Текст книги "Французская карта"

Но сначала они отправились в трактир, где снимал номер Гончаров, за его вещами. Пристегнув этот сундук к полке за задней стенкой кибитки, а белого мага усадив на козлы рядом с Досифеем, князь и княгиня Мещерские двинулись в Аржановку. Туда они прибыли далеко за полночь. Ужинать не стали. Колдуна поселили наверху, в мезонине. Сами улеглись в спальне, заснули не сразу.

– Ты действительно веришь его словам? – спросил Михаил, нежно поглаживая супругу по животу, пока совершенно ровному.

– Почему-то мне кажется, что он сказал правду.

– О наследнице?

– Да. Она будет такой.

Молодой офицер склонился над Анастасией. Рука его переместилась выше, к ее груди, и от этого прикосновения Флора застонала. Огонь желания возник внезапно и сделался нестерпимым. Мещерский тоже испытывал его. Перед соитием, страстно целуя ей шею и плечи, он пробормотал:

– Вот уж мы намаемся с этой бедовой девчонкой…

Появлению в Аржановке Сергея Гончарова горничная не обрадовалась. Глафира всегда относилась к колдуну крайне неприязненно, воспринимая белого мага как своего конкурента, хотя он старался никому не мешать, вести себя тихо, незаметно, осторожно.

Однако на сей раз войны она ему не объявила, так как занималась устройством свадьбы сына Николая.

Барыня поначалу не хотела давать разрешения на этот брак, у нее имелись собственные планы насчет лучшего стрелка разведывательно-диверсионной команды. Она намеревалась взять его с собой в Крым и там зачислить в отряд внутренней стражи, который должен был сформировать князь Мещерский. Люди, привязанные всем сердцем к ружью с кремнево-ударным батарейным замком и стволом с восемью нарезами внутри, называющие сей механизм «мой дружок», встречаются совсем не часто. Исходя из опыта прошлых лет, Анастасия полагала, будто нужда в метком стрелке на территории недавно присоединенной Таврической области возникнет непременно.

Узнав о планах госпожи, Николай необычайно воодушевился, родной матери стал дерзко перечить и отказался даже повидать предназначенную ему в жены девицу Арину пятнадцати лет от роду, племянницу деревенского старосты Дормидонта.

Между тем семья старосты, ранее извещенная Глафирой о предполагаемом брачном союзе, сочла его очень выгодным для себя. Теперь Дормидонт требовал от горничной продолжения дела, уже взбудоражившего всю деревню. Он упирал на то, что в противном случае девушку сочтут «порченой» и замуж семья ее больше выдать не сможет.

Разбираться в этих хитросплетениях пришлось Аржановой. Служанка все-таки уговорила ее, назвав Арину наиболее подходящей кандидатурой на должность няньки для будущей наследницы. Анастасия вызвала племянницу старосты на беседу. Девушка оказалась довольно хороша собой, впечатления полной дуры не производила и – подумать только! – умела читать, что было невероятной редкостью для крестьянских детей в те времена.

Наугад открыв «Евангелие», курская дворянка подала книгу Арине. Та с запинками, кое-как прочитала два абзаца и затем пересказала их содержание барыне. Однако вовсе не знание крепостной девушкой букв русского алфавита являлось главным для Анастасии. Она рассматривала Арину, слушала ее и решала для себя, какая она: добрая или злая, вздорная или спокойная, скрытная или с душой нараспашку.

Многое предвидеть вообще невозможно, ибо человек живет и всю жизнь меняется. Лишь интуиция подсказывала Флоре, что Арина может быть принята в их семью. Ведь Глафиру, Досифея и Николая она рассматривала именно как членов семьи, но – младших, с уменьшенными правами. Анастасия почувствовала в деревенской простушке существо из круга, чем-то ей близкого. С такими курская дворянка умела ладить, подчинять своей воле, воспитывать в них преданность, покорность, здравомыслие.

Николай, после этой встречи вызванный к госпоже, когда узнал это решение, то упал к ее ногам и заплакал: «Не хочу жениться!» Сурово пригрозила ему Аржанова:

– Молчи, неразумный! Можешь переспать с ней хоть сегодня. А венчание и свадьба будут через десять дней, на Святки, сразу после Рождества. Остальное – не твоя забота…

Аржановцы жили совсем неплохо.

Во-первых, жирные курские черноземы давали, как правило, стабильные урожая ржи и пшеницы. Во-вторых, Анастасия вела хозяйство рачительно, три шкуры со своих крепостных душ не драла. Наоборот, она сама зарабатывала на царской службе и деньги не транжирила, а вкладывала в развитие поместья. То построит теплицы, то купит породистых овец-мериносов, то отремонтирует зернохранилища и проложит дорогу к ним.

Она отлично понимала, что рост ее благосостояния напрямую зависит от труда крестьян. Вступив в права наследования, она сразу перевела двадцать шесть семей, наиболее зажиточных и работящих, на оброк – фиксированный денежный налог – и тем значительно облегчила им существование. Другие по-прежнему отбывали барщину, то есть трудились на госпожу на ее ферме, в теплицах, полях и огородах, но – только два дня в неделю.

Еще она завела обычай крестить детей у бедных своих поселян и каждому крестнику дарила «на зубок» пять рублей – сумму, достаточную для приобретения коровы. Так что не было в Аржановке ни безлошадных, ни бескоровных семей. Домашней птицы на крестьянских подворьях держали по двадцать-тридцать голов. В пруду, вырытом за барским садом, водилась рыба – караси. Осенью курская дворянка разрешала деревенским любителям рыбной ловли их ловить.

Потому аржановцы любили праздники.

Особенно – Рождество и Святки. Как-никак, макушка года. Уже все работники в деревне отдохнули от тяжких трудов на уборке урожая. Уже в дубовых кадушках набрали должный вкус огурцы и капуста, засоленные в сентябре – октябре. Уже подросли поросята, телята, ягнята, рожденные осенью. Уже забродила брага из нового зерна, пока укупоренная в стеклянные бутыли. Да и Аржановка с ее черными бревенчатыми домами, укрывшись обильным декабрьским снегом, стала похожа на волшебное Берендеево царство.

Очень кстати тут пришлась свадьба.

Николка-стрелок, сын горничной, барский любимчик, коего всегда видели с ружьем за плечами и патронной сумой на боку, берет в жены первую деревенскую красавицу Аришу, племянницу старосты. Говорят, барыня сама выбирала невесту. Мало ли хороших девушек на выданье ныне в деревне, но эта каким-то непонятным образом очаровала госпожу. Тиха, скромна, абсолютно ни в чем – ни в хорошем, ни в плохом – не замечена.

Народу на венчание в храм Апостола Иоанна Богослова собралось видимо-невидимо. А там было на что посмотреть. Николай в господском бежевом кафтане и камзоле, однако с волосами, по-крестьянски стриженными в кружок. Арина, одетая в городское платье, с распущенными косами под длинной фатой и в диадеме из желтого жемчуга, что есть, как болтали бабы в церкви, барский подарок немалой цены. Присутствовали также князь и княгиня Мещерские. Молча таращились на них обитатели Аржановки. Никогда не видали поселяне ни таких роскошных придворных платьев из тафты, ни таких разнообразных украшений из бриллиантов. Князь прекрасно выглядел в своем парадном кирасирском мундире с золотым аксельбантом на правом плече и с царским орденом на груди.

Чинно, важно, торжественно провел церемонию отец Евлампий. Двери храма распахнулись, и народ, предвкушая угощение, повалил из него на улицу. Строгие лики святых, кресты, горящие свечи, таинство венчального обряда – все это осталось где-то в глубине церкви. В лица людей глянуло солнце, поднявшееся в зенит. Лучи его превратили снежные пустыни, расстилающиеся вокруг Аржановки, в искрящееся серебром пространство, но отнюдь не безжизненное.

Русский народ давно наполнил его своей неукротимой энергией. Праздник начался с веселого бега троек с развевающимися свадебными лентами, с ярких красок толпы, скачущей в танце на снегу, с богатого застолья, где вино – рекой, закуски – горой.

Анастасия и Михаил, выпив за здоровье молодых, удалились к себе в усадьбу. Добрые же аржановцы, верные дедовским обычаям, в первый день упились до беспамятства в доме невесты, во второй день – в доме жениха, в третий и четвертый день – в домах родственников с той и с другой стороны.

На пятый день, будучи в состоянии глубокого похмелья, неженатые парни затеяли драку. Один конец улицы с дрекольем в руках пошел на другой. Общая свалка продолжалась примерно полчаса. В результате ее появилось в деревне несколько разбитых полупьяных рож, остальные отделались ушибами, ссадинами, синяками, царапинами. «Хорошая, правильная свадьба была, и она, слава Богу, закончилась», – на шестой день сообщил барыне староста Дормидонт, придя с утренним докладом.

Глава третья
Князь и княгиня Мещерские

Четыре лошади, запряженные в экипаж цугом, бежали довольно быстро.

За экипажем следовала на рыси охрана – шесть всадников в одинаковых полотняных кителях и брюках, в черных треуголках, с карабинами у правого бока, подвешенными на крюки широких панталеров – кожаных перевязей через левое плечо. Людей из Новотроицкого кирасирского полка – сержанта Чернозуба, унтер-офицера Ермилова и четырех рядовых – снова выпросил у Потемкина для командировки в Крым князь Мещерский. Он доверял кирасирам безгранично. Они уже бывали на полуострове, знали здешние климатические условия и жизнь населения.

Стояло обычное крымское лето.

В июле, а сейчас был именно конец июля, жара делалась совершенно нестерпимой. Дорога, ровная и прямая, пролегала по степи, уже выгоревшей от зноя. Иногда, вытирая пот платком, Михаил посматривал по сторонам. Справа желто-рыжая равнина, не имевшая ни деревца, ни кустика, уходила за горизонт. Слева поблескивала гладкая, как зеркало, поверхность Сакского озера, где местные жители добывали соль, выгораживая и осушая отдельные его участки.

Большая часть пути уже осталась за спиной, и кирасиры рассчитывали добраться до цели своего путешествия через три-четыре часа. Мещерский ехал из губернского города Ак-Мечеть, переименованного по указу императрицы в Симферополь, в город Гезлеве на западном побережье полуострова, ныне названный Евпаторией. Правительство Екатерины Второй желало восстановить в памяти обитателей бывшего Крымского ханства времена весьма и весьма отдаленные, когда Крым являлся не турецкой, а греческой колонией. В своих трудах географы и историки древней Эллады называли его «Таврида».

Однако немалая часть крымско-татарской знати и духовенства не хотела забывать своих недавних хозяев. Турецкие кнуты были им слаще русских пряников. Правда, многие из них эмигрировали в Турцию в прошлом, 1783 году, сразу после присоединения к России. Но некоторые остались, затаившись в бейликах – родовых земельных владениях. Враждебности они не скрывали, ибо за Черным морем, в двух сутках плавания, находился Стамбул, или Константинополь, или Царьград – столица все еще могущественной Османской империи.

Антироссийское террористическое исламское подполье, существовавшее в Крыму на деньги турецкой разведки, сменило тактику борьбы. Опорными пунктами для нее стали мечети, особенно «пятничные», то есть соборные, расположенные в приморских городах, куда свободно заходили торговые суда из разных стран. Смиреннейшие мусульмане, аккуратно посещавшие храм пять раз на дню, уезжали за море, в Стамбул, в Эдирне, в Бурсу, учиться вроде бы богословию, но возвращались оттуда почему-то специалистами по минно-взрывному делу, по рукопашному бою, по стрельбе из ружей и пистолетов.

Поймать за руку достопочтенных улемов, или знатоков и толкователей Корана, служителей мечетей, было непросто. Однако русские уже имели опыт. На полуострове существовала их агентурная сеть, созданная еще полномочным министром и чрезвычайным посланником Веселитским. Теперь следила за ней и поддерживала ее в рабочем состоянии Флора. Резиденты нашей внешней разведки раздали изрядное количество золотых монет тайным своим осведомителям, как татарам, так и другим жителям полуденного края: караимам, грекам, крымчакам, то есть крымским евреям.

Собственно говоря, поводом для внезапной поездки князя Мещерского из Симферополя в Евпаторию послужила как раз одна контртеррористическая операция, подготовленная Анастасией с помощью Абдуллы-бея из рода Ширин, служившего при последнем хане Шахин-Гирее каймакамом, или начальником, округа Гезлеве. Татарский вельможа поддерживал связь с Флорой и ждал сейчас именно ее. Но Аржанова выехать не смогла, врач запретил ей это. В дороге Михаил размышлял над тем, как объяснить Абдулле-бею подобное обстоятельство. Сказать правду или что-нибудь придумать? Ведь любые изменения на завершающем этапе операции крайне нежелательны. Они всегда вызывают настороженность у всех участников, ибо чреваты провалом.

Мещерский надеялся, что знакомство с бывшим каймакамом, когда он выступал постоянным спутником курской дворянки, несколько поправит дело. Абдулла-бей поверит ему, как верил самой Анастасии-ханым.

Действительно, не так уж давно Аржанова оказала семейству татарского вельможи важные услуги.

Осенью 1782 года русские пришли на военном корабле «Хотин» в гавань Гезлеве, бомбардировали город, высадили десант и изгнали оттуда отряд мятежников, которые сместили каймакама с должности и даже угрожали ему смертью. Флора тотчас передала власть Абдулле-бею и обещала защищать его и впредь силой русского оружия. Затем она способствовала назначению его брата Мехмет-бея начальником всего татарского самоуправления при таврическом губернаторе. В конце концов при распределении земельных угодий тех, кто удрал в Турцию, она замолвила словечко перед Потемкиным, и владения рода Ширин увеличились.

По возвращении с мужем в Крым в марте 1784 года Анастасия, рьяно взявшись за любимую работу, сразу навестила своих друзей в Гезлеве. Она находилась на пятом месяце беременности. Но никто не догадывался об интересном ее положении. Живот сильно не выступал, фигура была по-прежнему стройной и спортивной. Платья, которые она носила – как европейские, так и восточные, – удачно скрывали все особенности.

С радостью, с пышным татарским гостеприимством приняли ее тогда Абдулла-бей и его любимая сестра Рабие, питавшая к русской красавице слишком пылкие чувства. Они жили в собственной городской усадьбе, богатой и весьма комфортабельной. Бывший каймакам согласился возглавить совет старейшин при русском городничем Кандаурове. Он отлично уживался как с новой властью, так и со своими соплеменниками, которые с его помощью решали в городской администрации разнообразные деловые и житейские вопросы.

Во время традиционного праздничного татарского обеда, когда на стол подавалось примерно десять блюд, в основном мясных, Анастасия изложила брату и сестре следующую версию своего возвращения. Она все-таки вышла замуж за князя Мещерского, который сопровождал ее при поездках по Крымскому ханству. Супруги намеревались жить в поместье в Курской губернии. Но вот незадача – князь, будучи человеком служивым, вдруг получил повышение в чине и новую, весьма почетную должность управителя канцелярии губернатора Таврической области. Пришлось снова собираться в дорогу. Пока они арендовали усадьбу в Симферополе, но хотят построить там дом, так как императрица пожаловала молодоженам около него 500 десятин земли.

– Слава Аллаху! – воскликнула эмоциональная Рабие. – Теперь ты – мужняя жена и будешь всегда сидеть дома. Я приеду к тебе в гости.

– Приезжай, – кивнула ей Анастасия.

– Я научу тебя плести килимы, – продолжала молодая татарка. – Каждая наша женщина обязана уметь их делать.

– Надеюсь, ремесло несложное?

– Как сказать, – заважничала Рабие. – Сразу оно не всем дается. Главное – настойчивость и терпение.

– С чего начинать?

– Сперва купи станок. Нитки любого качества ты найдешь на базаре. Но советую выбирать шелковые, синие и коричневые…

Абдулла-бей, покуривая кальян, со снисходительной улыбкой слушал болтовню женщин. Может быть, Рабие и научит русскую делать килимы – знаменитые татарские двусторонние ковры, – но ему не верится, будто госпожа Аржанова, сотрудник секретной канцелярии Ее Величества, вновь прибыла на полуостров именно ради такого дела. Впрочем, в это не поверит один человек из его родственников, друзей и знакомых, хоть когда-нибудь встречавших ее.

Молва приписывала сей энергичной особе и ее команде головорезов бесследное исчезновение Казы-Гирея, резидента османской разведки в Крыму, и всей его шайки где-то на вершине горы Чатыр-Даг. Еще она вела переговоры с крымско-татарской знатью, после чего хан Шахин-Гирей отрекся от престола. Также ее видели, правда, в мундире офицера, на церемонии подписания – конечно, не совсем добровольного – беями и мурзами присяги на верность императрице Екатерине II, что свершилось на Ак-Кая, или Белой Скале, в июне 1783 года в присутствии светлейшего князя Потемкина и в окружении полков доблестной русской армии…

Женщины продолжали оживленно разговаривать по-татарски. Бывший каймакам, наскучив их беседой, решил перейти к обсуждению более существенных тем и сказал Анастасии фразу на французском языке:

– Je pense, il n’y a rien d’interessant pour vous dans les tapises.

– Non, – не согласилась она. – C’est interessant pour moi aussi.

– Mais que encore?

– La vie du Crimée. La vie de famille, publique, politique[4]4
  – Я думаю, для вас нет ничего интересного в коврах.
  – Нет, это интересно для меня тоже.
  – Но что еще?
  – Жизнь Крыма. Жизнь семейная, общественная, политическая… (франц.)


[Закрыть]…

Рабие посмотрела на брата вопросительно. Он велел ей приготовить кофе. Это можно было сделать прямо в комнате, на огне, горящем в мангале. Молодая татарка всегда варила кофе по собственному рецепту, очень вкусно. Тем временем Абдулла-бей и Анастасия продолжали общение по-французски. Флоре приходилось говорить медленно и слушать очень внимательно. Татарский вельможа изучал иностранный язык в медресе в Стамбуле. Там он привык к какому-то особенному произношению, когда пропадали почти все глухие согласные, а гласные делались гораздо длиннее.

Курская дворянка начала издалека.

Великая царица, сказала она, сдержала свои обещания перед крымско-татарским народом. Жители полуострова свободны, беи и мурзы имеют права и привилегии российского дворянства, мечети и текие (монастыри. – А. Б.) с дервишами продолжают деятельность, законы шариата применяются без ограничений. Бесспорно, некоторые изменения есть. Например, во всех приморских и крупных городах теперь стоят не турецкие гарнизоны, а русские. Никому не рубят головы на площадях, не сажают на кол, не отсекают руки за воровство, не побивают камням и за супружескую измену, как это водилось при османском владычестве. Государыня, чье человеколюбие известно миру, отменила подобные обычаи. Они претят ее доброму сердцу.

– Очень жаль, – сказал с тонкой улыбкой Абдулла-бей. – Веками наш народ видел суровость власти и боялся жестоких наказаний. Только они удерживают чернь от подлых поступков.

– Хотелось бы увести мусульман от такого мрачного средневековья.

– Зачем же? Оно им нравится. Это – их мир, их представления о справедливости, о добре и зле, о чести и достоинстве. Тут слова не имеют значения, только – удары плетью…

Рабие подала им маленькие чашечки, наполненные горячим темно-коричневым напитком. Сахар класть не требовалось. Готовя, молодая татарка расплавляла его на дне джезвы вместе с молотым кофе, медленно доводила до кипения и тотчас снимала с огня. Анастасия пригубила чашку.

– Пожалуй, вы в чем-то правы, достопочтенный Абдулла-бей, – сказала она. – Но мы, русские, следуя правилам просвещенного XVIII столетия, желаем сделать удары плетью строго избирательными. Их должны получать лишь самые заклятые наши враги и за самые отвратительные поступки.

– Список у вас есть? – спросил бывший каймакам.

– Какой список? – удивилась Флора.

– Этих самых отвратительных поступков.

Аржанова понимала, что беседа, протекающая в комнате с роскошными персидскими коврами, достаточно серьезна и важна для нее. Но все-таки она рассмеялась. За семь месяцев пребывания в России она успела отвыкнуть от сугубо конкретного мышления своих татарских знакомых. Они могут очень витиевато изъясняться, начиная обсуждение темы. Однако, когда главные пункты будущего соглашения определены, с ними надо говорить точно, ясно, просто.

Абдулла-бей сразу назвал ей имя Муртаза-эфенди, имама, настоятеля знаменитой соборной мечети Джума-Джами, возведенной в Гезлеве турками в конце XVI века. Прежде она играла значительную роль в жизни государства. Все крымские ханы, получив фирман на правление от султана, на кораблях прибывали из Стамбула в Гезлеве и впервые предъявляли его подданным именно в Джума-Джами, затем молились там вместе с ними. В соборной мечети также находился особый манускрипт, где ханы прилюдно расписывались, удостоверяя верность своему сюзерену – правителю Османской империи.

Муртаза-эфенди, первый среди имамов Крымского ханства и всем известный, во время мятежа повел себя по-предательски. Абдуллу-бея он уверял в приверженности к законной власти Шахин-Гирея. Когда же город захватил отряд наемников-чеченцев, присланных выступившим против хана его старшим братом Бахадыр-Гиреем, то имам сразу перешел на их сторону. Он сообщил бунтовщикам о якобы зарытых в городской усадьбе каймакама сокровищах рода Ширин. Абдулла-бей, в спешке покидая Гезлеве, и впрямь зарыл в саду три сундука, но не с золотыми монетами, как то померещилось священнослужителю, а с посудой, правда, серебряной и медной.

Теперь у Муртаза-эфенди, благополучно пережившего присоединение Крыма к России, объявилось огромное количество родственников в Стамбуле. Они слишком часто навещали его, слишком долго вели какие-то беседы с некоторыми прихожанами соборной мечети. Интересно, что обсуждают под величественными куполами Джума-Джами турки и татары? Неужели одно толкование священной книги всех мусульман – Корана?..

Установить наблюдение за Муртаза-эфенди и его гостями с берегов Босфора не составляло труда. Рабие, часто навещавшая русскую подругу в Симферополе, привозила ей письма от брата, в которых не понимала ни слова ни по-французски, ни по-татарски, ибо была неграмотна. Обучение плетению килимов шло успешно, сбор информации о подпольной террористической группе – тоже. Однако Аржанова выжидала. Сейчас требовалась эффектная акция, получившая бы резонанс в обществе Таврической губернии и давшая бы в руки русской разведки не только самих заговорщиков, но и вещественные доказательства их преступной деятельности.

Такой день настал.

В Симферополь прискакал на взмыленной лошади гонец от Абдуллы-бея. Донесение, доставленное им, было кратким: в Гезлеве-Евпаторию прибыло турецкое торговое судно, ящики, сгруженные с него ночью, перенесены в мечеть, в доме Муртаза-эфенди находятся никому незнакомые люди. Значит, надо действовать немедленно. Но Анастасия еле-еле ходит, врач говорит о скорых родах.

– Поезжай, милый, – курская дворянка, лежа на диване, протянула донесение князю Мещерскому.

– Ну, если ты доверяешь… – на всякий случай произнес он, бросив взгляд на кривые строчки, начертанные по-французски.

– Только возьми их живыми. Найди надежных свидетелей для открытого процесса в Симферополе.

– Постараюсь.

– Да все получится. Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов помогут тебе.

– Во имя нашего будущего ребенка, – Михаил положил руку на живот супруги, теперь округло выступающий под просторным платьем. Девятимесячный плод, обитавший там, живой и энергичный, отозвался на прикосновение толчком ноги. Анастасия сперва поморщилась от боли, но потом улыбнулась:

– Мы с малышом будем тебя ждать…

В древние времена на месте Евпатории было греческое поселение Керкинитида. Итальянцы, владевшие полуостровом почти два с половиной столетия, не оценили ее расположения и никаких укреплений не построили. Зато турки, прибывшие сюда на кораблях летом 1475 года, взглянули на Керкинитиду иначе. Довольно быстро, за два-три года, они возвели крепость и дали ей название «Гезлев» или «Гезлеве», с ударением на последнем слоге. Перевод этого слова неясен, но возможно, что-то связанное с наблюдением, с глазом султана, вечно озирающим свои владения.

Когда турок из Крыма прогнали русские и возникло независимое и свободное Крымское ханство, Гезлеве получила пышное наименование «ханской крепости». Но денег на ее модернизацию и ремонт Шахин-Гирей в своей казне так и не нашел. После создания Таврической области наши инженеры обследовали Гезлеве и признали ее не соответствующим современным требования фортификации. Кроме того, Российская империя уже начала возводить собственную военно-морскую базу и крепость Севастополь. При таком раскладе бывшая османская твердыня Гезлеве становилась обычным торговым портом.

Мощные стены, сложенные из бута и пиленого известняка-ракушечника толщиной в три-пять метров и высотой в шесть-восемь метров, постепенно разрушались. Земляной ров, некогда заполненный водой, теперь высох и зарос бурьяном и маленькими деревцами можжевельника.

Однако восточные ворота крепости – «Одун-Базар-Капусу» – куда сходились дороги из Ак-Мечети, Бахчи-сарая и Перекопа, производили впечатление очень крепких и даже недавно отремонтированных, что соответствовало действительности. Их дубовые створки, скрепленные металлическими полосами, запирали на ночь на две толстые балки. Крымская степь, все еще населенная дикими кочевниками, казалась людям, пришедшим из великой северной страны, опасной и совершенно непредсказуемой.

Солдаты в таких же летних полотняных кителях, как и кирасиры, взяли ружья «на караул» перед коллежским советником князем Мещерским и его охраной. Экипаж на хорошей скорости миновал «Одун-Базар-Капусу» и помчался по улице Каменной, ведущей к зданию городской управы. Здесь важного чиновника из губернской администрации встретил сам городничий Кандауров. Абдулла-бей из рода Ширин находился внутри здания, в одной из темноватых, маленьких комнат, выходивших окнами во двор. Он увидел Мещерского и в тревоге задал всего один вопрос:

– Где Анастасия-ханым?

Запнувшись, Михаил ответил:

– К сожалению, она… Она болеет. Но вам, достопочтенный Абдулла-бей, моя жена передала кое-что… во исполнение вашего с ней договора.

– Договор был, – подтвердил бывший каймакам.

Кожаная плоская сумка с сотней золотых червонцев, разложенных в ней по карманчикам, нашитым по ее бокам и внутренним стенкам, перешла из рук Михаила в руки татарского вельможи.

– Это – аванс, любезный друг, – сказал ему по-французски Мещерский. – После успешного завершения операции вы получите остаток, примерно равный первоначальной сумме.

– Я знаю, – Абдулла-бей приподнял в руке сумку, как бы определяя ее вес. – Следуйте за мной, князь…

Не ожидал такого подвоха Муртаза-эфенди от городничего Кандаурова, которому заплачено было немало. Но командир гарнизонного батальона городничему не подчинялся. Увидев бумагу с государственной печатью в руках у князя Мещерского, он тотчас отрядил в его распоряжение солдат. Очень тихо они окружили дом имама, расположенный в глубине двора соборной мечети. Конечно, в этом им помогли сумерки, а также беспечность имама, уверенного в добром расположении к нему городничего Кандаурова. Когда важные турецкие гости, рассевшись на кожаные подушках вокруг богатого достархана, взяли по первому чебуреку с большого медного блюда, кяфиры, или неверные, ворвались в комнату. Молодой пехотный офицер, уже освоивший местную лексику, приставил пистолет к голове священнослужителя и сказал:

– Турмах, огълу къатыр! Нереде анахтарлар[5]5
  – Стоять, сын мула! Где ключи? (тюрк.-татар.)


[Закрыть]?

Соборная мечеть, построенная знаменитым турецким архитектором Ходжи Синаном, была огромна. Тем не менее из-за превосходно рассчитанных пропорций здание казалось слово бы парящим над землей, устремленным в небо. Как и крепость Гезлеве, его возводили, используя в основном местный камень-ракушечник, несущие же части выполнили из известняка, плотно подогнав его плиты одна к другой. Центральный зал Джума-Джами достигал высоты примерно 22 метра. Он имел сферический купол. С западной и восточной стороны зала находились обширные двухэтажные галереи, прикрытые несколько приплюснутыми куполами. Главный, северный фасад украшал так называемый «притвор» с колоннами и арками.

Заблудиться в Джума-Джами, особенно человеку, попавшему в мусульманский храм впервые, ничего не стоило. Потому Мещерский задумался, озирая высокую стену западного фасада с семью стрельчатыми окнами наверху и двумя дверями внизу. За ним, скрывая фонари под полами плащей, остановились кирасиры и солдаты из гарнизонного батальона.

Между тем подвалов в мечети не существовало.

Следовательно, тайник и, возможно, – террористы, укрывшиеся в нем до поры до времени, находятся где-то здесь, за этой толстой стеной здания, по форме близкого к кубу, за его галереями, за извилистыми переходами между ними, за узкими коридорами, за крутыми деревянными лестницами, за балконами, нависающими над центральным залом.

Этот зал с его михрабом, или открытым алтарем, устроенным в центре южной стены, и мимбером – кафедрой, откуда имам произносил проповеди, Михаил исключил из мест поиска сразу. Во-первых, нельзя оскорблять чувства верующих. Во-вторых, даже самые отпетые бандиты, то есть добродетельные мусульмане, прибывшие на полуостров проводить «джихад», или священную войну против неверных, едва ли решатся хранить порох и оружие поблизости от михраба. В Джума-Джами он был красиво отделан восемью рядами резных, раскрашенных полуколонн, растительным орнаментом и наведенными на стене сусальным золотом надписями на арабском языке. Одна из них, например, гласила: «Прежде молитвы очисти совесть свою перед михрабом».

Понятия о совести в исламском мире весьма своеобразные. На них коллежский советник даже не рассчитывал. Он взял связку ключей, изъятых у Муртаза-эфенди, нашел один, подходящий к двустворчатой, изготовленной из дуба, двери в западной стене мечети, открыл ее и обернулся к солдатам:

– Очень тихо! Очень осторожно! Тот, кто найдет тайник, получит пять золотых рублей…

Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов шли, почти касаясь плечами друг друга. Ермилов нес фонарь, в котором колебалась от невидимых движений воздуха и мерцала свеча. Чернозуб держал наготове пистолет. По их разумению, у двери в комнату с оружием должен был стоять охранник. Во всяком случае, кирасиры бы поставили его обязательно. Охраннику предназначалась пуля из пистолета. Всех остальных неприятелей отважные латники Екатерины Великой намеревались взять в плен в ходе рукопашной схватки.

Как ни старались Чернозуб, Ермилов и идущие за ними рядовые двигаться осторожно, ступени деревянной лестницы под их тяжелыми сапогами отчаянно скрипели. Они словно давали сигнал хозяевам мечети: «Тревога!» Но, похоже, сигнала никто не слышал. Гулкая тишина и непроглядная темнота царили на галерее западной стороны. Русские беспрепятственно поднялись на второй этаж, медленно пошли по коридору, повернули по его ходу направо и тут остановились. Приглушенные голоса, блеск огня и тени от него на стене – все указывало на то, что поиск увенчался успехом.