Текст книги "Европейская мечта. Переизобретение нации"

Понятие «миграция» используется сегодня для обозначения двух противоположных типов перемещения людей в географическом пространстве, которые не всегда можно четко различить, хотя и проявляются они в двух крайних формах: добровольной и вынужденной (принудительной) миграции. В добровольной миграции люди участвуют как активные субъекты, которые хотят, сменив место жительства, улучшить свою жизненную или профессиональную ситуацию. Вынужденная (принудительная) миграция, напротив, предполагает, что определенные политические условия понуждают людей либо сменить место жительства, либо подвергнуться преследованию и опасностям для своей жизни. Если добровольная, или активная, миграция была естественным элементом эпохи колониализма и переселенческих движений, то вынужденная, или пассивная, миграция – это часть истории насилия и одновременно ее симптом. Далее речь пойдет исключительно о вынужденной миграции.

Существует тесная взаимосвязь между миграцией, загранпаспортом и правами человека. Для активной миграции, которая есть свободное решение, принятое индивидом в пределах собственной биографии, требуется действующий паспорт и экономическая ликвидность[76]76
  Экономическая ликвидность означает быстро и выгодно продать активы и недвижимость по цене, близкой к рыночной. – Прим. ред.


[Закрыть]. Эмигранты и иммигранты – это те, кто располагает документами и достаточной суммой денег, позволяющей пересечь государственную границу и обрести в стране прибытия прибежище, работу и общественное положение. Пассивная миграция происходит в совершенно иных индивидуальных, психологических и правовых условиях, ибо ставит под угрозу происхождение, идентичность и саму жизнь. Бегство – это последнее и самое радикальное решение, которое можно принять в жизни. Оно никак не связано со свободным решением и диктуется крайней нуждой и прямой угрозой собственному существованию. В то же время эта отчаянная жизненная ситуация высекает искру надежды, которая приводит человека в движение и дает ему ориентир. Противоположность между активной или пассивной миграцией Ханс Магнус Энценсбергер[77]77
  Ханс Магнус Энценсбергер (род. в 1929 г.) – немецкий поэт, писатель, эссеист, издатель. Вместе с Г. Бёллем, Г. Грассом, П. Целаном и др. входил в «Группу 47», ставившую целью осмыслить опыт нацизма и Холокоста. – Прим. ред.


[Закрыть] свел к простой формуле: «Чужой становится тем чужее, чем он беднее»[78]78
  Enzensberger H. M. Die große Wanderung. Dreiunddreißig Markierungen. Frankfurt am Main, 1994. S. 37. Ср. Mühl M. Je ärmer einer ist, desto fremder kommt er uns vor // FAZ. 7. Juli 2018. S. 13.


[Закрыть].

Люди снимаются с места, когда из-за войны или преследований их будущее лишено перспектив. Уходя, они теряют свою национальную, культурную и социальную идентичность, они выпадают из бюрократической и правовой системы и становятся лицами без гражданства. Тем самым они оказываются вне закона, без всякой защиты со стороны государства и без всяких прав. Ханна Арендт на собственном опыте познала, что это такое, она сама была «лицом без гражданства» в течение тринадцати лет, с 1937-го, когда ей пришлось эмигрировать из нацистской Германии из-за расовых преследований, по 1950 год, когда после десятилетней иммиграции в США она получила американское гражданство. В статье «Мы беженцы», опубликованной в 1943 году, она ясно говорит, что права человека, записанные в многочисленных декларациях, ничего не стоят без прав гражданина, гарантированных государством. Арендт пишет: «Мы стали осознавать существование некоего права иметь права (что означает жить в какой-то структуре, где о человеке судят по делам его и мнениям) и права принадлежать к определенному виду организованного сообщества лишь тогда, когда появились миллионы людей, потерявших и не могущих восстановить эти права из-за новой мировой политической ситуации»[79]79
  Arendt H. Elemente und Ursprünge totaler Herrschaft. 9. Aufl. München, 2003. Teil 2, 5. Kapitel: «The Decline of the Nation-State and the End of the Rights of Man». Цит. по: Agamben G. Wir Flüchtlinge // Bauwelt (2006). S. 15–19, здесь S. 18. [См. рус. пер.: Арендт Х. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. И. Борисовой, Ю. Кимелева и др. М.: Центрком, 1996. С. 397.]


[Закрыть].

Беженец на государственной границе теряет свою политическую и социальную идентичность и возвращается к своей чистой, незащищенной человечности, лишенной всех привязанностей и обязанностей. Поэтому, как подчеркивал Джорджо Агамбен, «существование беженца преходяще, оно ведет либо к натурализации, либо к репатриации. Постоянный статус человека не предусмотрен законодательствами национальных государств»[80]80
  Agamben G. Jenseits der Menschenrechte. Einschluss und Ausschluss im Nationalstaat // Jungle World. 28. 2001. Доступно на: https://jungle.world/artikel/2001/27/jenseits-der-menschenrechte (последнее посещение 27.07.2018).


[Закрыть]. В самом деле, Всеобщая декларация прав человека остается недейственной, пока эти права не гарантируются политическими институтами. Вот почему Ханна Арендт свела перечень всех прав человека к «праву иметь права». Это право она более подробно разъяснила в своем исследовании элементов и истоков тоталитаризма: «Концепция прав человека, основанная на допущении о существовании отдельной человеческой особи как таковой, рухнула в тот самый момент, когда те, кто исповедовал веру в нее, впервые столкнулись с людьми, которые действительно потеряли все другие качества и определяющие отношения, за исключением того, что они биологически еще принадлежали к роду человеческому»[81]81
  Arendt H. Elemente und Ursprünge totaler Herrschaft. S. 614. [Арендт. Истоки тоталитаризма. С. 400.]


[Закрыть]. Исходя из своего опыта беженки и с этим связанной редукции до голой человечности, Арендт требует для человека права быть включенным в определенный политический контекст и участвовать в нем. Каждый, полагает она, нуждается в признании со стороны социального окружения, а следовательно, и в местожительстве в мире, которое является условием того, что его мнение будет весомо, а поступки – значимы. Поэтому право на обладание правами человека после Второй мировой войны вошло в конституции новых демократических национальных государств Европы, где права человека зафиксированы как права граждан.

Однако с этой правовой фиксацией связана и проблема: поскольку государство суверенно распоряжается своей конституцией, оно может в любое время ограничить эти права или даже вовсе отменить их. При свертывании демократии национальное государство ограничивает прежде всего основные права этнических меньшинств, что в свою очередь приводит к потокам беженцев. Арендт, знавшая, как ведет себя национальное государство в условиях национал-социализма, не питала никакого доверия к национальным государствам как защитникам и гарантам прав человека. «Понятие суверенитета национального государства, восходящее к тому же к эпохе абсолютизма, является – при нынешнем соотношении сил – опасной манией величия. ‹…› Но подлинная демократия – и в данном контексте это имеет, пожалуй, решающее значение – может существовать лишь там, где централизация власти в национальном государстве распалась и вместо нее обеспечено присущее федеративной системе рассеяние власти между многими властными центрами»[82]82
  Arendt H. Nationalstaat und Demokratie [1963] // Zeitschrift für politisches Denken. Ausgabe 1. Bd. 2. September 2006. Доступно на: http://www.hannaharendt.net/index.php/han/article/view/94/154.


[Закрыть]. Такое понижение статуса национального государства, какого требует Арендт, стало реальностью в Европейском союзе. Следовательно, ЕС как транснациональное объединение может взять на себя ответственность за права человека и их защиту поверх государственных границ.

Каролин Эмке[83]83
  Каролин Эмке (род. в 1964 г.) – немецкая журналистка, с 1998 по 2006 год работала в «Шпигеле», специализировалась на темах из «горячих точек». – Прим. ред.


[Закрыть] указывает, что со времен Ханны Арендт статус беженцев вновь претерпел драматичные изменения: «Понятие „беженец“ удивительно неточно описывает то, что происходит с этими людьми. Это те, для кого нигде нет пристанища, нежеланные. Они стали валютой в современной торговле индульгенциями, ходовой товар, которым авторитарные режимы откупаются от критики или санкций за свои преступления; это из-за них границы сдвигаются, перебазируются, охраняются, обустраиваются, закрываются или делаются фикцией. Они – refugees without refuge (беженцы без прибежища)».[84]84
  Emcke C. Geflüchtete ohne Zuflucht // Süddeutsche Zeitung. 8. Juli 2018.


[Закрыть]

«Asyl» (миграция) – слово чужое из чужого мира, с которым не хочется иметь ничего общего. Но на самом деле это всего лишь перевод немецкого слова «Zuflucht» (прибежище). Слово «прибежище» содержит в себе надежду; оно выражает то, чего хочет каждый человек и в чем каждый нуждается. Оно пришло из далекого прошлого и перекликается с древнейшими текстами нашей культурной памяти. Прибежище – ключевое слово в псалмах. Псалмопевцы – это большей частью те, кто в пути, одиноки и беззащитны в своем бегстве. Основной мотив бесчисленных псалмов – именно взаимосвязь между бегством (Flucht) и прибежищем (Zuflucht), примером чему служат стихи из псалма 30, которые я привожу ниже.

Не нужно быть ни иудеем, ни христианином, ни вообще религиозным человеком, чтобы почувствовать ранимость, уязвимость человеческого существа, что слышится в этих стихах; практическими и правовыми ответами на них сегодня стали наша эмпатия и права человека.

Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня;

Ибо Ты каменная гора моя и ограда моя; ради имени Твоего води меня и управляй мною.

Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты крепость [Zuflucht] моя. …

И не предал меня в руки врага; поставил ноги мои на пространном месте. …

Я забыт в сердцах, как мертвый; я – как сосуд разбитый, …

В Твоей руке дни мои; избавь меня от руки врагов моих и от гонителей моих. …

Как много у Тебя благ, которые Ты хранишь для боящихся Тебя и которые приготовил уповающим на Тебя пред сынами человеческими:

Ты укрываешь их под покровом лица Твоего от мятежей людских, скрываешь их под сению от пререкания языков.

Благословен Господь, что явил дивную милость Свою в укрепленном городе!

Поворот к демократии в 1945 году остается в памяти как глубокая зарубка и радикально новое начало. Такая периодизация оправдана, но она несколько вуалирует тот факт, что с капитуляцией гитлеровского режима страдания, лишения и насилие для немцев не прекратились в одночасье, но сменились голодом, пленом и массовой миграцией в послевоенный период. Бегство, миграция и интеграция стали для Германии длительным историческим опытом, который отнюдь не завершился с прибытием последних перемещенных лиц и военнопленных, но продолжался и в 1960-е годы, когда прибыли так называемые «гастарбайтеры», и в 1970-е и 1980-е годы, когда настал черед вьетнамских беженцев, «людей в лодках» (boatpeople), и в 1990-е годы, когда хлынули военные беженцы из Юго-Восточной Европы, и вплоть до 2015 года, когда искали прибежища военные беженцы из Сирии и других кризисных регионов.

1989 год ознаменовался для немцев мирной революцией и неожиданным подарком воссоединения Германии. Но не следует забывать, что 1990-е годы были омрачены новыми войнами в Европе. После распада Югославии на Балканах разразились кровопролитные гражданские войны, которые вызвали резкий приток беженцев из этих зон боевых действий. Между началом балканских войн в 1991 и подписанием Дейтонских соглашений в 1995 году Германия приняла у себя на время 350 тысяч беженцев. В том числе военных беженцев из бывшей Югославии, а также представителей преследуемых меньшинств, в частности цыган из Румынии. В то время как многие из этих беженцев нашли прибежище в новой Германии, газетные заголовки запестрели названиями немецких городов, где происходили нападения правых радикалов на общежития беженцев: Хойерсверда в 1991 году, Росток – 1992, Мёльн – 1992, Золинген – 1993. Как и сегодня, приток беженцев в 1990-е сопровождался острой публичной полемикой, усилением праворадикальных партий и ужесточением законодательства о мигрантах. «Компромисс по предоставлению убежища», достигнутый в 1993 году, ограничился признанием конституционного права на предоставление убежища группе лиц, подвергнувшихся политическим преследованиям. «В соответствии со статьей 16а Основного закона практически не имеют шансов на убежище лица, прибывающие из стран, „свободных от политических преследований“, или кто въезжает из так называемых „безопасных третьих стран“, которыми Германия буквально окружена»[85]85
  Bade K. J., Oltmer J. Normalfall Migration. Bonn, 2004. Хотя определенные ограничения права на убежище, возможно, и оправданны с учетом дальнейшего развития ситуации, однако достигнутый компромисс относительно формулировки этих ограничений представляется излишне суровым. Необходимо добавить к лицам, которые подверглись политическим преследованиям, тех, кого преследуют по расовым мотивам, а также тех, чья жизнь подвергается непосредственной угрозе.


[Закрыть]. Большинство балканских беженцев уже возвратились домой. Нападения на общежития беженцев продолжаются с 2015 года как в старых, так и в новых федеральных землях: в Эшенберге под Гамбургом, в Бёлене под Лейпцигом, в Майсене и Любеке, Лимбургхофене и Теглице, но мы больше не читаем о них на первых полосах газет, потому что они стали частью повседневной жизни.

Сравнение цезур 1989 и 2015 годов весьма показательно, ибо свидетельствует о различиях и о новых вызовах, с которыми столкнулся ЕС в нынешней ситуации с мигрантами. Падение Берлинской стены, писал Вольфрам Айленбергер[86]86
  Вольфрам Айленбергер (род. в 1972 г.) – немецкий философ, публицист, основатель и главный редактор Philosophie Magazin. – Прим. ред.


[Закрыть], оглядываясь на осень 1989 года, «означало огромный скачок мобильности. Под знаком свободы он фактически перекроил политическую карту Германии, Европы, да и всего мира»[87]87
  Eilenberger W. Was tun? // Philosophie Magazin. 2/2016. S. 42.


[Закрыть]. Ключевыми моментами этой трансформации стали «мобильность» и «свобода». «Мобильность» означала открытость границ, свободу передвижения и возможность активной миграции. Движение и свобода оказались взаимосвязанными. Падение стены позволило множеству людей, которые десятилетиями были невыездными, снова свободно перемещаться и ориентироваться в заново организованном европейском пространстве. Если в таких странах с огромными территориями, как Россия или Китай, загранпаспортом обладает или пользуется лишь малая доля населения, то Европа стала транснациональным регионом, где мобильность и свобода передвижения стали нормой и базовой ценностью. После Шенгенского соглашения внутренние границы были отменены, отчего выиграла свободная и мобильная молодежь, поколение «Erasmus»[88]88
  Erasmus – новая программа Европейского союза, направленная на поддержку сотрудничества в области образования, профессионального обучения, молодежи и спорта на период с 2014 по 2020 год. – Прим. пер.


[Закрыть], знающее об опасных и закрытых границах лишь понаслышке.

2015 год, продолжает Айленберг, «знаменует конец главного заблуждения жизни целого поколения европейцев». Он имеет в виду иллюзию, взращенную в воображаемой «крепости Европы», будто глобальные миграционные потоки, страдания миллионов в странах Ближнего Востока, Азии и Африки можно и дальше держать на дистанции. Эту иллюзию рассеял приток беженцев из регионов, где сейчас идут конфликты и войны; эти беженцы уже не вписываются в привычные схемы мобильности. Контраст между 1989 и 2015 годами очевиден, он выявил кардинальное различие между активной и пассивной миграцией. 1989 год был исполнен эйфории преодоления границ под знаком свободы и мобильности, с 2015 года все стало прямо противоположным: теперь европейцы каждый день имеют дело с некой формой мобильности, которая уже не исходит от них, а обрушивается на них и воспринимается как вторжение. Перспектива радикально переменилась. Если раньше границы упразднялись, то теперь усердно создается и укрепляется новый пограничный режим. Сегодняшние мигранты несут в себе реальность горячих точек и войн, по-прежнему тлеющих вне Европы и вспыхивающих снова и снова в самом сердце Европы. Они настойчиво указывают нам на то, что мы предпочли бы не замечать: мы – часть мира глобализации, которая характеризуется как позитивными, так и негативными формами мобильности. То, что мы считали далеким и надеялись удержать от себя на дистанции, приблизилось к нам и стало ближайшим соседом.

То, что в 1989 году еще было европейским событием, в 2015 году стало глобальным. Глобализацию, как и изменения климата, мы воспринимаем не постоянно, а от одного потрясения к другому. Европа окончательно стала частью глобального мира и поэтому вынуждена по-новому позиционировать себя. Массовый исход, который мы сегодня видим, выявил то, что давно уже накопилось под спудом: миграция в ее разнообразных ликах – переселений, депортаций, бегства и изгнания – стала визиткой ХХ и начинающегося XXI века. Эти обстоятельства представляют нам собственную историю миграции в контексте общеевропейской «разнонаправленной» истории миграции. Между тем воспоминания о Холокосте и окончании Второй мировой войны 8 мая 1945 года прочно закрепились в национальной памяти каждой из стран – членов ЕС. Если такие вопиющие преступления в ХХ веке, как война на уничтожение, Холокост или ГУЛАГ, мы сегодня относим к событиями ушедшего и, следовательно, завершенного прошлого, которые сохраняем в памяти как предупреждение на будущее, то принудительное, массовое перемещение людей – это часть географически расширенной истории насилия, которая продолжается и повторяется в нынешней Европе в совершенно другом историческом контексте.

После окончания Второй мировой войны ЕС пережил три фазы своего развития. Первая фаза – с 1945 по 1989 год – характеризовалась политическим климатом конфронтации между Востоком и Западом во время холодной войны. Создание Европейского союза, основанного на экономических интересах, было делом союзников по антигитлеровской коалиции, в том числе многих французских ветеранов Первой мировой войны, готовых к примирению. Эту фазу стабилизировала поляризация идеологий. Следующий период длился с 1989 по 2015 год и был фазой плюрализации. С падением Берлинской стены и крушением социалистических государств иссякла интегрирующая сила поляризации. Противоположности утратили свой разделяющий потенциал, Восток и Запад сблизились, Европейский союз разросся. Это привело к «расширению на Восток», в котором Владимир Путин усмотрел «геополитическую катастрофу». Эту фазу консолидировала самокритичная память о Гитлере и Сталине как виновниках исторических преступлений, а также транснациональное признание прав человека. В 2015 году началась третья фаза, вызванная глобальным миграционным кризисом, она продолжается по сей день. В этой фазе антагонизма интегрирующая сила ЕС стремительно убывает. Разверзлась идеологическая пропасть, но раскол теперь проходит не между политическими системами, а внутри страны и внутри общества. Новый враг – беженец, чужой, который разрушает однородность общества и угрожает единству нации.

Три фазы развития ЕС

Перед лицом этих драматических процессов памятование о некоторых страницах европейской истории может помочь иначе увидеть будущее, усиливая сочувствие к тем, кто сегодня страдает, напоминая о многолетней успешной истории интеграции, равно как и об ошибках и упущениях, которые не должны повториться.

Национальные государства, о чем говорил уже Эрнест Ренан, консолидируются вокруг «национального мифа». Слово «миф» имеет разные значения. Всякий, кто отождествляет миф с ложью, стремится немедленно развенчать национальный миф, как это сделал Ролан Барт в своих «Мифологиях». В этом смысле миф есть идея фикс или иллюзия, которую разоблачает критический взгляд. Однако тот, кто понимает миф как учредительный нарратив или историю, подобно этнологу Брониславу Малиновскому[89]89
  Бронислав Каспар Малиновский (1884–1942) – британский этнограф, основоположник «функциональной школы» в антропологии и социологии, воспринимающей культуру как органическое целое, у которой в обществе есть своя четкая функция. – Прим. ред.


[Закрыть], приходит к иному выводу[90]90
  См.: Malinowski B. Magic, Science and Religion. New York, 1954. P. 101: «Миф выполняет незаменимую функцию: он выражает, укрепляет и кодифицирует веру; он подтверждает действенность обряда и содержит практические правила, направляющие человека». Доступно на: https://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Relig/malin/06.php.


[Закрыть]. Но, чтобы взглянуть на миф с этой точки зрения, необходимо определенное самоотстранение, чтобы не сказать «самоэтнография». Тогда станет ясно, что в учредительных нарративах нуждаются не только первобытные племена, но и современные нации. Именно в этом направлении следует ключевая мысль историка Бенедикта Андерсона[91]91
  Бенедикт Андерсон (1936–2015) – британский политолог и социолог, автор концепции, рассматривающей нацию как социально сконструированное сообщество, воображенное людьми, которые считают себя его частью. См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М.: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001. – Прим. ред.


[Закрыть], который определил нации как imagined communities («воображаемые сообщества»). Благодаря этой формуле мы можем теперь, не прибегая к сомнительным конструктам, таким как «дух народа» или другие коллективные «мифы» (в смысле лжи), видеть в нациях сообщества, которые консолидированы вокруг представлений о том, во что они сообща верят, что о себе знают и чем неукоснительно руководствуются в жизни.

В качестве «воображаемых сообществ» нации не являются естественными образованиями, но представляют собой исторически переменчивые коллективные субъекты, которые конституируют себя как группа посредством изменяющихся представлений о себе. Таким образом, притягательность и убедительность национальных государств заключаются не только в их политическом устройстве, экономическом укладе или властных структурах, но и в эмоциональных представлениях и интуициях, которые друг с другом разделяют жители страны. Ровно за сто лет до Бенедикта Андерсона, в 1882 году Ренан говорил на доступном ему в XIX веке языке о «душе» нации, которую сегодня мы заменили словом «идентичность». Тем не менее Ренан подразумевал нечто похожее, говоря, что душу нации составляет «общее обладание богатым наследием воспоминаний». И добавив: «сущность нации именно в том, чтобы все индивидуумы имели много общего, чтобы все они многое позабыли»[92]92
  Renan R. Was ist eine Nation? S. 56.


[Закрыть].

Миф, поддерживающий идентичность, может основываться на прошлом, но также и устремляться в будущее. Так, литературовед Лесли Фидлер подчеркивал, что американская нация, в отличие от английской или французской, объединена не общей памятью, а общей мечтой: «Мы, американцы, – говорил он, – жители общей утопии, а не общей истории»[93]93
  Fiedler L. Cross the Border, Close the Gap // Welsch W. (Hg.) Wege aus der Moderne. Schlüsseltexte der Postmoderne-Diskussion. Weinheim, 1988. S. 57–74, здесь S. 73.


[Закрыть]. Эта утопия «американской мечты» обещана американцам не как коллективу, а как индивидуумам: каждый, кто прилагает в этом обществе усилия, может чего-то добиться и подняться от посудомойки до президента. Согласно такому обещанию, приложенные усилия будут вознаграждены экономическим успехом или известностью независимо от социального статуса и происхождения. Это обещание «американской мечты» в начале ХХ века имело огромную притягательную силу для иммигрантов из Европы, и сегодня оно по-прежнему остается незаменимой предпосылкой для интеграции, позволяющей мигрантам разделить экономический успех страны.

Два последних президента США Барак Обама и Дональд Трамп, каждый по-своему, олицетворяли эту мечту: один – преодолев классовые и расовые барьеры, другой – своим богатством и медийной известностью. Однако «американская мечта» давно себя дискредитировала, не только потому, что все очевиднее, как целые слои общества исключаются из этого идеала успеха, но и потому, что дамоклов меч амбиций и конкуренции, тяготеющий над каждым американцем, деформирует характер и ведет к утрате солидарности. Уже в 2010 году Джереми Рифкин в бестселлере «Эмпатическая цивилизация»[94]94
  См. Rifkin J. The Empathic Civilization: The Race to Global Consciousness in a World in Crisis. N. Y.: J. P. Tarcher / Penguin, 2010. – Прим. ред.


[Закрыть] настойчиво советовал американцам отказаться от модели эгоистичного карьериста (сегодня мы добавили бы – от модели Трампа) в пользу модели более социализированного общества, которое не полагается только на конкуренцию, успех и деньги, но укрепляет общество узами сотрудничества, сочувствия и солидарности.

Еще один автор, которого занимает тема «американской мечты», – Ноам Хомский[95]95
  Chomsky N. Requiem für den amerikanischen Traum. Die 10 Prinzipien der Konzentration von Reichtum und Macht. München, 2017.


[Закрыть]. Его последняя книга «Реквием по американской мечте», опубликованная в 2017 году, основана на серии интервью, вышедшей в 2015 году в виде одноименного документального фильма. Книга проникнута духом демократической ангажированности, составляющей одну из основных патриотических ценностей в США, с которой американцы себя идентифицируют. В ней Хомский показывает, как шаг за шагом с 1970-х годов в США демонтировали эти либеральные принципы, заменяя их безграничным неолиберализмом. В такой национальной экономике сверхбогатые становятся «главными потребителями, и только они умножают свое благосостояние. Для них снижаются налоги, а бремя перекладывается на других. Экономический и политический истеблишмент, умело поощряя десолидаризацию во многих сферах жизни, возбуждают ненависть к слабым и иностранцам»[96]96
  Rüdenauer U. Der American Way of Life als Mythos // DLF Büchermarkt; https://www.deutschlandfunk.de/neues-buch-von-noam-chomsky-der-american-way-of-life-als.700.de.html?dram: article_id=400237. «Освободительные движения 1960-х сошли на нет под мощным натиском экономики уже в 1970-е годы. Отказ от контролируемого обменного курса при Никсоне, неолиберальная мобилизация при Рейгане, безудержные финансовые спекуляции при Клинтоне – все это способствовало превращению США в плутономию».


[Закрыть].

Национальный миф – это не «автопилот», который автоматически держит курс авиалайнера; миф подобен автомобилю, которому время от времени необходим «техосмотр»: надзор, рефлексия и критическая проверка. Европейская мечта, как я себе ее представляю, в этом смысле служит для самоутверждения и для самокритики государств, входящих в ЕС. Мне кажется, правомочно продолжить мысль Лесли Фидлера и отнести ее как к индивидуумам, так и к целым нациям. Европейцы – жители и общей утопии, и общей истории. То и другое в Европе неразрывно связано, поскольку идея европейской федерации возникла в результате взаимного разрушения великих империй и освобождения от националистского насилия. Таким образом, европейская мечта есть ответ на кошмары войны, разрушений и преступлений против человечества, она основывается на убеждении, что сообща европейские государства способны преодолеть это прошлое и противостоять нынешним и будущим вызовам. Однако это подразумевает, что люди готовы извлекать из прошлого уроки и усваивать их в качестве ориентиров будущего.

Европейский союз есть сообщество государств, которое поддерживает независимость и уникальность стран-участниц. Символом ЕС служит звездный круг. Все звезды четко отделены друг от друга, все они одной величины и находятся на равном расстоянии от центра. Долгое время этот мотив рассматривался в рамках официальной интеграционной риторики ЕС как символ «единства в многообразии», то есть как образ предустановленной гармонии[97]97
  Предустановленная гармония – философское понятие, введенное Лейбницем для объяснения согласованности простых субстанций в универсуме. – Прим. пер.


[Закрыть]. Теперь это невозможно. Все больше обращает на себя внимание пустота, зияющая в центре круга. Если центр действительно пуст, то под сомнением и сплоченность Европейского союза. Поэтому сегодня мы должны со всей серьезностью задаться вопросом: что же удерживает эти звезды вместе, не позволяя им сойти с орбиты и рассеяться? Этот вопрос становится все более насущным по мере того, как транснациональная солидарность слабеет, а националистические центробежные силы возрастают. Что может стать связующей силой в центре эмблемы?

Совершенно очевидно, чтó находилось раньше в центре эмблемы: евро. ЕС начал свое существование как экономический союз и после крушения коммунизма был эффективной машиной для либерализации экономики. Однако финансовый кризис 2008 года обернулся спадом конъюнктуры, долгосрочным ростом задолженности и болезненным увеличением различий между севером и югом Европы. Юрген Хабермас указал на эти процессы в приветственной речи по случаю вручения ему германо-французской премии СМИ за 2018 год в Берлине, подвергнув критике самомнение немцев, считающих себя «хорошими европейцами»[98]98
  Habermas J. Sind wir noch gute Europäer? // Die Zeit. 5. Juli 2018. S. 43–44.


[Закрыть]. Он говорил о недостаточной готовности правительства Германии сотрудничать с партнерами в ЕС и о «наглом национальном экономическом эгоизме». Как философ Хабермас объяснил проблему концептуального различия между лояльностью и солидарностью. Если политический игрок один, он взывает к лояльности партнеров в смысле их послушания, но совместные политические действия нуждаются скорее в солидарности. Под солидарностью Хабермас понимает «взаимные доверительные отношения между действующими лицами, которые добровольно берут на себя обязательства проводить общие политические действия. ‹…› Тот, кто ведет себя солидарно, готов согласиться терпеть кратковременные убытки, исходя из собственных долгосрочных интересов и уверенности, что партнер себя в аналогичных обстоятельствах поведет так же. Взаимное доверие, а в нашем случае – доверие поверх национальных границ – столь же важная составляющая, как и долгосрочный личный интерес». Таким образом, осуждая малодушие и оппортунизм сиюминутных решений во имя сохранения власти, Хабермас ратует за политический евровалютный союз, в котором наиболее сильные в экономическом и политическом отношении страны-участницы уменьшают неравенство и стараются искупить «нарушенное обещание, связанное с единой валютой и экономической конвергенцией». Только тогда, согласно Хабермасу, будет преодолен порог, отделяющий национальное от транс– и наднационального мышления и действия, когда граждане ЕС «смогут поверх национальных границ увидеть ситуацию глазами партнера». Такое расширение перспективы и сознания граждан, равно как и политической воли на европейское пространство защитит, по мнению Хабермаса, национальные государства от усиливающихся ныне «политически неконтролируемых функциональных императивов глобального капитализма с его неуправляемыми финансовыми рынками». Перед лицом безудержного неолиберального капитализма и концентрации богатства и власти в руках все меньшего числа людей экономическое сообщество ЕС может стать альтернативной моделью, ибо оно укрепляет солидарность и поддерживает национальные государства в эпоху глобальной приватизации собственности.

Часто говорят о том, что проект модерна – это открытый, «незавершенный» проект, который находится в движении, постоянно реагируя на собственные кризисы, ошибки и разочарования. То же самое можно сказать о европейском проекте и лишь отчасти поддающемся планированию многоэтапном процессе европейской интеграции, который превращает собственные драматичные неудачи в конструктивные строительные элементы. Впрочем, Вольф Лепенис предупреждает, что консенсус относительно европейского проекта в настоящее время подвергается угрозе со стороны «фундаментальной оппозиции против ЕС»: тот, кто «упраздняет разделение властей, манипулирует правосудием, ограничивает свободу прессы и унифицирует культуру, оказывает давление на науку, не только дистанцируется от Европейского союза, но и отделяет себя от Европы Просвещения»[99]99
  Lepenies W. Orbans Reich ist ein klarer Fall von Europaverrat // Die Welt. 25. Mai 2018; https://www.welt.de/debatte/kommentare/article176668166/Ungarn-Orbans-Reich-ist-ein-klarer-Fall-von-Europaverrat.html. После публикации статьи в интернете читателям задавался вопрос: разделяете ли вы мнение автора? По состоянию на 01.06.2018 года 37 читателей проголосовали за и 341 проголосовали против. Это ли не пример «большинства, чувствующего угрозу»?


[Закрыть].

ЕС до сих пор не удалось конституировать себя как «воображаемое сообщество», создать понятное и убедительное представление о себе самом как для себя, так и для других. Все символы этого транснационального объединения выглядят довольно бледными: история Европейского союза едва ли известна нынешней молодежи, и кто сможет отличить Робера Шумана, основателя и провидца новой Европы, от Роберта Шумана, композитора XIX века? Конечно, нет недостатка в важных начинаниях в этом направлении. С 2017 года в Брюсселе действует «Дом европейской истории», который предлагает транснациональный взгляд на европейскую историю со времен Великой французской революции. В том же 2017 году вышел замечательный коллективный труд под названием «Европа – наша история», в котором 109 авторов в 149 главах на 1385 страницах знакомят европейцев с их историей[100]100
  François É., Serrier Th. (Hg.) Europa – notre histoire. L’ héritage Européen depuis Homère. Paris, 2017.


[Закрыть]. Эта книга – впечатляющий путеводитель по европейскому «мы». Он как бы показывает им в зеркале самих себя, чтобы они, разглядев друг друга лучше, настроились на диалог.

Но оба крупных проекта, брюссельский музей и совместное издание, еще раз свидетельствуют о том, что большого европейского нарратива на горизонте пока не видно и он вряд ли появится. Но это вовсе не означает, что европейская история уходит из памяти или что Европа может закрыть глаза на существующую проблему. Без общего знания о двойном основании объединенной Европы – сначала после 1945 года, когда она восстала из разрухи, вызванной Второй мировой войной и убийством евреев, и позднее в 1989 году, когда Европа оправилась после сорока лет советской диктатуры – она не сможет ни существовать, преодолеть кризисы, ни обновиться. Без европейского согласия с этой историей и ее последствиями, сохраняющимися до наших дней, невозможно выработать общие ориентиры для выхода из нынешнего кризиса и для обретения совместного будущего.

Отправной точкой для понимания странами – участницами ЕС «европейского проекта» могут послужить основные уроки, которые Европейский союз извлек из собственной истории и от которых не собирается отказываться. Хотя сама история необозримо сложна и многократно преломляется при рассмотрении с разных точек зрения, уроки истории непосредственно очевидны, их можно сосчитать на пальцах одной руки. Они не новы, но до сих пор их заслоняют риторические формулы, выхолощенные от бесконечного повторения. Лишь когда мы вновь раскроем историческую уникальность и актуальность в настоящее время этих уроков, мы сможем по достоинству оценить их огромный потенциал как необходимой основы для ориентира.

«История постоянно учит, но не находит учеников» – гласит часто повторяемое высказывание Ингеборг Бахман. Мне хотелось показать, что история все же находит порой своих учеников, например среди европейцев после Второй мировой войны. Тогда сложилась особенно благоприятная ситуация для усвоения уроков, ибо европейцы дважды пережили крушение общего мира. Этот травматический опыт породил мощную мотивацию начать все заново и добиться лучшего. Разумеется, больше всего пришлось учиться немцам, которые своими военными действиями и преступлениями против человечности больше всего способствовали всеобщей разрухе. То, что немцы после 1945 года не остались в полной изоляции, но немедленно были вновь приняты в европейское сообщество с целью реинтеграции, граничит с чудом. Европейское сообщество – что сегодня явно недооценивается – не только занялось восстановлением экономики, но и усвоило важные уроки истории.