Текст книги "Обманщики"

ИГРЫ ГАРГАНТЮА

Слуги расстилали зеленое сукно, и он играл

В шахматы, В жмурки, В свои козыри, В дичка, В тирлинтантэн, В под зад коленкой, В тара, В живот на живот, В пий-над-жок-фор, В бандита и негодяя,

В несчастного, В несчастную, В пытку, В последнюю пару в аду.

И тут желание смеяться над шутками Рабле почему-то пропало.

Рядом с поросшим густым волосом болгарином-пожирателем огня (вывеска обещала еще и хождение по углям) Уинтер увидел палатку, украшенную до рези в глазах ярким транспарантом. Улыбающееся солнце с несомненно ирландскими чертами лица. Более того – с неугасимо-красным лицом ирландца, весьма прилежного в употреблении ирландского национального напитка – ирландского виски. Каждый из двенадцати вырывавшихся из солнца языков пламени оканчивался одним из двенадцати знаков Зодиака.

МАДАМ БЕРНАДЕТТ

ВСЕ ВИДИТ

ВСЕ ЗНАЕТ.

– Ирландская цыганка! – воскликнул Уинтер. – Жестянщица! [41]41
  В Ирландии и Шотландии цыган называют «жестянщики» – отголосок того, что цыгане издавна занимались кузнечным и жестяным ремеслом.


[Закрыть] В тот самый момент, когда он входил к гадалке, из соседнего балагана донесся громкий звук, сильно смахивающий на кашель; на крыше палатки появился, а затем И взорвался огненный шар.

Тут же раздались дикие вопли – болгарин, судя по всему, что-то там недопожрал. Сухой пластик вспыхнул мгновенно, дождем посыпались искры, повалил дым, стало нестерпимо жарко. Гадалка-жестянщица буквально окаменела, судорожно сжимая свой хрустальный шар; широко раскрытые глаза смотрели на разверзнувшийся ад, словно на знак гнева Господнего. К тому времени, как Уинтер выволок-таки ее наружу, оба они задымились, но хрустальный шар так и остался в надежных костлявых пальцах.

– Вы, наверное. Водолей, – сказал он мадам Бернадетт, – или застрахованы. Если вы – Деми, эта история вам поделом. Так что, Деми вы или нет?

Недоуменное молчание.

Протолкавшись сквозь возбужденную толпу, Уинтер покинул карнавал и поковылял в «Ммоды Ммощного Ммайка», где и договорился о замене безнадежно погубленной одежды. В «Ммодах» висела табличка, предупреждающая всех, кого это касается, что Ммайка защищает от воров аппаратура компании «Всевидящее Видео». Для большей понятности их фирменный знак представлял собой солнечный диске глазом внутри и надписью «Не бойтесь, мы все видим» по краю, на манер солнечной короны.

Ммощный Ммайк помещал свою рекламу в «Солар Медиа», так что Уинтера сразу признали, с восторгом помогли такой знаменитости привести себя в порядок и мгновенно подогнали новый костюм по размеру. Он покидал портняжное заведение освеженный, благодарный, но при том – в предельно мрачном настроении (неудивительном после целого дня приводящих в отчаяние неудач) и в полной неуверенности, как же одолеть постигшее их с Деми несчастье. Вот тут-то на него и повалились трое боевиков, солдат Тритона.

Не удостоив стажерок и взглядом, Уинтер смерчем промчался по оркестровому салону и вломился в мою студию, где я продолжала борьбу с виргиналом, никак не желавшим настраиваться. Выглядел он как «Жемчужный король» кокни – вышеупомянутыми жемчугами являлись пятна собственной его кожи, просвечивавшие сквозь многочисленные прорехи столь еще недавно нового костюма. Роуг был в полной ярости, на мгновение мне показалось даже, что солнечные диски на его щеках начали испускать собственное, зловеще-багровое свечение. Ну чистый король-убийца или взбесившийся морской лев (Eurnetopias jubata) в поисках гарема.

– Ладно, Одесса, – прорычал он. – Какой там у тебя план? Можно и послушать.

– Присядь, мальчик, и немного остынь. Думаю, тебе стоило бы выпить.

– За сегодня я столько вылакал, что слона утопить можно. – Его била неудержимая дрожь. – Так какой у тебя план?

– Сперва выпей, – решительно отрезала я и нажала кнопку.

Он испепелил меня взглядом, но смолчал. Появилась Барб, в одной руке

– тросточка, которой она тук-тук-тукала перед собой, в другой – поднос.

Уинтер остолбенел. Он разинул рот, посмотрел на Барб, потом на меня и так бы и шлепнулся задницей об пол, не подсунь я вовремя под вышеупомянутую задницу стул.

Барбара опустила поднос, а затем сняла лыжный капюшон. Уинтеру предстала голова из той разновидности, которую любят чеканить на монетах и медалях – ну «Свобода», «Марианна» и прочее такое. Четкий правильный профиль лесбиянки (из них получаются самые великолепные Gardas) как нельзя лучше гармонировал со стройным, крепким телом.

– Я – Баа-Баа-Раа, – проблеяла она, а затем добавила: – Господи, Уинтер, ну и прогулочку же ты мне устроил!

Он все еще не въезжал, как любил выражаться Сохо Янг.

– Богач, бедняк, побирушка, вор. – Она вложила ему в руку рюмку с коньяком. – И так далее. Это что, намеренно или случайно?

– Бессознательно-намеренно, Барб, – объяснила я. – Роуг ведь не понимает, каким образом он откликается на структуры Anima Mundi.

– Доктор, законник, индейский вождь, – кивнул Уинтер. – Ясненько. Нет, не нарочно. Я думал, что просто слоняюсь куда попало и жду, чтобы Деми… – Он заглотил свой коньяк. – Выходит, меня что-то вело?

– Попробуй врубиться, Роуг, – сказала я. – То же самое, что заставило тебя найти утонувшую девочку – тогда, в валлийском куполе. Мировая Душа. То, глубинное, что позволяет тебе слышать разговоры вещей и позволяет тебе видеть то, что видят все, но думать при этом то, что никому и голову не приходит. Ты говоришь, что это – синэргия, я называю это Anima Mundi. Одно и то же.

– А может. Бог?

– Называют и так. Почему бы и не называть? Главное – это одно и то же.

Он снова кивнул.

– Целое больше суммы своих частей, как бы его не называть. А ты что,

– повернулся он к Барб, – следила за мной?

– В порядке задания.

– И ты знала про мою Деми?

– В порядке инструктажа.

– А ты не помнишь, чтобы я… А ты не помнишь, чтобы она… Нет, подожди. Я так сегодня умотался, что даже не могу ничего ясно сформулировать. – Он перевел дыхание. – Не было ли поблизости от меня какого-либо живого существа, которое все время оставалось со мной, но я не обращал на него внимания?

Барб молча покачала головой.

– И ничего такое, на что я не обратил внимания, не пыталось вступить со мной в контакт?

– Ничего, кроме Перси Павлина и троих джинковых солдат, но ты обратил на двоих из них более чем достаточно внимания. Во всяком случае им хватило, чтобы отправиться на тот свет. Ну, эти твои маори умеют у себя на Ганимеде готовить убийц. Ты мог бы дать урок-другой самому Аттиле.

– Два? А что, один ушел?

– Нет.

Уинтер посмотрел на нее, а затем на меня. Я пожала плечами.

– Ты сильно увлекся двоими, вот Барб и решила немного помочь. С пятидесяти ярдов она бьет без промаха. Не обиделся, надеюсь?

– Не такая уж я свинья. Я благодарен тебе, Барб, очень благодарен. Спасибо.

– Парни должны помогать друг другу, – ухмыльнулась Барб.

– Еще раз спасибо. Послушайте, обе вы, вы меня не бросайте, помогите. Мне нужно вернуть Деми, это сейчас самое главное, но я просто не вижу, как это сделать. Никогда бы не поверил, что не смогу разобраться в картине событий – да еще в момент опасности, когда так много… Ладно, это пустые разговоры. Какие предложения?

– Тебе нужно сторговаться с Тритоном, – сказала я.

– А популярнее?

– Они хотят, чтобы контрабанда прекратилась.

– А сами они не могут?

– Нет. Единственный, кто может – это ты. Король Р-ог.

– Но я не хочу. – Он снова начал яриться. – Эти косопузые джинки, сидящие на своем мета и унижающие все человечество, все равно как долбаные арабы, усевшиеся на свою нефть…

– И вся Солнечная охотно с тобой согласится, особенно теперь, когда Тритон начал скупать нас на деньги, получаемые за мета… Вот, скажем, «Ветка сакуры», кому, думаешь, принадлежит этот банк? Но только хочешь ты вернуть свою Деми или не хочешь?

– Господи Исусе, она еще спрашивает! А для чего, скажи на милость, я целый день строил из себя клоуна?

– Тогда тебе придется платить их цену Она не вернется, не убедившись, что обстановка разрядилась.

Он яростно хмыкнул.

– А цена эта – прекращение операций вашей маорийской мафии.

– Ну, скажем, я так и сделаю, – нетерпеливо махнул рукой Уинтер. – Где гарантия, что это успокоит Деми – куда бы она ни спряталась?

– А! Вот тут-то мы и начнем торговаться. Мы потребуем письменное обязательство, которое, конечно же, гроша ломаного не стоит. Мы потребуем предусмотреть в документе штрафы за нарушение его условий, потребуем, чтобы он хранился у третьей стороны – на это им тоже начхать. Скорее всего банк, в котором мы депонируем договоренность, окажется им же и принадлежащим. Еще мы…

– Подожди секунду. А когда и где будет все это делаться?

– Тогда, когда они выйдут на тебя. И, скорее всего – в том месте, где они это сделают.

– А как они поймут, что со мной можно разговаривать?

– Очень просто. Ты воспылаешь неожиданным желанием познакомиться поближе с сыночком Посейдона и запросишь визу, то есть ясно покажешь, что готов к употреблению. Дальнейшим они займутся сами.

– Жестянщик, портной, солдат, мореход. – Уинтер покосился на Барбару.

– И я, значит, должен заканчивать детскую считалочку, отплывая на Тритон… Не нравятся мне шуточки этой вашей Anima Mundi. Ну а что же, – он снова повернулся ко мне, – вы потребуете от них в действительности?

– Ничего. После обычных песен и плясок с подписанием соглашения мы поставим их перед суровым неумолимым фактом.

– А именно?

– Что у нас есть заложник.

– Не может быть! Кто?

– Самый высокопоставленный мандарин директората Тритона. Их шогун, ведающий всей информацией и принимающий все решения. Глава «И-хэ-Цюань», общества «Кулак во имя согласия и справедливости», ведущего свою историю еще с девятнадцатого века.

– И что, этот mache [42]42
  деятель, делец (идиш)


[Закрыть] у вас? Прямо здесь, на Земле?

– Не совсем, но мы его вычислили. Видный ученый… Томас Янг.

Уинтер был потрясен.

– Да-мо Юн-гун Тритона. Довесок «гун» обозначает нечто вроде «князя». Он – манчжурский аристократ.

– Великий экзобиолог?

– Молодец, возьми с полки пирожок.

– Мой друг, сказавший, что для него будет высокой честью обследовать Деми и дать ей рекомендации?

– Избавило бы их от уймы хлопот.

– Н-но… Но каким образом?

– Вспомогательные прикрытия. Самый стандартный прием всех разведок. Я познакомилась с Сохо Янгом много лет назад здесь же, в Нью-Йорке. Тогда он был хозяином небольшого ломбардика. Слыхал когда-нибудь о крутом порно-заведении «В Постельных Тонах»?

– Это что, тоже он?

– Нет, я.

– Господи, и как это вы, циркачи, умеете играть столько разных ролей?

– Век тупой, прямолинейной борьбы за существование минул давно и безвозвратно, – вставила Барбара. – Вместе с динозаврами. «Блаженны многогранные, ибо они наследуют землю» – вот лозунг дня.

– Романтика плаща и кинжала, – презрительно бросил Уинтер. – Детские игрушки.

– Да нет, – устало сказала я. – Скорее – самый прозаический подсчет возможных прибылей и убытков. Вопросы времени и бюджета. Все прекрасно знают, что есть разведки, есть их нелегальные агенты, это – само собой разумеющаяся истина. Проблема в том, как сделать, чтобы наши агенты работали как можно дольше, чтобы их контрразведка как можно дольше этих агентов не обнаруживала. Понятно?

– Понятно.

– Поэтому организуется липовая агентурная сеть, чья единственная задача – привлекать к себе внимание. Само собой, липовые агенты ни о чем таком даже не подозревают, они считают себя самыми взаправдашними. А потом сидишь и надеешься, что чужая контрразведка угрохает все свои средства на борьбу с легко заменяемыми отвлекающими агентами – в то время как профессиональная сеть спокойно занимается своим делом. Нужно только хорошо руководить липовыми агентами, чтобы те не начали дуром работать в опасной близости от настоящих. Именно этим и занимался Янг из своего ломбарда. Именно это и делаю я, базируясь в «Постельных Тонах».

– Ну, вы даете, – пробормотал Уинтер.

– А теперь послушай. В прошлый раз я допустила ошибку, за которую готова извиниться. Я не поверила, что ты и вправду настолько умен и сообразителен, как всем кажется. Единственное мое оправдание – второй закон разведдеятельности: каждый человек глупее, чем можно бы подумать.

– А первый? – прорычал Уинтер.

– Первый – что мы глупее, чем сами о себе думаем. Так что теперь я хочу говорить с тобой откровенно.

– А стоит ли? – негромко предостерегла меня Барбара.

– Не знаю, Барб, но приходится. Так вот первое – запроси визу на Тритон. Второе – отправляйся на Ганимед и останови действия мафии. Последнее абсолютно необходимо, ты поймешь это и сам, узнав, какая ставка сейчас на кону.

– И какая же?

– Пусть Тритон сохраняет свою монополию на мета. Мы можем – во всяком случае некоторое время – платить их несуразные цены, но скупка собственности, попытка прибрать к рукам всю Солнечную – этому нужно положить конец и как можно скорее. Через пятьдесят лет они скупят нас с потрохами.

– Так что, вы хотите тянуть время и торговаться?

– Как только твоя мафия утихомирится, а ты и Деми будете в безопасности, мы вытащим из рукава своего туза, Да-мо Юн-гуна, и тогда наши карты могут – при благоприятных обстоятельствах – оказаться выигрышными. Но даже в самом плохом случае получится нечто вроде пата, и у нас будет время придумать что-нибудь еще.

И тут он взорвался бешеной, нерассуждающей яростью.

– А колебал я вас всех со всеми этими говенными девичьими забавами! Сделки! Паты! Торговаться они, видите ли, будут! Да можете вы понять, что имеете дело со взрослыми мужиками, которые давно в игрушки не играют? Мы натягиваем вас и вышвыриваем, и вся любовь и сиськи набок. Ты что, и меня держишь за какую-то там карту в рукаве?

– Роуг!

– А я не карта, я дважды король маори.

– Бога ради, Уинтер…

– Ладно, все будет так, как ты сказала – за одним маленьким исключением. На Ганимеде я не стану и пытаться покончить с мафией, мне ведь в лицо рассмеются. Вы, бабы, не понимаете того, что понятно любому дураку. Нет, я призову их к бою, и каждый солдат-маори будет в восторге. Ты понимаешь меня, драгоценная Брюнхильда? Мафия получает заказ на погром Тритона.

Придя к такому решению, он пулей вылетел из моей студии. Я посмотрела на Барбару. Ход событий вызывал очень мало восторга, а моя в них роль – еще меньше.

– Может, и стоило тебя послушать.

– Неужели мы никогда не перейдем на партеногенез? – вопросила она. – Могут же тли, ну а мы-то чем хуже?

– Держись около него, Garda. Помощь нужна?

– Обойдусь, – жестко улыбнулась Барбара, а затем добавила: – А я еще хотела поделиться с ним добычей из своей побирушечной банки.

СТРАТЕГИЯ И ТАКТИКА

На войне и в любви стратегия дозволена.

Сюзанна Сентливр

Там часто тактика, где мы ошибку зрим.

Александр Поуп

Я вылетел из этой студии, буквально булькая от негодования: задним умом, к которому вы, Одесса, относитесь со странным предубеждением, я прекрасно понимаю все дальнейшие свои ляпы и промахи. Я там орал что-то насчет погрома Тритона. Господи, да я бы взял заказ на погром всей Солнечной, если бы это вернуло мою Деми!.. Где она? Куда она запряталась? Как она? В безопасности ли она? Я ничего не знал и не знал даже, где можно что-нибудь узнать. Перспектива вырисовывалась какая-то бесперспективная.

Я вернулся в свою ротонду Beaux Arts, переоделся в практически невесомый комбинезон, покидал в дорожную сумку кое-что из вещей, опять же самых легких – двести фунтов это макс. разр. вес на одного пасс., включая и багаж, и собственное его бренн, тело, – накрутил на шею пси-кошке платочек в горошек (чтобы ей было чем заняться) и пошлепал в зоопарк, к Найдж Энглунд.

– Ветеринарная лечебница за углом, – сообщила Найдж.

– Она здорова.

– А почему шея завязана?

– Для ее развлечения. Киска любит пятнышки.

Найдж окинула взглядом мое походное обмундирование.

– Собрался куда-нибудь?

– У-гу.

– И даришь свою якобыкошку зоопарку? Слушай, Роуг, мы по горло наелись всеми этими домашними животными, которые надоели хозяевам. Ты не представляешь себе, сколько нам их таскают – зеблюды, собадилы, кенгопарды. Аквариумы переполнены – лещуки, бестеры…

– Я хочу пристроить ее к тебе.

– Да? А почему не в гостиницу для зверей?

– Не могу довериться, Найдж, никому, кроме тебя. Моя кошка ультраособая. Вдруг она подцепит в этой ночлежке какую-нибудь гадость? Просто не хочу рисковать.

– А что в ней такого особого?

– Пятая поправка.

– Тоже мне. Как ее хоть звать-то?

– Же… – Я закусил язык, сообразив, что Найдж спрашивает не фамилию Деми, а имя пси-кошки, которого я к тому же не знал. – Нет у нее имени. Я называю ее просто «Мадам».

Найдж видит меня насквозь, но эта наглая ложь прошла почему-то без комментариев.

– Посмотрю, есть ли у нас место.

Она потыкала клавиатуру компьютера, и на экране вспыхнула надпись: «1/2 O.K.».

– Я не хочу, чтобы мадам жила вместе с кем-то, – испугался я. – Еще покалечится в драке. Неужели у вас нет одноместных номеров?

– Попробуем снова, – сказала Найдж. – Эти штуки отвечают иногда не на те вопросы, которые им задаешь. – Теперь компьютер дал направление в зону 3, корпус 2, клетку 7. – Ну вот, твоя подружка сможет испытать все радости одиночного заключения по соседству с кроликами. Что она ест?

– Все, что угодно, лишь бы с круглыми пятнышками. Икру красную, икру черную, а также…

– Ничего, удовлетворится пестрой фасолью и просом, пусть и за то спасибо скажет. Когда возвращаешься?

– Не знаю.

– Не важно. Сообщи мисс Джероукс, что она может забрать кошку, когда угодно, – лишь бы уплатила по счету.

Меня буквально вымело из ее кабинета – с фигурально говоря, стрелой в, фигурально говоря, заднице. Это же надо, с какой скоростью разносятся сплетни!

Оттуда – в один из моих банков (я пользуюсь тремя в надежде надуть налоговое начальство) за аккредитивом на две тысячи. Две тысячи даже в купюрах что-то весят. А я и так был на опасной грани тех самых двухсот фунтов макс., еще несколько унций – и можно оказаться за этой гранью.

Я хотел получить аккредитив на тисненом пергаменте банка «Орб и К» – шараги настолько классной – они ведь даже чеканят собственные золотые монеты в пятьдесят соверенов – что вся Солнечная знает их бумагу (предмет головной боли и отчаяния для фальшивомонетчиков) и пресмыкается перед ней.

И персонал там соответствующий, ребята настолько высокомерные, что прямо носом лампочки сшибают, могу привести отличный пример. Как-то я погасил у них чек, а затем, выйдя уже из банка, обнаружил, что по какой-то таинственной ошибке то ли машин, то ли людей получил на сотню больше положенного. Ну, я – девушка честная, а посему вернулся и попытался вернуть эту сотню, на что получил от элегантного кассира гордый ответ: «Извините, сэр, но банк не принимает никаких претензий, если клиент отошел от окошка».

Так что я представился и попросил выдать мне «фракционируемый» аккредитив, чтобы иметь возможность брать с него не все деньги сразу, а по частям. Кассир (другой) понажимал клавиши, и черти бы меня драли, если на экране не появилась надпись «1/2 O.K.». Как видно, я уже запутался, сколько в какой банк положил – знак благоприятный, ведь если я сам не могу уследить за своими капиталами, как же справиться с этим налоговому управлению? Пришлось согласиться на тысячу, куда мне, собственно, больше?

Затем я последовал твоему, Одесса, совету и пошел в консульство Тритона, чтобы запросить визу и тем показать, что готов к переговорам. Джинк, к которому я попал (скорее джап, чем чинк) был услужлив до умопомрачения, к тому же все время улыбался, кланялся и вежливо шипел. Шипят они, кстати, не как люди – не на выдохе, с помощью языка – «Ш-ш-ш…», а на вдохе, с помощью нижней губы – «Х-ф-ф…».

– Вы оказываете нам высокую честь, сьероре Ивер (таким вот образом звучит «мистер Уинтер» на соларанто, международном вспомогательном языке Солнечной системы). Х-ф-ф. Такой знаменитый джентльмен не почел ниже своего достоинства посетить наш убогий, провинциальный мир. Х-ф-ф-ф. Когда вы почтите Тритон своим визитом?

– Где-нибудь в ближайшие два месяца.

– Понятно. – Он поработал на терминале, связывавшем консульство с посольством, и вскоре – вы будете смеяться – на экране появилось: «1/2 O.K.». Джинк был настолько ошеломлен, что даже запутался, кто, кому и какую оказывает честь. – Сьероре Ивер, вам Предоставлена виза на целые шесть месяцев. Половина года, сьероре Ивер. Х-ф-ф-ф. Высочайшая возможная честь. Х-ф-ф-ф.

Все до предела любезно и корректно, однако, если бы горевшая во мне ярость нуждалась в новом топливе, к тому времени, как я покидал консульство с визой в паспорте, это топливо взгромоздилось бы кучей, достойной большого скаутского костра. Ученым известно архаичное понятие «растревоженная совесть» – непрестанные упреки, грызущие тебя изнутри. Ну а что вы скажете насчет «растревоженной мстительности», непрестанного желания отомстить, воздать по закону око за око, зуб за зуб?

Консульские украсили свой холл произведениями примитивного искусства и прочей экзотикой. И здесь, среди прочего, находилась очаровательная рамочка с натянутой кожей. Лицо маори с полным комплектом ритуальных шрамов и священных татуировок. Лицо моего отчима, Те Юинты.

О, сладость будущего мщения! Вот так вот. Корабль «Sternreise Kompanie» [43]43
  Компания звездных перевозок (нем.)


[Закрыть] отправлялся на Ганимед тем же вечером, забитый под завязку, за исключением одной каюты, которая была, как я устал уже повторять, наполовину о'кей, т.е. мне предстояло с кем-то ее делить. С кем? Не понимаю, Одесса, каким манером ты это-то намухлевала? С твоей драгоценной лесбиянкой Барбарой Булл.

(Проще простого, Роуг. Мы взяли всю каюту, а потом отказались от половины. Было ясно, что ты рванешь на Ганимед ближайшим рейсом, а уж коли нет – в самый последний момент Барб сошла бы с корабля.) Барб мне нравится, и я преисполнен к этой леди глубочайшей благодарности, однако проводить в ее обществе слишком много времени как-то не хотелось. Уж больно обе вы хитры, я боялся нечаянно ляпнуть что-нибудь не то и выдать все свои планы.

Лайнер был роскошный, с haute cuisine, так что я сшивался по большей части на камбузе, притворяясь, что имею задание проинтервьюировать шеф-повара, работающего в условиях невесомости. Дело оказалось и вправду интересным, помогло отвлечься ото всех моих заморочек. Если когда-нибудь напишу по этим материалам статью – пойдет на ура.

Жарка-варка в невесомости не сравнима ни с чем. Повар парит посреди кухни, и ему все равно – где пол, где стена, где потолок. (Перед включением двигателей его обязательно предупреждают, чтобы успел выловить из воздуха все свои принадлежности и положить их на стол). Он может стоять на голове, может безбоязненно бить яйца над этой же самой своей головой. Одна беда – в невесомости ничто не падает и не льется по собственной своей воле, все нужно вытряхивать, выталкивать, заставлять и уговаривать. На земле можно перевернуть блин, подкинув его сковородкой. А теперь представьте себе, как это будет выглядеть в невесомости.

И еще одна проблема. Морозильники охлаждаются космическим холодом, царящим на теневой стороне корабля; если температура в них слишком опускается, приходится даже включать нагреватели. Однако бывает, что корабль в полете переворачивается, подставляя их солнечному жару. Тогда повар хватается за интерком и последними словами несет навигаторов, которые крайне неохотно включают касательные двигатели, ведь это с (их точки зрения) бессмысленное растранжиривание топлива.

– Дебилы! Вы что, хотите испортить мой creme brulee? Это как это бессмысленное? Я все сообщу в «Etoilevoyage Companie!» [44]44
  Компания звездных перевозок (фр.)


[Закрыть] Наблюдать, как повар жарит мясо или дичь – полный восторг. Аккуратно поместив оное поджариваемое на нужном расстоянии от электрического гриля, он чуть-чуть его закручивает. В результате вышеупомянутое поджариваемое так и висит на одном месте, медленно поворачиваясь. Этакий тебе вертел без вертела. При небольших уходах в сторону легкое, ласковое прикосновение – и все опять в порядке. Наш повар весьма дотошно выдерживает детали этого процесса, что характерно для всех космических поваров. Очень интересно послушать их жаркие споры на тему оборотов в минуту и сантиметров расстояния от гриля.

А поджаривание креветок в масле – нечто вообще месмерическое. Он вытряхивает над грилем посудину лучшего растительного масла, в результате чего образуется целое облако капелек. Затем следует кропотливая работа по соединению капелек в один золотой шар, затем этот шар начинает шипеть. В точно отмеренный момент добавляются специи (я так и не удостоился редкой чести наблюдать это священнодействие), затем – креветки. В конечном итоге получается медленно вращающийся, завораживающий, а главное – аппетитный шар. Чувствуешь себя, как больной царевич, загипнотизированный часами Распутина, – только часы нельзя съесть.

 
В куполах турецких щедрая земля.
Маки пламенем горят, зреет конопля.
 

Избавиться от Барбары оказалось проще простого. После посадки я не стал забирать из каюты свое барахло и вышел из корабля вместе с новообретенным приятелем – поваром, облачившись в его замусоленную форму и белый колпак. Сам он был, конечно же, при полном при параде – намечался трехдневный загул в обществе девиц-креолок, знакомых ему еще по предыдущим рейсам, для каковых девиц он пронес контрабандой три дюжины ампул женьшеня. Не без моей, конечно же, помощи – я всегда стараюсь платить услугой за услугу. По выходе их порта мы расстались, он направился к своим девицам, а я – не в купол маори, как можно бы ожидать, а в турецкие купола. И сразу вломился к Ахмету Труйджу – обговорить стратегию военных действий.

У турков Ахмет – парень номер раз, gantze macher. Он в неоплатном предо мной долгу, мы с ним это знаем, но вам можно и объяснить, в чем дело. Он великолепно справляется со своей должностью – блестящий бей, искусный правитель, сумевший сделать турков почти такими же влиятельными, как джинки, но все равно, если я когда-нибудь расскажу о нем то, что только мы с ним и знаем, он сразу же полетит со своего поста, с него сорвут эполеты, над его головой сломают шпагу, в общем – позорная отставка. Хуже того, он станет всеобщим посмешищем. Во всяком случае так описываем возможное развитие событий мы в наших с ним разговорах.

Много лет назад, когда я делал большой очерк о его отце, знаменитом и достойнейшем Труйдже Калифе (задолго до этой загадочной, прискорбной смерти), чрезвычайном и полномочном после, поработавшем в добром десятке различных столиц, папа Труйдж решил, что нуждается в пересадке роговицы обоих глаз. Направляясь к глазному хирургу, он прихватил за компанию и сыночка своего Ахмета, а уж я увязался за ними сам, в надежде обогатить будущий очерк одной-другой деталью обстановки. Ахмету было тогда лет шестнадцать. В глазной клинике папу посетила блестящая мысль – а почему бы не проверить заодно, как там у сына со зрением. Ахмета усадили перед этими самыми таблицами, где разные буквы, и быстро выяснили, что зрение у него, как у орла, но букв он не знает. Ни одной.

Смейтесь – не смейтесь, но так оно и было. С самого раннего детства Труйдж-младший отирался в дипломатических кругах, приобретая шарм, утонченность и весьма разорительные вкусы, отлично проводил время – и при всем при том ни одному из приближенных посла как-то и в голову не пришло, что ребеночек-то не ходит в школу. Все они считали, что он как-то там где-то там учится, и ни один из них не удосужился проверить.

Ну а сам Ахмет на себя не стучал – какой же мальчишка хочет в школу? Так вот он и проваландался до шестнадцати лет, а тут уже поздновато было для чтения-письма-арифметики. В результате Ахмет и по сей день не умеет ни читать, ни писать, однако годы тщательно скрываемой неграмотности обучили хитрого турка сотням искусных трюков, а заодно фантастически развили его память. К великому счастью губернатора, в турецком анклаве принято скреплять документы не архаичной подписью, а отпечатком голоса.

 
Научился я читать,
Научился я писать,
Научился я и в драке
Старшим братьям помогать.
 

Губернатор приветствовал меня с громким энтузиазмом, абсолютно искренним – мы с ним действительно друзья, компромат здесь не при чем. Теперь Ахмету под тридцать: смуглый, начинающий уже лысеть, мягкий в обращении и великолепно барственный, он чуть заикается и временами замолкает, подыскивая нужное слово – земной английский для него третий или даже четвертый язык. Я не стану пытаться воспроизвести здесь его заикание.

– Ахмет, – сказал я, презентуя ему ампулу женьшеня, выцыганенную у космоповара (ты не выцыганил ее, Роуг, ты ее вымаорил). – Я хочу попросить тебя о небольшом одолжении.

– Faires des demandes, – ухмыльнулся он. – Ну давай, давай, выкручивай мне руки. Теперь меня так просто не возьмешь, я хорошо приготовился.

– Действительно?

– Эй-Би-Си-Ди-Эф-Джи. Ну, что ты на это скажешь?

– Ахмет, Ахмет, ну уж от тебя-то я такого не ожидал. Разве можно так обращаться с невинным, дружелюбным шантажистом? Ты учился – и скрывал от меня!

– А все одна из ваших маорийских штучек. Появилась здесь на прошлом месяце, неизвестно откуда. Учит меня в постели. Для демонстрации алфавита использует свои ракушки.

– Ракушки?

– Ну да, серебряные. Носит их на бедрах, как ceinlure. Как будет ceinture на вашем вонючем янковском? А, да, пояс. И они дзинь-дзинь-дзинькают, когда… И у нее на жопе очень странный шрам. Я не ошибся? Тохес? Derriere? [45]45
  задница (фр.)


[Закрыть] Нет, верно, жопа. Так что тебе там потребовалось, Роуг?

– Ты можешь объяснить мне, Ахмет, как организован твой шахер-махер с мета?

– Самым элементарным образом; мы платим джинкам героином, за унцию – фунт.

– Ни себе фига! Шестнадцать к одному?

– Слава Богу, что у нас есть хотя бы, чем пригрозить им при случае, так что наша квота мета всегда гарантирована. Срежут – останутся без дури.

– А какая у вас квота?

– Три-четыре сотни фунтов в месяц.

– Так много?

– Конопля и маки жрут тепло и воду, как сумасшедшие.

– А вы, значит, поставляете им пять-шесть тысяч фунтов наркотиков. Очищенных?

– Нет, сырец. Джинки предпочитают очищать их самостоятельно.

– Все равно, это охрененное количество дури.

– А у них охрененное количество народа. «Жили-были три китайца – Як, Як Цидрак, Як Цидрак Цидрони». Ничуть не сомневаюсь, что значительная часть сырца идет на поддержание духа кули, вкалывающих в шахтах. Судя по сообщениям, там настоящий ад.

– Ахмет, я никогда не видел мета. Нельзя посмотреть у тебя?

– Это что, и есть то самое одолжение?

– Нет.

– Ты же используешь мета, почему же ты никогда его не видел?

– А многие люди, пользующиеся серебром, видели когда-нибудь серебряную руду?

– Как всегда – sans replique [46]46
  без ответа (фр.)


[Закрыть]. Пошли, Роуг.

В шлюзе мы надели вакуумные скафандры с такой мощной теплоизоляцией, что стали походить на северных медведей, страдающих – судя по скованной, судорожной походке – церебральным параличом. Ахмет постучал по моему плечу и показал на коротковолновую антенну.