Текст книги "Я тебя рисую"

10. Цвет повторений

Мои два месяца отдыха плавно и незаметно приближаются к своему логическому завершению, в моем запасе остается каких-то две недели. Несмотря на то, что последние пару недель рисую без продыху каждый день, я чувствую себя невероятно отдохнувшей и полной идей. Акварель, гуашь, масло, карандаши, черные пластинки – это даже лучше отдыха на берегу моря. Это – мой наркотик, моя болезнь и мое лекарство. Рисование помогает мне забыться, я растворяюсь в каждой капельке краски, в каждой линии, что выводит моя рука. В эти моменты я не думаю о том, в кого я влюблена больше, что происходит между Яном и Максом и самое важное – я меньше думаю о смерти Тима. Стоя перед холстом я думаю лишь о том, чему меня научат в Лондоне.

Еще мне очень хочется дожить до персональной выставки. Первым, что увидят посетители выставки будет не картина, а фотография. Я, рисующая что-то на холсте. Лучшая визитная карточка, лучшее начало экспозиции. Хочется, чтобы мои картины украсили стены музеев, чтобы люди что-то чувствовали смотря на них. Хочется оставить за собой след. В свои 16 я замахиваюсь на очень высокую вершину, которую пока даже не видно. Говорят, чем выше задираешь свою голову, тем сильнее разбиваешь колени, но мне не страшно. Если жить без мечты, то для чего вообще существовать? Если бы Создатель хотел, то создал бы нас всех без талантов, без тяги к прекрасному.

Вот такими мыслями я отвлекаю себя от того, что появляется под движениями кисти в моей руке. Можно рисовать профессионально, можно рисовать на энтузиазме, можно делать как я сейчас – отдать свою руку во владение вдохновения и просто посмотреть на то, что получится в итоге. Художник – самый независимый из всех творцов. Писатель подбирает слова, смотрит за грамотой. Стилист должен следить за тем, что он делает с лицом и волосами клиента. Гончары, мастера по дереву и прочие обязаны соблюдать технику безопасности. И только художник может полностью наслаждаться творчеством.

Мысли в голове текут плавно, как тесто для оладушек и я успеваю вручить сама себе премию Марселя Дюшана. Постепенно мои глаза отстраняют картинки воображения и я вижу, что появилось из под моей руки. Узнаю наш двор, толпа детишек бежит куда-то – все мальчики и одна девочка с торчащим светлым хвостиком. В девочке я узнаю себя, рядом – Тим и Макс, остальные лица не кажутся мне знакомыми. Наверное они просто вынырнули из моего подсознания. Дети на картине выглядят счастливыми и беззаботными и я им по-хорошему завидую. Они еще не знают, что впереди долгая суровая жизнь и множество проблем. Им не нужно думать о будущем, решать кем им стать, выбирать по какому пути идти дальше. Им вообще не нужно о чем-то думать, потому что я навсегда оставляю их там, где тепло и спокойно. С картины слышится счастье. Вот эта девочка никогда не уедет одна в чужую страну, а рыжий толстенький мальчик останется жив. Он будет проживать день за днем на картине и никогда не узнает своей страшной судьбе.

По моему лицу опять струятся слезы. Каждое воспоминание о Тиме выбивает меня из колеи. Порой мне кажется, что я смирилась со смертью друга, но один месяц – слишком короткий срок, чтобы принять эту потерю. Истерики бывают такими сильными, что я невольно задумываюсь – а не схожу ли я с ума? Хватаю карандаш, чтобы хоть как-то задушить эту боль, заставить ее спрятаться. Рисование – это мои доспехи.

Но сегодня защищать меня будет не лист белой бумаги, а Ян, потому что именно его звонок посещает мою квартиру прямо сейчас.

– Привет! Ты не занята? – прикрываю трубку рукой и делаю глубокий вдох, пытаясь скрыть слезы в голосе.

– Тебе не приходит в голову, что трубку может поднять мой папа?

– Ну, у меня же нет номера твоего сотового, а в интернет ты не заходишь. Приходится рисковать, – в его наигранном бурчании слышится теплота и я начинаю улыбаться.

– Ты что-то хотел? – но получается чуть более заинтересовано, чем мне бы хотелось.

– Я тут подумал. Пойдешь на выставку? Я знаю, что мои приглашения проваливаются, но сегодня обещаю – никаких ссор, обид, недопониманий. Только ты, я и картины, – о, Боже, для подростка это слишком романтично. Еще немного и я окончательно влюблюсь в него. Приглашает не куда-нибудь, а на выставку. Я так рада, что даже не удосуживаюсь узнать, на какую выставку мы идем.

– Раз ты обещаешь, то я принимаю приглашение.

– Хорошо, я зайду в пять вечера, – он отключается, а я спешу покопаться в своем шкафу.

Первая вещь, которая попадает мне в руки – то самое черное платье. Испытываю эффект дежавю, словно уже проходила этот путь. Хотя, это преувеличение – мой платяной шкаф настолько мал, что это платье просто выскакивает каждый раз, когда открывается дверца. Вот так, без всякого дежавю. Если закрывать иногда глаза на собственные предрассудки, то жить становится однозначно легче. Довольная собой закрываю шкаф и надеваю платье.

Выпрямить волосы, накрасить ресницы – для девушки, у которой никогда не было свиданий задача довольно сложная и стрелки на больших часах уже показывают на промежуток между цифрами 3 и 4. Я уже почти готова к выходу, но я все еще не отпросилась у родителей. Папа или мама? Чье любящее сердце стоить потревожить своим звонком. Мамы всегда любят своих детей капельку больше, но у отцов слишком слабые нервы. Выбор сокращается до одного, и я нажимаю на иконку с маминым номером. Мамин голос выражает тревогу, но все-таки дает свое материнское благословение на культурный променад и мне остается только ждать своего кавалера.

Когда на часах пробивает 17.10 и Яна до сих пор нет, я начинаю беспокоиться. 10 минут не показатель, но все наши встречи заканчиваются неприятно, а сегодняшняя грозит не начаться. Наш балкон выходит во двор и выглядываю на улицу. То, что я вижу меня уже не удивляет – Ян и Макс опять ссорятся. Кажется, я поспешила назвать их друзьями. Одно резкое слово и Макс направляет свой кулак навстречу лица Яна. Вскрикнув выдаю свое присутствие – оба парня поднимают свои головы и удивленно смотрят на меня. Еще несколько мгновений и я уже добегаю до них. Мое дыхание сбивается, и все попытки спросить что случилось заканчиваются провалом. Ян хватает меня за руку и уводит, в то время как Макс похож на комок ярости. Все это до боли напоминает мне то, что происходило пару дней назад на баскетбольной площадке и я закрываю глаза. Опять слезы, к концу каникул имею все шансы стать истеричкой.

Открыв глаза спустя какое-то время понимаю, что мы успели дойти до Галереи современного искусства. Ян встает напротив меня и вытирает рукой последние следы моих слез. Его лицо краснеет, угрожая стать большим фингалом. Я представляю насколько это больно, потому что сама я заработала нехилый синяк после столкновения с бывшим одноклассником. Несмотря на это Ян выглядит невероятно счастливым и я рада понимать, что скорее всего причиной этой улыбки – я. Я рада понимать, что этот парень способен спасти меня из темной пропасти грусти. Я рада понимать, что он привел меня на выставку.

Ян достает флайеры и мы входим в светлый зал. Я останавливаюсь перед большим плакатом и не могу от него отойти. Это не выставка картин. Это – фотовыставка. Фотовыставка Алексиса Пайе.

Я же говорила, что некоторые вещи связывают нас с определенными людьми и связь эта сильнее, чем воспоминания. На фотографии Алексис стоит в своих любимых джинсах, обтрепанных снизу, и держит в руке черную пластинку. Мое черное платье сейчас завершает эту композицию, как тогда, на мой день рождения, и я бы обязательно нарисовала эту картину масляными красками, не будь сама я ее частью. Все как в дешевом мыльном сериале, когда заканчивается один сезон и все думают, что же будет дальше.

А дальше я просто бегу по залу рассматривая фотографии и черные пластинки, забыв про парня, который привел меня сюда. Не знаю, что я пытаюсь найти, но это что—то ускользает от меня и я никак не могу это догнать. Сбиваю посетителей выставки и не извиняюсь – сегодня мне можно. Самая последняя фотография заставляет меня улыбнуться. На ней ученики из моей французской школы, мои одноклассники. Подпись – «Творчество». Меня на этой фотографии почему-то нет.

– Ты уже ушла тогда из школы, – за спиной я слышу до боли знакомый голос, говорящий на английском с едва заметным французским акцентом. Больше всего на свете я хочу сейчас обернуться, но в то же время это будет предательством по отношению к Яну. Так и приходится стоять рассматривая улыбки своих однокурсников. – Поздравляю с поступлением в Лондон.

– Спасибо, – легко и принужденно, словно это не я хотела полгода назад признаться в любви к этому человеку.

– Я тоже уезжаю в Англию. У меня запланирована серия выставок осенью. Они говорят, что во мне есть потенциал.

– Твоя жена поедет с тобой? – не утерпела, моя ревность требует объяснений прямо сейчас.

– Жена? Ты о чем? У меня даже девушки нет, не то что супруги, – и я теряю контроль над собой, поворачиваюсь с широчайшей счастливой улыбкой. Алексис улыбается в ответ, хотя и слегка растерян. Он берет меня за руку и ведет к большой черной доске. На ней – копия того рисунка, который он подарил мне на пятнадцатилетие. Я. Белоснежный ангел с наивными глазами. Именно это я и пыталась найти, бегая от одного края зала до другого и нахожу вот так – держа за руку свою первую любовь. Инстинктивно тянусь обнять Алексиса и понимаю, что на меня смотрит не только он. Пара голубых глаз.

Мне стоит подумать, как я это буду объяснять.

11. Цвет неожиданностей

Утреннее солнце щекочет мой нос с явным намерением заставить меня встать пораньше. Самая глупая ошибка в моей жизни – оставить вечером незакрытыми шторы. Отворачиваюсь к стене и накрываюсь одеялом с головой. Мои глаза закрываются и я уже вижу обрывки недосмотренного сна, но сегодня звезды светят не в мою пользу. Легкие шаги ног в домашних тапочках и дверь моей комнаты открывается с максимально интеллигентным звуком – не нужно даже гадать, что это моя любимая мамочка. Отчаянное желание поспать подольше борется с хорошей девочкой внутри меня и проигрывает с разгромным счетом ровно в тот момент, когда мама стягивает с меня одеяло.

– Привет, – улыбаюсь.

Хочется сорвать цветы, нарисованные на стенах и подарить их маме. Мама – это добро вселенского масштаба в рамках твоей персональной галактики. Пусть это будет слегка несправедливо по отношению к отцам, братьям и сестрам, но мама – это самый главный человек в нашей жизни, потому что именно мама эту жизнь нам и дарит. Для мамы мы всегда остаемся маленькими крошками – она впервые нас увидела еще красными, сморщенными и похожими на чудовище и умудрилась полюбить этих крикливых страшилок. За одно это мы должны уважать мамочку и быть благодарными ей. Даже не так, быть благодарным – слишком обязывающее чувство. То, что мы испытываем по отношению к маме, иное – заложенная по умолчанию любовь высшего порядка, ощущение Вселенной в одном отдельно взятом человеке. Думаю, что никого и никогда не смогу полюбить так же сильно как маму.

– Вставай. Позавтракаем и пойдем по магазинам. У тебя же совсем нет вещей для Лондона, – в этом все мамы. Накормить свое чадушко и одеть покрасивее. Еще одна главная задача – защитить от любой потенциальной угрозы, даже если это иногда противоречит здравому смыслу.

Мне вспоминается, как мама переживала, когда я только пошла в местную художественную школу – вдруг мальчики не проводят или не встретят меня? Когда я украшала нашу квартиру – а вдруг я надышусь краской? Когда поехала в Париж – а вдруг я не пойму французского языка и не буду знать, что мне скажет преподаватель? Не смогу объяснить, что мне нужно в кафе и останусь голодной? Сегодня же я плавно подхожу к тому возрасту, когда на меня должны обращать внимание. По мнению мамы, я должна выглядеть так, чтобы меня хотели пригласить на свидание, но не могли на это решиться. Красиво, но скромно и недоступно. Доказывать маме, что в джинсах и серых майках я выгляжу максимально недоступно просто бесполезно – хорошая девочка должна носить замечательные платья с длиной ниже колена. Я это знаю так же хорошо, как и то, чем отличается Мане от Моне, потому что этот разговор повторяется с того самого дня, как я приехала домой на каникулы. Сдаваться без боя не прилично и открываю рот, чтобы хоть как-то сохранить свой статус-кво.

– И не возражай или не будет никакого Лондона. Я не вижу как взрослеет моя дочь, так хоть буду знать, что она делает это достойно, – мне кажется или мама умеет читать мои мысли? Мама целует меня в лоб и уходит на кухню готовить наш королевский завтрак, а я остаюсь рассматривать свои стены и морально настраиваться на шоппинг.

Я, конечно же, пытаюсь придумать хорошую отмазку, чтобы не идти никуда, но мне не удается. Более того – мое подсознание вступает в диалог и премило сообщает, что на самом-то деле я и сама хочу по магазинам. Просто, если попросить об этом маму, то она начнет думать, что я расту и мне уже хочется выглядеть красивой для кого-то. Нет, все-таки сложно быть подростком – пока встанешь утром, успеешь сочинить целый том по возрастной психологии. Мне даже становится немного стыдно за то, что я устраиваю маме целый концерт в попытке прикрыть изменения в собственной личной жизни. От этого становится немного неприятно, словно я проглотила горьковатую таблетку и я уныло иду умываться. Отражение в зеркале демонстрирует мне слегка невыспавшуюся девушку с сияющими глазами. В этот самый момент мои глаза из невзрачного серого цвета переходят в насыщенный небесный цвет. Во мне неуловимо происходят изменения – внешние и внутренние и отрицать их бессмысленно. Только вот пока я не понимаю, нравятся мне эти изменения или нет.

Заканчиваю умываться и иду на волшебный аромат, доносящийся с кухни. Не знаю, почему обладая явным талантом повара мама решила заниматься экономикой. Кухня – это особый вид творчества, который существует здесь и сейчас и остается в конкретном времени. В этом вся его прелесть – можно наслаждаться одним и тем же блюдом, приготовленным разными поварами и оно никогда не наскучит. Даже один и тот же человек может готовить это блюдо каждый раз по-разному. А вот если бы художники перерисовывали Джоконду много раз подряд, то она бы просто наскучила человечеству. Сегодня мама превосходит даже многогранность Да Винчи, потому что при всех своих талантах великий мастер никогда бы не смог приготовить столь божественные панкейки, как у моей мамы. Кажется, что наесться можно одним лишь запахом. Здесь кроится самая большая опасность – сейчас я отъедаюсь маминой едой, а в Лондоне абсолютно точно похудею на несколько килограмм, а значит купленная сегодня одежда будет мне велика. Но об этом я буду беспокоиться гораздо позже, а сейчас я просто ем один оладушек за другим.

После завтрака мы отправляемся навстречу филиала Ада на Земле – в самый большой торговый центр города. Чтобы пройти все бутики не хватит целого дня и, несмотря на то, что мне нужна новая одежда, я не готова к такому тотальному шоппингу. Один магазин похож на другой и я не вижу разницы между абсолютно одинаковыми моделями. Ладно, у Барберри есть собственная клетка, а все остальные чем отличаются? Но мама не внемлет моим доводам и наши руки постепенно увешиваются пакетами с разными логотипами. В какой-то момент голоса людей вокруг сливаются в один серый звук и я больше ничего не различаю. Голова начинает болеть и я закрываю глаза в тот самый момент, когда мой мозг выхватывает что-то знакомое в этом потоке цветов, звуков и запахов. Мама Яна.

Открываю глаза и мне требуется несколько секунд, чтобы круговорот красок смог собраться в отдельные изображения. За это время моя мама успевает отойти на некоторое расстояние, а чужая мама появляется прямо передо мной. Я успеваю заметить, что ее глаза абсолютно черные, в отличие от Яна, и сейчас эти глаза горят огнем. Еще мгновение – и на моей щеке отпечатывается след от крепкого удара. Звук настолько громкий, что мама слышит его даже в столь оживленной толпе. В любой другой ситуации я бы заплакала от боли и несправедливости, но сейчас я удивлена не меньше, чем все окружающие меня люди. Серый звук усиливается и теперь я просто наблюдаю за тем, как моя мама несется к этой женщине, а затем, что-то говорит ей. Наверное, они кричат друг для друга, но я не могу сказать точно. Все происходит как в старом черно-белом фильме – нет звука, нет реалистичности, актеры безжалостно переигрывают. Не знаю, как правильно реагировать на такую ситуацию, но не могу придумать ничего кроме как запоминать все происходящее. Две женщины ругаются на чем стоит свет, а вокруг собралась толпа людей и просто смотрит на это. Сюжет паршивого романа, который стоит на полке одинокой сорокалетней женщины. Через пару минут мне удается сбросить с себя это наваждение и я спешу спасти маму из этого ада.

– Хватит! – мой обычно тихий и тонкий голос звучит как рык и все присутствующие при этом унижении люди замолкают, как будто они только и ждали моего вмешательства.

Перебрасываю все свои пакеты в одну руку и освободившейся хватаю маму, чтобы увести ее подальше отсюда. Моя затея почти увенчивается успехом, но в какой-то момент мама Яна решает, что этот абсурд еще не закончен и кричит мне вслед «Сука!». Это придает мне сил и мы спасаемся бегством с удвоенной силой. Да, мы бежим с поля боя, но это не та война, в которой стоит побеждать. Я понимаю, что мама хотела меня защитить, но та женщина выглядела настолько неадекватной, что в этом просто не было никакого смысла. Мы уходим не оглядываясь, но я знаю, что все смотрят на нас. Спустя сто метров мои щеки все же покрывает краска позора и смущения.

– Мам, а что она тебе кричала? Почему она набросилась на меня? – мама вместо того, чтобы ответить пристально смотрит на меня и есть что-то в ее глазах, что меня смущает окончательно. Как будто я должна знать сама, чего от меня хочет мама Яна. Но все, в чем провинилась – это редкие встречи с ее сыном.

– Ничего. Просто ненормальная тетка. Она много лет такая. Держись от нее подальше, – голос мамы кажется невероятно уставшим, хотя 10 минут назад она была готова пройти со мной все этажи этого молла. Каждое предложение сопровождается долгими паузами. Мне стыдно, что я заставила маму пройти через такое неприятное приключение и выключаю собственный звук. Сейчас бы пойти домой, но мама решает пройтись еще. Чтобы остыть, я так понимаю.

Мы идем по знакомым мне с детства улицам и я улыбаюсь. Еще несколько недель назад они казались мне бесперспективными, а сегодня они настолько пропитаны весенним солнцем, что я спешу достать свой телефон и сфотографировать это мгновение, оставить его в механической памяти. Здесь спокойно, как только может быть в не-крутых-городах. Будет что нарисовать, когда я устану от старых улиц Лондона. Вот так, неспешно и после очередной неприятной стычки, я опять оказываюсь перед Галереей современного искусства. Выставка Алексиса еще не уехала и я тяну маму в сторону кассы. Я не рассказывала маме про свою парижскую историю, но я очень хочу познакомить ее с творчеством этого талантливого фотографа вслепую, чтобы она оценила его работы не зная о моем отношении к автору. Мы берем два билета и проходим в зал.

Часы говорят, что сейчас откровенный день и вряд ли я встречу сегодня Алексиса, поэтому я могу рассматривать выставку без надежды на встречу. Мама искренне хочет насладиться искусством, но как истинный патриот она предпочитает мое направление и фотографии для нее – просто способ запечатлеть момент. Но я точно знаю, какая работа удивит маму и тяну ее в центр экспозиции. Там под отдельным освещением стоит венец современного парижского искусства. У меня не было возможности почитать отзывы местных критиков о собственном портрете, но я знаю, что он выполнен чертовски хорошо. Просто потому, что его нарисовал не кто-то, а Алексис. Останавливаемся перед большой черной доской и я вижу, что маму все-таки пробрало. В этом заключается волшебная сила искусства – настоящий талант пробирает зрителя с первых секунд встречи и Алексис Пайе этим талантом обладает, безусловно. Мама улыбается.

– Вот, это действительно красиво. Слушай, это новое французское течение? У тебя тоже полкомнаты заставлено этими досками. Нет, но эта картина отличается от твоих. Это парень должно быть влюблен в свою музу, – из мамы льется поток восторженных фраз и мне приятно их слышать, хотя я знаю, что она не права. Алексис влюблен не в музу, а в свое творчество и я этому безгранично рада. Не потому что я ревную, просто когда ты черпаешь свое вдохновение в самом процессе творчества, а не в каком-то человеке, то тебе легче творить. Нет этой мучительно-сладостной боли от наркотической привязанности к кому-то, кто может разбить тебе сердце и тогда либо ты изменишь свое направление, либо вообще расстанешься с любовью всей твоей жизни – с творчеством во всех его смыслах. Вспомните, сколько талантливых людей ушло из жизни, оставшись непринятыми своими любимыми людьми. Я очень не хочу, чтобы Алексис когда-нибудь пополнил их ряды. Пусть он всегда будет здоров, счастлив и занят своими фотографиями, пусть даже и не со мной. И мне очень хочется, чтобы хоть кто-то беспокоился обо мне так же.

Я прихожу к этой довольно горькой мысли только сейчас и внутри меня появляется какая-то маленькая пустота. Не такая большая, чтобы это мне сильно навредила, но очень темная и ощутимая. Она как будто напоминает, что я сама, в отличие от Алексиса, самой себе не принадлежу. В последнее время мое творчество развивается благодаря Алексису и Яну, я становлюсь зависима. Опаснее всего то, что выбрав одного, я могу ошибиться и увеличить эту пустоту внутри себя и тогда все – прощай мое наивное творчество. От такого вывода меня начинает слегка подташнивать. Мы проходим до конца выставки и выходим на улицу, где спешащих куда-то людей накрывает мягкая пелена апрельского вечера.

Пора идти домой, но мама явно оттягивает этот момент и мы успеваем зайти еще и в кондитерскую за сладостями, которые потом никто не будет есть. Наверное, сегодняшний инцидент выбил маму из размеренного режима ее обычных выходных и основательно подпортил ее настроение. Мне в очередной раз становится стыдно и я опять краснею.