Текст книги "Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек"

17

Это самая идиотская ситуация из всех, что случались со мной до сих пор в жизни, и, наверное, более идиотской уже никогда не случится. Похоже даже на то, что вообще со мной больше ничего не случится.

– Слушай, Ванда, – начинаю я, но она прерывает.

– Заткнись! – говорит она. – Ты уже достаточно молол вздор. Мы уладим это быстро. Я всегда очень хорошо относилась к тебе, но ты стал опасным, ты слишком догадлив.

Я мог бы попробовать броситься в сторону и исчезнуть из ее поля зрения, но успею ли? Ванда стоит так близко, что если бы я протянул руку через решетку, я почти достал бы револьвер. Разумеется, лучше не пробовать. Я всегда слышал, что в подобные минуты перед глазами души пролетает вся прошедшая жизнь, но на этот раз – ничего похожего. Голова у меня пуста, как бутылка под утро. Может быть, и существует какой-нибудь способ спасения, но он не приходит мне на ум.

– Все происшедшее не имело никакого отношения ни к Франку, ни к какому-нибудь сценарию, – говорит Ванда. – Может быть, у черной и были какие-нибудь претензии, но я ничего об этом не знала и совершенно не имела намерения ее убивать, зачем? Она погибла по чистой случайности. Стой! – кричит Ванда, потому что я невольно пошевелился.

Замираю в неподвижности, Ванда продолжает дальше:

– Как это ты не пришел к такой простой мысли, а данные у тебя были, ты ведь нашел помаду Майки в квартире Франка. И какие выводы ты сделал из этого?

Молчу. Ванда, впрочем, и не ожидает от меня ответа.

– Естественно, я давно знала об этом, но не имела доказательств. Я вернулась из отпуска на три дня раньше, чем предупреждала. И все эти три дня следила за ними. Я видела, как Майка выходила сегодня от Франка, поехала за нею, поднялась за нею на второй этаж, но в дверях твоего кабинета Майка встретила черную, поэтому я не могла к ней приблизиться. Я спустилась вниз, поднялась по пожарной лестнице к окну твоей канцелярии и увидела, как обе они крутятся по комнате. Я узнала свою знакомую из Монфлер, но не имела представления о том, что она здесь делает. Через минуту они вышли из комнаты, а на окне, как ты догадался, остался револьвер. Я взяла револьвер, перебралась на этаж выше и встала там, где сейчас стоишь ты. Увидела через окно Майку, сидящую на подлокотнике дивана. Голова ее склонилась, но это была Майка, в своем верблюжьем плаще. Относительно этого у меня не было никаких сомнений. Я выстрелила, спустилась вниз, уехала в гостиницу, утром встретилась с Франком на вокзале… и узнала, что он провел ночь у Майки – живой и невредимой, потому что вместо нее я застрелила черную. Весело, как? Теперь молись, потому что это уже конец.

Замечаю через ее плечо какое-то движение в прихожей. За спиной Ванды показывается испуганное лицо Пумс. Ванда оборачивается, опускает револьвер и вежливо объясняет:

– Мы тут репетировали, жаль, что вас не было при этом. Монти, действительно, дьявольски проницателен, вы имеете шефа-гения.

– О да! – подтверждает Пумс с восторгом. – Звонил какой-то господин, – обращается она ко мне, – просил, чтобы вы с ним срочно связались. Я записала номер.

– Уже иду, – говорю я.

– Твоя историйка была бы прелестна, – обращаюсь я к Ванде, – если бы не то, что Майка была вчера в шелковом плаще, а не в верблюжьем. В шелковом, зеленоватом. Я видел его у нее в ванной, скомканным в комок и втиснутым под ванну.

– Не повезло, – говорит Ванда, смотрит на часы, вручает мне револьвер и натягивает перчатки.

– Я договорилась с портным. Прощаюсь с вами, дети мои. До завтра!

– Иди в кабинет, Пумс, – говорю я. – Сейчас и я туда приду.

Я спускаюсь вниз, обхожу угол дома, у подъезда встречаюсь с Вандой, которая высматривает такси.

– Я классно играла, правда? – говорит она. – Кино потеряло во мне выдающуюся звезду, не хуже, чем Майка. Признайся честно: ты перетрусил?

– Ты и вправду подозреваешь, что у Франка роман с Майкой? Это не имеет никакого смысла, – говорю я.

– Это мне и в голову не приходило, – пожимает плечами Ванда. – А если бы даже и так, мир от этого не перевернется.

– Зачем ты ездила в Монфлер?

– Чтобы покрасить волосы. Там работает известный специалист, виртуоз хны. Тебе стоило бы знать, что я седею.

– О чем вы разговаривали с черной на шезлонгах?

– Я тебе уже говорила: о ее кузине, которая управляет пансионатом, о том, что будет на обед, ничего особенного. Бедняжка Клара не была интересной собеседницей, в основном, жаловалась на жизнь. Мне это быстро надоело, и я дала ей почитать книжку, чтобы избавиться от нее. К счастью, книжка захватила ее. Черная даже спрашивала: нет ли у меня еще повестей Стэна. В. Мелтона. Она была очень разочарована, когда я ей рассказала, что великолепный Стэн. В. Мелтон является на самом деле почтенным толстяком среднего возраста, и настоящая его фамилия – Кокач. Потом мы разговаривали с ней о толчее на железных дорогах. Черная при этой оказии похвалилась мне, что раз в жизни, восемь лет тому назад, попала в железнодорожную катастрофу. Ее фамилию даже напечатали по ошибке в списке убитых. Черная, кажется, считала это специальным издевательством редакции по отношению к ней.

Потом я сделала эту знаменитую фотографию, еще раз встретилась с нею, когда отдавала ей снимок, и больше ничего о ней не знаю.

– Когда это было? Когда ты ее видела последний раз в Монфлер?

– Позавчера. Она выезжала в этот день, а я осталась еще на сутки.

– Ты в действительности приехала только сегодня утром? Откуда ты тогда знала о статуэтке?

– Я покупала ее вместе с Ниной на рынке еще перед отъездом в Бандо. Мы решили с ней, что статуэтка отлично подходит к твоему кабинету, у адвокатов всегда видишь что-нибудь такое страшное.

– У дантистов, – поправляю я. – У адвокатов обычно стоят настольные гарнитуры из бронзы.

– Ну, в следующий раз буду знать. До свидания, Монти. Зайди к нам на ужин, если тебя еще не арестуют до этого времени. Сделаю блинчики, – говорит Ванда, усаживаясь в такси.

Иду наверх и застаю Пумс в приемной перед зеркалом. Обеими руками она оттягивает вниз вырез своего свитера, имитируя декольте и критическим взглядом исследуя в зеркале эффект этой операции.

– Не заблуждайся, – говорю я, – ты ни капельки не похожа на Майку.

– Она восхитительна, правда? – вздыхает Пумс.

Входим в кабинет, Пумс садится к пишущей машинке, я – за письменный стол.

– Опыт удался? Вы открыли убийцу? – спрашивает Пумс.

– Ты рекомендовала мне искать наименее подозрительную особу, точно? Ты права, это может оказаться хорошим методом. Давай задумаемся: кто до сих пор не возбудил никаких подозрений, кто кажется совершенно непричастным к этому делу и все-таки с самого начала имеет к нему отношение, нужно только догадаться. Подумай: есть кто-нибудь, кто отвечает всем этим условиям?

– Я! – говорит Пумс. – Никто меня не подозревает, а я кручусь здесь все это время.

– Кстати, и причина у тебя была: ты не хотела, чтобы я узнал о твоем криминальном прошлом, боялась, что не приму тебя на службу. Нина обещала промолчать об этом. Но ты встретила Нусьо, пришла вчера сюда на разведку, хотела сориентироваться на местности, может быть, увидеть, как выглядит твой будущий шеф, прежде чем окажешься с ним лицом к лицу. Возможно, ты даже хотела посетить канцелярию, ключ от которой дала тебе Нина. На террасе бара ты увидела Нусьо. Нусьо знал обо всем, мог тебя выдать. Ты заманила его в канцелярию, застрелила, а потом застрелила и черную, которая кое-что подсмотрела. Логично?

– Если вы будете говорить так еще минуты две, вы меня убедите, – говорит Пумс, – я уже и сейчас не уверена в том, что все не происходило именно так.

– Зато я уверен, что все это было не так, – вздыхаю я. – Собственно, все уже ясно, за исключением одной-единственной вещи.

– А что именно не совпадает? – спрашивает Пумс.

– Лестница не совпадает. Кельнерша сказала, что черная говорила по телефону, что у нее украли лестницу. А между тем у нее украли совсем не лестницу. Не знаю, почему она говорила о лестнице. Эта лестница с самого начала сбила меня с толку.

– Так выходит, что «Черная лестница» здесь ни при чем? – спрашивает Пумс.

– Совершенно ни при чем.

– Получается, что господин Шмидт ни в чем не виновен? Это хорошо, он очень симпатичный.

– Невинный, как дитя, – говорю я. – Но я, впрочем, в действительности никогда и не верил в его вину. Я нес всякую околесицу, чтобы выиграть время,

– Вы прекрасно это проделали, – уверяет меня Пумс. – У меня просто мурашки по спине бегали, когда вы вот так, шаг за шагом, ступенька за ступенькой, доказывали ему, что он убийца.

– Что ты сказала? – вскрикиваю я, срываясь с кресла.

– Что был такой момент, когда я уже поверила, что это господин Шмидт убил, – говорит Пумс. – А что с вами случилось?

Я вынимаю из кармана лупу и фотографию, исследую фотографию еще раз. Буковки очень маленькие, но прочитать их можно.

18

Я поднимаю трубку телефона, набираю номер. Глухо отзывается: «Алло».

– Густав, – говорю я. – Ладно, не прерывай. Сначала послушай, что я тебе хочу рассказать, потом будешь говорить свое. Знаешь, какое алиби самое надежное? Я уже знаю: никаких искусственных комбинаций или подстроенных пьянок, никаких фальшивых свидетелей, никакого искусного хронометража – ничего из этих вещей. Хорошее алиби – это выглядеть добропорядочно. «Порядочные люди не имеют алиби», – сказал сегодня Опольский. Не имеют, потому что не нуждаются в нем. Порядочный человек может спокойно совершить убийство, потому что никто не станет подозревать его в этом. Нужно быть таким гением, как я, чтобы в подобных условиях открыть правду. Не прерывай, дай мне договорить. Я бы давно напал на след, если бы не лестница. Одна кельнерша слышала, как Клара Виксель говорила по телефону, что у нее украли лестницу. Я не сопоставил эту лестницу ни с чем разумным до тех пор, пока меня не осенило, что кельнерша могла исказить слова Клары. Клара говорила вовсе не о лестнице. Она говорила о ступенях. Лестница и ступени для кельнерши – это одно и то же. Но, фактически, между ними огромная разница. Клара Виксель писала детективные новеллы, некоторые из них послала в свое время в Издательство детективной литературы, оставив их копии на хранение в сейфе моего отца. Спустя год или два после этого в газете появилось сообщение, что Клара погибла в железнодорожной катастрофе, поэтому мой отец, вынимая из сейфа бумаги, среди которых был и депозит Клары, сказал секретарше, что уже никто не обратится за ним, и разрешил, чтобы это бесценное произведение служило подушкой на кресле около пишущей машинки. Оригинал лежал в Издательстве, Франк оставил его тебе в наследство, когда сменил место работы. Франк не читал рукопись, но ее прочитал ты, посчитал одну из новеллок хорошей основой для повести. Ну и воспользовался ею, разумеется, публикуя повесть под собственной фамилией. Это было началом «Синей Библиотеки», в которой, возможно, позднее использовался и ряд других идей Клары в следующих твоих повестях. Клара писала плохо, но замыслы имела отличные, в то время, как ты – наоборот: писал довольно профессионально, но не умел изобрести интригу, поэтому твое содружество с покойницей было выгодным делом. Только покойница не была покойницей, информация в газете была ошибочной. В этом году Клара поехала в Монфлер, и там случайно ей в руки попали «Ступени на гильотину» – сегодня уже признанные классическим образцом криминальной литературы, гордостью творческой деятельности Издательства. Клара сразу сообразила, что это плагиат, приехала сюда и позвонила мне, чтобы получить доказательства того, что она является настоящим автором «Ступеней». Это было вчера вечером, около половины девятого. В квартире были мы вдвоем. Ты читал план своей новой повести, я сидел в кресле и… спал. Я уснул так крепко под воздействием твоего чтения, что меня не разбудил даже звонок телефона, который, к слову, еле слышен. Ты поднял трубку и одновременно заметил, что я сплю. Допускаю, что сначала ты просто шутки ради выдал себя за меня, может быть, думал, что звонит какая-нибудь бабенка, на тему которой ты сможешь разыгрывать меня потом. Но ты сразу же сообразил о чем идет речь и понял, что тебе грозит. Скандал и финансовый крах заглянули тебе в глаза, если я могу так цветисто выразиться. Ты велел Кларе подняться в канцелярию, отложил трубку, закончил чтение. Я, тем временем, проснулся, мы позвонили Франку, ты отвез меня к нему домой и вернулся, чтобы встретиться с Кларой. Но не на своем автомобиле. Он для этого слишком ярко окрашен, его можно сразу узнать. Ты взял возле дома Франка его неприметный автомобиль и поехал на нем. Уже поднялся по лестнице, когда увидел, что Клара разговаривает перед дверью канцелярии с Майкой. Ты никогда не видел Клару, но догадался, что это она. За минуту до этого Клара пережила в канцелярии малоприятное приключение, во время которого случайно погиб некий взломщик. Но это лично тебя не касается, за исключением того факта, что в руках у Клары был револьвер. Ты спустился вниз и возвратился на этаж канцелярии с тыльной стороны дома по пожарной лестнице. По канцелярии метались две перепуганные женщины, пытаясь отыскать какое-то привидение. Через некоторое время Майка выпроводила оттуда Клару, но еще до этого Клара оставила револьвер на подоконнике окна, у которого ты стоял. Спустя минуту ты услышал их голоса сверху, из окна моей кухни. Ты взял с подоконника револьвер, поднялся пожарной лестницей на следующий этаж и услышал через окно, что черная собирается поделиться с Майкой своими огорчениями. Ты выстрелил, затем бросил револьвер к трупу, спустился по лестнице и уехал. Поставил на место автомобиль Франка, взял свой и возвратился домой. Все вместе это заняло очень мало времени, и никто тебя не видел, но оставался еще документ, по твоему мнению, запертый в сейфе. Сегодня, около полудня, ты выбрался за ним. Ты думал, что, может быть, сейф не заперт, и тебе удастся заполучить рукопись без особых трудностей. В канцелярии ты не застал никого, но сейф был закрыт. Ты решил подождать моего прихода и какой-нибудь хитростью заставить меня открыть сейф. Тем временем ты осматривался, пытаясь найти что-нибудь из выпивки для успокоения расшатанных нервов. Ты потянулся к старому тайнику, к коробке, от «Фауста». Водки там не было, зато был револьвер, тот самый, которым ты воспользовался предыдущим вечером, чтобы ликвидировать Клару. Увидев револьвер, ты изменил свой план. В твоих повестях всегда тучами роились замаскированные гангстеры, терроризирующие бедных фраеров и заставляющие их без лишних трудностей совершать всевозможные вещи. Ты решил использовать этот прекрасный прием в жизни. В кульминационном пункте сцены ты был атакован некой пианисткой, но это пошло тебе на пользу, так как ты очнулся после удара с желанной рукописью под головой. Рукописью, которая была не в сейфе, а на кресле, и вместе с ним упала на пол. Ты схватил рукопись и взял «ноги в руки». Думаю, что ты уже уничтожил ее. Собственно говоря, против тебя нет ни одной улики. Только я один знаю, что убил ты. Повторяю: я не смог бы доказать этого. Но сделай мне приятное и признайся, что все, что я тебе рассказал происходило в действительности. Я пришел к этому с величайшим трудом, можешь мне верить. Ну так как, совпадает?

– Действительно, совпадает, – произносит голос в телефоне. Но это не голос Густава, а голос Роберта.

– Ну ты ловок! – говорит Роберт с уважением. – Густав во всем признался, и рассказал мне все от начала до конца. Действительно, было так, как ты предполагал. Он только не знал, как погиб Нусьо, тебе придется дополнить его показания.

– А где Густав? – спрашиваю я.

– О! Здесь его уже нет, – говорит Роберт. – Он хотел позвонить тебе и попросить у тебя прощение за хлопоты, но тебя не было в канцелярии. Мы не могли ожидать бесконечно. Он хотел, чтобы я передал тебе, что он раскаивается и просит тебя заняться Издательством. Еще он сказал, что ты можешь оставить себе его шляпу.

– Густав сам призвал тебя на роль исповедника, или ты вышел на него собственным нюхом? Если это так, то ты ловкач, потому что все следы вели ко мне, а не к Густаву.

– У меня есть свои методы, может быть, не худшие, чем у тебя, – говорит Роберт скромно. – Если ты сумел догадаться кто убийца, то мог и я, правда? Не понимаю только, каким образом оба трупа свалились мне с крыши на голову. Может быть, ты сумеешь мне это объяснить?

– Охотно, если ты скажешь мне сначала, как ты вышел на след Густава, и не просто вышел, а вышел раньше меня, несмотря на то, что я имел больше данных. Ну и кроме этого, я все же – гений.

– Все же, – подтверждает Роберт. – Но не настолько, чтобы догадаться заглянуть в карман черной. У нее в кармане была карточка с фамилией и адресом Густава. Салют! – заканчивает он и кладет трубку.

– Кретин! – выразительно произношу я. Пумс смотрит на меня с немым вопросом в глазах. (Эва Гарднер в «Босоногой маркизе».)

– Я! Я кретин! – восклицаю я. – Почему я не обыскал ее карман? Запомни, Пумс: всегда обыскивай карманы трупов, – заключаю я и выхожу из канцелярии. Горло у меня пересохло. Мне просто необходимо заскочить на рюмочку… минеральной воды.

19

Сразу за порогом встречаю Гильдегарду. Она стоит у дверей своей квартиры с чемоданчиком в руках. Рядом на лестнице я вижу привратника, который тащит вниз ободранный сундук. Гильдегарда в допотопной шляпке с кокетливо загнутыми полями, из-под которых свешиваются пряди седых волос. Но она подкрашена, выглядит моложе, чем обычно, глаза ее блестят.

Она запирает дверь и вешает ключ на гвоздь, вбитый в нише.

– Вы выезжаете? – спрашиваю я.

Гильдегарда кивает головой в знак подтверждения и при этом краснеет, как девчонка. Я беру у нее чемоданчик, и мы начинаем спускаться. Мы еще находимся на лестнице, когда я замечаю стоящее перед подъездом такси, в которое привратник запихивает сундук Гильдегарды. В такси сидит Опольский и сосет пустую трубку.

– Благодарю вас и прощаюсь, – говорит Гильдегарда, забирая у меня чемоданчик, и с достоинством шествует через вестибюль к двери.

– Постойте, постойте! А что же будет с Серафинком? – кричу я ей вслед. – Что ни говори, а Серафинк является моим клиентом, и его судьба в определенной степени касается и меня.

– С кем? – спрашивает Гильдегарда, останавливаясь.

– Как вы поступите с Серафинчиком, со своим котом? – спрашиваю я.

Гильдегарда вытаращивает на меня глаза.

– У меня никогда не было никакого кота! – говорит она, поворачивается и неуклюжим шагом исчезает в дверях.