, с немецкой точки зрения можно сказать, что европейская память стала в этот юбилейный период длиннее и инклюзивнее. Из-под пепла концентрационных лагерей проступили поля смерти Соммы и солдатские кладбища Ипра и Вердена как новые основные европейские «места памяти». До сих пор история Европейского союза простиралась только до Второй мировой войны. Действительно, ЕС основан на принципах, которые были сформулированы лишь после этой войны, а именно на Всеобщей декларации прав человека 1948 года и оценке Холокоста как общего исторического камертона европейской идентичности. Однако в юбилейные годы мы увидели, как расширились временные и пространственные рамки этой памяти. «Величайшая исходная катастрофа» Первой мировой войны (Джордж Кеннан)[112]112
  Kennan G. F. The Decline of Bismarck’s European Order: Franco-Russian Relations, 1875–1890. Princeton, 1979. Р. 3.


[Закрыть] послужила отправной точкой травматической цепи беспрецедентных актов насилия, включая геноцид армян, русскую революцию, новую мировую войну и Холокост. В юбилейные годы вся эта туго сплетенная история насилия в ХХ веке проявилась как общеевропейское наследие. Если ЕС начался с малого, с экономического союза между Францией и Германией, к которому постепенно присоединялись другие страны, то разрушение Европы началось сразу же в грандиозных масштабах и коренным образом изменило геополитическую карту. В сражениях той войны использовалась не только новая военная техника и оружие с невиданным разрушительным потенциалом, но и были мобилизованы все возрастные когорты мужчин соответствующих призывных возрастов, в том числе население колоний. Поэтому история Европы неразрывно связана с ее колониальной историей. Это наследие не выбирают и от него не отказываются, однако можно объединить воспоминания, и то, что раньше уничтожало и разъединяло, превратить в общую историю.