Текст книги "Право безумной ночи"

– Выглядит так: Серега завел новую пассию, а старая отказалась идти в отставку, и тогда он решил вопрос радикально.

– Или так: я была тайно влюблена в шефа, а потому заминировала машину и…

– Это вздрочь, ты не могла знать, кто в нее сядет первым.

– Факт, не могла. Но теперь послушай вторую часть симфонии.

Я выкладываю диск с камеры наблюдения. Включила ее в тот момент, когда услышала царапанье ключа в замке моего кабинета – и видимость, и слышимость отличные.

– Сурова ты, мать… – он вздыхает. – Ну, отчего ты ее прогнала, понятно. По-видимому, с социумом ты контактируешь только по необходимости. Тебе не хотелось скандала, и тебе не хотелось, чтобы Серега знал, что ты видела эти фотографии.

– Да.

Он правильно все понял, сразу. Ему не пришлось ничего объяснять, что очень облегчает наш диалог.

– А что за качели у вас с цветом папок?

– Да не то чтоб качели. Просто, когда закупаем канцтовары, каждая предпочитает свой цвет. Я всегда беру синие папки, Ирина брала серые и оливковые, я это точно знаю. Шефу доставляют бордовые и черные. Ну, где-то так.

– Кошмар какой-то…

– Да ничего страшного на самом деле в этом нет. Просто предпочтения в цвете, и все. Как-то повелось у нас так – типа офисной традиции. Поставщики в курсе, проблем никаких. И кому доставляли вот такие, узнать легко, а значит, и вычислить того, кто…

– А если никому?

– Ну, тогда я не знаю. Как по мне, все это надо уничтожить, и все.

– Я заберу, можно?

– Бери, твой брат, что ж. Просто хотела тебе показать.

– Спасибо, что доверила. Идем обедать. А то скоро парни придут, я обещал дать им порулить на машине.

– Но они не умеют водить!

– Уже умеют, – он ухмыляется, а я готова убить его на месте. – Ну, чего ты злишься? Мужчина должен уметь водить машину, и я немного учил их вождению.

– То-то и оно, что немного, но они-то возомнят себя великими гонщиками! А то я их не знаю!

– Ну а я на что? Я же рядом буду!

– Не нравится мне эта идея, вот как хочешь, а не нравится!

– Да ладно тебе, не будь наседкой – ребята выросли, а ты их все норовишь юбкой закрыть. Они будут делать ошибки, влипать в дерьмо, испытают все, что положено испытать человеку, – и ты ничего не сможешь с этим поделать.

– Глобально – да, а локально я могу уберечь их от некоторых глупостей, удержать – пока они сами не научатся понимать.

– Знаешь, мне этого, наверное, не понять.

– Еще бы! Тебя родила свихнувшаяся кукушка, которая вместо того, чтоб подбросить тебя в чужое гнездо, вообще выбросила на хрен. А своих детей у тебя нет, так что ты прав – не понять. Извини, что грубо, но как умею.

– Прямолинейно, – он задумчиво смотрит на меня. – Пожалуй, Матвей прав: найти камикадзе, готового на тебе жениться, – невыполнимая задача.

– А я и не стремлюсь. Ладно, сейчас переоденусь, и пообедаем.

Можно подумать, что я стремлюсь замуж. Я даже за Марконова замуж не хочу, если честно. До сих пор ощущаю себя замужем за Климом и не знаю, изменится ли это когда-нибудь.

7

Если моим детям что-то втемяшится в бошки, это оттуда никакими стараниями не выбьешь – вот хоть кол на голове теши! Я не учила их водить, потому что не было времени, а после уже – здоровья, а в итоге я хотела, чтобы они сделали так, как делают все нормальные люди: пошли в автошколу и портили там нервы инструкторов и их машины, обучаясь премудростям вождения. Точно так же я сделала, когда у нас застопорилось дело с обучением чтению: буквы дети знали все до единой, но складывать из них слоги и слова отказывались напрочь, я сердилась, они ревели, когда видели букварь, и в какой-то момент я поняла, что своими руками отбиваю у них желание учиться. А потому я быстренько сделала поправку на ветер и наняла им учительницу – мою хорошую знакомую, методиста интерната для слаборазвитых детей. Рассудила я так: отстающих в развитии Ленка вполне успешно обучает всяким наукам, а уж моих, умных, научит в момент!

Так оно и случилось, читать они стали уже со второго занятия. Ленка, привыкшая разжевывать даунятам и прочим такого рода детям каждое движение мысли, говорила, что с нормальными детьми работать очень непривычно, темп другой, усваивают моментально. Мои и правда хватали все на лету, и Ленка всю младшую школу делала с ними домашние задания – я рассудила, что каждый должен заниматься своим делом, и она как раз на месте в роли репетитора для моих балбесов. То есть ко всему надо подходить рационально и системно, и с обучением моих детей вождению я тоже собиралась все решить мирным путем – но не тут-то было! Влез в этот процесс добрый самаритянин, мать его так, которого хлебом не корми – дай причинить кому-нибудь добро. И по горящим глазам сыновей я вижу, что идея с автошколой ими оценена не будет.

– Мам, ну ты что! – Матвей даже головой покрутил от возмущения. – Ты пойми, это практика! Я сел за руль – и сразу, понимаешь – сразу! – тронулся с места. Дэн немного парился, но тоже хорошо. Мы ездили уже, и это очень здорово, а автошкола никуда не денется, и гораздо проще обучаться там, уже имея навыки вождения.

– Я к тому лишь веду, что это чужая машина, дорогая, и если кто-то из вас ее испортит, а такое случается с неопытными водителями, я вовек за нее не расплачусь.

– Ну, как-то мы с тобой этот вопрос порешаем, – хмыкнул Валерий. – Не думаю, что царапина или вмятина на кузове станут преградой для… Ну, даже не знаю, для чего. Для дружбы, например. Разве это сопоставимо – какая-то царапина на куске железа и дружба?

Я понимаю, что он шутит, но меня немного смущает то, как он на меня смотрит. Он не должен так смотреть, это странно и нелогично… Но его взгляд теплый, ироничный и понимающий. И именно этого я хотела бы избежать любой ценой, потому что… Потому что привыкла быть одна, вот что. Я доживу свою жизнь так, как она идет, все эти взгляды – дело абсолютно зряшное. А, учитывая наличие отсутствия Марконова и обстоятельства нашего знакомства, – так и вообще.

– Ладно, только по одному.

– Нет, мам, Мэтт будет ехать, Валера ему станет подсказывать, а я буду слушать и учитывать, – Денька умоляюще смотрит на меня. – Мам, ты тоже можешь с нами.

– Ну уж нет! Моих нервов на это не хватит.

Они, понимая, что я на минуту уступила, ринулись к машине. Все-таки они изменились – но, по сути, все равно делают что хотят, просто не спорят со мной, а стараются, так сказать, войти в доверие. И я вижу насквозь эти их наивные хитрости, но не хочу испортить то новое и хорошее, что поселилось в наших отношениях. Это снова мои дети, а не два врага в окопе напротив. И моя жизнь перестала напоминать прифронтовую полосу, слава всем богам!

Машина сдвинулась с места рывком – но сдвинулась. Матвей за рулем такой серьезный, такой сосредоточенный. Они только внешне очень похожи – мои Ребенок 1 и Ребенок 2. Именно похожи, а не одинаковые, как говорят посторонние. Нет, они у меня и внешне разные, их невозможно перепутать, а уж характеры у них так и вовсе разные. Матвей очень целеустремленный, очень нацеленный на результат, такой вот рыцарь без страха и упрека – он никогда не сомневается в том, что все его начинания увенчаются успехом. Я совершенно не понимаю, на чем зиждется его непоколебимая уверенность в своей обязательной победе – но в этом он так похож на Клима!

Денька совсем другой. Он умеет чувствовать нюансы, умеет сомневаться – и идет по жизни, глядя по сторонам удивленными глазами. Он позволяет Матвею иной раз командовать – но не потому, что ему не хватает характера, а потому, что ему это никак не мешает. Он умеет думать, анализировать, сопоставлять – в этом он похож на меня, и здесь мы с ним звучим на одной волне. Он мягче, чем Матвей, но абсолютно беспощаден, если приходится. Если он уверен, что по-другому – никак, его гибкий ум ищет такое решение, когда и волки сыты, и то, что осталось от коз, надежно спрятано. А вот Матвей в некоторых случаях как раз слишком прямолинеен. Они идеальная команда, дополняют друг друга, и я не знаю, как сложатся их жизни, но в том, что эти жизни будут складываться очень рядом, отчего-то уверена. У них есть друзья – общие, как одежда в шкафу, но они сами для себя – лучшие друзья. Мальчишки мои не пропадут, это уж точно – пока они есть друг у друга.

– Мам, ты видела?!

– Конечно. Ты молодец.

Я обнимаю своего Ребенка 1 – это очень редко удается с ним проделать, но сейчас он так счастлив, что позволяет мне «телячьи нежности» – и я этому рада.

– Сейчас Дэн поедет.

Машина сдвинулась с места плавно, Матвей немного ревниво следит, как внедорожник катит по дороге, делает разворот вокруг площадки, Денька за рулем выглядит спокойным, но я вижу, что он напряжен. Ну что ж. Значит, научатся они водить вот так. Ничего страшного, я думаю.

– Смотри-ка, мам, Дэн неплохо справляется.

– Согласна. Ты, когда трогаешься с места, сцепление осторожно отпускай, плавно, тогда машина скакать не будет, подшипники, опять же…

– Да я знаю, знаю. Мам, мы с Дэном решили купить машину.

– Этого еще не хватало! Чтоб мне ни минуты спокойной не было?

– Да ладно, мы же осторожно!

– Да вы-то, может, и осторожно, но полно граждан, которые ездят как полные идиоты, а на дороге ведут себя…

– Мам, я знаю, – Матвей берет меня за руку. – Но нам надо учиться, а это приходит с практикой. Мы уже и в автошколу записались – права надо получить…

– Другое дело. Автошколу я вам оплачу.

– Мам, мы же зарабатываем. Уже оплатили, не беспокойся. Кстати, мы и тебе купили кое-что. Придем домой – отдадим.

– А что?

– Ну, увидишь.

Мы гурьбой поднимаемся наверх – я немного отстаю, потому что бегать по ступенькам так, как бегают два молодых здоровых парня, пока еще не могу. Счастье уже то, что нет постоянной страшной боли, расплавленным свинцом заливающей тело.

– Ты в порядке?

Он оглянулся на меня и притормозил, дети пошагали дальше.

– Да, просто не могу пока так быстро.

– И не надо. Постой, отдохни.

Марконов спросил бы не так, он бы спросил: «Ты в поряде?» И оттого, что этот чужой мужик рядом и так смотрит на меня, моя душа еще сильнее тоскует по Марконову. Как-то раз я словно в шутку взъерошила ему волосы и теперь знаю, какие они на ощупь. И его щеки, заросшие светлой щетиной. Он где-то очень далеко – мой-чужой Марконов. Может, нашел себе молодую стройную телку, а я… Я не становлюсь ни моложе, ни красивее, но я так сильно люблю его, что у меня в груди все болит – от мысли, что он никогда не будет моим. Нет, возможно, когда-нибудь карта ляжет так, что у нас случится секс, но мне не секс от него нужен. Я хочу, чтобы он любил меня хотя бы вполовину того, как люблю его я. Не знаю, за что. Просто потому, что он есть на свете – такой.

– Ты что?

– Ничего, Валера. Потопали. Дети-то уже наверху давно.

– Ты точно в порядке?

– Конечно. Не обращай внимания, это я так что-то.

Не могу я сказать тебе о Марконове. Никому на свете не могу – я в принципе не в состоянии это обсуждать. Это только мое, я привыкла таить все внутри, наружу – ни-ни. Пусть все думают, что у меня все ОК, я не хочу ни жалости, ни злорадства – я вообще не хочу, чтобы кто-то знал, что у меня внутри – открытая рана, которая болит гораздо сильнее, чем оперированная спина. Да, я передумала умирать, но боль от этого слабее не стала. Я обречена любить Марконова, тяжело, безнадежно и безответно. А это значит, что я остаток жизни проведу одна – дети рано или поздно устроят свои жизни, а я буду завершать свой путь в нашей квартире. У меня ничего не останется, кроме воспоминаний. Ну да ладно.

– Похоже, ты совсем расклеилась. Оль, ну что происходит? Что тебя гложет?

– Я не могу это обсуждать.

– Не доверяешь?

– Не в том дело. Ну, просто не могу, понимаешь? Не знаю как. И произнести даже не знаю как – я даже думать об этом не знаю как. Ты извини, Валера. Некоторые вещи лучше оставить там, где они есть.

– Идем. Может, понести тебя?

– Нет, конечно.

Он молча поднимает меня на руки и тащит наверх. Марконову это бы и в голову не пришло – я крупнее его, он бы меня просто не смог вот так тащить по лестнице, а в руках у этого парня я, пожалуй, не выгляжу слишком крупной. И всем-то он хорош, кроме одного: я его не люблю и никогда не смогу полюбить. Ну, вот так по-идиотски я устроена.

– Что там с обедом?

– Мы с мальчишками все приготовим, отдыхай.

Они совершенно вытеснили меня из кухни, и это, похоже, доставляет им удовольствие. Я иду в ванную, потом переодеваюсь. На кухне что-то звенит, стучит, а я слоняюсь по квартире – в гостиную я не заходила, потому что там поселился постоялец, но сейчас зайду, потому что это все-таки моя квартира.

На столе стоит ноутбук, рядом лежат какие-то бумаги, журналы, папки с вырезками, несколько книг на английском и на испанском, одна – на немецком. Надо же, полиглот.

В кресле навалена одежда – чистая, в углу стоит сумка и рюкзак. Ну что ж, это нормально – он здесь живет, вот и перетащил пожитки, чтоб были под рукой. Уедет – заберет.

На некоторых вырезках из журналов – фотографии каких-то раскопок, древних предметов, черепков. Узоры достаточно уродливые, и никто меня не убедит, что это высоты искусства – просто уродские линии, жуткие рожи, глаза навыкате… Фу, как можно было создавать такое!

– У древних была собственная эстетика, недоступная нам.

Он стоит в дверях и задумчиво смотрит на меня.

– Но выглядит ужасно.

– С точки зрения современного человека – безусловно. Но это не просто предметы обихода. Каждый из них был призван служить еще и оберегом, защитой от враждебных духов или вместилищем для духов дружественных. Древние воспринимали мир только так, вот и создавали эти предметы такими.

– Ага, я поняла. А ты что с этим делаешь?

– Систематизирую. К тому же у меня есть некая теория, которую я постараюсь доказать. Ты понимаешь, археология – наука очень костная, практически секта, она трудно отходит от привычных штампов. Археологам проще отказаться от артефакта, чем признать, что картина мира, построенная ими на основании уже имеющихся открытий, не совсем такая, как принято считать. Ведь история человечества гораздо более разнообразна и неоднозначна, чем так называемая официальная лайт-версия. И если принять во внимание существование некоторых артефактов, которые невозможно объяснить с точки зрения уже имеющихся теорий и гипотез, то картина получается весьма запутанная и совершенно опровергающая сами устои науки.

– И ты…

– Я стараюсь примирить ортодоксов и новаторов.

– Зачем думать о том, что было сотни лет назад?

– Оль, не сотни – тысячи лет, а некоторым артефактам – миллионы лет. И это говорит о том, что современный человек – далеко не первый разумный хозяин планеты. И…

– Обедать идите! – Денька заглянул в комнату, на ходу что-то пытаясь проглотить. – Все готово уже. Мам, давай мой руки.

– Это была моя реплика.

– Ну, я одолжил. Вошел во вкус.

Мне хочется прижать моего Ребенка 2 к себе и целовать, целовать его родную мордаху, его макушку, пахнущую так знакомо, – но я не хочу ставить его в неловкое положение перед новым другом, которого они так уважают. Дети выросли, и моя любовь к ним выросла – но тискать их как прежде я уже не могу, а очень хочется.

– Мы тут солянку забабахали и салат.

– Глазам своим не верю!

Есть не только солянка и салат, но и компот, и жареная печень. Похоже, мои дети увлеклись кулинарией. Это отлично, потому что они становятся самостоятельнее.

– Вкусно! Молодцы какие!

– Мам, тебе правда нравится?

– Конечно, Матвей. Очень вкусная солянка, салат и вовсе выше всяких похвал, и печенку я попробую, но так вы меня раскормите совсем.

– Не раскормим. Дэн, где эта штука?

– Вот. Мам, это тебе, короче…

Он подает мне синюю бархатную коробочку, а в ней – серьги с топазами и такое же кольцо.

– Ой… а в честь чего это?

– А просто так. Мы железо больше не покупаем, уже все есть, если нужны новые девайсы, найдем, а это так… Ну, просто.

– Красота какая…

Мне никто никогда не дарил драгоценностей – после Клима. Вот он понимал мою тягу к цацкам и, посмеиваясь над ней, баловал меня невероятно. Марконов иногда просто давал мне деньги и говорил: купи себе что-нибудь. И я всякий раз выделяла из них некую сумму и покупала себе блестящую радость, но это не то же самое, если бы он сам выбирал для меня украшение. А дети выбрали. Выросли мои мальчики, да. Пожалуй, я могу ими гордиться.

– Спасибо…

– Мам, ну ты что? – Денька обнимает меня. – Все, не кисни – теперь будем жить как надо, а то ведь и правда что-то нездоровое у нас происходило.

– Ага, я сейчас. Пойду в ванную, серьги надену.

Я могу надеть серьги и на ощупь, ничего сложного в этом нет, но мне нужно что-то сделать с подступившими слезами, а я не хочу, чтобы их хоть кто-то видел. Это не то, что должны видеть люди, даже если это самые родные люди. Видишь, Клим, какие у нас с тобой дети выросли? Я смогла. Ты знал, что я смогу, всегда знал. А я вот нет…

– Она просто не хочет, чтобы мы думали, будто она слабая.

Голос Матвея звучит тихо, но отчетливо.

– Мэтт, она и не слабая – какая угодно, но не слабая.

– Да, мать – настоящий боец. Знаешь, Валера, она у нас вообще молодчина. Просто очень уж на нас зациклена. А мы…

– А вы – дураки счастливые, я вам уже говорил. Похоже, понравились ей серьги-то.

– Однозначно. Мать вообще сорока, отец это знал, всегда ей дарил всякое. – Денька вздохнул. – Я помню… Обрывками, но помню. Не лицо даже, хотя и лицо тоже, но голос, запах…

– И я, – Матвей тоже вздыхает. – Я думал, она из-за нас не выходит замуж, а потом только понял, что не только из-за нас. И из-за него тоже – просто не находит такого же.

– А Марконов?

– Ну, Марконов ее друг, Дэн.

– Это он так хочет, а не она.

– Это их дело, не будем это обсуждать.

– Она, бывало, по несколько дней у него жила.

– Это вообще ничего не значит в ее случае. Как и в случае с Марконовым. Их обоих нельзя назвать типичными представителями человечества.

Значит, мои дети это обсуждают – без меня. Впрочем, а что я хотела, они уже взрослые. Конечно, они обсуждают Марконова, ведь я и правда иногда живу в его квартире.

– А кто это – Марконов?

– Да есть тут один, – Матвей фыркнул. – Вот в аккурат такой же каменный, как и мать. Нет, он неплохой дядька, но весь внутри такой. Думаю, у них с матерью ничего нет, но он и лечение оплатил ей, и охрану, и адвоката.

– Что-то я его не видел.

– Валера, мы его и сами-то всего несколько раз видели. Где его мать откопала, не знаю, но он богатый, очень умный и очень такой… закрытый сукин сын. В точности как мать, но мать не богатая. Уверен: когда она гостит у него, вечерами они просто пялятся в монитор, смотрят какое-нибудь кино либо играют в морской бой.

– Так не бывает, – Валерий вздыхает. – Она же живет в его квартире?

– Если бы ты знал этого Марконова, то понял бы, что бывает. Не знаю, что у них там за отношения, но готов спорить на что угодно: ничего у них нет, кроме дружбы. Мать после пребывания в его доме потом неделю ходит как отравленная лошадь. Ну, где она там? Мааам!

– Да здесь я, не ори. Ну, зацените.

Серьги я давно надела, и кольцо ловко село на палец – но в душе у меня такая буря, что надо бы ее чем-то запить.

– Жесть! – Матвей рассматривает меня. – Тебе очень идет!

– Да я уж вижу.

– Правда, Оля, топазы тебе к лицу.

– Не знаю, что сказать даже.

– Да ничего, – Матвей смущенно улыбается. – Мам, ты пойди приляг, а мы тут приберемся, и до вечера нам надо поработать.

– На работу поедете?

– Да, запускаем новую прогу, надо проследить.

Я иду к себе в комнату и ложусь в кровать. То, что дети говорили обо мне и Марконове, – правда, но не вся. Они понятия не имеют, какова на самом деле правда. И Марконов не звонит, а я так хочу услышать его голос. Просто услышать, мне больше ничего не надо. Пошлю-ка я ему эсэмэску.

«Как твои дела?» – вполне нейтрально звучит, вежливо и ненавязчиво.

«ОК. Познакомился со смешной девушкой, трахались всю ночь. Вот, доложился. Сама-то как?»

А никак. Меня, считай, что и нет уже больше. Но тебе этого знать не надо.

«ОК. Виталик, мне нужен твой совет».

«Люша, все, что могу посоветовать тебе я, может посоветовать и тот адвокат, которого я прислал. Расскажи ему».

«Хорошо».

«Только расскажи, я же беспокоюсь».

«ОК. Надеюсь, ты счастлив».

Конечно, он счастлив. Где-то там, в далекой Испании, он встретил молодую, стройную, беззаботную девушку, с которой ему не стыдно появиться в обществе и на пляже и с которой ему хорошо в постели. И мысль, что он ей, этой девушке, дарит то, что никогда не давал мне, для меня невыносима настолько, что я представить себе не могу, как это сейчас переживу. Он любит ее, он спит с ней, он гладит ее лицо, целует ее, он… Зачем ему я! Мне почти сорок, я усталая, насквозь больная, с кучей проблем и с прошлым, которое никуда не денешь. Ему не нужна женщина с прошлым, со своей жизнью – ему нужна женщина, которая будет жить его жизнью. А я не буду. Просто не смогу. Но я люблю его, так люблю, что нет на свете таких слов, чтобы сказать как. И я не знаю, как мне сейчас скрыть от всех, что я умерла.

– Мам, мы ушли, – Матвей заглядывает в спальню. – Будем вечером.

– Ага. А я посплю немного.

– Отдыхай.

Хлопнула входная дверь, близнецы скатились по лестнице, что-то возбужденно обсуждая на только им понятном языке, а я осталась в пустой квартире. Ну, пусть не совсем в пустой – на кухне звенит посуда, это мой постоялец наводит порядок. И сейчас я как никогда хочу, чтобы этот чужой человек ушел куда-то в свою жизнь, потому что мне надо побыть одной и как-то пережить то, что я должна пережить. Потому что изменить случившееся я не могу никак.

– Оль, я войду?

– Ага.

Он садится на пуфик рядом с кроватью и испытующе на меня смотрит.

– Что?

– Не хочешь поделиться, что тебя гложет? Я так понимаю, это не факт пребывания моей персоны в твоей квартире и даже не покушение на твою жизнь. Так что же это?

– Да, может, как раз покушение.

– Нет, подруга, шалишь. Если бы тебя волновал этот вопрос, ты бы сейчас рыла носом землю, пересматривала бы фотографии из белой папки, шевелила бы мозгами, дергала адвоката и следака, а ты просто ушла в себя и повесила табличку «Не беспокоить!». Из чего я делаю вывод, что гложет тебя нечто совсем иное. Расскажешь?

– Нет.

– Не знаешь, как?

– Не знаю.

Как я могу знать, как рассказывать о таких вещах? О том, что я совсем не пара успешному и классному Марконову, утонченному и очень спортивному, объездившему весь мир, в то время как я бывала только на своей даче в соседней области. Как я расскажу, что на фиг не нужна Марконову, в то время как он мне нужен так, что… Как? Я не знаю, как такое можно рассказать, не расплескавшись слезами и горем, а это как раз то, чего я не хочу выносить за пределы собственного личного пространства.

– Ладно. Поспишь?

– Нет, надо поработать.

Телефон ожил совершенно не вовремя.

– Ольга Владимировна, вы дома?

– Да, дома.

– Я через пять минут буду у вас. Мне очень срочно нужно ваше заключение по некоторым документам.

– Хорошо, Сергей Станиславович.

Так, вечер перестает быть томным. Интересно, как шеф отреагирует на пребывание в моей квартире его брата?

– Это что, Серега сейчас приедет?

– Ага. Что-то там у него срочно загорелось. Он часто так делает, просто раньше он звонил и требовал приехать в офис, а сейчас приезжает ко мне. Но разницы никакой, собственно. А что? Если не хочешь с ним видеться, просто закройся в гостиной, а лучше – у пацанов в комнате, и все.

– Нет, отчего же, – он в задумчивости ерошит волосы. – Прятаться от него у меня нет никаких причин. Просто мое присутствие здесь как объяснить? Откуда мы знакомы?

– А ты ему сказал, где живешь?

– Сказал, что у знакомых ребят, пока их мать в больнице. Но мало ли кого я имел в виду, вряд ли Серега связал это с тобой.

– Ему такое и в голову не придет, это точно. Поэтому я предлагаю тебе закрыться в гостиной и пересидеть. Чтобы не пускаться в длинные объяснения, в результате которых дело еще более запутается. А шеф в последние недели дерганый какой-то – может, из-за Ирины, а может, из-за того, что я перестала жить в своем кабинете, и теперь многое из того, что делала я, делают другие люди, на которых он не может всецело положиться. Короче, Валера, ступай в гостиную и сиди там. Захочешь отлить – возьмешь на балконе банку.

– Ты такая буквальная, просто больно слушать!

– Нежно-удивленных фей ты встретишь сколько угодно, а такую суку, как я, – далеко не везде.

– Однозначно. Ладно, ты права, признаю. Не хочу я с ним объясняться, незачем это ни мне, ни тебе.

– А машина?

– Да я ее припарковал среди других, их там полтора десятка разных. Вряд ли он станет обращать внимание на номера, ему…

Домофон загудел, и он пошел открывать.

– Оль, я дверь оставлю открытой, он зайдет и…

– Ступай в гостиную, он по лестнице скачет, как сайгак по саванне.

Фыркнув, он скрылся в гостиной и плотно прикрыл за собой дверь. Вот чует моя душа, что так оно будет лучше – незачем шефу знать подробности моей личной жизни.

– Ольга Владимировна, вот документы. У меня всего полчаса, и мне нужно хотя бы приблизительное заключение о расстановке сил.

– Присядьте, Сергей Станиславович, на вас лица нет. Что-то случилось?

– Нет, конечно, просто по лестнице быстро шел – времени и правда в обрез.

Врет он, конечно, я за столько лет хорошо его изучила – настолько хорошо, что сейчас понимаю: случилось что-то донельзя скверное, и шеф в жутком кипише. Он усаживается на тот же пуфик, на котором несколько минут назад сидел его брат. Отчего-то это кажется мне забавным, но вид у шефа донельзя взъерошенный и какой-то испуганный, что ли. Я его таким никогда не видела. Что же, черт подери, происходит?

Тем более что документы он принес очень интересные. Это копии балансов, счетов, банковских выписок, и хотя названия фирм вымараны, выглядят документы так, словно это части нескольких головоломок – но на самом деле это единое целое, просто некоторых частей не хватает, а те, что есть, показывают картину, имя которой – криминал.

– Это откуда?

– Это? Ну, это у меня случайно, и… А что?

– Здесь не хватает многих документов, но какими бы они ни были, все это прикрывает схему выведения из оборота денег, с одной стороны, с другой – тупо дерибан через подставные фирмы. Их несколько, и то, что фирмы эти создавались чисто для получения откатов и извлечения дохода путем завышения расходной части, с одной стороны, и легализации этих денег – с другой, мне уже понятно даже при первичном ознакомлении с бумагами. Это статья, и не одна, и похоже, что хозяин фирмы понятия не имеет о том, что его, такого хитрого, грабит кто-то свой. Ну, вот вам первичное заключение. Если нужно расписать, что и как, понадобится время – часов шесть-семь, и названия фирм, и еще некоторые дополнительные сведения.

– Нет, мне достаточно и первичного заключения. Спасибо, Ольга Владимировна, вы мне очень помогли.

Он сбивчиво извиняется, забирает у меня папку с бумагами и поспешно откланивается. Пожалуй, впервые в жизни я вижу шефа в таком плачевном состоянии. Куда он мог вляпаться, хотела бы я знать? Правда, не сильно, у меня есть о чем печалиться и без него.

– Мне показалось или Серега в состоянии паники?

– Не показалось. Не знаю, куда он влез, но те документы – вернее, копии, которые он мне принес, – говорят о том, что есть некто, кто извлекает прибыль не совсем честно, и если эти бумаги увидят компетентные органы, кого-то очень основательно возьмут за яйца.

– Насколько основательно?

– Радикально. Причем, до суда этот гражданин вряд ли доживет, судя по тем суммам, которые фигурируют в банковских выписках и платежках.

– Вот черт… Серега всегда такой осторожный, даже слишком. А тут, слышу – напряженный голос, я такого у него давно не слышал. С того дня, как меня подстрелили на охоте. Позвоню-ка я ему, может, ему помощь нужна.

Он выходит, а я плотнее укутываюсь в плед. Да пропади оно пропадом, чтобы я думала о том, что там у шефа стряслось! Они с его папашей – абсолютно одного поля ягоды, оба наглые, уверенные, что весь мир принадлежит только им, избалованные и не привыкшие ни с кем считаться. И если бы я не была так сильно нужна шефу, он бы меня давно уволил – но я не позволяю ему влипнуть в дерьмо. Ведь к нему многие обращаются за инвестициями, и просчитать прибыльность проекта, исходя из имеющихся данных и планируемых вливаний, может любой мало-мальски профессиональный аналитик. Но вот увидеть за цифрами самую суть – это могу только я.

– Говорит, все у него в порядке. Но я же слышал…

– Валера, он из тех, кто не будет рассказывать направо-налево о своих проблемах. Думаю, завтра он все обдумает, пригрузит меня этими бумажками более основательно, и я найду ответ. Если он решит довериться, конечно, – но может и сделать вид, что ничего не было, и, если честно, я бы предпочла второй вариант. Слишком горячим может оказаться дело, особенно если среди фирм фигурируют те, о которых я сейчас думаю.

– Какие?

– Не хочу, незачем нам это обсуждать. Просто поверь мне на слово: есть граждане, вполне благопристойные на первый и даже на второй взгляд, но я знаю, кто они. Вернее, кем были и что делали двадцать лет назад, например. И ввязываться в танцы с волками у меня нет ни малейшего желания, понимаешь? А твой брат может до конца всего этого и не понимать.

– Вполне может быть. Оль…

– Что?

– Может, съездим куда-нибудь?

– Сейчас?!

– Ну да. Еще не поздно, всего-то восьмой час, можем просто поехать погулять. Посидим в кафе, мороженого поедим.

– Мальчишек надо взять.

– Зачем? Они на работе. Или ты всегда гуляешь только с детьми?

Нет, мы с Марконовым иногда ходим в театр, иногда – в кино, он берет меня с собой или же спрашивает, куда бы мне хотелось – но мне всегда кажется, что ему все это неинтересно, он просто хочет сделать мне приятное, и если бы не я, он занимался бы какими-то своими делами. Но мы не берем с собой детей, это правда. У него двое сыновей, старше моих, и я их никогда не видела. А мои дети – это мои дети, он признает, что они есть, и не более того.

– Нет, просто раз уж мы собираемся в кафе…

– Оль!

Он смотрит на меня не отрываясь, и мне очень неуютно под его взглядом. Я не хочу ничего такого, потому что мне нечего ему предложить. Есть он, есть я – и есть Виталий Марконов, сукин сын, трахающий молодую красивую телку в далекой Испании и вообще не вспоминающий обо мне. И есть боль от осознания такого вот положения вещей. И эта боль рубит все, что могло бы быть, возможно, потому что никто мне не нужен, кроме Марконова. Это его волосы я хочу гладить, это его я бы целовала так нежно, словно жить осталось всего пару дней. Это с ним бы я хотела просыпаться по утрам – все утра, которые мне еще остались. И по-другому не будет.

– Что?

– Считай, что я приглашаю тебя на свидание.