Текст книги "Конец света, моя любовь"

Домашняя порностудия Тришки Стрюцкого

…и Тебе Самой оружие пройдет душу, – да откроются помышления многих сердец.

Пророчество святого Симеона Богоприимца

Тришка – эвто будет такой человек удивительный…

И. Тургенев, «Бежин луг»

ТРИШКА СТРЮЦКИЙ СОБСТВЕННОЙ ПЕРСОНОЙ

Трифон Иоганнович Стрюцкий, для всего мира – так, никто, отставной козы барабанщик, в действительности же – подпольный порнограф, смотрит в окно. Помощник его, дебил Вавила, бывший боксер, пьет чай с бубликом. В комнате, отведенной под порностудию, окно единственное, и ничего в него не видно, кроме облаков. В облаках Солнце сияет среди ночи и Луна трижды в день; в облаках растут деревья, и с них капает кровь, и птицы перелетают на другие места; облака извергают рыб и издают ночью голос, неведомый для многих, и женщины рождают чудовищ.

Окно единственное, а квартирка сама на Обводном канале – старая, обмызганная, с высокими потолками. Комната просторная, у стены внушительных размеров кровать с атласным бельем, над кроватью на стене в массивной раме, как старинный портрет, фотография бледной женщины в черном на фоне облаков. В сердце ее воткнуты семь мечей: по три справа и слева, и один внизу. Из стены выступает ржавая перекладина: на ней висят наручники; на ржавом крюке – такой же ржавый пыточный ошейник-фиксатор; на полке – резиновая маска; в шкафу – кожаные ремни и плетки. Стены без обоев, рулоны изоленты, лампа-прожектор, ящики стола, полные веревки…

Порно Тришка (будем так называть героя нашего) снимает не простое, а особое. Тришка снимает на камеру со штативом, одним кадром, без перемены ракурсов, освещение дает лампа-прожектор, а дебил Вавила насилует и убивает. Есть у Тришки своя клиентура: политики, бизнесмены, представители шоу-бизнеса и прочие эстеты. Тришкины видео дорого стоят, распространяются по специальной рассылке, передаются из рук в руки.

Собой Тришка таков: правое его око как утренняя звезда восходящая, а другое как у льва; правая рука его железная, а левая – медная. Весь он плешивый, глаза маленькие, на лбу высыпь проказы. Сырой кровью убийства он поит землю.

МЕЧ ПЕРВЫЙ

Вавила ласкает грудь невзрачной, но ярко накрашенной девушки, играет с ней. И она с ним играет, как с большим дебильным щенком: механически, но честно, стремясь отработать неожиданно большую для нее сумму, которую Тришка заплатил ей за съемку. Не слышит она звука трубы, возвещающей убийство и гибель, и голоса народа многого, как чрезвычайно сильного ветра, как вихрь огня мнимого, несущегося чрез пустыню.

Называла она себя Амандой там, в сети, где Тришка нашел ее фото и телефон, а как настоящее ее имя – Тришка и не спрашивал. Катенька, катенька было ее настоящее имя. Он ей сразу понравился: заказал ей в «Кофе Хаузе» на площади Восстания огромный кофейный коктейль со сливками и сиропом, спрашивал о жизни. Пришел он к ней в овечьей шкуре, а внутри суть волк хищный.

Аманда второй год жила в Питере, сама была родом из Омска, но там у нее никого не осталось, кроме нищей матери, а отец спился давным-давно, когда закрыли завод, где он работал. Приехала Аманда сюда учиться в институт сервиса и экономики, училась с трудом, по ночам работала официанткой, не сдала сессию, отчислилась после первого курса, нашла в газете объявление «работа для девушек» и стала подрабатывать проституткой, чтобы заработать себе на съем комнаты и накопить на платное обучение в университете. Потом решила с конторами никакими не связываться, а сама через интернет искать клиентов, сняла комнату вместе с девушкой, которая тоже проституткой работала, ходила с ней иногда вместе по ночным клубам, влюбилась в клавишника одной малоизвестной группы, потому что у него были длинные волосы и грустные глаза, и группа их играла пошленькие песни про любовь, которые Аманде нравились. Но подойти к нему познакомиться Аманда не могла – она была робкая, тихая девушка по сути своей. Да и не красавица далеко, хотя старалась выглядеть модно и современно, и регулярно ходила в солярий делать себе лицо кирпичного цвета. Но Тришка все про нее понял, и главное – понял, что никто не хватится ее, пропадет она пропадом – и господь с ней.

Так и пропала Аманда-Катенька. Вот она в свете прожектора: лицо ее кирпичное в дешевом тональнике, маленькие грудки, крашеные волосы, ржавый ошейник-фиксатор на щуплой шее. Думает, бедная, о том, как потратит деньги, от Тришки полученные, как к косметологу пойдет, сумку себе купит, да и куртку бы новую надо, а какую именно куртку хочет – даже и не знает Катенька, задумалась…

Делает Тришка Вавиле знак глазами: пора. Хватает Вавила меч из сердца дамы в черном, вонзает меч в сердце Катеньки. Из места, откуда он его вытащил на фотографии, течет струйка крови. Голова Катеньки изумленно запрокидывается набок, глаза ее смотрят в окно, в облака, – как в детстве, когда она падала на землю и мама кричала: «Вставай, сучье вымя!», а Катенька в небо смотрела, и оно кружилось вокруг нее, а вещей всех – домов, магазинов, – не было как будто, а потом Катеньку ставили на ноги и все снова было, и Катенька улыбалась.

МЕЧ ВТОРОЙ

Вавила связывает девочку лет тринадцати, бьет ее плеткой. На столе в пеленках спит принесенный ею с собой младенец, к височкам его злодеем Тришкой приложена проспиртованная тряпочка, чтобы он крепче спал. «Ты не девственница?» – вдруг спрашивает Тришка у девочки. «Что? – удивляется она, – дяденька, вы чего – вот же ребенок мой!» «Ну да, конечно», – говорит Тришка сквозь зубы, продолжает снимать.

Вавила ухмыляется: он знает, что больше всего Тришка любит девственниц. Мечта его – чтобы жертвы их сплошь были девственницами, но по техническим причинам это обычно невозможно: девственниц мало стало на земле, все они бляди лет с двенадцати, – так Тришка любит говорить, – а кто девственница – с той не свяжешься, у нее папа-мама, семья благополучная, нам же такие девушки нужны, которых не хватятся, – так Тришка любит говорить.

Особое почтение, пиетет какой-то Тришка испытывает к девственницам. И к матерям тоже. Фигура матери – для него святое. «Все разрушили проклятые либералы, – говорит Тришка, – раньше все девушки были девственницами, все женщины – матерями, а теперь все бляди бездетные». Вавила смутно догадывается, что собственную мать Тришка убил. Иногда Тришка напивается и причитает: «Эх я, убийца своей матери, Нерон проклятый…» Или подолгу, со слезами стоит у фотографического портрета дамы в черном. Вавила спросил однажды: «Кто это? Убил ты ее али нет?» «Это она, Возлюбленная, мама моя», – надтреснутым голосом ответил Тришка. И вот тогда Вавила точно понял, что убил.

Тринадцатилетнюю девочку зовут Неждана, так назвал ее отец, потому что он не ожидал, что от него залетит эта малолетняя потаскуха, ее мать. Все ее детство мать била Неждану и говорила: «Принесешь в подоле». Неждана и принесла – от отчима. После этого Неждана сбежала от матери и отчима и стала жить с наркоманами в одной заброшенной квартире. Неждана тоже стала колоться и начала зарабатывать проституцией, чтобы прокормить себя, ребенка и заработать на дозу. Тришку она встретила на улице, потянула его за рукав: «Отдохнуть не желаете?» Тришка посмотрел на нее: под глазами синяки, губы опухшие, соломенные волоски на лоб падают, и сказал: «Пойдем со мной, золушка, хочешь сняться в кино?»

И превратились овцы в волков, и любовь превратилась в ненависть. И Вавила захватил богатство ее, как гнезда; и как забирают оставленные в них яйца, так забрал он всю землю ее, и никто не пошевелил крылом, и не открыл рта, и не пискнул. И Тришка отошел от камеры, подошел к младенцу и сказал ей: «Смотри!» – и стал душить младенца на ее глазах. Неждана вырывалась, хотела кричать, выплюнуть изо рта черный кляп. Закончив, Тришка вернулся к камере и сделал Вавиле знак, и Вавила схватил меч из сердца дамы в черном и вонзил его Неждане в сердце.

Неждана смотрела в окно – в облака, и увидела одного ангела, стоящего на солнце, который держал на руках ее младенца; и он воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим посредине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю, чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых, и великих. А на снятой Тришкой пленке запечатлелись созданные окном отражения, и – как при гадании – образ Нежданы уплыл вглубь по зеркальной оси стекла.

МЕЧ ТРЕТИЙ

Тетя Люба сосет Вавиле член, от напряжения из фиалковых, залитой водкой глаз ее текут слезы. Вавила довольно улыбается. Он сам нашел для Тришки тетю Любу, можно сказать – влюбился в нее.

Тете Любе лет пятьдесят, она работает уборщицей-нянечкой в школе, живет одна и почти бичует. Вначале Вавила увидел ее задницу на школьном крыльце, которое она внаклонку подметала, а потом она обернулась своей алкоголической рожей с фиалковыми глазами, и Вавила пропал. Улыбаясь широко и даже пуская слюни от восторга, подошел он к ней и пригласил к ним с Тришкой в гости сниматься в кино. Сказал ей: «Приходи к нам, голуба. Уж я тебя с Тришкой познакомлю. Тришка – он знаешь какой? Каин он, Ламех, Нимврод, Кедорлаомер, Фараон, Авимелех, Саул, Голиаф, Авессалом, Валаам, Антиох Эпифан – наш Тришка».

Тетя Люба пришла, стали поить ее коньяком, она разговорилась от внимания двух таких почтенных господ, у которых и деньги на неплохой коньяк водятся. «Я, – говорит, – все могу. Раздеться и танцевать на столе могу. Члены сосать могу. Вот». «И я все могу, – говорит ей Тришка и по ручке гладит, – по моему слову солнце взойдет посреди ночи, и луна покажется в шестом часу дня; и я могу творить в мире все, что захочу, и действую и говорю как Возлюбленный…» «Ты, Тришка, и есть Возлюбленный! – кричит ему тетя Люба, – кто же ты, Тришка, как если не Возлюбленный! Ты – мой Возлюбленный! Сердца моего желание ты, Тришка!» «А я, Любонька, всю жизнь только и делаю, что исполняю желания сердец человеческих. Вот чего желаешь ты, Любонька?» «Петь и танцевать я желаю, Тришка, а ты снимай кино про меня, царицу небесную!» «Ты, Люба, царица небесная, пой и танцуй, Возлюбленная!»

И тетя Люба пошла танцевать и раздеваться, а Вавила хлопал в ладоши. Танцевала она – и себя вспоминала, девушкой, комсомолкой юной. И жизнь ее мутная, трудная, смешной ей казалась и яркой: как муж ее бросил, как одна дочку тянула, то на рынке фарцовщицей, то на фабрике швеей, теперь вот в школе уборщицей. А дочка выросла, уехала далеко, за богатого человека вышла, за американца, и не пишет даже. А дочка красавица, с глазами фиалковыми – вся в мать. «А хотите я вам девочек приведу? Школьниц? – предлагает тетя Люба. – Им ведь тоже, мелочи голопопой, подзаработать надо, потанцуют тут у вас, в кино снимутся…»

Взял Вавила Любу за волосы, бросил на кровать, она смеется. Берет он меч из фотографии странной дамы на фоне облаков, направляет Любе в сердце, и кровь течет из раны в портрете, и Люба видит облака, как кисель молочный, и наполняются они красным заревом, и раскрываются, как свитки, и в них деревня, где жила Любина бабка Мавра, и самовар нагрет, и пироги ее ждут, и думает Люба: «Как долго же я гуляла», а где была и чего видела – не помнит ничего.

МЕЧ ЧЕТВЕРТЫЙ

«Как низко ты упала, Верочка. Взойдем со мной на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сядем на горе в сонме богов, на краю севера; взойдем на высоты облачные». Так Тришка уговаривал бомжиху Верочку пойти сниматься в кино. Верочка не хотела вначале, потому что думала, что Тришка – социальный работник, который снимает кино про бомжей, но Тришка ее успокоил, сказал, что кино будет не про бомжей, а про любовь и смерть.

Верочка плохо пахла, и Тришка с Вавилой устроили ей теплую ванну. Нарядили ее в длинную черную сорочку в кружевах, – это, сказал Тришка, цвет мира существующего. Дали кроваво-красные чулки кружевные – это, сказал Тришка, цвет мира, гибнущего в огне. К чулкам дали ей пояс белоснежный – это, сказал Тришка, цвет будущего мира, и поморщился. Верочка от удовольствия разве что не мурлыкала. Вот она – в свете прожектора, с ртом, заклеенным изолентой, в наручниках. Тришка снимает, Вавила вином ярости блудодеяния поит ее.

Верочка давно уже бездомная, была она когда-то замужем, была у них с мужем квартира на Бухарестской улице. Муж пил и в лихой неурочный час заключил какую-то сделку, и квартиру у них отняли. Верочка пыталась разобраться, что к чему, говорила о каких-то черных риелторах, был и суд, но судья подтвердила – все, квартиру отбирают. Верочка кричала, что это нечестно, что судья – блядища купленная, что муж – алкоголик и мудак, что ехать ей некуда, в родном городишке в средней полосе ничего и никого у нее не осталось… Муж ее пропал вместе с остатками имущества. Сама же Верочка устроилась дворничихой, и ей выделили нелегально из жилфонда чердачную квартиру без дверей и мебели, где проходили собрания каких-то малолетних фашистов и вся стена была в свастиках. Верочка жила там два года, работала дворничихой, начала пить, потом не смогла больше работать, стала жить, где придется, ночевала в переходе метро. Первое время пыталась выкарабкаться, устроиться на работу, но никуда не брали без прописки, да и выглядела она непрезентабельно, одно время только удалось ей поработать ходячей рекламой, а потом Верочка оставила уже эти попытки.

И вот привели Верочку к себе Тришка с Вавилой под белы рученьки. Навстречу им на лестничной клетке двигались санитары из дурдома: уводили жильца из соседней квартиры. Жилец дергался и орал, что всех порвет и что в Тришкиной квартире – психотронный генератор, который на него воздействует, и кажется ему, будто невидимо Тришка его в анус насилует. В квартире же над ним жила женщина с сыном-олигофреном, и Тришка иногда о ней подумывал, но все же предпочитал придерживаться правила «не сри, где живешь». У мусоропровода стоял кем-то выброшенный цветущий перец без горшка. «Давайте его подберем», – попросила Верочка. Она любила растения и животных. Тришка с Вавилой послушно подобрали перец.

Выхватывает Вавила меч из сердца дамы в черном, как серна убитая вскрикивает Верочка. И видит облака в окне – или это облака на портрете, за спиной дамы? Видит в облаках множество орлов пернатых, что слетаются к ней с клекотом со стороны зари вечерней. И жалко ей перед ними чего-то маленького, детского, как будто перца этого цветущего или котенка того бездомного, которого она любила и подкармливала, пока дворничихой работала. Будто ничего другого в жизни и не было, только этот котенок.

МЕЧ ПЯТЫЙ

Пятилетняя голая девочка сидит на коленях у Вавилы. Глаза у нее большие, сияющие, как золото в угольях, волосы черные и кудрявые, кожа смуглая. Красива она необыкновенно. Зовут ее Лайло, но в детском доме, откуда забрал ее Тришка, дав взятку его директору, все называли ее просто – Ляля. К этому она и привыкла.

В детском доме все ее не любили за то, что она была смуглая, и били за это, и она плакала каждый день. Потом директор и дядя Тришка пришли и смотрели на маленьких девочек. Ляля тогда рисовала, и Тришка заинтересовался: «Что это у тебя?» На рисунке был зверь, подобный барсу; ноги у него – как у медведя, а пасть у него – как у льва. «Это зверя», – ответила Ляля. «Пойдешь со мной?» – спросил Тришка. «Не-а», – ответила Ляля, и Тришка выбрал именно ее. «Заполонили все детские дома, чурки проклятые, гастарбайтеры», – прокомментировал директор детдома.

Пять лет назад родилась Лайло у таджикской девушки по имени Ситора, что означает «звезда». Ситора приехала в Петербург на заработки, работала дворничихой, потом официанткой. Один пожилой господин склонил Ситору к любви, и она забеременела. Пожилой господин не желал больше знать ее, а у Ситоры не было ни дома, ни штампа о регистрации в паспорте. Она вызвала «скорую» и ждала прибытия врачей на лавочке у ближайшего дома. Ситора родила, но ей некуда было идти с ребенком. Ей было страшно, и завтра должно было стать еще страшнее, и она написала отказ от дочки. «Может быть, в городе Петербурге найдутся люди, у которых есть дом и деньги, и они возьмут тебя к себе, маленькая Лайло», – сказала она дочери на прощание.

Таким человеком оказался Тришка. Есть у него друзья среди директоров детских домов, богаделен, приютов, среди милиционеров, чиновников, градоправителей, среди бизнесменов и политиков. Пока Вавила насилует маленькую Лайло – уж она-то, к вящей радости Тришки, оказалась девственницей! – в Госдуме обсуждают законопроект о запрете поцелуев на улицах. «Поцелуи на улице оскорбляют чувства добропорядочных граждан!» – орет истошно депутатка от партии «Справедливая Россия». Депутаты о чем-то шепчутся друг с другом, что-то украдкой передают друг другу: это последний эксклюзивный порнофильм «нашего Тришки» – как они его называют.

Вавила вытащил меч из сердца дамы, вонзил его в маленькую Лайло. Облака расступились, и снежный барс – символ Олимпиады в Сочи 2014 – встретил девочку и провел во фруктовый сад в небесном Таджикистане, где росли незнакомые ей вишни, персики и гранаты, и женщина в белом с черными косами гуляла меж деревьев и светилась ярко, как звезда-ситора.

МЕЧ ШЕСТОЙ

Гаяна громко кричит, спутанные темно-русые волосы, в которые вмешались поседевшие пряди, падают на ее лицо. «Ты царь! Ты дракон! Ты орел!» – кричит она, стоя на коленях и локтях, глядя на Тришку с камерой и вздрагивая от каждого движения Вавилы. Тришка в восторге – Гаяна оказалась девственницей. Зрачки у нее расширенные, тело тощее, черты лица острые, под глазами глубокие тени. «Опустошил беззаконник землю нашу от населяющих ее!» – кричит Гаяна.

Тришка забрал ее из психиатрического интерната, где она провела последние пятнадцать лет. Директор интерната – тоже среди друзей Тришки, отдал Гаяну ему за взятку. Тришка ходил по палатам, долго выбирал, но Гаяна понравилась ему больше всех. «Ты пришел забрать меня, Возлюбленный?» – спросила она его, как только увидела.

Мать Гаяны не разрешала ей встречаться с юношами, контролировала каждый ее шаг и про мужчин говорила: «Все они предатели. Ты, дурочка, ему поверишь, а он погусарит и бросит тебя с пузом». Когда-то с матерью Гаяны так и произошло, и она приложила все усилия, чтобы дочь не повторила ее печальный опыт. А Гаяне лет с четырнадцати только и хотелось, что встречаться с мальчиками. Так хотелось, что она кусала себе губы в кровь и резала бритвой руки. Но, хотя Гаяна была девушкой симпатичной, она выросла такой зажатой и забитой, что ни о каких мужчинах не могло быть и речи. Гаяна боялась их и верила матери, что все они предатели.

Паинькой жила она при матери, училась в лесотехнической академии, и был там один юноша, тихий и забитый, как она сама, учился он плохо, почти ни с кем не разговаривал, и все ребята не любили его и относились как к изгою, а Гаяне он нравился. Она смотрела иногда на него, а он на нее, и Гаяна мечтала о нем. Однажды темным зимним утром по дороге в академию в пустынном парке он нагнал ее, повалил на землю и начал трогать, залез руками под одежду, потрогал грудь и между ног, а потом убежал. Гаяна никому не рассказала об этом, но поняла, что она виновата в чем-то страшном, раз с ней такое случилось. «Мать убьет меня, если узнает, скажет, что я проститутка, – думала Гаяна, – наверное, грех мой в том, что я думала об этом мальчике, и он решил дать мне то, чего я хотела и чего я заслуживаю, это случилось со мной от того, что я слишком испорченная».

Гаяна решила попросить у Бога прощения и пошла в церковь, а потом стала ходить в церковь постоянно, все время молилась и втыкала себе в руки иголки. Через какое-то время Гаяна стала слышать голоса, называющие ее разными нехорошими словами. Голоса глумились над ней, а однажды, когда она была на занятиях в академии, они приказали ей раздеться, и она разделась и стала голая бегать по академии и кричать. Вызвали скорую, и Гаяну положили в больницу. Там ее через какое-то время привели в порядок, и еще сколько-то лет Гаяна тихо жила при своей матери с редкими обострениями. Но мать Гаяны умерла, и единственная оставшаяся родственница – материна сестра, желающая завладеть квартирой, воспользовалась своими связями, дала кое-какие взятки и сдала Гаяну во время очередного приступа в интернат, где ее и нашел Тришка.

И Тришка сделал Вавиле знак глазами. И Вавила вытащил меч из портрета и воткнул Гаяне в грудь. Гаяна видела облака в окне и свою покойную мать и вспомнила, как они гуляли, когда Гаяна была маленькая. Гаяна тогда хотела кататься на колесе обозрения, а мать отказывалась и говорила, что это страшно, а тут прямо в облаках было огромное колесо обозрения, и мать улыбалась и звала Гаяну, и страшно не было.

МЕЧ СЕДЬМОЙ

Нинель Владленовна лежит под Вавилой, как старое, окостеневшее бревно. И только иногда выкрикивает: «Материализм – передовая философия! Сознание – свойство материи! Количество переходит в качество! Развитие – борьба противоположностей! Познание – отражение объективного мира! Практика – критерий истины! Способ производства – материальная основа жизни общества! Государство – орудие классового господства! Народные массы – творцы истории! От каждого по способностям – каждому по потребностям! Дружба народов!»

«Все это так, это несомненно так, Нинель Владленовна», – говорит на это Тришка, снимая происходящее на камеру.

Девяностолетнюю Нинель Владленовну он нашел в доме престарелых, куда ее сдали дети и внуки, потому что им надоело за ней ухаживать. «Сколько можно, – думали они, – характер у нее несносный, она давно уже в маразме и ходит под себя, и при этом она занимает целую комнату, а молодым жить негде, а им ведь еще детей рожать. А эта только и делает, что кричит целыми днями свои лозунги!» С лозунгами – им было особенно неудобно: никого домой нельзя привести, чтобы эта бывшая партийная работница и преподавательница марксизма-ленинизма не выкрикивала из своей комнаты что-то вроде: «Демократия для трудящихся! Рабочий класс – освободитель трудящегося человечества!» «Как стыдно! – говорили ее дети и внуки. – Как стыдно! Теперь так думать не принято, а она в своем маразме всю изнанку своего существа наружу выставляет, а изнанка ее известно какая – марксизм-ленинизм. Человек – он ведь как горшок: что туда насрешь, то там и находится». Так Нинель Владленовна оказалась в доме престарелых, откуда за взятку забрал ее Тришка, а директор оформил документы, будто она умерла от старости.

Нинель Владленовна описалась. «Избавится ли капитализм от экономических кризисов?» – дребезжащим, но все еще железным голосом спросила она, глядя Вавиле в глаза. «Пора уже? Пора? Достаточно?» – не выдержал Вавила и окликнул Тришку. Тришка кивнул головой. Вавила схватил меч из портрета дамы в черном и вонзил его старухе в сердце. Облака ждали ее, в них увидела она почему-то родильную палату, и палата была полна облаков. В руках у Нинель был сверток – ее первый сын, и она чувствовала радость и гордость, что еще одного человека родила она на свет, и он будет жить теперь для социализма и братства всех людей и не позволит сильному угнетать слабого.

ТРИШКА И ДАМА В ЧЕРНОМ

Трифон Иоганнович Стрюцкий, для всего мира – так, никто, отставной козы барабанщик, в действительности же – подпольный порнограф, смотрит в окно. Помощник его, дебил Вавила, бывший боксер, пьет чай с бубликом. В окне – облака. «Идет! Вавила, она идет!» – вдруг крикнул Тришка. «Кто идет?» – не понял Вавила. «Она! Возлюбленная!» – шепчет Тришка.

Раздался звонок в квартиру, Вавила пошел открывать, а Тришка замер, не в силах пошелохнуться. В комнату вошли Вавила и дама в черном с портрета. Дама выглядела совсем юной, на глазах у нее были темные очки, на руках запеленатый мертвый младенец. «Мама! – сказал ей Тришка. – Ты пришла! Я всегда мечтал о тебе, всю жизнь!»

«Снимай! Это будет ролик, которого мир еще не видел!» – крикнул Тришка Вавиле и бросился снимать с себя одежду. Дама стояла неподвижно. Вавила кинулся к штативу и начал съемку. Когда Тришка разделся, Вавила увидел рану напротив его сердца – как будто от меча. Тришка подошел к даме в черном, взял из ее рук младенца и положил на стол, затем бросил даму в черном на кровать, лег на нее, одним резким движением хотел войти в нее, но только он это движение совершил – лед и огонь, ужас и свет прошли по телу его, и в тот же миг он оказался мертв. В этот миг Вавила посмотрел в окно и увидел в облаках собравшихся Катеньку-Аманду с кирпичным лицом в дешевом тональнике, тринадцатилетнюю Неждану с соломенными волосами, тетю Любу с фиалковыми глазами, бомжиху Верочку в кроваво-красных чулках с белым поясом, смуглую пятилетнюю Лайло, безумную Гаяну, старуху Нинель Владленовну со строго поджатыми губами. Все они смотрели в комнату, показывали на Тришку и пели щемяще и сладостно, торжественно и горько.

Дама в черном встала с кровати, сняла очки, долгим взглядом, который Вавила никогда не забудет, посмотрела на него, встала и ушла из комнаты, спустилась вниз по лестнице и исчезла навечно, и Вавила слышал, как цокали по ступенькам ее небольшие каблучки. Раздался крик младенца, Вавила распеленал его и увидел, что дитя ожило, хотя напротив сердца его была рана – как будто от меча. Ребенок смотрел на Вавилу взглядом долгим и разумным, полным света и величия, подобным взгляду дамы в черном. В глазах его была чистота того, кто очнулся от смерти, как от долгой болезни, и во взгляде его мир очищался, как бы сгорая в огне, и рождался для новой, иной жизни. Вавила долго смотрел на младенца, потом взял его на руки: «Теперь ты со мной будешь. Я тебя воспитаю. Назову тебя… Тришкой. Ты – Тришка, ты – Возлюбленный».

ПРОЩАНИЕ С ВАВИЛОЙ И ТРИШКОЙ

Вавила взял маленького Тришку на руки и отправился в сторону вокзала, чтобы уехать прочь из этого города. Вокруг щебетали птицы, целовались бесконечные влюбленные парочки. Вавила с маленьким Тришкой проходили как бы через слои облаков. В облаках этих Катенька-Аманда кружилась, раскинув руки, и улыбалась, и Неждана с младенцем на руках стояла на солнце вместе с ангелом. Вавила нес Тришку мимо деревни в облаках, где Люба вместе с бабушкой Маврой разливали чай из самовара и ели пироги; клекотали орлы, и играла с котенком среди облаков Верочка; Лайло гуляла во фруктовом облачном саду в небесном Таджикистане среди вишневых деревьев, персиков и гранатов; Гаяна каталась на огромном колесе обозрения, верхушка которого совсем терялась в облаках; и Нинель Владленовна вышла из родильного дома с сыном, и лицо ее светилось.

Приветствуем Тебя, Возлюбленный!

ЭПИЛОГ

«Давай посмотрим это видео, я вчера нашел его в интернете. Знаешь, странное такое, но что-то в нем есть. Там баба, такая красивая, в черном, и мужик хочет ее трахнуть. Выглядит, как будто сейчас будет нормальное порно. Он раздевается, бросает ее на кровать, но только начинает трахать ее – тут же умирает. Сам по себе, прикинь, только начал совать ей – и сразу умер. Вот прикол, прикинь? Ваще блядь… Как будто он так хотел ее, что – ну хрен его знает, сердце не выдержало, что ли. Но выглядит как-то мистически даже, да. В общем, подрочить можно, зачет».