Текст книги "Право безумной ночи"

– Я рада, что все вы не курите.

– Так ведь как мне курить? Ну, представь: идет операция, а иногда это несколько часов, а хирург хочет курить. Концентрация падает, и пациент вполне может погибнуть – из-за того, что я сделаю ошибку, потому что меня ломает из-за отсутствия никотина. Был у меня случай в молодости, я тогда только-только институт закончил и поступил в интернатуру. И нас посылали работать в сельские больницы – ну, нет там врачей, а люди все живые, им помощь нужна сейчас, а не когда они найдут транспорт и до города доберутся. В общем, дежурил я в сельском фельдшерском пункте. И поступает больной: сильная боль в животе, испарина, температура. В общем, по всему видать, перитонит, и не просто перитонит, а человек сутки дома припарками лечился. До города не доедет, дело решают минуты, надо на стол, а тут курить охота, а время не ждет. Я, конечно, прооперировал и все успел сделать, чтобы человек выжил, но когда вспоминаю ту операцию и то, каких усилий мне стоило оперировать и отрезать себя от своей собственной ломки – до сих пор удивляюсь, как все прошло успешно. С тех пор бросил и вот уже двадцать лет – ни-ни. А Валера не курит, потому что когда у человека полтора легких, он их начинает ценить.

– Как это – полтора?

– Да очень просто. Три года назад ранили его, и пришлось половину легкого удалить. Три месяца в нашей больнице койку пролеживал, думали, не выходим его. Однако же вытащили. Все, ужинать.

Мы рассаживаемся за столом, Семеныч наливает по стопке водки – себе и моему постояльцу. Близнецы наливают себе сок, и мы с Лариской тоже наполняем стаканы.

– Ну, за встречу! За знакомство – новое и старое. За то, чтобы все было хорошо!

Семеныч пытается разрядить обстановку, и я понимаю, что если бы они здесь сидели без меня, никакого напряга бы не было, но что я могу с собой поделать? Я никогда не бывала в подобной ситуации, и гостей у меня в доме после смерти Клима тоже никогда не случалось. Хорошо хоть, Лариска здесь, хоть она и молчит. Но она и вообще не сильно разговорчивая личность.

– Да, давайте за это выпьем! А то уж очень кушать хочется.

Должна же я что-то сказать? Ну, так вот больше мне ничего в голову не пришло. И я понимаю, что с Марконовым мне гораздо проще, мы оба отрезаны от мира стеной, которую сами же и построили, каждый по своей причине.

– Мам, ты ела суп? – Дениска наворачивает картошку с селедкой. – Как тебе?

– Я в шоке, честно. Очень вкусно.

– Это мы с Мэттом варили. Мы теперь много чего умеем.

– Теперь бы вы еще научились одеваться по погоде, и я бы смогла наконец вздохнуть спокойно.

– Ну, мам!

– Что – «мам»? У кого ангина была недавно?

– В прошлом году.

– Мне до сих пор страшно вспомнить.

– А уж нам-то…

– Вам-то, если б не Лариса, было бы в разы хуже. А всего-то и надо было, что слушаться, когда я велю одеваться тепло.

– Да, в унты и шубы по солнцу!

– Зимой-то оно в самый раз.

– Брэк! – Семеныч фыркает, как конь. – Мать надо слушать, а не геройствовать. Видел я, в чем вы приходили, – мать права, одеваетесь не по погоде. Я вам как медик говорю: организм не должен переохлаждаться, это пока вы молодые, дело соплями обойдется, а станете старше, почки дадут о себе знать, простатит, опять же. Позвоночник примется болеть, суставы. Тогда будете бить себя по дурным головам, что мать не слушали, да исправить ничего нельзя будет. Ни к чему геройствовать, сами себе вредите этим. Счастливые вы ребята, как я погляжу. Мать-то вас от всего мира отгородила, устроила вам райскую жизнь, а вы и рады стараться.

– Да мы поняли уже, – Матвей отпивает сок. – Мам, ты прости нас… ну, за все. Мы больше не будем, правда. Мы ведь не потому, что не любим тебя, я и сам не знаю, почему.

– Ничего, сыночек. Все хорошо теперь.

А наш постоялец все это время молчит, и я понимаю, что ему до сих пор неловко. И мне неловко оттого, что все они здесь сидят вот так, а я не знаю, как с ними общаться и что говорить. А они знают, но я их стесняю. Пат.

– Я ведь толком тебя не поблагодарила.

– За что это?

– А за себя. И за детей.

– Считай, в расчете – мне реально некуда было податься… Нет, Семеныч меня бы не выгнал, но мешать ему не хотелось, только личная жизнь у человека наладилась, а тут я. А ребята предложили мне остаться, и вот…

– Да и хорошо, что остался. Дети под присмотром были, и вообще.

Вообще – это то, что дети заметно изменились. Видимо, чем-то зацепил их этот тип, что они прислушались к нему. Ну, все теперь будет хорошо.

– Звонил я Сашке в прокуратуру, – Семеныч снова наливает водки. – Оль, они там твоим делом занимаются вовсю, но попусту.

– Я так и думала.

– Но кто-то же это сделал? Есть на свете человек, которому ты не нужна среди живых, и, пока его не нашли, он будет пробовать тебя убрать.

– Ну, пусть пробует.

Я почти забыла себя прежнюю. Я заставила себя забыть. Но теперь я вспомню, если понадобится.

6

Мы моем посуду – вернее, постоялец моет, а я вытираю и ставлю в шкаф. Семеныч и Лариска ушли, поблагодарив за гостеприимство, дети спят, наевшись картошки с салатами и селедкой и наболтавшись до одури. Как-то сложилось, что у меня не оказалось друзей, с которыми я могла бы вот так посидеть, а потому и для мальчишек это внове. Но у меня пунктик насчет многолюдных посиделок.

– Я и не знала, что у шефа есть брат. Отца вашего видела несколько раз.

– Да я в нашем семействе что-то типа паршивой овцы и белой вороны в одном флаконе.

– Почему?

– Потому что семейным бизнесом отказался заниматься. Я ведь когда школу закончил, бизнес у папаши только начинался, и мне там делать было нечего. А я всегда мечтал стать археологом и пошел учиться. Но пока учился, фирма разрослась, и в какой-то момент отец сказал: бросай институт, надо делом заниматься. То есть я должен был бросить мечту и то, что я больше всего на свете хотел делать, и идти в его фирму, вникать в бизнес. Когда я отказался, меня просто выбросили из дома.

– Как это?

– Да просто – выбросили, как был, даже шмоток не отдали. Иди, мол, сам на себя зарабатывай, скажи спасибо, что штаны, купленные на мои деньги, на заднице уносишь.

– Быть того не может…

У меня такое в голове не варится. Выбросить на улицу собственного ребенка просто потому, что он хочет заниматься чем-то своим… нет, это немыслимо.

– Может. Вот тебе как раз этого и не понять, ты же сумасшедшая мамаша! Я смотрю на твоих гавриков и завидую им люто, вот правда! Ты же за них полмира перестреляешь, любому в горло вцепишься, помню я, как ты с капельницы тогда сорвалась. А моей матери никогда не было до нас дела – пока мы были беднее, она работала, приходила домой, что-то готовила, что-то делала по дому, крутила бигуди и садилась перед телевизором. А как деньги появились, она не вылезает из салонов, магазинов, посиделок с такими же, как она, – ведет, типа, светскую жизнь. А мы с Серегой сами по себе всегда были. Ну, Серега пошел работать на фирму, потому что сам захотел – видимо, все-таки есть у него к этому природная склонность. А у меня – нет, так что и начинать не стоило.

– Ну и как же ты тогда?..

– Да как… Мне тогда год оставался до диплома. Пошел к декану, все ему объяснил. Он очень понятливый мужик был, душевный. Головой покивал, позвонил куда-то – дали мне место в студенческой общаге, снабдили талонами на бесплатное питание в студенческой столовке, а ребята шмотками скинулись. Ну и сторожем в музее я подрабатывал, тоже деньги. Там, кстати, и нашел материалы для первой научной работы – в запасниках пылились, никто и внимания не обращал. А потом оно как-то очень быстро все сложилось – научное открытие, ученая степень, книги, экспедиции, заграничные поездки – в общем, встал на ноги, квартиру купил, женился. Правда, женился не очень удачно – вот развелись три месяца назад, квартиру ей оставил, всех моих шмоток – в машине багажник загрузить, легко помещаются. Ну, да барахло – дело наживное, есть вещи поважнее. А с папашей я с тех пор и не виделся, да и желания нет. Ну, ему до меня тоже дела нет, как и матери.

– Не понимаю я этого.

– Да тебе-то и не понять, конечно. Ты живешь ради детей. Вот интересно, ради себя ты когда собираешься жить?

Моя жизнь «для себя» закончилась, когда погиб Клим. Какое тут «для себя», когда на руках двое малышей, нет работы, нет денег, нет опоры. А потом с работой наладилось вроде бы, да если потерять ее, что дальше?

А потом появился Марконов, но пожить для себя у меня не вышло, потому что Марконову я не нужна в этом качестве. А раньше мне не встречался мужчина, с которым я хотела бы просыпаться по утрам. А просто так, «для здоровья», я не умею, мне это немыслимо.

– Вот мальчишки встанут на ноги…

– Да они уже встали, а ты их все детьми считаешь.

– Вот родишь своих, поглядишь, как будешь считать.

– Это аргумент. Мальчишки отца не помнят совсем?

– Говорят, что немного помнят. Ну, что-то, возможно, и помнят – Клима убили, когда им было по три года, я, например, помню себя с еще более раннего возраста, они, возможно, тоже такие, а потому, скорее всего, помнят – урывками, конечно. Но больше фотографии остались, где он с ними, видео… Они знают, каким был их отец. Другого такого на свете не было.

– Кем он был?

– Неважно, кем он был. Важно то, что он был прекрасным мужем и хорошим отцом. И с ним я не боялась завтрашнего дня. Он обеспечивал свою семью, он… В общем, это долгий разговор. И когда его не стало, нам пришлось несладко.

– Я понимаю.

– Тут Семеныч говорил, тебя ранили?

– Да, идиотский случай. Поехал с приятелями на охоту, и кто-то случайно всадил в меня заряд дроби. Главное, сам-то я не охотник, для меня немыслимо стрелять в животное или птицу забавы ради, но компания старых друзей, знаешь, тут ведь даже не в самой охоте дело, а в общении, вот и поехал. С вечера посидели мы с ребятами – ты понимаешь, дружим-то двадцать пять лет почти, еще с института… У нас вообще выпуск очень счастливый получился, каждый добился успеха в профессии. И пару-тройку раз в году мы все собираемся – типа, на охоту. Отставляем дела, съезжаемся вместе – рыбы наловим, ухи сварим, поговорим, песен споем – как когда-то. Уток этих, которых стрелять положено, никто ни разу так и не застрелил, такая вот охота у нас получается. У меня и ружья нет, я ведь туда езжу пообщаться, но ребята ружья честно привозят, хоть и зря – думаю, специально мажут, никто там никаких уток убивать не собирается, а признаться в этом невозможно же. Я в тот раз Серегу взял с собой – думал, развеется немного брат, ведь совсем погас парень с этими делами на фирме. А он как-то не вписался в компанию – сидел, молчал весь вечер, ну да ладно, это так, к слову. А утром я пальбу услыхал – сплю-то я в машине обычно, палатки для меня коротковаты, а тут сиденье разложишь, и как раз от багажника до руля нормально помещаюсь. Вот я из машины вышел – солнце поднимается, красота, понимаешь, над водой туман, камыш шумит… В общем, попал я под выстрел – получил в спину заряд дроби. Хорошо, что быстро это обнаружилось, то есть нашли меня ребята почти сразу, в больницу доставили, но даже Семеныч ничего не мог сделать с поврежденным легким, часть пришлось удалить. Впрочем, меня это почти не стесняет, хотя не могу находиться там, где курят и где дымно. Но это дело поправимое.

– А детей чего не завел?

– Потому что дурак. Женился по любви, а в жены взял в аккурат такую же фифу, как моя мать. Тоже – подружки, салоны, шопинг… Я думал – заведем детей, она осядет маленько, попустит ее с этими закидонами, ан нет. Каких там детей, надо для себя пожить, что ты говоришь! В общем, попал в извечную ловушку: женился на гладкой красивой кукле, абсолютно пустой. Теперь она истерит, требует, чтобы я продолжал ее содержать, но это смехотворно.

– Где вы только берете таких баб!

– Да ведь как думалось – молодая, красивая, стройненькая, неглупая. А что там с изнанки, то вылезло уже в процессе жизни.

– Потому что думать головой надо, а не членом.

– Согласен. Но так уж устроены мужики. Пока мордой в грязь не ткнутся, ничего не поймут. Не все, конечно, – я знаю множество отличных пар, но многие.

– Ладно, я спать. Устала что-то…

– Конечно. Пока я здесь по хозяйству сам управлюсь, а ты отдыхай, Семеныч велел тебе не напрягаться.

Надо же, заботливый какой.

Мне очень хочется позвонить Марконову, но я не буду. Он терпеть не может, когда ему мешают, и всегда звонит сам – когда ему удобно. Но мне очень хочется хотя бы услышать его, не то чтоб увидеть… Где-то он далеко, в теплой Испании, сидит на террасе, курит свои сигареты и пьет чай. И нет ему дела ни до чего, что не вписывается в его картину правильного мира. И он мне не звонил – один раз только, несколько дней назад, и все. Словно и нет меня для него. А может, и нет.

Я снова прислушиваюсь к себе – нет, ничего не болит. Так, небольшой дискомфорт из-за довольно свежей раны, но это должно пройти. А так, безусловно, все как надо – кроме Марконова. И мысль о том, что он сейчас обхаживает какую-то длинноногую загорелую красотку, делает меня несчастной. Ему нужна женщина-кукла, без прошлого, без настоящего, без проблем и без своих мыслей. Так, игрушка, которую можно на время отложить, потом снова снять с полки. Конечно, я не такая, если даже не учитывать мои почти сорок лет и жизненные реалии. Но это я люблю его, а не та пресловутая красотка.

– Ты спишь?

Вот неугомонный!

– Нет, а что?

– Да так, ничего. Просто не спится, вот думаю – загляну к тебе, поболтаем. Можно?

– Ну, наверное, можно…

Для меня это нехарактерно, и такая ситуация настолько необычна, что я не знаю, как на нее реагировать. А потому просто не буду реагировать вообще.

– Что завтра планируешь?

– Съезжу на работу, покажусь хотя бы.

– Семеныч не велел.

– Да я так, на часик, не больше. Я ведь за столько лет ни разу даже больничного не брала, все на ногах переносила. Приеду, бывало, в офис – температура под сорок, а шефу нужно, чтобы я то-то и то-то, я порошков напьюсь, в кабинете закроюсь – и чай с малиной, липовый. И работаю, на звонки отвечаю – деваться некуда. А вот когда совсем свалилась, тогда шеф как-то понял, что я живой человек.

– Серега неплохой. Папаша, правда, совсем его задавил.

– Не выглядит он задавленным.

– Это потому, что ты не знала его прежнего. Он веселый был, заводной, мечтал стать моряком и плавать по морям-океанам, а потом, видимо, передумал. У нас с ним разница в пять лет, и когда он окончил школу, я уже институт заканчивал и с семейством отношений не поддерживал. Так что не знаю, что на него так повлияло и он решил влиться в семейный бизнес, мы общаться начали в последние лет семь, а до того как-то не могли состыковаться: то я уеду, то у него какие-то дела. Не знаю, что там папаша думает на этот счет, но что-то мне подсказывает, что он этому не рад. Ну, в смысле, тому, что мы все-таки общаемся.

– Ну, и бог с ними. Пусть живут как хотят. Ты же не зависишь от них материально?

– Конечно, нет. Мне платят за издание моих книг за границей, за лекции, за работу в экспедициях – так что его бизнес и его деньги меня не интересуют в принципе.

– Но тебе до сих пор обидно.

– Обидно, конечно. Ведь, как ни крути, это мои родители – а они вот так, без моральных судорог, недрогнувшей рукой просто вычеркнули меня из списка живых. И не за какое-то жуткое преступление, а просто потому, что хотел заниматься любимым делом.

– Я понимаю. Но ты не можешь этого изменить – просто живи свою жизнь, и все. А они пусть живут свои жизни – как считают нужным.

– Я так и делаю, но нет-нет, да и царапнет. Когда в больнице лежал – ведь знали они, что на волоске! И то не пришли.

– Даже мать?!

– И речи нет.

– Ты меня извини, но это не мать. Вот как хочешь, но женщина, родившая тебя на свет, – просто матка на ножках, но никак не мать.

– Грубо, но правильно.

– Грубо было бы назвать ее другим словом, тоже – на ножках, но я ж не ругаюсь дома.

Он вздыхает и замолкает. Загорелый, крепкий, с русыми, стриженными ежиком волосами и небольшими темными глазами, с коротким прямым носом и крепкой челюстью – сидит в моей спальне и молчит.

– Как погиб твой муж? Мальчишки говорили мне – убили его, но как? Я у них не спросил.

– И не надо было. Его взорвали в машине, вместе с моей подругой. Мы сидели в ресторане, вчетвером, мальчишки в коляске-двушке дремали – из-за них взяли отдельный кабинет, собственно – мы же никуда не могли пойти, оставить их было не с кем. А тут случился у давнего друга Клима день рождения, а я Ирку позвала, хотела с Виктором ее познакомить. А у нас с ней были куртки совсем одинаковые – красные такие, из жатки, с мехом по капюшону – модные на тот момент ужасно, Клим сам их нам и привез из Польши, только у меня покороче была и цветом поспокойнее, но это надо было две сразу видеть, чтобы понять, что разные. В общем, Климу позвонили, он говорит – отъеду на часик максимум, а вы меня тут подождите и торт без меня не начинайте. Ирка говорит – подбрось меня до Уральских казарм, мне надо ненадолго, а потом подберешь на обратной дороге. А тут близнецы проснулись, из коляски полезли. Клим говорит: заберу коляску в машину, а то им из-за нее и ходить негде, тесно. И так они вышли – Ирка, Клим с коляской в руках, сели в машину и отъехали, может, метров сто – машина взорвалась.

– То есть кто-то взорвал устройство дистанционно?

– Да.

– Думали, что вы все в той машине – он, ты и дети?

– Да. Я как взрыв услышала, сразу отчего-то все поняла. Не знаю, как. Виктор выскочил, схватил ресторанный огнетушитель, но там уже ничем нельзя было помочь. Ну, вот так и осталась я вдовой, а мои дети – сиротами.

– А те, кто это сделал, нашли их?

– Конечно. Но мне от этого не легче.

Еще как нашли, и очень скоро нашли. И то, что смерть их была простой и внятной, не вернуло мне Клима, но вернуло мне покой и возможность жить, не озираясь по сторонам. Но – и только.

– А сейчас, похоже, кто-то снова объявил на тебя охоту.

– Ага. Похоже на то.

Я отправлю близнецов за границу – найду способ, они уедут. А сама разберусь с тем, кто решил, что я – жертва и легкая добыча. Мне не впервой, и я ничего не забыла.

– И что ты будешь делать?

– Ну, я что-нибудь придумаю, как всегда. Ты знаешь, я бы поспала. Устала что-то…

– На завтрак оладий нажарю, будешь?

– Буду, конечно, спрашиваешь!

– Тогда – доброй ночи.

– И тебе.

Он выходит, плотно прикрыв за собой дверь, а я засыпаю практически мгновенно. В больнице я так ни разу не спала – там и вообще сон не тот. А дома есть дома, за стенкой спят мои дети, и этот чужой мужик уже не такой безусловно чужой – пусть будет, он все равно скоро уедет.

– Ты оладьи с чем будешь?

– Со сметаной, и посолить немного.

– А мальчишки ели с медом.

– Это я знаю. Я сама почти никогда не готовлю оладий – терпеть не могу запах, который при этом возникает, но если кто-то приготовит, то поем. О, нет, трех достаточно.

Я хочу сохранить фигуру, которая у меня появилась. И надо бы гардероб обновить, но сейчас я надену то же, в чем выписывалась из больницы, а на обратном пути заеду в магазины и что-то куплю.

– Смотри же, недолго – Семеныч велел отдыхать!

– На том свете отдохну.

Я выхожу из дома и сажусь в подъехавшее такси. На улицах уже совсем весна, и мне хочется выйти из машины и прогуляться по улицам, наведаться в хорошую парикмахерскую, купить что-то яркое и забавное. Давно у меня не возникало подобных желаний. Что ж, буду возвращаться – так и сделаю.

– Вы к кому?

Охранник этот видел меня каждый день на протяжении шести лет, что он здесь работает. Цирк…

– Георгий Николаевич, вам нужно носить очки, похоже.

– Ольга Владимировна?! Не признал, простите… Вот ведь… Не признал, богатой будете.

Хотелось бы, конечно, но это не срочно.

Вот и кабинет шефа, секретарша уставилась на меня как на привидение.

– У себя?

– Да…

Вот и отлично. Скажу, что через недельку появлюсь, и была такова, – весна за окном манит меня со страшной силой.

– Ольга Владимировна?!

На его лице такое удивление, что я невольно ухмыльнулась. Пожалуй, я сделаю все, чтобы сохранить эту форму, мне нравится.

– Как вы себя чувствуете?

– Как видите, потихоньку восстанавливаюсь после операции.

– Выглядите потрясающе! Я даже сразу не узнал вас.

– Видимо, это потому, что я выздоровела. Я вернусь в строй как можно скорее.

– Да вы и удаленно работаете отлично! Но, конечно, мне без вас очень тяжело, и я прошу: как только вам позволят доктора, вернуться – у нас здесь просто хаос какой-то образовался, и я ничего не могу с этим поделать. И нанимать новых людей тоже не хочу, чтобы не усугубить ситуацию. Вот, главбух новая появилась, пришлось нанять…

– Я слышала, ко мне приходил следователь.

– Да, жуткое дело. Вас не было, а у Ирины сломалась машина – я ей говорю: возьми ключи у охраны, Ольга Владимировна оставила, и съезди в налоговую. Она не очень любила чужие машины водить, знаете, но тут выхода нет – нужно везти документы, такси она вообще не считала приемлемым вариантом, вот и… Это моя вина, конечно…

– Глупости. Это вина того, кто подложил в машину взрывчатку.

– Полиция ничего не выяснила?

– Ну, вы же знаете нашу полицию!

– Безусловно… Везде беспорядок, нигде не найти крайнего… Ольга Владимировна, я вас прошу – вот эти документы мне нужны через час. Не могли бы вы…

– Конечно.

Я беру у него из рук папку с бумагами и иду в свой кабинет.

Здесь все по-прежнему, только пыль скопилась. Те же бежевые стены, стол, компьютер, прибор с канцелярскими принадлежностями – все на месте. Я вытираю стол и открываю папку. Что ж, поглядим – цифры насмешливо смотрят на меня из выписок, счетов, планов и прочих документов, но цифры не лгут никогда, лгут люди, которые их пишут в надежде обмануть, однако меня не обманешь. За первым рядом цифр всегда находится второй, и этот второй ряд всегда правильный. Просто нужно уметь сопоставлять, видеть и понимать процессы, происходящие в мире, который прикрывается этими цифрами.

– Видала? Она вернулась, похоже.

– Да ты что!

– У шефа сидит. Похудела, выглядит неплохо, но все такая же замороженная стерва, ног под собой не чует, никого вокруг не замечает! Вернется – снова будем ходить строем.

– Думаешь, шеф возьмет ее назад?

– А что он, дурак – не взять? Она ему тянет фирму, именно из-за того, что эта сука видит то, чего никто не видит, – фирма до сих пор на плаву. Конечно, возьмет, он ей уже денег добавил. Ведь какое, казалось бы, верное дело было с «Самиррой», а она в документы нос свой сунула, посидела часик – и ушли эти граждане, не солоно хлебавши, какие могут быть инвестиции, когда фирма – фактически банкрот, а кто это смог рассмотреть? Ведь попали с ними на деньги как раз шефовы конкуренты – до чего все пристойно у них выглядело, а эта рыба мороженая раскусила в момент.

– Знать бы, как она это делает…

– Какая разница, главное, что никто больше этого не может. Так что скоро она совсем вернется, и снова будет нам небо в алмазах. Давай ключ, что ли.

– Может, не будем?

– Она сюда придет, и я должна забрать из ее стола ту папку. Я сначала у себя держала, а после обыска в ее кабинете запихнула к ней в стол, и вовремя – наши ящики тоже полиция перетряхнула. Ну а вынести же у нас, сама знаешь, никак, а у меня в кабинете опасно, я там не одна сижу. Ну-ка, заглянет кто в ящик, а там такое.

– А теперь что, придумала, как вынести?

– Придумала. Дай ключ, а то достукаемся. А ты гляди в оба и, когда она из кабинета шефа выйдет, задержи ее как-нибудь, да погромче, чтобы я услыхала.

– Как?

– Разговором отвлеки.

– Да я за четыре года, что здесь работаю, двух слов с ней не сказала. Она меня, скорее всего, и в лицо не знает.

– Как и всех нас. Тоже мне, новость… Да что ж такое с этим замком! Ой…

Дверь все-таки открылась – и я с любопытством уставилась на девицу, одетую в пестрый костюм.

– Ой…

– Зайдите сюда обе.

Они, как загипнотизированные, входят в кабинет. Я помню их обеих в лицо, но и только. Ни кем они здесь работают, ни имен их я, конечно, знать не знаю. У меня никогда не возникала в этом необходимость.

– Объяснитесь.

Они испуганно пялятся на меня, потом та, что ковыряла замок ключом, зашмыгала носом. Ну, на меня такие приемы не действуют.

– Прекратила истерику и объяснила, что здесь происходит.

– Я… мы…

– Вот только не надо этого – «мы», – вторая уже проворно отмежевалась от подельницы. – Я просто стояла с тобой и разговаривала. Я ничего не делала.

– Мне плевать, кто что делал. Что вам здесь понадобилось?

– Я… там, у вас в ящике… папку спрятала.

– Что в ней?

– Там документы, которые мне передала Ирина Юрьевна и велела спрятать. Я не знала, куда еще, и… Вас не было, говорили, что у вас операция – а это же надолго, вот и положила в ящик к вам.

– Что за документы?

– Я не…

– Не лги мне.

– Там… там фотографии. Ирина Юрьевна отдала мне, а сама погибла, а я…

– А ты не знала, что с ними делать, но не хотела, чтобы их обнаружила полиция. И порвать и смыть в унитаз их не хотела, потому что решила, что сможешь использовать.

– Я не…

– Я тебе говорила – не лги мне.

Я вижу ее маленькую лживую и гадкую душонку насквозь. Что-то было в тех бумагах, что она хотела использовать для шантажа. Вот и придержала – после смерти Ирины это стало совсем просто. Но не таким человеком была Ирина, чтобы довериться этой вульгарной фитюльке, а значит…

– Ты кем здесь работаешь?

– Бухгалтером…

– Ключи от сейфа у тебя имеются. Или доступ к ним.

– Да, но…

– Ирина не давала тебе этих документов. Ты в сейф полезла, типа, за печатью, а сама, пока все толпились, глядя на взрыв, обшарила сейф. Думаю, ты и деньжат там прихватила.

– Не докажете!

– Отчего же. Вполне докажу, если захочу. Тоже мне, бином Ньютона.

Она смотрит на меня с бессильной ненавистью – такой осязаемой, что я чувствую ее всей кожей. Это крыса, которую я загнала в угол и сейчас вызываю на эмоции, и она в шаге от того, чтобы слететь с нарезки, и мне отчего-то забавно за этим наблюдать.

– Яна, она же после больницы. Навалимся и отнимем.

– Ты дура? Все, я в этом не участвую и не участвовала никогда. Ольга Владимировна, поверьте, я понятия не имела…

– Идите на свое рабочее место и помалкивайте.

– Спасибо, я…

– Идите.

Она поспешно выходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Она мне неинтересна, пусть живет своей жизнью, потом о ней подумаю.

– Вы не можете меня обвинять в краже.

А с тобой, красотка, мы еще не закончили. Похоже, в нашем офисе дела творятся весьма странные, а я и не замечала этого. Самое время восполнить этот пробел в моем мировосприятии. И откладывать это дело в долгий ящик смысла нет – в свете происходящего.

– Отчего же? Вполне могу, так что хватит вилять. Итак. Давай, рассказывай.

– А ничего я не скажу, и не докажете никогда, что я что-то такое сделала. И папка эта – тоже не моя, кто угодно мог ее туда положить, и вообще.

– Дура ты. Твоя подруга сдаст тебя при малейшей опасности. Если я вызову полицию, на папке обнаружат только твои отпечатки пальцев, а твоя подружка расскажет, как ты ее подбила и что ты ей говорила. Молчать ради тебя она не будет, а полиция настолько увязла в этом деле, что уж в тебя-то вцепится мертвой хваткой. И что с тобой будет, думай сама, так что выбор у тебя только такой: или я сейчас – или полиция через десять минут. Последствия тоже разные. Итак?

Она сжимает кулаки, и я вижу, как крутятся ее мозги – она прикидывает свои шансы одолеть меня в драке. Учитывая, что у меня еще голова кружится от слабости, шансы у нее вполне есть, но она этого точно не знает, а я умею отлично ставить на место таких вот бабенок. Они – как рыбки-гуппи, ничему никогда не учатся и ничего не в состоянии проанализировать.

– Даже не думай. Поверни голову направо, видишь? Это камера, она все записывает. Она поставлена здесь именно ради такого вот случая, и я рада, что она здесь есть.

– Я ничего не сделала.

– Нет, конечно. Кроме того, что украла из сейфа папку и деньги. Кто сказал тебе о папке?

– Никто. Я случайно на нее наткнулась, потому что, когда взорвалось, все побежали, а я пошла к Ирине в кабинет, там в столе ключи от сейфа были. Папка эта поверх них лежала, я машинально открыла, а там… И я забрала. И деньги…

– Денег-то сколько?

– Семь тысяч долларов… Рубли я не брала.

– Ну, конечно. Считай это твоим выходным пособием.

– Так вы…

– Увольняешься по собственному желанию немедленно, чтоб в течение часа тебя здесь не было – и на этом все, больше в это здание никогда не заходишь. Если еще раз увижу тебя в радиусе километра, пеняй на себя.

– Нет, я…

– Пошла вон.

Она пятится к двери, делая какие-то жалкие попытки поклониться, а мне противно и гадко от мысли, что я была вынуждена все это проделать. Но если я собираюсь работать здесь и дальше, то именно эта девица совершенно лишняя на периметре.

Папка в столе. Я сразу увидела, что это не моя – мои все синие, а эта белая, глянцевая, с каким-то узором. Я открываю ее – фотографии занятные, не более того. Ну, спала она с шефом, и что? Вряд ли это шеф подложил взрывчатку в машину, а потом послал Ирину ехать на ней в налоговую. Хотя именно такой вывод и напрашивается.

Но дело в том, что папка эта Ирине не принадлежала. Все ее папки – зеленые или серые, очень деловые какие-то, а эта белая, с вензелями. Нет, не сходится.

Ладно, подумаю потом.

– Уже?!

– Да, Сергей Станиславович, все готово, вот расчеты. Я пойду, если что-то срочное – бросайте мне на электронку.

– Безусловно. Ольга Владимировна, я очень рад, что вы скоро будете в строю. Но я прошу вас – выздоравливайте полностью, в удаленном доступе вы работаете тоже эффективно, и если вам что-то нужно, то…

– Спасибо. Мне действительно пока проще из дома.

– Вот я об этом вам и толкую. Я организую работу так, чтобы все документы и прочее, что надо, вы получали немедленно. Я очень рад, что все обошлось и вы снова с нами.

Конечно, ты рад. Те инвестиции, которые ты делаешь с моей помощью, всегда удачны, и ты это знаешь.

Я иду по городу, заглядывая в витрины. Вот, пожалуй, неплохой магазин, надо бы зайти. Здесь платья, костюмы – легкие, струящиеся, совсем непохожие на те, что висят в моем шкафу, но это полбеды. Я куплю кое-что, потому что скоро надо идти на работу, а мой гардероб, слава богу, стал непригоден. А джинсы со стразиками и вышивкой найду потом.

– Ну, ты и бродишь! Я уж звонить тебе хотел.

– Прошлась по магазинам.

Белая папка у меня в сумке. Правило предъявлять содержимое сумок на выходе на меня не распространяется – я часто беру домой документы, и все это знают, а потому я вынесла папку беспрепятственно.

– Я хочу тебе кое-что показать.

Я подаю ему папку, он открывает ее, перебирает фотографии.

– Кто эта женщина?

– Погибшая в моей машине Ирина Соколова, главбух. Папка лежала в моем столе. Ты что-то понимаешь?