Текст книги "Я тебя рисую"

22. Цвет Нового года

Чем больше ждешь, тем сильнее тянется время. Числа, предшествующие 20 декабря, упорно отказывались сменять друг друга, но день Х все-таки наступил. Я разобралась со всеми заказами и перенесла все новые на январь. Администрация колледжа «милостиво сделала мне одолжение» и допустила к сессии досрочно. Потратив пару дней, я накупила близким подарки и вот я уже лечу в Москву. Несмотря на предвкушение домашнего уюта мне немного грустно – Джеймс улетает в Америку и больше не вернется в колледж. Обидно, что все складывается так, что я по собственному решению попрощалась с ним раньше чем могла бы. Но мой персональный Вин Дизель не держит обид и зовет на зимние каникулы в Калифорнию. Говорит, хоть посмотришь на приличную зиму.

Еще меня расстраивает, что когда я включила свой мобильный телефон, то там совсем не было пропущенных звонков от Яна и Алексиса. Два тупых козла, как говорит Джеймс. Но у меня тоже есть гордость и я не собираюсь звонить им первая. Художники с мировым именем так не поступают. После моей удачной выставки мои работы включают в курс современного искусства и это дополнительный повод гордиться собой.

А вот Москве без разницы кто я там – художник или простой смертный, она неприветливо встречает меня снегом и туманом. За окнами аэропорта так темно, что это больше похоже на вечер, чем на день. После теплого лондонского декабря это выглядит как попытка демарша и предательство с родной стороны. Но сегодня я не злюсь на погоду, потому что я еду домой. Я еду к маме. Услужливые таксисты готовы приблизить мою встречу с родными и чуть ли не вырывают из рук чемоданы с подарками.

Московские пробки дают время подумать над тем, чего я ожидаю от праздников, от наступающего года, от своего будущего. Не могу ничего придумать, словно все мои мысли остались там, в Лондоне, а сюда я приехала, чтобы от них спрятаться. Снежинки попадают на стекла и тают, соприкоснувшись с теплом большого автомобиля. Прям как я. После того как меня нашел первый успех я таю на глазах. Одной меня маленькой не хватает на все вместе – учебу, работу, отношения. Очень хочется спрятаться под маминой рукой, как в детстве, и уснуть.

А дома меня ждет шикарный стол – нормальные люди отмечают Новый год 10 дней, а мы – все 20. Хорошая традиция, но боюсь, к концу этого марафона у мамы просто не останется сил на готовку или что-то еще. Может, нанять на праздники домработницу? Семейное торжество, для родителей у меня приготовлено по 11 свертков – на каждый день, оставшийся до Нового года. Подарки Джеймсу я вручила еще вчера, а также отправила кое-что для Алексиса. Бесхозными остаются яркие коробки для Макса и Яна. После плотного обеда отправляюсь на поиски своего лучшего друга.

Макс обнаруживается на детской площадке – лепит снеговика с соседскими малышами.

– Тебе закон не запрещает отнимать у детей снег? – кидаю в одноклассника маленьким комочком снега.

– Я сам еще ребенок! – в меня летит та часть, которая могла послужить снеговику симпатичной головешкой.

– Макс! Какого черта! – но он уже валит меня в кучу снега и прижимает меня сверху. И этому человеку я везу подарки из Лондона!

Домой возвращаемся мокрыми и счастливыми, в сопровождении стайки детей, которые впервые увидели нормальных взрослых. Снег везде – в рукавах куртки, под шапкой и даже, извините за подробности, в трусах. Мама, обнаружив свою талантливую дочь в столь непристойном виде, грозит Максу лишением его конечностей, на что мой друг только смеется и, прихватив свой подарок, удаляется вверх по лестнице. Все-таки жить с лучшим другом в одном доме – счастье, Божий дар. Но у меня остается еще одна миссия и мне предстоит набрать заветный номер. Долгие гудки вместо ответа, подарок остается лежать на своем месте. Мы начинаем свой рождественский марафон.

Дни пролетают незаметно – я второй раз за этот год отправляюсь проведать всех своих родственников. Пока доберешься до последнего в списке, успеваешь как звали первого, а ведь они еще могут приехать с ответным визитом. Это пугает меня и я в тайне от мамы успеваю забронировать обратный билет. Нет, я люблю своих родственников, но на расстоянии и не каждый день. Раз в год вполне достаточно. Чем реже встречи, тем искренне улыбки на лица. С увеличением количества семейных посиделок эти улыбки начинают все больше натягиваться, пока не превращаются в маски. Эти маски потом можно спокойно снять и сказать, как же тебя достали эти родные.

Зато есть человек, которого я рада видеть в любое время года сколько угодно раз. Я нарочно стараюсь выходить на улицу почаще – то за солью сбегать, то за газетами, но его нет. Исчез, растворился в воздухе. А на календаре уже последний день декабря. Неужели мой подарок так и останется неоткрытым?

Дома суета, мы готовим, готовим, готовим. На целую роту солдат наготовили, если честно. Пока готовим, на город опускается синий вечер. Синий – потому, что вокруг горят лампочки, фонарики, всякие огоньки. В воздухе запах мандаринов и взорвавшихся салютов. Запах одиночества. В канун Нового года становится очень горько, когда понимаешь, что не все твои мечты имеют право на существование, не все загаданное в прошлом году успело осуществиться. На это Новый Год я не загадываю многого – только быть рядом с тем, кого выберет мое сердце. Выбрало уже. Ян, где же ты?

Ровно в полночь звучит звон бокалов и мы идем на улицу – смотреть на фейерверки и загадывать желания. После этого родители поедут к друзьям, а я зайду к Максу. А пока – салюты.

Родители уезжают и мне остается подняться на пятый этаж нашего дома. А возле подъезда кто-то стоит. Высокая фигура в черной куртке. Подхожу ближе и сердце начинает бешено стучать.

– С Новым годом, – наклоняется и целует в губы.

– И тебя, – немного молчим и я вспоминаю, про сверток. – Стой, у меня кое-что есть.

Бегу наверх и, схватив блестящую упаковку, спускаюсь вниз. Не забываю при этом пшикнуть духами. Он стоит на том же месте, где я его оставила и хитро улыбается. Неловко протягиваю ему коробку. Он ухмыляется и рвет фольгу. Под ней квадратная коробка с часами «Монблан». Я довольна тем, что ему явно нравится. Обнимает меня.

– Спасибо. Классные, – целует в лоб и тянет за руку. Послушно иду за ним, хотя не знаю куда. В этот самый момент – хоть на край Земли, хоть в Марианскую впадину. Лишь бы он продолжал держать меня за руку. Заходим в подъезд соседнего дома и поднимаемся на четвертый этаж. Он открывает дверь и пропускает меня вперед, в темноту.

– Мама уехала к родственникам, – опережает он мой вопрос. Квартира – точная копия нашей и здесь пахнет ананасами. – Хочешь есть?

Отрицательно мотаю головой, впервые у парня дома – какая еда? Мозг прорабатывает все варианты и выдают лучшую версию – Анна, надо бежать. Мы вздрагиваем от звука телефона – смс-поздравление от Джеймса. Ян тянет меня к себе и целует. Приподнимает футболку и обжигает кожу своим прикосновением. Еще один поцелуй, в шею. Мое волнение куда-то пропадает, я верю этому парню. То, что происходит потом можно включать в учебники по этикету. В той главе, где рассказывают о том, как себя 16-летним девочкам вести себя нельзя. Но очень хочется, очень. Это прекрасно.

Через какое-то время он засыпает, прижимая меня к своей груди, а я не могу уснуть. Произошедшее начинает казаться небольшой ошибкой и мне стыдно лежать на чужой кровати, под чужим одеялом, с парнем про которого я почти ничего не знаю. Потихонечку вылезаю из этих теплых объятий и натягиваю свою одежду. В последний раз смотрю на парня, который спит сейчас так сладко и ухожу из этой квартиры.

23. Цвет его письма

Еще не женщина, уже не девочка. В Лондон я улетаю уже совсем другим человеком. Во мне происходят изменения, настолько незаметные, что они могут обнаружиться во всем. Не так держу вилку, улыбаюсь иначе, совсем другая. Вроде бы мелочи, но из таких мелочей складывается образ. После той ночи я больше не видела Яна. Не знаю, пока не готова. Мне не было больно, мне не было приятно. Просто какие-то странные ощущения и до сих пор хочется в душ. Не могу отмыться от своего нового статуса. На самом деле я рада. Рада, что моим первым мужчиной стал тот, кто мне очень сильно нравится. Как говорит Джеймс, хуже я от этого не стану, зато свою первую ночь я провела по любви. В наушниках играет подходящая к случаю песня Бритни Спирз.

По любви. Это так важно. История убедительно доказывает, что люди полигамны и только отдельные пары смогут прожить вместе до конца дней своих. Никто не дает мне гарантии, что я выйду замуж за Яна, рожу пятерых дней и в конце нас похоронят на одном участке земли. Еще меньше шансов на то, что мой потенциальный следующий партнер будет меня любить или я его. А тенденция к полигамности у меня уже имеется, поэтому то, что я сделала, является лучшим выбором. Самое важное – я больше не думаю об Алексисе. Ни капельки. Совсем.

Лондон встречает меня традиционными серыми тучами и послерождественским настроением. Спустя несколько лет я так и не могу понять, почему европейцы игнорируют 31 декабря, предпочитая этой дате привязку к религиозности. То есть, рождение гипотетического мученика заслуживает празднеств, а вот начало нового календарного года – событие из рядовых. Как то так. В моей стране сейчас самый разгар зимних праздников, но я вернулась в Англию довольно рано. У меня куча заказов и мне не хочется терять свои деньги.

На самом деле мои клиенты придут не ранее 10 числа, но я хочу немного порисовать для себя. Дома в это время года толпится целая куча родственником и атмосфера получается совсем не рабочая. Тем более все эти просьбы – а нарисуй моего сыночка и все в этом роде. Нет, лучше пересидеть это время вдали семейных посиделок. А день рождения я и так привыкла справлять вне дома. Сажусь в такси и еду в успевший стать мне родным хостел. Парень на ресепшн отдает мне ключ от моей двери и вручает конверт, украшенный международными марками. Захожу в комнату и бросаю чемоданы в угол. Конверт жжет мои руки. На нем имя Яна.

Письмо. Это так мило. Сегодня никто не пишет письма – современные технологии их практически вытеснили. Но смс или видеозвоноки не способны передать то настроение, которое человек вкладывает в любовное послание. Когда ты всматриваешься в буквы, которые выводил своей рукой твой любимый человек – вот то самое чувство, когда в груди появляется легкость от счастья и порой появляются слезы на глазах. По той же причине и мы – художники – остаемся нужными сегодня. Ни одна программа, ни одна самая лучшая камера, ни один принтер не создаст то, что получается в наших руках. Человеческая рука передает всю любовь, на которую этот человек способен, поэтому обручальное кольцо – символ любви – носят именно на руке, а не где-то там еще. Я держу в своих руках конверт, в котором творение руки Яна. Невероятно – после нашей близости он пишет письмо. О большем и мечтать грешно. Мы под одним небом и прикасаемся к одной вещи, просто в разное время. Одна эта мысль способна успокоить меня и потушить огонь разлуки.

Я еще не знаю, что там внутри и хочу растянуть это приятное чувство чуть подольше. Сладкая мука, которую контролирую только я сама. Хочется нарисовать саму себя с конвертом в руках, но пока что не время. Лучше сделать это потом, когда я прочту письмо, чтобы полностью передать настроение сюжета. Раз я буду писать картину, значит мне пора прочесть письмо. Руки дрожат как в день, когда я впервые пришла на урок рисования, и я порчу конверт, случайно. Жалко, потому что я хочу сохранить все наши общие воспоминания с Яном. Чертыхнувшись, откладываю верхний слой нашей истории и раскрываю сложенный втрое лист бумаги. Ян никогда мне не писал прежде и вчитываться в мелкий узор его букв поначалу некомфортно. Спустя несколько секунд мозг начинает собирать отдельные линии в цельный текст и бумага летит на пол, а мой маленький мир разбивается на крохотные осколки.

Мы расстаемся. Жаль, что не вижу твоего лица, но думаю тебе больно. Но не больнее чем было мне тогда, 10 лет назад. Я прям вижу как на твоем скучном лице появляется удивление. Правда. Вы даже не узнали меня. Не узнали того мальчика, которого били. Чью жизнь сломали. Мальчика, которого вы убили. Странно. Я мог влюбиться в тебя, но когда узнал кто ты, то симпатия сменилась ненавистью. Я тебя долго искал, ты была последней в моем списке. Твой толстый дружок не выдержал моей ненависти и откинулся, а Макс слишком силен. Каким был, таким и остался. А потом приехала ты, вся такая гламурная и недоступная, художница хренова. И тебе совсем не стыдно за то, что ты уничтожила мою жизнь и свалила во Францию. Я столько сил потратил, чтобы добиться тебя, а ты чуть не сбежала к своему французу. Но я и с ним разобрался, потому что я умный и хитрый, не тот, кого вы убили. Неужели ты не помнишь, Анна? Не помнишь, как вы каждый Божий день избивали меня, особенно ты – маленькая девочка с извращенной фантазией? И мои шрамы тебе этого не напомнили? Ты не знаешь, что после того, как я возвращался домой, мой отец жестоко наказывал меня за испорченную одежду, за новые синяки? Ты не знаешь, что в один день он так сильно избил меня и я попал в больницу, а его посадили в тюрьму, откуда он не вернулся? Ты не знаешь, что нам пришлось уехать в чертову деревню на несколько лет? Ты всего этого не знаешь, потом что ты убежала, свалила сначала во Францию, а теперь в Англию. Нравится тебе убегать.

Я долго думал, как сделать тебе больно. Можно было затравить тебя, как Тима – но чертов Макс мог защитить вас обоих, а на расстоянии я бы вообще ничего не смог. Можно было просто избить тебя или твоих близких, но это все не то. Ты же утонченная, богема. Тебя убивать надо изнутри. Поэтому я просто переспал с тобой и бросил тебя. Кстати, ты бревно. Можно было расстаться на месте или по телефону, но так бы твои мучения закончились раньше. А теперь ты будешь гореть от каждого слова на этой бумаге. А может еще и залетишь. Родишь потом такого же проклятого ребенка как я. Вот и все, Анна. Живи как хочешь. Бог может и простит тебе твои грехи, но персональный котел уже дожидается тебя внизу.

Что это за бред? О какой мести он говорит? Дата на конверте – 1 января, сегодня уже 4. Он написал это сразу после того, как мы…? И почему он говорит о Тиме? Какое отношение он имеет к смерти моего друга? Ищу телефон, но руки меня не слушаются. Мы должны поговорить, это какой-то глупый розыгрыш. Я нахожу все, что угодно, кроме мобильника. Наконец он сам начинает подавать сигналы входящего звонка. Мама. Я даже не позвонила ей после прилета.

– Да, мам? Я приехала, уже в хостеле, – голос чуть-чуть дрожит от волнения, но мне некогда его скрывать.

– Мм, хорошо, – мамин голос звучит еще ужаснее моего. – Анна, твой друг погиб.

О, нет. Только не так. Что могло случиться с Макси? Я ведь видела его перед тем как сесть в такси. Кажется, над моей головой зависла большая серая туча и она намерена долго-долго бить молниями по моей голове.

– Его нашли в арке позавчера. Зарезали осколком бутылки, – Господи, бедный мой Макс. Какая страшная смерть. Меня бросает то в жар, то в холод.

– Макс, – то, что вырывается из меня, больше похоже на стон раненой птицы.

– С Максом все в порядке. Убили Яна.

24. Цвет прощания

Я не знаю, что мне потом скажет мама. Сотрудник хостела найдет меня вот так – с телефоном в руке и без сознания. Судя по времени вызова я провела на полу около часа.

А сейчас я опять в Москве, потому что должна быть здесь. Ян умер, оставив меня один на один с нашей нерешенной проблемой. С его стороны это очень по-свински. Я не должна была уезжать так рано. Задержись я на пару дней и мы смогли бы объясниться. На улицах нет пробок – город спит, разомлевший от многодневного гуляния. В нашем дворе много машин и траурный катафалк – все возле подъезда Яна. Но для начала надо зайти домой, успокоить маму.

Раз ступенька, два ступенька. Обрывки детских воспоминаний.

Раз ступенька, два ступенька. Строчки из письма.

Раз ступенька, два ступенька. Какая месть?

Раз ступенька, два ступенька. Макс что-то знает.

Раз ступенька, два ступенька. Папа. Папа? От неожиданности чуть не поскальзываюсь, но папа успевает поймать меня за руку.

– Ань, как ты…? Ты почему здесь? – отвечают только мои заплаканные глаза. – Ты маме звонила?

Мотаю головой в разные стороны и папа ведет меня домой. Мама сидит в кресле, безумно расстроенная. При виде меня на ее лице появляется удивление.

– Ань?

– Я должна, мам, – и все. Родители, дважды отпустившие своего ребенка учиться в чужую страну, должны понимать, что со временем я привыкаю принимать собственные решения, очень важные и очень сложные. Мама встает с кресла, чтобы обнять меня. – Я скоро.

Ухожу, чтобы попрощаться с Яном.

Дверь в их подъезд не закрыта и беспрепятственно прохожу внутрь.

Раз ступенька, два ступенька. Совсем недавно я уже была здесь.

Раз ступенька, два ступенька. Кто бы мог подумать, что все так обернется.

Раз ступенька, два ступенька. Что бы он ни хотел сказать – уже не важно.

Раз ступенька, два ступенька. Я не готова его потерять.

Раз ступенька, два ступенька. Еще не поздно уйти.

Раз ступенька, два ступенька. Крышка гроба.

Понимаю, что пришла. Теперь бы еще найти силы войти в эту квартиру, в которой навсегда поселилась печаль. Изнутри не доносится ни звука. Странно, я ждала услышать женский плач. Вхожу без стука. Квартира такой же планировки, как и наша. В тот раз я не обратила внимания, но сегодня вижу – здесь темнее. Интуитивно иду в гостиную, потому что там чувствуется присутствие живых людей. На пороге останавливаюсь – в середине комнаты стоит гроб. Отсюда мне не видно, но я боюсь даже думать о том, что там внутри мой Ян. В комнате много людей – все как один черноволосые и черноглазые. Ян мог бы быть похож на них, если бы не его глаза. Все с вопросом смотрят на меня, а я смотрю на гроб. Вроде бы нужно подойти, но мне страшно.

– Не знали, что у Жано была подруга, – женщина, похожая на маму Яна смотрит на меня с легким подозрением.

Но кто такой Жано? Я ошиблась и вошла не в ту квартиру? Умер кто-то еще? Есть только один способ проверить, есть ли надежда на то, что это не мой Ян в гробу. Чересчур твердые ноги доносят меня до деревянного изделия и разрушают мое призрачное ожидание. В гробу он, человек, которого я успела полюбить. Человек, ставший моим вдохновением. Человек, который забрал с собой мою душу и мою добродетель. В то же самое время это не Ян. Не может быть моим Яном вот это желтое и усохшее тело. Это не он был вместе со мной той ночью. Это не он гулял со мной по Москве. Не он целовал меня. Этого человека я не знаю. Если хотят, могут называть его Жаном.

– Кто тебя звал? – серый металлический голос за моей спиной заставляет сбросить с себя оцепенение. Я оборачиваюсь и вижу маму Яна. – Какого черта ты приперлась? Пришла убедиться умер ли мой мальчик? Вам было мало того, что вы испортили жизнь Жано? Сука!

Да, почему они его так называют? Что за странное семейное прозвище? Мне хочется заплакать, потому что я не понимаю, почему Ян написал то письмо, как он умер и почему эта женщина так зла на меня, но слезы отказываются течь. Рефлекс есть рефлекс, и я утираю какую-то виртуальную слезу и отворачиваюсь обратно к гробу.

– В глаза мне смотри! Выметайся отсюда! Убила моего мальчика, дрянь такая! – мама говорила, что эта женщина ненормальная, но сейчас она похожа на коршуна. Вот-вот бросится на меня. Прикасаюсь к щеке мертвого Яна, она похожа на восковую свечку. Гладкая и шершавая одновременно.

– Не смей! Не прикасайся к моему сыну! Дрянь, мерзавка! – у женщины начинается истерика и все присутствующие смотрят на меня с осуждением.

– Тебе лучше уйти. Видишь, Рано сына потеряла единственного, – Рано, Жано, никогда не слышала такие имена. Мужчина удивительно похожий на Яна в 30-летнем возрасте берет меня за локоть и аккуратно ведет к выходу. Если бы только у моего Яна были эти 30 лет. Женщины начинают что-то выкрикивать на варварском наречии. Надо бы сложить в кармане кукиш, но мое тело мне не подчиняется.

В коридоре мои неуправляемые ноги задевают венки, стоящие у стены. Странно, я их сразу и не заметила. Вложенное заботливыми родителями воспитание требует исправить собственную оплошность. Хотя бы эту. Восстанавливаю траурные венки на их законные места и замечаю, что все они украшены черными лентами. «Жано Жемчужный уходит в небо». Очень странная надпись, обычно пишут что-то вроде «Любимому сыну» или «Хорошему другу».

– Кто такой Жано Жемчужный? – зо-летний Ян смотрит на меня с удивлением.

– Как – кто? Тот, кого мы потеряли.

Ничего не понимаю и покидаю этот странный дом. Здесь мне ответов не дадут. Зато я знаю, кто все еще может прояснить весь этот бред, в котором я принимаю участие. Иду домой к Максу. От бесконечных ступенек мои ноги начинают ныть и в квартире соседей я просто сажусь на пол.

– Ты разве не в Лондоне должна быть?

– Макс, а как Тим умер? – мне больно от того, что я затрагиваю эту тему, но мы должны пройти через это.

– Повесился, – лицо моего друга искажает гримаса, которую он безуспешно пытается спрятать.

– А из-за чего? Он же не просто так это сделал? – каждое слово отрезает от меня кусочек из без того израненной души. Макс внимательно смотрит на меня.

– Не знаю. Он не оставил записку, – но я уверенна, что друг мне врет. Достаю из кармана смятое письмо и протягиваю ее парню. С каждой прочитанной строчкой на его лицо все больше проявляется отвращение.

– Анка… Вы… то есть, это правда?

– Макс, не суть! Расскажи мне, что это за фигня? Я ничего не понимаю! – сбиваюсь на крик и Макс с опаской оглядывается на комнату, в которой сидят его родители. Я смотрю на него снизу вверх.

– Да не ори ты! Ты что, совсем ничего не помнишь? – Господи Боже, ну почему все считают, что я должна хоть что-то помнить? Да ничего я не помню! Мотаю головой и делаю выразительное движение плечами. Макс вздыхает.

– Сколько лет мы знакомы? – смотрю на него с сомнением. Издевается? Мы выросли в одном дворе.

– Десять.

– Вот. Помнишь, как в детстве мы играли в догонялки? – не могу скрыть улыбку.

– Конечно. У меня и картина такая есть, я ее по памяти рисовала, – Макс смеется.

– А что еще ты помнишь? – смотрю на него и по-прежнему не могу понять, о чем речь. Макс садится рядом. После двух первых предложений я вспоминаю. Почти все вспоминаю.