Текст книги "Детская психодрама в индивидуальной и семейной психотерапии, в детском саду и школе"

Я в роли орла громко спрашиваю (исследующее дублирование): «Пантера, наверно, беспокоится, что олень может занять ее „хорошее место” рядом со змеей?»

Несмотря на то, что брат с силой ударил оленя пантерой и при этом причинил Себастиану боль, змея-мать вмешивается и помогает пантере отогнать от себя оленя.

Я в роли орла удивляюсь тому, что змея считает обоих мальчиков неспособными самостоятельно выяснить свои отношения, и добавляю: «Ведь олень был очень внимателен и не задел пантеру своими сильными рогами!»

Так как сессия подошла к концу, я прошу убрать животных и разобрать декорации. На «заключительном круге» я еще раз говорю каждому члену семьи, что они хорошо играли и успешно взаимодействовали с другими участниками. Затем я спрашиваю каждого, что ему понравилось.

Дети младше 10 лет могут участвовать в беседе после игровой фазы сессии лишь недолго. Переработка конфликта происходит у них всецело на символическом уровне. Но родителям часто необходимо выговориться по поводу прожитого ими во время игры и перенести события, произошедшие на символическом уровне, на реальность семейной ситуации.

Так было и в случае с матерью Себастиана, которая попросила меня провести с ней отдельную сессию. На этой встрече женщина рассказала, что благодаря игре ей удалось в чем-то разобраться. Она всегда думала, что Себастиан хочет только злить и провоцировать ее, но сейчас она поняла, что на самом деле он хочет ее «выманить», когда она уходит в свои депрессивные фантазии.

Благодаря игре ей стало ясно, что «гиперактивность» мальчика – это здоровая реакция, нормальное проявление активности, направленной на то, чтобы в действии справиться с проблемными жизненными ситуациями. Сын своими провокациями не позволял матери забывать про ее материнские функции, тем самым помогая ей не погружаться глубоко в депрессию. И материнские вспышки гнева мальчик расценивал и переживал как уделенное ему внимание, которое ослабляло страх, что мать могла совсем исчезнуть.

Семейная игровая терапия
(Альфонс Айхингер)

Семейная игровая терапия, по сравнению с другими уже описанными в этой книге терапевтическими методами, в наибольшей степени удовлетворяет «акциональный голод»[14]14
  По Морено, человек постоянно испытывает «акциональный голод», или «голод действия», заставляющий его искать ситуации возможного самовыражения. Этот «голод», выступая и как «космический» феномен, и как индивидуальная потребность, является предпосылкой нормального ролевого развития (см. Основные направления современной психотерапии. М., 2000).


[Закрыть] детей, даря им радость от игры и движения. Эта символическая и центрированная на переживании работа с семьями не только подхватывает и поддерживает свойственные детям способы переработки опыта и самовыражения, но позволяет и родителям вновь открыть в себе творческие источники детства, смягчая их «серьезную взрослость». Возникающие в игре радость, удовольствие, спонтанность и творчество создают благоприятный климат для того, чтобы члены семьи смогли отказаться от прочно закрепившихся способов поведения («консервов») в пользу спонтанных действий, открыть новые возможности поведения и таким образом расширить свободу действий.

И все же нередко случается, что взрослые (чаще всего отцы), утратившие способность к игре, весьма сдержанно, а иногда и негативно относятся к нашему предложению поиграть. Поэтому следует тщательно продумать степень сложности задач, которые мы будем ставить перед семьей. Эти задачи должны быть соразмерны ее силам и возможностям. Прежде всего необходимо заинтересовать семью совместной игрой, убедить участников, что в игре их не оставят без поддержки. Это поможет им выйти из состояния неуверенности, замешательства и предубежденности.

Исходя из этих соображений, мы сначала разъясняем семье, почему хотим с ними играть и какую цель имеет эта игра. Мы объясняем, почему дети действуют не так, как взрослые: не говорят о проблемах и решениях, а представляют их в игре. Потом мы спрашиваем, примут ли родители участие в совместной символической игре ради своих детей, чтобы тем самым участвовать в семейной сессии и внести свой вклад в решение проблемы. При этом мы обязательно добавляем, что терапевт будет играть вместе со всеми. Предпринимая такие шаги, мы надеемся уменьшить страх взрослых стать объектами нашего наблюдения и оценки, выглядеть в игре глупыми и смешными.

На первой встрече, в поисках правильного подхода к семье, мы всегда просим ребенка – идентифицированного пациента – придумать историю и назначить всем, включая нас, терапевтов, необходимые для разыгрывания этой истории роли.

На следующих сессиях, чтобы узнать и поддержать представления и точки зрения всех остальных членов семьи, мы просим каждого из них внести какое-нибудь игровое предложение.

Затем семья договаривается о какой-либо одной теме, каждый выбирает себе роль в игре, и все вместе решают, какую роль они поручат терапевту.

После нахождения темы и выбора ролей мы просим ребенка или всю семью описать в общих чертах, как будет происходить начало игры. Но какая конкретно история будет разыграна и какие отношения возникнут в ней – все это решится в спонтанной семейной игре.

Когда тема и роли выбраны, оборудуется место действия и создаются декорации (при помощи сидений, платков и пр.). Часто именно тщательное сооружение декораций служит для родителей разогревом, что очень важно для успешной игры.

После этой начальной фазы можно начинать игровую фазу, которая длится примерно 45 минут. Общая продолжительность сессии, по моему мнению, не должна превышать 90 минут. Мы заканчиваем игру, обращая внимание детей на то, что они теперь больше не собаки или волшебники, а папа и мама – снова родители. Мы просим убрать декорации и сесть на стулья для «заключительного круга».

В этой разговорной фазе дети младше 10 лет чаще всего участвуют совсем недолго. Проработку конфликта мы проводим с ними, практически не выходя за рамки символического уровня. Мы только спрашиваем, что им понравилось в игре, и отмечаем положительные взаимодействия.

Взрослые, напротив, часто хотят поговорить о пережитом в игре и проработать это на уровне познавательных процессов. С теми из них, которые хотят интенсивного вербального обобщения, мы договариваемся о дополнительной сессии (в ней дети участия не принимают). Разбирая и анализируя вместе с родителями игровую сессию, мы следим, чтобы в разговорах не «утонули» яркие и впечатляющие образы, часто возникающие в игре и обладающие сильным эмоциональным воздействием и содержанием. Позволяя в этой беседе-анализе «работать» символическому языку, мы можем помочь родителям, опираясь на игровые образы, постичь смысл символической игры. Обращаясь к теме взаимосвязи игры и реальности, мы даем родителям возможность перенести игровые символы на события в семье.

Только при условии, что родители понимают смысл игры и символический язык, можно предотвратить обесценивание игры и сопротивление ей. «Если после игры один из членов семьи спрашивает: „И что же все это может значить?”, то за этими фрустрирующими терапевта словами может стоять отсутствие привычки устанавливать связи между игровой и жизненной реальностью и сознательно их учитывать» (Fryszer, 1996, S. 264).

Случай Юдит: опыт сочетания семейной и групповой терапии

На следующем примере я хочу подробно показать, как может выглядеть семейная терапия, которая проводится параллельно с групповой терапией ребенка.

29-летняя мать, одна воспитывающая ребенка, по совету классной руководительницы попросила о срочной консультации для своей 10-летней дочери Юдит. Девочка как в школе, так и дома была источником непрерывных трудностей и проблем. Она не признавала никаких границ и правил, была очень агрессивна и при конфликтах в школе тотчас пускала в ход кулаки. Дома Юдит была очень ревнива и агрессивна по отношению к младшим братьям и сестрам. Иногда с ней случались странные приступы бессилия, после которых девочка плакала и угрожала самоубийством.

Биографический фон. Мать Юдит жила до 18 лет в интернате, так как жизнь с грубым и жестоким отцом-алкоголиком была невыносима. Там она в 17 лет в первый раз забеременела и родила девочку. Спустя год она вышла замуж за мужчину, также имеющего пристрастие к алкоголю. Тот вскоре стал встречаться с другими женщинами, что приводило к частым расставаниям и примирениям. В этой тяжелой ситуации она забеременела Юдит. С самого рождения девочка была для матери чужой. Когда дочке исполнилось 5 месяцев, отец и мать окончательно разошлись. Незадолго до этого мать забеременела от жившего в том же доме брата мужа, брак которого к этому времени также разрушился. Женщина переехала к нему и отдала свою квартиру первому мужу, который через несколько месяцев бездомной жизни вернулся туда с новой женщиной. Второй муж вскоре стал применять грубую силу, часто бил жену и сына, потому что тот много плакал.

Четыре года спустя, после двух выкидышей, женщина родила второго сына, у которого вскоре диагностировали муковисцидоз. Когда Юдит было 6 лет, ее родной отец уехал в другой город, далеко от прежнего места жительства. Разрыв матери со вторым мужем снова сопровождался бесконечными расставаниями и примирениями. Через два месяца после развода мать Юдит познакомилась с нынешним своим партнером и переехала к его родителям. В это время приехал в гости родной отец Юдит. Он взял дочь, к тому моменту восьмилетнюю, к себе на время каникул. Мать не стала бороться за дочь, когда та не захотела вернуться назад, так как предполагала, что Юдит может получить от отца больше внимания. К тому же квартира матери была слишком маленькой. После того как Юдит сказала по телефону своей старшей сестре, что она не хочет больше иметь никаких дел с матерью, между ними полтора года не было никакого контакта.

Только когда матери позвонила по телефону учительница девочки и сказала, что Юдит совершенно запущенна и никто о ней не заботится, мать сразу же поехала к учительнице и тайно забрала девочку домой.

Лишь сейчас мать узнала, что отец все время, пока Юдит жила у него, чаще всего был пьян и плохо заботился о дочери. Девочка была вынуждена просить еду у соседей, отец в пьяном состоянии ее бил. Ей пришлось пережить и другие сложные, угрожающие ее жизни ситуации (например, отец вместе с ней хотел спрыгнуть с балкона). Мать добилась постановления суда о лишении отца родительских прав.

Когда Юдит вернулась в свою семью, она с ревностью прореагировала на то, что мать отдала всю ее одежду и игрушки и у нее не осталось ничего своего. Новый партнер матери вскоре стал воспринимать Юдит как угрозу, говорил, что она приносит в дом разлад, и реагировал на нее все более и более отрицательно.

Во время первых семейных сессий, которые проводила моя коллега г-жа Райзингер, стало понятно, как много гнева и ярости накопилось в Юдит. Мы отчетливо осознали, что она из-за своей агрессивности снова может «выпасть» из семьи, из школы и группы продленного дня. Поэтому мы с коллегами решили действовать сразу в нескольких направлениях. Наряду с тем, что семья, школа и группа продленного дня должны были получать наши консультации, мы предложили девочке помощь в проработке ее проблем и приняли ее в психодраматическую терапевтическую группу, которую вели я и г-жа Райзингер.

Группа состояла из четырех девочек, каждая из которых была или из неполной семьи, или из семьи с серьезными супружескими конфликтами. В этой группе Юдит могла хорошо отыграть и выразить на символическом уровне свои душевные травмы и свои стремления. Группа давала девочке возможность переработать накопленный гнев во взаимодействиях, складывающихся благодаря процессу переноса.

«Еды! Еды! Еды!»

В этой главе я описываю, как Юдит на десятой сессии групповой психотерапии прорабатывала свой конфликт внутри групповой темы.

Девочки договариваются играть в королевский двор. Юдит, Хайке и Барбара хотят быть принцессами, которые на большом празднике были коронованы и получили во владение большие земли. Изабель, девочка с мутизмом, которая на сессиях практически не говорила, была королевской сиамской кошкой. Г-жа Райзингер и я были назначены королем и королевой, а моя дочь Ханна, проходившая практику в нашей консультации, – служанкой у принцесс.

После возведения декораций с троном, праздничным столом, покоями принцесс и домом для кошки все украшают себя красивыми платками. Игра начинается с того, что герольд (его играю я, сменив роль) возвещает о прибытии гостей (воображаемых) из соседнего королевства. Мы в роли королевской пары садимся за стол и восхищаемся входящими в зал прекрасными принцессами и великолепной кошкой. Мы просим их занять места рядом с нами. Одна только Юдит в роли принцессы еще находится в своих покоях. Мы посылаем служанку к принцессе Анабелль (таково имя Юдит в игре), чтобы пригласить ее к праздничному столу, так как все гости уже ждут ее. Угрожая служанке побоями, Анабелль приказывает ей передать королеве перед всеми собравшимися гостями, что королева дура, что она забросила своих детей, что их нужно у нее отобрать и передать хорошей тете.

Когда служанка, заикаясь, сообщает нам эти слова, мы, как королевская пара, ужасаемся такому постыдному обвинению и начинаем оправдываться. Тут внезапно вбегает Юдит, вспрыгивает на стол и начинает на нем танцевать. Другие принцессы и кошка включаются в ее игру. Они провоцируют короля с королевой и громко оскорбляют их. Кошка опрокидывает вино на мою королевскую мантию, принцессы срывают украшения с королевы, а Юдит показывает мне неприличный жест. Когда я в ответ возмущаюсь, девочкой овладевают такие сильные чувства, что она покидает уровень «как будто» и, по-настоящему бьет меня. Как ведущий я прошу ее не бить так сильно, в роли короля я прихожу в ужас от того, как принцессы позорят нас перед высокопоставленными гостями, и напоминаю принцессам об их хорошем воспитании.

В ответ на эти слова принцессы бросают нас в тюрьму. Мы со страхом спрашиваем: «Что же мы такого сделали? В чем провинились?» И добавляем: «Мы же были такими хорошими родителями! Правда, у нас не всегда было достаточно времени и сил для принцесс, ведь в нашем королевстве часто бывает неспокойно, так что мы просто вынуждены уделять много внимания государственным делам».

Тут Юдит кричит нам в лицо, что мы кормили ее только сладостями, вместо того чтобы давать хорошую еду и фрукты. И вместе с другими принцессами она начинает кричать: «Еды! Еды! Мы хотим есть! Мы хотим есть!» Этот крик становится все сильнее и настойчивее. Кошка кусает и царапает нас, разрывает нашу одежду. Потом принцессы выводят из конюшни наших лошадей и, уезжают вместе с кошкой, оставляя нас плакать и сожалеть о том, что все было бы по-другому, если бы раньше мы больше заботились о наших дочерях.

Похожие сцены повторялись также и на последующих сессиях. Во время «начального круга» девочки решали проиграть добрую и красивую историю, в которой давали нам роли «хороших» родителей. Но по мере развития игры семейная гармония нарушалась, родители превращались в «плохих», и на них прорывалось много детского гнева и раздражения.

Юдит вела себя в этих играх как ребенок, привязанность которого к каждому из родителей носит выраженный амбивалентный характер. Такие дети не могут правильно использовать готовность родителей служить им «надежной базой», потому что они непрерывно и безуспешно колеблются между противоположно направленными чувствами к родителям: с одной стороны испытывая злость и протест, с другой – желая близости и помощи.

Групповая терапия принесла Юдит пользу: ее агрессивные выпады дома и в школе пошли на убыль, вследствие чего общая напряженная обстановка вокруг девочки разрядилась. Казалось, что Юдит постепенно «вставала на ноги», поэтому мать захотела, чтобы консультации проводились уже не так часто.

Но неожиданно игровое поведение Юдит на групповых сессиях изменилось и стало очень запутанным, сбивая нас с толку. Девочка без конца меняла свои роли: сначала была нашей дочерью, потом становилась подругой нашей дочери, потом – посторонним человеком. При этом Юдит давала нам режиссерское указание не признавать ее как нашу дочь и считать чужой. Из-за этого мы стали чувствовать себя очень неуверенно в ролевых отношениях и попытались разобраться в происходящем. Мы исходили из того, что в конкордантном[15]15
  С психоаналитической точки зрения в конкордантной, или согласующейся (от лат. concordia – согласие, единодушие), идентификации терапевт переживает то же самое чувство, которое в соответствующий момент переживал пациент.


[Закрыть] контрпереносе мы чувствуем ту же неуверенность, что и Юдит в сложных и запутанных семейных взаимоотношениях. Поэтому мы решили провести беседу с родителями. Но на следующий день нам позвонил работник социальной службы, и из разговора с ним мы поняли, что именно хотела выразить в игре Юдит. Социальный работник сообщил нам, что мать обратилась к нему с просьбой поместить Юдит на некоторое время в интернат, потому что дочь плохо отзывается о партнере матери, рассказывает соседям, что ее не кормят и бьют. Партнер матери боится, что девочка может распространить про него еще и другие слухи, например, о сексуальных злоупотреблениях. Поэтому, по словам матери, Юдит нужно оставить в интернате, пока она не исправится.

Узнав об этом, г-жа Райзингер созвала всех участников для обсуждения сложившейся ситуации. Мать, услышав от г-жи Райзингер, учительницы и воспитательницы группы продленного дня, какие успехи за это время сделала Юдит, решила все же дочь в интернат не отдавать.

В процессе этого обсуждения еще раз прояснилось, насколько неуверенно и небезопасно чувствует себя мать во взаимоотношениях с дочерью. Поэтому г-жа Райзингер и я предложили матери и Юдит пройти семейную игровую терапию: прежде всего проработать уже давно возникшую проблему разрыва их отношений, а затем попытаться укрепить связь между ними. Мать и дочь охотно приняли наше предложение.

Несчастья и беды маленького кабана и лошадки

Юдит и ее мать входят в мой кабинет, и девочка тотчас начинает плакать. Она боится, что речь все еще идет о помещении ее в интернат. Мы заверяем девочку, что мать решила не отдавать ее, и говорим, что хотим помочь им обеим сделать их взаимоотношения прочнее и надежнее.

Мы уже знали от матери, что из-за событий последних двух лет между ней и дочерью возникла атмосфера неуверенности и опасливого недоверия. Для того чтобы жать и дочь лучше поняли, почему в их отношениях возник такой разлад, мы предлагаем еще раз всем вместе рассмотреть события их жизни за последние два года.

Я прошу Юдит выбрать для себя, мамы и папы фигурки животных из моей коллекции зверей. Для папы она берет фигурку кабана и улыбается при этом, глядя на мать. Та согласно кивает. Для мамы девочка выбирает лошадь, а для себя – собаку. Чтобы у Юдит в этой работе с частями личности была возможность для диссоциации (то есть возможность сказать: «Не я, а одна из моих сторон»), я беру еще маленького кабанчика, маленькую лошадку и ставлю их позади собаки.

Обращаясь к Юдит, я поясняю свои действия: «Ты ведь знаешь, когда ты зарождалась у мамы в животе, каждый родитель дал тебе какую-то часть себя, своей наследственности. Поэтому в тебе есть часть наследственности с маминой стороны и часть – с папиной. Так и, у собаки тоже есть „лошадиная” и „кабанья” части.

От других детей я знаю, каково им живется, когда родители разводятся и дети больше не могут жить одновременно с мамой и папой. Я сейчас буду говорить за этих животных, которые обозначают тебя и родителей. А ты, Юдит, и вы, фрау Майер, поправляйте меня, если я скажу что-то, с чем вы не согласны. Разумеется, вы и сами можете говорить за этих зверей».

Так как детям чаще всего сложно говорить о своих чувствах, эта техника экстернализации посредством фигур создает хорошую возможность дистанцирования от этих чувств. Поначалу, пока дети и родители еще не разогрелись для игры, я действую активнее. Так как им часто нелегко соглашаться со сказанным, я прошу поправлять меня, если я скажу что-то неправильное.

Затем я начинаю работу с частями.

Я: «Сначала лошадь и кабан, хотя и разошлись, жили в одном доме. Маленькая лошадь и маленький кабан могли ходить и к маме, и к папе и брать, что им нужно. Но через несколько лет кабан уехал». (Я беру большого кабана и отставляю его далеко от других животных.) Юдит берет эту фигуру и ставит ее еще дальше. Тем самым она показывает, что вступает в работу с фигурами.

Я: «Да, он очень далеко уехал, и между вами не было больше никакого контакта». Потом я беру в руку маленького кабана и при помощи техники дублирования облекаю в слова мысли и чувства Юдит в тот момент: «Я очень расстроен, что мой папа меня покинул. Что со мной будет? Может, он меня больше не любит?»

Юдит кивает.

Затем я беру маленькую лошадь и дублирую: «Как я рада, что моя мама не уезжает и мне можно остаться вместе с ней».

Юдит ставит маленькую лошадь поближе к большой лошади.

Я: «Через два года папа-кабан наконец-то приходит в гости!» Я придвигаю большого кабана и дублирую маленького: «Слава богу, пришел наконец-то мой папа, он будет обо мне заботиться. Я ужасно соскучился!» Юдит кивает и говорит: «И тут папа спросил, хочу ли я ехать с ним».

Я: «Маленький кабан кричит в ответ: „Да, очень!”». Затем я поворачиваюсь к лошади и спрашиваю: «А что скажет на это мама-лошадь?» (Этим вопросом я пробую приобщить мать к игре, так как она очень мало участвует в работе.)

Фрау Майер: «Я согласилась. Я была рада, что он возьмет Юдит на каникулы, потому что у меня к этому времени накопилось много проблем и я не могла заботиться о ней как следует. И я думала, что для нее это будет хорошо: не надо делиться с сестрами и братьями и можно иметь папу только для себя».

Я (держа в руке маленького кабана): «Может так быть, что сейчас маленький кабан бежит, не обращая внимания на собаку и на маленькую лошадь, и думает: „Теперь моя очередь! О тебе, маленькая лошадка, долго заботилась мама-лошадь, и ты хорошо накормлена. Сейчас ты должна отойти в сторону”».

Я беру собаку и говорю: «А собака успокаивает маленькую лошадку: „Мы ведь только едем в гости, скоро ты снова увидишь маму-лошадь!”». Я отставляю большого кабана в сторону, как будто он уходит. Позади него, вплотную, ставлю маленького кабана, а потом – собаку с маленькой лошадкой, которая, оборачиваясь назад, смотрит на большую лошадь.

Юдит кивает и говорит: «И когда мы там были, папа сказал, что я должна навсегда остаться с ним. Он не хотел, чтобы я звонила маме или писала ей.

Я так и сделала, потому что боялась, что он разозлится, если я не послушаюсь».

Я дублирую папу-кабана, который не хочет признавать существование маленькой лошадки: «Маленький кабан принадлежит мне, ему не нужна мама-лошадь».

Потом я беру в руку собаку и спрашиваю: «А могло быть так, что собака подумала: „Я должна сейчас спрятать маленькую лошадку. Папа-кабан не любит, чтобы лошадка беспокоилась о маме-лошади и звонила ей”».

Юдит кивает.

Я обращаюсь к маленькой лошадке: «А может так быть, что ты, маленькая лошадка, смиряешься? Маме не звонишь и думаешь: „Я должна быть совсем тихой и послушной. Мне нельзя показывать, что я очень соскучилась по маме-лошади”».

Юдит: «Только по ночам я плакала и разговаривала с мамой».

Я обращаюсь к маме-лошади: «Каково это для тебя, мама-лошадь? Чувствуешь ли ты тоску и заботу маленькой лошадки или видишь только маленького кабана, который повернулся к тебе спиной?»

Фрау Майер: «Нет, я видела только отвернувшегося кабанчика. А потом мне позвонили и сказали, что она не хочет возвращаться домой. Я была сильно обижена и чувствовала себя отверженной. И еще я все время спрашивала себя: „Может, Юдит с отцом будет действительно лучше, чем со мной?”».

Я спрашиваю: «Мама-лошадь, ты покажешь своему маленькому ребенку, что ты жалеешь о том, что его нет с тобой, и очень хочешь снова быть с ним вместе?»

Фрау Майер: «Да, я уж и письма, и посылки посылала, но только совсем недавно я узнала от родственницы, что он все перехватывал и дочке не передавал».

Я поворачиваюсь к маленькой лошадке: «А как это для тебя, маленькая лошадка, что ты не получаешь никаких вестей от мамы-лошади?»

Юдит: «Даже на Рождество я не получила ни письма, ни посылки. И тогда я подумала, что она больше ничего не хочет обо мне знать, и папа тоже сказал: „Видишь, они тебя больше не хотят. Они радуются, что ты ушла”».

Я дублирую маленькую лошадку: «Я так разочарована, что мама не интересуется мной. Или она меня больше совсем не любит? Меня очень расстраивает то, что от мамы нет никаких известий. А еще я ужасно зла на нее и больше ничего о ней знать не желаю!»

Я отворачиваю друг от друга маму-лошадь и маленькую лошадку так, что они смотрят в противоположные стороны.

Фрау Майер: «Да, каждая из нас думала про другую, что та больше не хочет ее знать, и обиженно отворачивалась».

Юдит: «Папа ведь угрожал меня побить, если я тайком позвоню домой». И девочка рассказывает, как плохо ей жилось, как часто она вынуждена была искать отца в пивных, каким он становился агрессивным, когда приходил домой пьяным, как она должна была просить еду у соседей и т. п.

Обращаясь к внутренним ресурсам девочки, помогающим ей выжить в трудных ситуациях, я говорю собаке: «Ты, собака, должна сейчас быть очень сильной. Маленькая лошадка хочет домой и тоскует, но ей нельзя показывать ни свою тоску, ни свою злость, что мама-лошадь не приходит на помощь. Маленький кабан разочаровался в своем папе и должен тоже скрывать это разочарование и, гнев. А ты, собака, должна без всякой посторонней помощи со всем справляться. Как только тебе это удается? Ты действительно сильная!»

Юдит вся светится от счастья, когда я подчеркиваю ее силы и способности.

Фрау Майер: «Я же не знала ни о чем! Только когда позвонила учительница и мне кое-что рассказала, я поняла, как плохо живется Юдит. Я тотчас поехала туда, забрала ее и добилась постановления суда».

Я передвигаю фигурки так, как будто мама-лошадь приходит и забирает с собой собаку с маленькой лошадкой и маленьким кабаном. При этом я дублирую собаку и маленькую лошадку: «Наконец-то приходит мама и спасает нас! Мы так рады!»

Потом я дублирую маленького кабана: «Но мне и грустно, я еще не насытился – а снова должен жить без папы-кабана».

Юдит отодвигает все фигуры очень далеко от папы-кабана, приближает их к маме-лошади и говорит: «О нем я больше знать не хочу!»

Я говорю за всех животных: «Мы так разочарованы и злы! Папа-кабан должен это чувствовать. Он заслужил наказание».

Я спрашиваю Юдит: «Как долго продлится его наказание?»

Юдит: «Сто лет!»

Чтобы не оставлять отца в такой абсолютно негативной позиции, я беру фигурку папы-кабана и дублирую: «Я тоже грущу и упрекаю себя, как плохо я заботился о дочке. Если б я только мог отказаться от этого дурацкого алкоголя! Этим я все испортил! Сейчас от меня все отвернулись, но я заслужил это наказание. Теперь мне нужно исправлять мои ошибки».

Юдит горячо кивает.

Такая интервенция – когда терапевт «за спиной» животного, представляющего собой ребенка, ставит фигурки животных, олицетворяющих мамину и папину стороны, – может принести пользу при работе с семьями, находящимися в процессе развода и урегулирования правил посещения и общения с ребенком. В высказываниях этих отдельных сторон – частей Я ребенка – могут воплощаться сильные чувства: тоска по отсутствующему родителю, накопленный гнев, злость, разочарование, состояние амбивалентности, а также могут проявляться различные конфликты (например, конфликт лояльности). Использование фигурок животных позволяет сделать это так, что ребенок не вступает в конфронтацию с присутствующим родителем («Это ведь животное говорит, а не я»). Кроме того, одному из родителей, который обесценивает другого, можно таким образом отчетливо показать, что происходит в ребенке, когда он должен как-то справляться с этой обесцененной стороной в себе.

Так как отношения между Юдит и ее матерью отягощала глубокая неуверенность друг в друге, мы предложили на следующих сессиях в совместной игре укрепить их отношения и взаимную привязанность, дав им возможность почувствовать уверенность друг в друге. Мы выбрали для этого совместную игру, которая ориентирована на ресурсы.

На совместную игротерапию целесообразно мотивировать именно тех родителей, которые не могут установить позитивные отношения со своим ребенком. В подобных случаях в фокусе консультирования находится следующий вопрос: как родители могут научиться принимать и уважать своего ребенка. А игротерапия преследует две цели:

– усилить у родителей ощущение себя как основы, «надежной базы» для существования их ребенка;

– развивать у ребенка умение использовать родителей как «надежную базу» – источник безопасности и защищенности.

Таким образом, игровая терапия может содействовать модификации качества отношений между родителями и детьми, делая их эмоционально теплее, ближе и устойчивее.

Эта форма семейной терапии также благоприятно влияет на людей, имеющих проблемы со словесным выражением своих мыслей и чувств и пониманием высказываний Другого.

Бдительная защитница животных

На следующую сессию мать взяла с собой младшего сына, так как за ним некому было присмотреть. Присутствие мальчика на сессии могло бы быть небесполезным, потому что между ним и Юдит было очень сильное соперничество.

В начале сессии Юдит рассказывает, что воспитательница в группе продленного дня ей сказала, будто бы мать хочет от нее отделаться. Мать возмущенно отказывается от этого. Чтобы дать Юдит возможность проиграть идеи относительно того, как найти выход из этого конфликта, мы предлагаем девочке, уже хорошо знакомой с нашим методом, придумать какую-нибудь историю и дать каждому роль. Мы надеемся, что это облегчит матери вступление в символическую игру.

Юдит хочет играть в историю про джунгли. Г-же Райзингер и мне она дает роли ловцов животных (девочка интуитивно чувствует, что борьба с этим внешним врагом может сплотить семью). Сама Юдит хочет быть обезьяной, матери она дает роль лесной смотрительницы – защитницы диких животных, а маленькому брату Каю – роль маленького дикого зайца.

Выбрав роли, дети строят свои жилища (пещеру и нору), мать – приют-лечебницу для животных, а мы – грузовик для перевозки зверей и свое убежище в джунглях.

После этого мы начинаем игру. Следуя режиссерскому указанию Юдит, ловцы животных устраивают ловушку, в которую они заманивают животных. Но когда первый зверь пойман и мы хотим притащить его к грузовику, внезапно появляется защитница, освобождает животное и гневно наступает на нас. Мы прячемся в нашем убежище, ругаем защитницу, проклиная ее бдительность и интуицию: «Почему она всегда возникает именно в тот момент, когда мы поймали зверя в ловушку? У нее, наверное, есть какое-то шестое чувство!» Тем самым мы косвенным образом усиливаем позитивную связь между матерью и детьми и хвалим ее за «чутье». Во время этого поддерживающего дублирования дети смотрят на свою мать сияющими глазами. Все трое довольны, что ловцы животных нервничают.