Текст книги "Детская психодрама в индивидуальной и семейной психотерапии, в детском саду и школе"

Детская психодрама с участием родителей
(Альфонс Айхингер)

В этих главах я хотел бы рассказать о таких вариантах использования детской психодрамы в практике семейной терапии, когда от родителей требуется более активное участие.

Ты – дикий мустанг

Очень часто детей не надо специально приглашать к игре. Они приходят в комнату, где проводится консультация, и начинают действовать, например инсценируют семейный конфликт: строят шаткий дом, прочно связывая его стены веревками, или сооружают из подушек трон и усаживаются на него, или устраивают хаос, не встречая со стороны родителей никаких ограничений.

Так как в своей работе я исхожу из того, что дети своим поведением и образом действий всегда сообщают нечто осмысленное, я пробую «ухватить» и понять действие ребенка сценически, а потом описать это действие при помощи некоего образа, который побуждает ребенка к игровому действию. Если ребенок принимает мою метафору и мне важно именно его видение ситуации, я прошу ребенка назначить всем членам семьи роли в истории, иллюстрирующей эту метафору. Если же я хочу узнать точки зрения всех членов семьи, я предлагаю каждому участнику самому выбрать себе роль в инсценировке. После выбора ролей я прошу семью проиграть эту историю, чтобы через игру понять динамику метафоры.

Эту семейную игру я могу сопровождать, находясь в исследующей или поддерживающей роли. Так, с девочкой, которая соорудила для себя высокое сиденье, я смог найти контакт, приняв роль летописца. Я удивлялся тому, что она в столь юном возрасте уже взошла на трон, и спрашивал ее, добровольно ли королевская чета отреклась от престола, или же девочка силой лишила их власти?..

С мальчиком из семьи с серьезными супружескими конфликтами, который связал вместе несколько подушек в групповой комнате, я разговаривал как каменщик. Я спрашивал, из чего построены дома, и восхищался тем, как он умело действовал, чтобы спасти дома от разрушения.

Пример

Женщина-врач, разведенная с мужем, записала на консультацию своего пятилетнего сына Макса. Во время записи она сообщила, что мальчик гиперактивен и не признает границ ни дома, ни в детском саду. Когда мать на работе, за Максом после детского сада присматривают ее родители. Они, по ее мнению, балуют мальчика и позволяют собой командовать. У бабушки и дедушки Макс чаще всего валяется на диване, смотрит телевизор и поедает сладости.

Уже этот предварительный разговор давал основания предположить, что проблема Макса не в его гиперактивности, а в неумении чувствовать и соблюдать границы.

Во время первой беседы Макс, полный сил и энергии, тотчас начинает переворачивать все в моем кабинете с ног на голову, демонстрируя, что ему «море по колено». Мать беспомощно наблюдает за этим, ничего не говоря и не вмешиваясь. Когда я пытаюсь установить границы, Макс никак не реагирует. Тогда я описываю его поведение в виде метафоры: «Ты же как дикая лошадь, мустанг, который сбивает на своем пути все, что ему попадается под ноги, и не позволяет никому себя остановить». Макс сразу подхватывает этот образ и галопирует, подобно лошади, по всей комнате, лягаясь ногами-«копытами» так, что мать каждый раз в ужасе отшатывается, когда он пробегает мимо ее стула.

Предлагая Максу проиграть свое поведение на «сцене» в образе дикой лошади, я «предписываю» ему в течение ограниченного времени осознанно показывать свой симптом. Кроме того, образ мустанга позволяет мне представить энергию Макса (даже если она выплескивается наружу неконтролируемо) как его сильную сторону и использовать ее в игре, а не классифицировать как слабость или дефицит.

Я говорю Максу: «На Диком Западе ковбои ловят диких мустангов, потом их тренируют, превращая в очень быстрых верховых лошадей. Может быть так, что и твой дикий мустанг учится тому, как стать гордой, горячей верховой лошадью, которой все будут восхищаться?»

Макс озадачивается, а потом говорит: «Да, но ковбой должен меня крепко держать, чтобы я не мог больше вырваться».

На мой вопрос, кто бы мог быть этим ковбоем, Макс отвечает: «Мама».

Я спрашиваю у матери, видела ли она в каком-нибудь фильме, как ковбой крепко держит мустанга за поводья, не теряя уверенности и не боясь того, что дикое животное буйствует и лягается. Женщина вспомнила подобные фильмы, и я прошу ее превратиться в такого умелого ковбоя, который в силах удержать в узде дикую лошадь. Макса я спрашиваю о том, что могло бы служить поводьями. Он решает, что мама может его держать за брючный ремень.

Сначала мать пробует обуздать Макса-мустанга, желающего истоптать все в комнате, не прикладывая много сил, поэтому мальчику удается быстро вырваться. В ярости он ругает маму, говорит, что она должна держать его намного крепче, ведь он же дикая лошадь.

Мать удерживает его сильнее, и все же, когда Макс-мустанг начинает лягаться, она пугается, втягивает голову и выпускает сына. Макс плачет, говоря, что она должна стараться изо всех сил, потому что он – очень сильная лошадь.

Я спрашиваю мать, могу ли я, как старый, опытный ковбой, показать ей, как удерживают дикую лошадь так, чтобы та не могла укусить ковбоя или ударить его копытом. Я крепко держу мальчика на ремне, но сохраняю достаточную дистанцию, чтобы иметь возможность смягчить его удары. Потом я снова передаю ремень матери, подбадриваю ее, чтобы она в роли ковбоя держалась твердо и не выпускала скакуна, и аплодирую, когда ей удается избежать ударов копыт. Я также восхищаюсь прекрасной лошадью, ее ловкостью, силой и выносливостью, и расписываю, какой великолепной верховой лошадью она станет, если будет вести себя более обузданно. При помощи этого поддерживающего дублирования матери на этот раз удается устоять.

Только когда Макс, отдав борьбе все свои силы, убеждается, что мать может его удержать, он прекращает борьбу, расслабляется и усаживается к ней на колени. Я поздравляю удачливого ковбоя с тем, что ему удалось сильной рукой укротить дикого мустанга, и радуюсь, что мустанг стал сильной и быстрой верховой лошадью.

Макс повторял эту игру в течение трех следующих сессий. Каждый раз в начале сессии он высказывал желание снова поиграть в укрощение дикого мустанга. В разговоре с Максом и его мамой я подтверждал, что он таким образом тренирует свою маму помогая ей стать «сильным ковбоем». Мать от сессии к сессии все меньше испытывала страх перед энергичным и сильным сыном, становилась активной и сама приобретала больше энергии и уверенности.

Одинокий астронавт

Дети часто приносят с собой на консультацию любимых плюшевых животных или другие игрушки, которые помогают нам установить контакт с ребенком. В дальнейшем мы используем их и в психодраматической работе.

Пример

Одна женщина позвонила нам из клиники для детей, больных лейкемией. Она 4 месяца находилась там со своим двухлетним сыном, которому был поставлен диагноз врожденного иммунодефицита. Ему назначили вторую операцию по трансплантации спинного мозга, так как первая была недостаточно успешна. В клинике матери посоветовали обратиться ко мне за консультацией, так как она беспокоилась о своем старшем сыне, пятилетнем Йохане, который уже 4 недели жил вместе с ней в гостинице при больнице. «Вообще-то, – говорила мать, – он очень застенчивый и стеснительный мальчик, но часто бывает агрессивным и упрямым. В последнее время он ведет себя просто вызывающе».

Когда женщина входит в мой кабинет с двумя своими детьми, младший сын начинает кричать и плакать, подбегает к двери и пытается убежать. Мать старается успокоить его, говоря, что я не врач и ничего ему не сделаю.

В это время старший сын Йохан, бледный, чрезмерно напряженный мальчик, стоит рядом со мной, судорожно сжимая в руках космический корабль, собранный из деталей лего. Чтобы установить с мальчиком контакт, я прошу его показать мне этот корабль. Йохан открывает люк корабля и показывает мне «энергетический камень» космической станции. Я тотчас подхватываю это символическое послание, беру на себя исследующую роль одного из работников наземной станции, обслуживающей полет корабля, и вступаю в радиоконтакт с пилотом космического корабля. Я интересуюсь, где находится корабль. Йохан говорит, что сейчас он на Марсе.

Я взволнованно спрашиваю, как ему там живется, и добавляю: «Ты сейчас выполняешь длительную и трудную миссию. Достаточно ли энергии на твоем корабле, или его срочно нужно заправить топливом? Я могу выслать для этого с наземной станции обслуживающую ракету».

Йохан сообщает мне: «Тут есть гостиница с рестораном (мальчик живет сейчас в гостинице при клинике). В ресторане можно заказать спагетти и куриные ножки, а по утрам даже дают яйцо на завтрак».

Узнав, что об астронавте на Марсе хорошо заботятся, я (как исследователь) успокаиваюсь.

Потом Йохан говорит: «На Марс все время нападают ракеты инопланетян! (На предстоящие дни его брату была назначена следующая операция по трансплантации спинного мозга.) А сейчас мне нужно снова вернуться на корабль, потому что там я чувствую себя в безопасности».

Я в роли исследователя эмпатически дублирую состояние мальчика: «Быть всегда начеку, вовремя замечать опасность – это ведь требует очень большого напряжения!»

«Да, – отвечает он, – нападают со всех сторон! А мне нужно Землю защищать!»

Я восхищаюсь астронавтом, говоря сам себе: «Он столько старания и сил отдает для защиты Земли! Берет на себя ответственность и долгое время один несет вахту на космическом корабле. Когда пилот снова вернется на Землю, его следует наградить почетным орденом».

Йохан и его мать улыбаются этой похвале.

Продолжая сеанс радиосвязи, я спрашиваю у мальчика, должен ли он защищать Землю в одиночку, или ему кто-то помогает?

Йохан отвечает: «Я могу позвонить моему шефу, и он разрешит мне покинуть вахту. Но тогда он сам должен встать на мое место».

Я признаю, что он освобождает своего шефа от излишней нагрузки и заботится о том, чтобы шеф мог отдохнуть. Я спрашиваю мальчика: «Можем ли мы помочь тебе с наземной станции? Например, послать подкрепляющую энергию, чтобы ты мог и дальше выполнять свое трудное задание?»

В ответ Йохан просит, чтобы я еще раз вступил с ним в радиоконтакт.

Когда после игры я вношу в свой ежедневник дату нашего следующего (радиоконтакта», Йохан целует меня в щеку.

Мать внимательно слушает нас, держа успокоившегося малыша на коленях. По окончании игры она говорит, что теперь понимает, почему Йохан столько времени проводит у компьютера и так сильно интересуется «космическими» играми: «Я уже начала волноваться из-за такого сужения его интересов, а сейчас поняла, что же мой сын хочет таким образом выразить и преодолеть!»

Как можно заметить, такие игры обращаются к проблеме «окольным путем». Они проводятся в присутствии членов семьи без непосредственного их участия и стимулируют у родителей (которые в большинстве случаев с большим вниманием следят за происходящим) внутренние поисковые процессы. Кроме того, терапевту, проводящему такую игру, предоставляется возможность «косвенным образом передавать семье послание, избегая при этом опасности войти в противоречие с чувствами и ощущениями отдельных членов семьи. Как раз в семьях, в которых очень часто и много сражаются по поводу своих прав и „истины”, мы можем разрядить атмосферу такой организацией психотерапевтического процесса» (Mrochen, Bierbaum-Luttermann, 2000, S. 111).

Цыпленок или волк?

Для изображения своих проблем дети используют и игровой материал, имеющийся в консультации. В моей рабочей комнате есть короб с мягкими игрушками и куклами, надеваемыми на руку, а на полу расставлено множество фигурок животных[9]9
  А. Айхингер использует вырезанные из дерева раскрашенные фигурки ручной работы известной немецкой фирмы Ostheimer.


[Закрыть]. Если дети спонтанно начинают играть с этими куклами или фигурками, я пытаюсь встроить такую игру в работу с семьей.

Пример

Восьмилетнюю Юлию мать записала на консультацию, так как ее тревожили сильная боязливость и застенчивость девочки.

На первую встречу приходят родители и две их дочери, 13-летняя Беата и Юлия. Во время маминого рассказа о боязливости Юлии та изучает содержимое моего короба с мягкими игрушками, потом берет оттуда маленького цыпленка, выглядывающего из яйца, и надевает его себе на правую руку. Я тотчас подхватываю предложение девочки и беру у цыпленка интервью, то есть смотрю на игрушку и разговариваю не с Юлией, а с цыпленком, опираясь на рекомендации (Straub, 1972, 1987), данные в описании психодраматической детской терапии с куклами.

Юлия отвечает за цыпленка: «Я еще маленький, бегать уже умею, но когда опасность близко, я всегда ныряю в свою скорлупку».

Я спрашиваю цыпленка: «Когда тебе нужны защита и, утешение, ты всегда прячешься в свою скорлупу или бежишь к маме-курице либо папе-петуху?»

Девочка говорит, что цыпленок охотнее идет к папе или маме.

Чтобы рассмотреть проблему в связи с актуальными семейными событиями, я пробую при помощи циркулярных вопросов прояснить контекст межличностных взаимодействий и сделать его наглядным для всех участников.

Но еще сильнее, чем слова, действует наглядный образ, поэтому я прошу родителей побыть мамой-курицей и папой-петухом и надеть мягкие игрушки себе на руки. Потом я прошу Беату показать, что делают курица и, петух, когда к ним приходит маленький цыпленок. Таким образом я помогаю родителям взглянуть на проблемную ситуацию с точки зрения внешнего наблюдателя.

Беата говорит, что цыпленок всегда ныряет под крыло папы-петуха и папа его утешает. Юлия не против, чтобы сестра показала, как это происходит. Беата идет с Юлией к отцу и прячет ее руку с надетым цыпленком под крыло петуха.

Петух гладит цыпленка своими крыльями.

Я спрашиваю Беату, что делает мама-курица, когда цыпленок прячется под крыло отца и тот его гладит.

Беата отвечает, что мама-курица очень этого не любит: она всегда говорит, что Юлия должна меньше бояться, а отец не должен «держать ее за маленькую».

Я прошу мать обратиться из роли курицы к цыпленку: «Будь смелей!» Когда она это говорит, петух прикрывает цыпленка своими крыльями.

После рассказа Беаты о том, как реагируют родители на Юлину «цыплячью» сторону, Юлия кладет цыпленка на свой стул, снова подходит к коробу и надевает на руку большого волка.

Я начинаю исследовать этого нового «зверя», изумленно спрашивая: «Кто же ты?»

Юлия говорит: «Я большая и сильная волчица!» – и, так широко распахивает пасть, что становятся видны зубы.

Я восхищаюсь этими крепкими зубами и, чтобы запустить рефлексивные процессы переживания, спрашиваю: «Волчица, а вообще-то, Юлия тебя знает? Ты ей нравишься?»

Юлия: «Я-то ей нравлюсь, но она меня прячет».

Я: «Это почему? Она не рада, что у нее есть такая сильная подружка?»

Юлия: «Только иногда, когда я ссорюсь со своей сестрой».

В этот момент я поворачиваюсь к цыпленку, лежащему на стуле: «А ты, цыпленок, рад тому, что волчица – твоя защитница?»

Юлия: «Нет, она слишком дикая!»

Потом я спрашиваю волчицу: «Ты хорошо относишься к цыпленку?»

Юлия: «Нет, он плакса!»

После этой короткой полемики сторон я снова при помощи циркулярных вопросов пытаюсь узнать, как реагируют родители на «волчью» сторону Юлии, и спрашиваю Беату, какое место занимает эта волчица в волчьей стае.

Но прежде чем сестра успевает ответить, Юлия своей куклой-волчицей бросается по очереди на каждого из членов семьи. Сестра и мать тотчас вступают в борьбу и, тоже играют волчиц. Они используют свои кисти рук как пасти, рычат друг на друга и с удовольствием кусаются.

Я отражаю эти действия, говоря, как сильны и активны эти три волчицы и какое удовольствие им доставляет борьба друг с другом.

Когда Юлия-волчица нападает на отца, он морщится, быстрым движением пытается схватить волчицу, но затем гладит ее. Волчица тотчас прекращает кусаться.

Я спрашиваю Беату: «Может быть, волк-отец больше любит ручных волчат?»

Вместо девочки отвечает мать: «Так происходит всегда – мой муж не выносит, когда вокруг кричат и горячатся. Он в таких случаях уходит к себе. Я же, наоборот, не против хорошенько выяснить отношения, и у нас с дочерьми это неплохо получается! А с моим мужем никак не поспоришь и не поссоришься: чем громче я кричу, тем тише он становится. Муж объясняет это тем, что в семье его родителей ссор не было, поэтому ему трудно их переносить».

Так как родители обратились в консультацию по поводу проблем Юлии, а не своих собственных и у меня не было разрешения прорабатывать их супружеские конфликты, я возвращаюсь на уровень родительско-детских отношений и спрашиваю отца: «Какое животное из короба могло бы соответствовать той стороне вашей личности, которая стремится вести себя спокойнее и мягче?»

Мужчина выбирает сову.

Я обращаюсь к сове и спрашиваю ее, что она делает, если три волчицы воют и дерутся.

Отец: «Я прячусь в мое дупло».

Я снова спрашиваю Беату: «Когда сова спрячется, что будет делать Юлия: станет и дальше показывать свою волчью часть или же вспомнит о цыплячьей?»

Беата и мать единодушно говорят, что Юлия в таком случае ведет себя как цыпленок.

Я прошу Юлию подойти с цыпленком к сидящей в дупле сове. Она кладет свою волчицу рядом с матерью и уютно устраивается, прижимаясь вместе с цыпленком к сове.

Я высказываю свое понимание и приятие действий цыпленка: он заботится о равновесии сил в семье и не оставляет сову в одиночестве сидеть в дупле.

Так как сессия подходит к концу, я предлагаю на следующей встрече посмотреть, как сова и мать-волчица могут помочь Юлии, чтобы волчица и цыпленок в ней не боролись друг с другом, а смогли бы стать хорошей сплоченной командой.

В моей работе я опираюсь на представление Морено о том, что субъективный внутренний мир – это внутренняя конфигурация ролей, которые взаимодействуют друг с другом как члены одной социальной группы, внешне проявляясь то в большей, то в меньшей степени.

«Ансамблю ролей (составляющих Я, Персону) для внутренней коммуникации и внешней регуляции требуется „дирижер-композитор”. Без этой авторской и одновременно режиссерской функции Персона была бы простым скоплением ролей, которые существуют друг рядом с другом без какой-либо внутренней связи и односторонне зависят лишь от внешних ролевых ожиданий, без осознания своей идентичности. Хорошо функционирующее «Теле»[10]10
  «Теле» (или «теле-процесс», «теле-отношение») в психодраматической теории – это то, что лежит в основе истинного общения. Морено ввел этот термин для объяснения феноменов межчеловеческой сплоченности, креативной кооперации, «жития с другими в любви», и определял его как объективный социальный процесс, ответственный за усиление интеракций между членами группы.


[Закрыть], как автор-режиссер, интегрирует различные роли из многообразного индивидуального ролевого репертуара в творческий ансамбль, так чтобы Персона могла спонтанно и творчески приспосабливаться к среде: действовать соответственно ситуации в подходящих ролях с учетом складывающихся отношений» (Bleckwedel, 2000, S. 101).

Дракон и павлин

Фигуры животных позволяют символически представить симптом и его значение для семьи. Я предпочитаю работать с деревянными фигурами животных фирмы Ostheimer, потому что каждая из них, даже изображающая агрессивного зверя, несет в себе «положительный заряд». Происходящий в психодраме процесс экстернализации[11]11
  Экстернализация – проецирование «внутреннего объекта» на какой-либо объект во внешнем мире.


[Закрыть] облегчает подход к симптому и придает завершенность чувству, с ним связанному. Таким образом, значение симптома становится для терапевта более понятным. Когда терапевт юмористически обыгрывает вместе с семьей наличие симптома, который представлен в игре фигурой животного или куклой, каждый член семьи более отчетливо понимает, «каким образом структура семьи – как жизненно-целесообразная психическая характеристика, отражающая динамику отношений, – может в повседневности группироваться вокруг симптома» (Mrochen, Bierbaum-Luttermann, 2000, S. 99). Эта техника экстернализации хорошо подходит для работы с отдельными частями личности или со всей «внутренней командой»[12]12
  Работа по созданию «внутренней команды» («inneres Team», этот термин ввел представитель теории коммуникации Ф. Шульц фон Тун) имеет своей целью интеграцию частей личности, достигаемую в их диалоге друг с другом. В процессе такой работы человек приобретает опыт управления собой через коммуникацию с самим собой, опыт взаимоотношения со своими внутренними частями.


[Закрыть] (Schulz von Thun, 2000).

Пример

Женщина, находящаяся в разводе, записала на консультацию своего 9-летнего сына Йонаса. Дома мальчик не соблюдал принятые в семье правила и порядок, у него наблюдались случаи недержания мочи и кала. В школе Йонас был стеснительным и тихим, но иногда, когда его обзывали «толстяком», вдруг срывался и становился агрессивным. С отцом, который уже 4 года жил отдельно, Йонас контактировал мало, чаще всего только во время каникул.

На первую встречу приходят мать, ее 12-летняя дочь и Йонас (все имеют избыточный вес). Мать рассказывает, почему она обратилась в консультационный центр. После этого я прошу Йонаса выбрать фигуру для той части, которая не содержит себя в порядке, которая какает и писает, где и когда ей заблагорассудится. Ухмыляясь, он берет дракона. Я пытаюсь создать многосторонний образ Йонаса, который содействовал бы возникновению новых точек зрения («Я не только засранец, но и…») и новых возможностей действий. Обращаясь к мальчику, я подчеркиваю, что у него есть еще и другие стороны, например, сторона, которая придерживается правил и соблюдает порядок в школе. И я прошу мальчика выбрать фигуру животного для этой его стороны. Йонас берет павлина.

Потом я прошу его поставить животных настолько близко или далеко друг от друга, насколько хорошо они друг с другом ладят. Йонас ставит павлина напротив дракона. Затем я начинаю брать интервью у животных и, обращаюсь к дракону: «Ты ведь могучий дракон. Если я правильно понял, ты можешь не только плеваться огнем, когда разозлишься, но также пачкаешь и писаешь вокруг себя?»

Йонас с ухмылкой кивает.

Потом я обращаюсь к павлину: «Павлин, у тебя ведь великолепное оперение, и ты следишь за тем, чтобы быть красивым и чистым. Как тебе живется с драконом?» Йонас (всем телом склоняется к павлину): «Я не люблю его».

Я спрашиваю мальчика: «Почему же?»

Йонас: «Потому что он так воняет!»

Я: «Павлин, что ты делаешь, когда дракон воняет, какает и писает?»

Йонас (смеется): «Я быстро отпрыгиваю, чтобы он не смог меня обрызгать».

Я беру павлина и далеко отодвигаю его, говоря: «С этим вонючим драконом я не хочу иметь никаких дел!» Потом спрашиваю дракона: «Павлин – твой друг?»

Йонас: «Нет, он хочет меня только дрессировать. Но у него это никогда не получится!» При этом мальчик торжествующе и свысока смотрит на мать и сестру: те с интересом наблюдают за происходящим.

После того как я позволил обеим частям поляризоваться и начать полемику друг с другом, я спрашиваю, на каких условиях они готовы принять друг друга и помириться: «Дракон! Что должен сделать павлин, чтобы вы смогли стать друзьями?»

Йонас, который уже взял дракона, говорит: «Пусть он перестанет делать из меня павлина».

Торжествующий взгляд Йонаса на мать показал, какую роль семья играет в возникновении и поддержке симптома. Я решаю прервать в этом месте работу с частями личности мальчика и перейти к работе с симптомом с системной точки зрения.

Я обращаюсь к Йонасу: «Могли бы мы увидеть, как живется павлину и дракону в семье? Ты можешь выбрать фигуры для твоих мамы, папы и сестры и расположить их по отношению к твоим фигурам. Насколько близко или далеко ты их поставишь, зависит от их отношения друг к другу».

Для отца Йонас выбирает фигуру кабана, на что мать замечает с иронией: «Он тоже никогда не поддерживает порядок! Это ему совершенно не важно!»

Мальчик ставит кабана на некотором расстоянии позади дракона, но поворачивает его в другую сторону. Для мамы Йонас выбирает фигуру экзотической птицы, которая похожа на павлина, а для сестры – фигуру лебедя. Обеих птиц он ставит рядом с павлином, напротив дракона.

Когда я спрашиваю, есть ли еще другие важные для мальчика люди, Йонас отвечает: «Бабушка и дедушка, в их доме мы живем». Для бабушки он выбирает фигурку птицы малиновки и ставит ее за матерью, для дедушки – оленя, которого ставит между павлином и драконом.

Теперь я прошу мать и сестру подсесть к своим животным, а Йонаса – побыть драконом, плеваться огнем, писать и какать вокруг себя. С большим удовольствием мальчик разыгрывает, как дракон с ног до головы пачкает мочой и калом обеих птиц. Я прошу мать и сестру реагировать при помощи своих фигур. Они отряхиваются, убегают и ругают дракона, называя его отвратительным. Я комментирую, что дракону таким образом удается создать дистанцию по отношению к птицам.

Потом я спрашиваю Йонаса, что же думает по этому поводу кабан: «Действия дракона приводят его в ужас или он скорее радуется, что дракон ведет себя как маленький свинтус?»

Йонас насмешливо улыбается и говорит: «Он радуется, когда она (показывает на маму) со мной не справляется».

Вопросами-гипотезами я хочу выяснить, как повлияют на общую семейную ситуацию некоторые изменения, которые могут произойти в членах семьи: «Предположим, дракон был бы выдрессирован, с ним бы справились. Что изменилось бы в семье?»

Йонас кладет дракона на пол, а мать и сестра говорят: «Тогда все было бы прекрасно и мирно».

«Тогда были бы только прекрасные, ухоженные, вежливые птицы?» – спрашиваю я Йонаса и ставлю всех птиц вместе.

Он кивает.

Затем я спрашиваю сестру: «Как ты думаешь, какую свою сторону Йонас захочет усилить, чтобы стать мужчиной, – он ведь мальчик, а не девочка! – „драконскую” или „павлинью”?»

Сестра: «Драконскую».

Йонас снова кивает, а мать замечает: «Ах, теперь я понимаю!»

Я спрашиваю дракона: «Предположим, ты, дракон, был бы уверен, что эта птица (показываю на птицу матери) не хочет делать из тебя прекрасную птицу или дрессировать, а радуется, что в семье птиц живет еще и мужественный дракон. Ты бы решился прекратить писанье и каканье и превратиться из дракона-вонючки в прекрасного, сильного, мужественного дракона?»

Йонас кивает и улыбается.

«А кабан? – продолжаю я. – Стал бы он радоваться, если бы увидел, как дракон-вонючка превращается в дракона-юношу, а потом вырастает в дракона-мужчину?»

«Думаю, да», – говорит Йонас.

Я: «А олень? Он, наверное, тоже был бы рад иметь рядом с собой мужественное, сильное животное?»

Йонас кивает.

На этом я заканчиваю сессию, прошу убрать животных и провожу «заключительный круг».

После этой психодраматической работы с животными у Йонаса прекратились случаи недержания мочи и кала. Чтобы справиться с его стеснительностью и закомплексованностью, мы приняли мальчика в психодраматическую терапевтическую группу. После года групповой работы во время заключительной беседы Йонас и его мать еще раз вспомнили этот образ дракона. Мать подчеркнула, что сейчас дракон, когда злится, может очень хорошо извергать огонь, а Йонас добавил, что этот дракон – уже больше не дракон-вонючка.

Змея в зимней спячке

С помощью фигур животных и кукол, надеваемых на руку, хорошо проводить также символическое представление семейных конфликтов и их проработку. Игра с фигурами животных, по сравнению с психодраматической символической игрой, требует от родителей меньшей спонтанности, и поэтому она проще для стесняющихся играть взрослых. В такой игре слабее выражена игровая динамика, а фигуры позволяют сильнее дистанцироваться от собственной персоны. Благодаря такой игре с фигурами родители могут наглядно увидеть и с социометрической точки зрения осознать семейную систему и конфликтные отношения в ней.

Пример

Шестилетнего Себастиана к нам на консультацию записала мать, воспитывающая сына одна. Она жаловалась, что сын гиперактивен, часто нервирует ее своим непослушанием и постоянными ссорами с младшим (на полтора года) братом. По словам матери, такая нагрузка была ей не по силам, она часто замыкалась в себе. Когда женщина, впадая в депрессивное состояние, подолгу лежала на диване, Себастиан заводился еще больше.

На первой семейной сессии я предлагаю Себастиану для каждого члена семьи и для меня найти фигуры животных и потом придумать для них историю. Себастиан выбирает для мамы фигуру зеленой змеи. Мать смущенно смеется и говорит: «Я такая ядовитая?» Так как при символической работе с образами животных важно, что именно означает данное животное для ребенка, я спрашиваю Себастиана, что ему нравится в змее.

«Это не ядовитая змея, это змея-удав, она очень сильная», – отвечает мальчик. Для себя он выбирает фигуру оленя. Его брату, все еще боязливо сидящему на коленях у матери, достается маленькая черная пантера, а мне – орел.

Я спрашиваю Себастиана, дружит ли орел с кем-либо из животных?

«Я с тобой дружу», – спонтанно отвечает мальчик.

После выбора ролей мы при помощи платков возводим декорации. У оленя в лесу (зеленый платок) – место для сна, рядом на стуле – гнездо орла, в центре – большое озеро (голубой платок), напротив – нора змеи (черный платок), рядом с ней – дерево (стул с коричневым платком), на котором лежит пантера.

По предложению Себастиана, история должна начаться так: «Олень идет на водопой к озеру, а змея на него нападает. Но орел видит опасность, приходит оленю на помощь и прогоняет змею».

Матери во время игры было тяжело приноравливаться к желаниям сына и придерживаться его указаний: Себастиан хотел, чтобы змея не пряталась в своей норе, а продолжала изо всех сил бороться, пытаясь победить орла и оленя.

Чтобы усилить способность матери эмпатически воспринимать информацию, исходящую от сына, я как руководитель игры обращаюсь к змее: «Может быть, ты совсем не видела, что у оленя большие рога, а сейчас вдруг заметила это и быстро спряталась?» В ответ на эту интервенцию змея прячется в свое логово.

Я снова принимаю на себя вспомогательную роль орла, который мог символизировать как ресурсы Себастиана, так и страстно желаемую им отцовскую поддержку. Я-орел восхищаюсь силой оленя и его умением справляться с опасностями. При этих словах Себастиан весь светится. Этой интервенцией я благодаря триангуляции[13]13
  Авторы прибегают к этому термину системной семейной терапии, имея в виду введение в диадические отношения третьей стороны для снятия напряжения и создания «треугольника» как более стабильной системы.


[Закрыть] пытаюсь добиться более дистанцированного и менее угрожающего отношения сына к матери.

Себастиан-олень, заручившись в этом взаимодействии дружеской верностью орла, приносит прячущейся змее еду. Змея никак не реагирует на такое предложение контакта. (Как известно из исследований младенцев, депрессивные матери часто не воспринимают дружелюбное выражение лица ребенка.) Тогда олень начинает дергать змею за хвост и злит ее до тех пор, пока она в ярости не вылезает из логова и не набрасывается на него.

Из роли орла я отражаю это взаимодействие: «Змея совершенно не заметила, что олень пришел как друг и хотел пообщаться с ней. А олень, наверное, считает: „Пусть уж лучше змея злится и хватает меня, чем совсем не обращает на меня внимания!”».

После этого олень – обиженный и разочарованный – удаляется в свой лес. Я в роли орла лечу за ним и, проникаясь его состоянием, дублирую: «Оленю, должно быть, чрезвычайно трудно помогать змее не впадать в зимнюю спячку!»

Себастиан с изумлением смотрит на меня, потом говорит: «Нам нужна еще одна змея!» Он берет вторую зеленую змею и приносит ее к норе змеи-матери. Мать тронута и из роли змеи благодарит оленя. Вместе с другой змеей она идет на озеро купаться.

До этого времени младший брат только наблюдал за происходящим, сидя на коленях матери. Заметив, что между матерью и Себастианом возникло больше близости, он в роли пантеры атакует старшего брата-оленя.