Текст книги "Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек"

5

Опольский сидит за столиком на террасе, склонившись над стаканом молока. Он так стар, что просто грустно смотреть на него. Правда, в зале суда он выглядит намного лучше. Здание суда намного старше его. И он одерживает победы, что там говорить! Но появляется там все реже и реже.

Обычно я всегда начинаю разговаривать с ним на высоких тонах, просто не хочется верить, что такой старый человек еще не глух. Но он не глух, слух его превосходен. После нескольких фраз я говорю уже нормальным голосом.

Пересказываю ему всю историю с самого начала и со всеми подробностями, Опольский слушает словно из вежливости, он совершенно не кажется мне потрясенным или хотя бы удивленным.

– Ну ладно, а зачем ты все это мне рассказываешь, – отзывается он наконец, когда я заканчиваю свой рассказ и зажигаю сигарету.

Голос у него слабый. Впрочем, он никогда не отличался громогласностью или эффектным красноречием. Его таланты относились совсем к иной области.

– Дело в том, что дама в черном могла звонить только вам и никому другому, – отзываюсь я. – Что ей было нужно?

– Она не звонила мне, – говорит Опольский.

– Кому же она звонила? – настаиваю я. – Все ведь совпадает: ключ под шлангом пожарного крана в нише, который вы прятали там еще во времена совместной работы с моим отцом, несгораемый сейф, и то, что она звонила из бара, расположенного в нашем доме… И этот депозит был явно положен еще до того, как практику в нашем бюро принял я. Тогда еще я был за границей.

– Не сдавала она мне никакого депозита, – говорит Опольский. – И звонить мне не могла тоже: дома у меня нет телефона.

– В таком случае, кому же она могла звонить? Кто мог назначить ей встречу в нашей канцелярии, а потом впустить ее в мою квартиру? Кто мог все это устроить кроме вас или меня?

– Не я. Предполагаю, что это мог сделать ты, – отзывается Опольский.

– А я предполагаю, что вы. Это было так: дама в черном оставила у вас на хранение нечто, а потом выехала за границу, скорее всего, во Францию. Вы рассчитывали на то, что она не вернется, и использовали это нечто, оставленное ею, в корыстных целях. Этот депозит представлял собою некую денежную ценность, дама в черном подчеркивала это в телефонном разговоре. Совсем недавно, судя по тому же разговору, дама узнала, что была обманута, и этот обман имел прямую связь с ее депозитом. Она села в поезд, приехала сюда и прямо с вокзала пришла в нашу канцелярию. Никого там не застала. Потом спустилась в бар и позвонила вам, требуя возвращения депозита. Поскольку вы эту вещь промотали, вы никак не могли возвратить ее владелице. Вы велели ей подняться в канцелярию, открыть себе дверь ключом из тайника и ожидать вашего прихода. После чего пришли и застрелили ее из револьвера. Вы отлично помнили, где он лежит, так как еще мой отец держал его в том же ящике стола.

– А какое участие принимал во всем этом Щербатый Нусьо?

– С ним все просто. Он крутился у телефона во время разговора дамы в черном с вами. Окошко, в котором он получал блюда для зала, рядом с аппаратом. Все подслушал. Деньги ему нужны были позарез. Земля уже горела у него под ногами, нужно было бежать, а это дело дорогостоящее. Услышал, что в нашем сейфе находится нечто ценное. Прикинул, что успеет подняться к нам наверх и облегчить сейф еще до того, как черная доест ужин. Пошел на наш этаж, вынул ключ из-под гидранта, открыл дверь, вошел в кабинет и начал подбираться к содержимому сейфа. Но черная поспешила, она нервничала, не стала доедать ужин и поднялась наверх раньше, чем рассчитывал Нусьо. Застала его врасплох. Нусьо спрятался за портьерой и сидел там спокойно. Потом пришли вы, состоялся, вероятнее всего, короткий разговор, во время которого вы достали револьвер из ящика и застрелили даму. Но с первого выстрела вы не попали в цель, пуля пробила портьеру и досталась Нусьо. Только со второго выстрела вы убили и черную.

– А потом притащил ее наверх в твою квартиру? Зачем это было мне нужно?

– Может быть, вы хотели направить подозрение на меня.

– Каким способом я попал в твою квартиру?

– Вы отлично знали, что ключ от канцелярии подходит и к моей квартире, вы когда-то снимали ее вместе с отцом, и она перешла ко мне вместе с канцелярией. После того, как вы перенесли труп в квартиру, вы вернули ключ под гидрант и преспокойненько отправились домой.

– И что тебя удерживает от того, чтобы все это пересказать полиции?

– Я бы предпочел, чтобы вы сделали это сами. Не очень-то приятно обвинять в убийстве приятеля собственного отца.

– Мы не были приятелями, мы лишь вели сообща канцелярию. Твой отец был специалистом по гражданским делам, я – по уголовным, это было очень выгодное содружество, и мы пользовались отличнейшей репутацией.

– Которая перешла ко мне по наследству вместе с канцелярией. К сожалению, мне не под силу с достоинством продолжать вашу традицию, просто, видимо, я из другого теста.

– Ты дилетант, и в этом твоя трагедия. Образование ты получил, и все-таки ты лишь любитель и никогда не совершишь ничего стоящего.

– Почему же? И у меня были свои маленькие успехи.

– Я не утверждаю, что ты бездарен. Но удачи таланта без высокой профессиональности – всегда случайны.

– Какой же это был депозит? – спрашиваю я.

– Не имею представления. Очевидно, это была клиентка твоего отца, я лично ничего не слышал ни о каком депозите. Возможно, он и сейчас преспокойно лежит себе в сейфе. Не могу понять, как ты до сих пор не проверил этого.

– По самой простой причине, я не знаю, как открывается сейф. Никогда не испытывал необходимости в нем и не предполагал, что отец мог держать в нем что-либо, что могло бы пригодиться мне. А если бы я захотел отворить его, мне пришлось бы взламывать дверцу, так как я совершенно не знаком с комбинацией цифр, открывающей замок. А вот вы, я надеюсь, знаете эту комбинацию. Так сообщите ее мне.

– Я тоже не знаю ее, – заявляет Опольский. – Сейф приобрел и пользовался им твой отец. Кстати, пользовался крайне редко. Сейф служил больше в качестве декорации, для пробуждения в клиентах уважения к нашему заведению. Поэтому я никогда не интересовался тем, как сейф открывается.

– У меня появилась мысль, – заявляю я. – Нусьо Щербатый вовсе не вламывался к нам. Это вы привлекли его в качестве специалиста по открыванию сейфов. Вы ничего не знали о депозите. Узнали только из звонка черной. Эта дама позвонила вам, так как узнала, очевидно, что Эдвард Рифф умер. Вот она и обратилась к его компаньону, фамилия которого до сих пор красуется на дверях канцелярии. Вполне вероятно, что она звонила не домой к вам, а сюда в клуб, где вы обычно проводите время. От нее вы узнали, что в сейфе находится нечто очень ценное. В настоящее время вы не очень-то зарабатываете, перед вами перспектива плохо обеспеченной старости. И вот – искушение. Но вы не могли открыть сейф сами, отсюда участие Щербатого. Вы встретили даму в черном, проводили ее в мою квартиру и застрелили там, а Нусьо в это время открывал в канцелярии сейф. Потом вы вернулись вниз, Нусьо на всякий случай спрятался за портьеру, и вы его застрелили тоже.

– Зачем мне было убивать его до того, как он открыл сейф? – спрашивает Опольский. – Ведь это же нелепость.

– А откуда вы знаете, что Щербатый не открыл его? – спрашиваю с натиском я, но Опольский ничуть не смущается.

– А разве открыл? – изрекает он.

– Не открыл, но вы думали, что открыл. Когда вы вошли, то заметили рядом с сейфом, а может быть, на столе какой-нибудь предмет, который вы и приняли за сокровище извлеченное Нусьо из сейфа. Вы выстрелили в Нусьо через портьеру и удалились, унося это сокровище. Только потом вы убедились, что этот предмет не представлял из себя ничего ценного. Возможно, это были инструменты Нусьо, завернутые в бумагу, или еще что-нибудь, совершенно не имеющее никакого отношения к делу. Таким образом вы совершили два абсолютно бессмысленных убийства.

– Откуда по-твоему я мог знать Нусьо?

– Защищали его когда-нибудь в суде – отсюда и знакомство. Когда вы пришли на встречу с черной, вы заглянули в бар, чтобы увидеть, там ли она, ее не заметили, зато заметили Нусьо и моментально сообразили, какую пользу можно извлечь из встречи с ним. Вы пообещали ему неплохой куш, взяли с собой в канцелярию, а черную в это время увели в мою квартиру.

– С таким же успехом все это мог бы проделать и ты? Не правда ли?

– У меня железное алиби. А есть ли алиби у вас?

– Нет, конечно. Я весь вечер сидел дома. Порядочные люди вообще никогда не имеют алиби.

– Я как раз порядочный и, несмотря на это, совершенно случайно имею алиби.

– Если бы моим клиентом был какой-нибудь твой противник, я бы взялся разрушить твое алиби. Насколько я понял, оно заключается в том, что некий Франк Шмидт не расставался с тобою в течение всей ночи. Но это неправда. Ты с ним расставался по крайней мере один раз на время, вполне достаточное для того, чтобы застрелить парочку людей. А именно – тогда, когда Шмидт покупал кальвадос.

– Но ведь это было в «Селекте», на другом конце города. И весь поход Шмидта занял самое большее пять минут. Я никак не успел бы добраться туда и обратно так быстро, чтобы Франк, вернувшись с бутылками, застал меня в машине. А он готов присягнуть, что все так и было.

– Черная могла в это время быть не в канцелярии. Ты задержался, ей надоело ожидать, она изменила свои планы и поехала в «Селект», чтобы переночевать там. Ты заметил ее у гостиницы, убил, а труп спрятал в машину. Утром, когда Франк отвез тебя домой, отвлек на момент его внимание, вынул труп из машины и отнес наверх.

– А Щербатого я тоже убил рядом с «Селектом»?

– Нусьо убила черная, когда застала его в канцелярии рядом с сейфом. Щербатый забрался туда, чтобы ограбить сейф, как ты и предполагал ранее. Черная, увидев грабителя у сейфа, в котором хранился ее депозит, потеряла голову и застрелила Нусьо, чтобы спасти свое сокровище.

– Нусьо был убит за портьерой, а не рядом с сейфом, – говорю я.

– Может быть, и не рядом с сейфом. Может быть, вовремя спрятался, но портьера пошевелилась, черная заметила это и выстрелила.

– Откуда она знала, где револьвер?

– Нашла его случайно. Сидела за столиком и от скуки выдвигала и закрывала обратно ящики. В одном из них увидела револьвер. Черная взяла его в руки, в это время портьера колыхнулась, и черная нажала курок.

– Никто не стреляет ни с того ни с сего в портьеру, даже если она колышется. Даже если там кто-то прячется. В таком случае, тем более никто не стреляет.

– Черная могла испугаться. Женщины со страху способны на. любые глупости. Портьера колыхнулась, черной стало не по себе, боялась взглянуть на портьеру еще раз, предпочла* выстрелить. Чисто женская реакция. Потом увидела, что она наделала, испугалась еще больше, немножко подождала тебя, ты не приходил, она боялась все сильнее и убежала в гостиницу, где ты, в свою очередь, застрелил ее.

– Из какого револьвера?

– Револьвер она прихватила с собой. Ты, вероятно, остановил ее и разговаривал с нею минуту-другую, в процессе беседы отобрал у нее револьвер и застрелил ее.

– Как же я мог узнать ее ночью рядом с гостиницей, если я никогда до этого ее не видел?

– Это ты так утверждаешь. Может быть, ты знал о ее приезде еще до того, как она позвонила тебе. И знал, как она выглядит.

– Ничего я не знал о ней, и мне она не звонила. Во время стоянки перед «Селектом» голова моя была забита вовсе не стрельбой по живым мишеням. Можете мне поверить, у меня были более серьезные проблемы.

– А свидетели у тебя есть? – спрашивает Опольский.

– Свидетель был, – говорю я. – Но выступать в суде он не станет. Это был свидетель, которого не было.

– Как так? – удивляется Опольский.

– Был и одновременно его не было. Не знаю, как объяснить это вам.

– Ну и не объясняй. Меня все это совершенно не касается.

– Вы были когда-нибудь в жизни алкоголиком? – спрашиваю я.

– Даже дважды, с рецидивами.

– А доходили до белой горячки?

– В моем возрасте можно иметь позади богатый опыт.

– Я лично дошел до белой горячки, – с горечью сообщаю я. – И что самое обидное, пил не так уж и много. Другие пьют больше.

– Много пить начинаешь уже тогда, когда чувствуешь, что дошел до белой горячки. Тогда уже все равно, – делится своим прошлым опытом Опольский.

– Да, уже месяца два я пью, не переставая. Два месяца назад я впервые столкнулся с галлюцинацией. Это было страшным потрясением для меня. И как можно было с этим бороться? Только пить дальше.

– И ты пьешь, и видения навещают тебя все чаще, с этим я знаком, – говорит Опольский. – Но если ты и в самом деле дошел до ручки, есть шанс, что суд признает тебя невменяемым.

– Суд признает? О чем вы говорите? Я, может быть, и дошел до белой горячки, но никого не убивал.

– Лично я сомневаюсь, что ты такой уж запойный, белая горячка случается реже, чем убийства. Но, разумеется, ты можешь построить на этом свою оборону. Вопрос только, удастся ли тебе убедить психиатров.

– Вы говорите, что переживали галлюцинации. А что вам мерещилось?

– Летучие мыши. В белой горячке, как правило, участвуют животные, те или иные.

– Совпадает, – говорю я. – Но мое животное совершенно омерзительное.

– Они никогда не бывают симпатичными, – соглашается Опольский.

– Впервые я увидел его на лестнице моего дома. Я возвращался после крепкого выпивона, на лестнице было довольно темно, и я неожиданно заметил, что впереди что-то поднимается по ступеням. Когда это что-то приблизилось к окошку и я рассмотрел его, я чуть было не перевернулся. Я сразу понял, что это галлюцинация, что такого мерзкого уродства просто не существует в природе. Я поднимался – ступенька за ступенькой – по лестнице, а это все еще бежало передо мной. Потом оно исчезло, я с трудом дотащился до собственной двери, совершенно раздавленный выпил остатки водки из холодильника и постарался втолковать себе, что это было какое-то причудливое порождение моего воображения, которое больше не повторится. Но повторилось сразу же через пару дней и, разумеется, тоже после водки.

– Снова на лестнице? – спрашивает Опольский. Впервые что-то заинтересовало его в моем рассказе, видно, воспоминания его собственной горячки еще не померкли в его сердце.

– Нет, в квартире, – отвечаю я. – Лежал себе на кровати, горела настольная лампа, было вполне светло. Это нечто появилось на полу в трех шагах от постели. Я закрыл лицо одеялом, а когда открыл его, в комнате уже ничего не было. Поднялся, оделся и убежал из дома. Но эти попытки спрятаться подальше, как правило, ничего не дают. Вы, наверное, это знаете.

– И позже ты всегда видел одно и то же?

– Всегда одно и то же. Не так уж много раз. Если точно, то еще дважды. Но этого было вполне достаточно. Тем более, что я твердо уверен теперь, что это чудовище, этот урод уже от меня не отстанет. Как он может отстать от меня, если он находится в моей голове? Вижу я его обычно вечером, так как именно вечером бываю пьян в стельку. Еще раз я видел его перед домом, а вчера рядом с «Селектом».

– Как он выглядит? – спрашивает Опольский и запивает свой вопрос молоком.

– Я предпочел бы не описывать его. Выглядит он кошмарно. Он весь фиолетовый, лысый, покрытый голой морщинистой кожей. Морда, как у дьявола, с оскаленными белыми зубами. Ходит на четырех ногах и невероятно подвижен.

– А голос его ты слышал?

– Да, что-то вроде писка.

– Они всегда пищат, – констатирует Опольский и продолжает смаковать молоко. – Как это было там вчера перед «Селектом»?

– Я уже говорил вам, что выехали мы с Франком в страшном дожде. От Франка до «Селекта» довольно далеко. Франк живет за рекой. Я был уже изрядно пьян, мало что помню из этой поездки, тем белее почти ничего не было видно, все заслонял дождь. Франк остановил машину перед «Селектом», но, скорее всего, перед боковым входом, так как я не помню какого-нибудь освещения. Он пошел за водкой, а я остался в автомобиле, видел я только переднее стекло, работающие щетки за ним, струи дождя и кусочек асфальта. В какое-то мгновение на этом кусочке асфальта я увидел мое страшилище. Мерзкий призрак стоял и пялился прямо в фары автомобиля, то есть на меня. Не двигался. Я закрыл лицо руками, так как не хотел смотреть на него. Но я ощущал, что он все еще там, на дожде, на улице, стоит и смотрит на меня. Потом подошел Франк, сел в машину, и мы поехали. Помню, какую-то долю секунды я испытывал надежду, что автомобиль переедет эту гадину, стоявшую на дороге, что он разделается с ней. Но это был конечно бред, разве можно прикончить продукт галлюцинации.

– Существуют курсы лечения, помогающие отвыкнуть от алкоголизма, – цедит Опольский и допивает молоко. Подзывает кельнера, расплачивается.

– Что вы мне посоветуете? – спрашиваю я его.

– Советую отдать все дело в руки полиции. Ты должен был сделать это сразу. Роль адвоката начинается только тогда, когда появляется обвиняемый.

– Но ведь я сам могу стать этим обвиняемым.

– Можешь, но еще не стал. Есть шанс, что виновным посчитают кого-нибудь другого.

– Например вас, – говорю я.

– Будешь тогда защищать меня, причем бескорыстно в память покойного отца, – роняет Опольский и удаляется походкой ревматика в сторону улицы, я же возвращаюсь на стоянку такси и прошу отвезти меня на Солнечную, в Издательство детективной литературы.

6

Все Издательство помещается в трех комнатах на втором этаже довольно грязного дома. В первой комнате хозяйничает административный персонал, дальше комната редакторов, в эту минуту пустая, в самом конце – кабинет Густава.

За креслом Густава на стене красуется огромного размера смертельно бледная физиономия, сведенная демонической судорогой. Из уголка рта сочится алая струйка крови. Чуть ниже надпись «Ступени на гильотину», вверху шрифтом помельче «Стэн В.Мелтон». Все это – увеличенная обложка книги, принесшей славу «Синей библиотеке» и достигшей рекордного тиража. Фигура Густава, сидящего у письменного стола, резко контрастирует с этим шедевром книжной графики. В школе мы звали Густава Галушкой.

Густав как раз прощается с пожилой полной дамой. Мы остаемся одни.

– Агата Кристи? – спрашиваю я, кивая на дверь, за которой исчезла дама.

– Что-то в этом духе, – отзывается Густав. – Только, к сожалению, без литературного таланта. Бывают у нее неплохие идейки, но она растворяет их в море графоманства и при этом не соглашается на переделки. Трудная особа. Осчастливила нас уже восемью рукописями, в каждой что-то есть, но, увы, все это нужно переписывать заново, и еще неизвестно, выйдет ли из этого толк, даже если бы она согласилась. Благодарить за нее я должен Франка.

– Наверное, он помог ей поверить в ее гениальность, а потом сплавил тебе вместе со всей ее продукцией, – говорю я. – Франк чересчур жалостлив, он просто не в силах произнести: «Мадам, вы графоманка». Доброе сердце – это ужасное увечье в нашей жизни, как ты думаешь?

– Нет, Франк уже не работал в Издательстве, когда эта дама открыла в себе творческую жилку, – разрушает мои логические построения Густав. – Но в том, что он наделал нам хлопот, ты прав. Она первый свой шедевр принесла не нам, а на киностудию, так как была уверена, что написала гениальный сценарий. И там попала как раз на милейшего Франка, перебравшегося на студию от нас. Он объяснил ей, что ее вещь не годится для кино, но может" послужить прекрасной основой для повести. И куда же он послал ее? Прямо ко мне! С сопроводительным письмом, в котором горячо расхваливал литературный талант дамы. Но удивительно, что она свято поверила в свое призвание и доводит меня уже пару лет претензиями, так как мы решительно не желаем издавать ее суперопусы. Выпьешь? – переходит Густав к делу.

Не отказываюсь, и Густав вынимает из левой тумбы стола бутылку и картонный стаканчик. Наливает мне, осушаю одним глотком, наливает себе и следует моему примеру.

– Нашел для тебя алиби, – говорю я. – Идея пришла мне во время разговора с Опольским.

– Он еще жив? – удивляется Густав.

– Жив и становится все более неприятным. Слушай, что я придумал. Ты подстраиваешь убийство тетки при помощи газа, как я и предлагал раньше. Алиби готовишь себе загодя. Слушай внимательно, это алиби невероятно хитрое. Сразу же после ужина с теткой встречаешься в кабаке с приятелем и начинаете пить. В полночь выходите из кабака, так как его закрывают. Приятель уже под хорошим газом и мечтает о продолжении пьянки. Ты ведешь его в квартиру твоего знакомого, по имени, допустим, Билл. Этот Билл выехал на пару дней и оставил тебе ключи от дома и разрешение на пользование содержимым его бара. Жилище Билла находится далеко от кабака и еще дальше от квартиры тетки. Везешь туда приятеля на своей машине. Или, по крайней мере, убеждаешь его в том, что везешь его именно туда. А на самом деле везешь его в совершенно другое место. Приятель твой ничего не сечет, так как набрался до бровей, и ночь ко всему дождливая и темная. Думает, что вы приехали на улицу Подснежников, а на самом деле вы на улице Победы, пару шагов от жилища тетки. Ведешь его наверх, вроде бы в квартиру Билла, а на самом деле в совершенно другое помещение и хлещете там водку. В какой-то момент делаешь вид, что тебе нужно в ванную, потихоньку выбираешься из квартиры, летишь к тетке, отворачиваешь газ у нее на кухне и пулей возвращаешься назад. Все вместе занимает не более пяти минут. Приятель убежден, что ты ни на миг не покидал квартиру Билла, и с чистой совестью подтвердит твое алиби.

– Притянуто за уши, – заявляет Густав. – Допустим даже, что я найду какого-то Билла, проживающего в отдаленном от тетки месте, причем этот Билл согласится оставить мне свои ключи и выпивку. Допустим далее, что перед встречей с теткой я заеду к этому самому Биллу и привезу куда-то из его квартиры бутылки с выпивкой. Допустим также, что после того, как расстанусь со своим свидетелем-пьяницей, я отвезу пустые бутылки обратно на квартиру Билла и насыплю там в пепельницы кучу окурков, чтобы Билл, возвратившись, был убежден, что в его жилище совершалась оргия, и мог бы подтвердить наши показания. В порядке, это читатель еще сможет проглотить! Но я никогда не сумею убедить его, что мог распоряжаться в эту ночь сразу двумя пустыми квартирами, вдобавок так подходяще для твоего плана расположенными.

– Естественно, у тебя были именно две квартиры, – настаиваю я. – Одна Билла, другая – твоя собственная. Задумав преступление, ты еще пару лет назад снял квартиру поблизости от тетки. Ничего проще. И именно в твоей собственной квартире происходит ночная попойка. Гениально, как?

– Не совсем, – не соглашается Густав. – Полиция попросит этого ночного приятеля описать квартиру, в которой мы пили. Даже предполагая, что он до этого не был ни разу ни у меня, ни у Билла, и то, что он был пьян в стельку, мы не можем быть уверенными, что он не припомнит какую-нибудь деталь интерьера, ну например, голубые шторы, и это заставит полицию предположить, что пили мы вовсе не в квартире Билла. Что ты поделаешь с такой ситуацией? Ты не сумеешь убедить читателя, что я оборудовал свою квартиру точь в точь на манер квартиры Билла. Это было бы крайне сложно, да и полиция сразу же обратила бы внимание на такое сходство.

– Я предвидел это, – с гордостью заявляю я. – В тот момент, когда ты введешь приятеля в свою квартиру (а вроде бы в квартиру Билла), ты вдруг обнаружишь, что пробки перегорели. Будете выпивать при свечке, приятель не заметит ничего кроме части стола, бутылок и рюмок, которые будут скрашивать вам ночь. В темноте все квартиры похожи одна на другую.

– Достаточно будет того, что приятель опишет свечку, подсвечник, скатерть на столе. Полиция отправится на квартиру Билла и обнаружит, что там ничего подобного нет, зато в моей квартире все это легко отыщется.

– Ты не прав, – заявляю я. – Все это отыщется именно у Билла. Еще накануне ты привезешь к себе из кухоньки Билла все эти мелочи. А утром возвратишь туда пустые бутылки, покрытую пятнами скатерть и огарок свечи. А при оказии устроишь в его квартире короткое замыкание, так чтобы Билл вернувшись обнаружил выбитые пробки. Все – просто!

Густав надолго задумывается, затем его толстощекая физиономия светлеет.

– Но ведь это… идеальное преступление, – восклицает он в восторге.

– Других и не совершаем, – с гордостью заявляю я.

– Но в таком случае, как детектив сумеет потом распутать все это? – снова огорчается Густав.

– Это уже твое дело. Ведь это ты пишешь повесть, а не я. Налей мне еще глоток, – говорю я и протягиваю руку с пустым стаканчиком.

– Остатки сладки, – объявляет Густав, наливая. – А что бы ты сказал, если убийца потеряет в квартире тетки шнурки от обуви?

– Жаль, что не брюки, – отзываюсь я. – Ты что держишь читателей за идиотов?

– Ну тогда по-другому. Детектив подает ему кофту, якобы снятую с трупа тетки, и спрашивает, чем эта кофта пахнет. Убийца скажет «газом», еще до того, как ему сообщат, что тетка погибла от газа. Таким образом он выдаст себя, потому что детектив позаимствовал эту кофту у соседки и пахнет она духами «Калифорнийские маки». Неплохо, а?

– Настолько неплохо, что мы использовали этот прием уже в «Смертоносном чайнике», припомни себе.

– Ну тогда, пусть окажется, что убийца влез в огромные долги, рассчитывая на скорое наследство.

– Это тоже было в «Ступенях на гильотину». – Нашел! Этой ночью шел дождь, да? А в квартире Билла не найдут следов грязи от мокрой обуви. Этого убийца не учел.

– Это мы уже использовали в «Подайте мне виселицу». Я могу предложить тебе совсем другой выход: пусть ночной приятель просто ошибется в своих показаниях. Убийца станет жертвой насмешки судьбы. Приятель, которому была отведена роль идеального свидетеля, покажет совершенно неожиданно, что убийца покидал его на несколько часов. Спьяну у него все перепутается в голове, и он будет совершенно убежден, что его партнер по пьянке выходил куда-то ночью на длительное время. В результате убийца будет осужден за настоящее преступление на основании фальшивого свидетельства. Это очень модно.

– Ты думаешь, читатель поверит, что можно до такой степени потерять с перепою память?

– Мне самому вчера отшибло память после солидной выпивки. Сегодня пытаюсь припомнить все, что происходило вчера, и до сих пор не могу заполнить кое-какие пробелы.

– Частично я помогу тебе, – предлагает Густав. – Но беру на себя ответственность только за то, что происходило до девяти, после чего мы расстались у дома Франка. Что с тобой было дальше, я не знаю.

– Дальше мне все рассказал Франк. А что было перед девятью?

– Думаю, ты не станешь уверять меня, что позабыл о том, как я читал тебе в твоей квартире наброски повести, которую мы с тобой обсуждаем и сейчас. Это ты должен помнить!

– Во сколько ты пришел ко мне?

– В шесть. Читать начал в половине седьмого. Закончил чтение в половине девятого. Все это время мы не покидали квартиры. Потом я отвез тебя к Франку, по дороге мы обсуждали способы уничтожения тетки, ты был настолько любезен, что признал мой способ кретинским и пообещал изобрести что-нибудь более подходящее. Действительно, газ лучше. Это я должен признать. А твое алиби – просто пальчики оближешь. Большое тебе за него спасибо.

– Это алиби я придумал только сегодня. В то время как ты читал, кто-нибудь звонил мне? Припомни!

– Около семи звонила Майка, но я сказал ей, чтобы она не мешала нам, и положил трубку.

– Это я помню. А кто-нибудь еще звонил?

– Не звонил. А что?

– Наверняка не звонил?

– Наверняка! Только после того, как я кончил чтение, мы позвонили Франку. Примерно в половине девятого.

– Ты не помнишь, о чем я говорил с Франком?

– О чем же еще? О том, что хочешь выпить! Франк всячески отнекивался, но в конце концов согласился на то, чтобы ты приехал к нему и выпил все, что у него было дома. Ты пообещал немедленно появиться, и тогда я отобрал у тебя трубку, чтобы поговорить с Франком. Я спросил у него, не согласится ли он издать у нас переделанный в повесть его сценарий «Четырехтакта». Он ответил мне, что после пяти лет, проведенных в Издательстве, ему противна сама мысль о сотрудничестве с нами. У него до сих пор оскомина от графоманских текстов и кроме всего этого просто нет времени на перелицовку сценария. Я сказал ему, что переложение уже сделал сам, ему остается только просмотреть повесть и подписать договор на половину гонорара. Выгодное дельце для него. И услышал в ответ, что если я привезу рукопись еще сегодня вместе с договором на восемьдесят процентов гонорара, он, может быть, и согласится. Намекнул, что именно столько ему предлагала какая-то газета. Я сказал ему, что рукопись и договор у меня с собой, и я могу передать их ему, заменив пятьдесят процентов на восемьдесят. В роли курьера должен был выступить ты. На этом мы закончили переговоры. Я переправил в договоре цифру гонорара, мы вышли на улицу и поехали к Франку. По дороге беседовали об убийце и его тетке, у дома Франка я отдал тебе рукопись и договор, и мы распрощались. Держу пари, что Франк даже не взглянул на рукопись.

– Не помню, чтобы он ее читал, просто бросил в ящик стола. Но он согласится на издание, будь спокоен.

– Я тоже так думаю. Восемьдесят процентов гонорара за просто так на дороге не валяются, – с горечью произнес Густав.

– Заработаешь и ты, не ломай голову. Я совершенно уверен, что эта халтура будет пользоваться успехом, – успокаиваю я его.

– Это будет прекрасная повесть, – протестует Густав. – Я переделал все начало. Действие будет происходить в Зоо…

– Мне это не интересно. У меня более острые проблемы. Пока! Я прощаюсь и покидаю пыльные пороги Издательства. Ловлю такси и прошу отвезти меня к Опольскому.