Текст книги "Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек"

14

Наступает всеобщее облегчение. На лица возвращается румянец. Все принимают более удобные позы в креслах и взирают на меня с добродушной иронией.

– Эгей! Еще не все выяснилось, – говорю я, хватаясь за последнюю соломинку надежды. – Ты должен еще объяснить мне, почему мы поехали именно в «Селект».

– А куда нам было ехать? – вопросом на вопрос отвечает Франк.

– «Селект» расположен очень далеко от твоего дома и вовсе не по дороге к Майке, – говорю я. – Ночью я не обратил на это внимания, но теперь вижу, что нелепо было нестись за много километров под дождем, чтобы купить водку, которую можно было найти в десятках мест по дороге.

– У тебя нет больше никаких забот? – спрашивает Франк.

– Я не выпущу тебя отсюда, пока не получу вразумительного ответа, – заявляю я решительно. – Эта поездка к «Селекту» весьма подозрительна.

– Ну хорошо, я отвечу тебе, – начинает Франк.

– Нет! – кричит Майка в это мгновение таким голосом, что все вздрагивают.

Франк замолкает, как выключенный патефон. Все молчат. Постепенно в голове у меня проясняется. Что же я за кретин!

– Значит, это Майка? – произношу я наконец.

– Нет, это не я! – кричит Майка пронзительно. О это далеко не тот знаменитый «горловой голос, дышащий страстью», о котором с таким знанием дела пишут кинорецензенты. Скорее это напоминает писк крысы, попавшей в ловушку.

– История с помадой должна была открыть мне глаза, – говорю я. – К сожалению, я не сопоставил факты. Теперь мне все ясно. – Майка заслоняет лицо руками. В течение какого-то времени я думаю, как соединить в одно нити, которые я держу в руке, и наконец вижу, что они укладываются вполне логично.

– Сегодня утром, – начинаю я, – Пумс уронила со стола свою сумочку и рассыпала все, что в ней находилось. Майка присутствовала при этом. Она подняла помаду, выпавшую из сумочки Пумс и спрятала ее в карман. Потом объяснила мне, что это ее помада, которую Пумс украла у нее перед этим.

Пумс состраивает удивленную мину, но я знаком приказываю ей не перебивать меня.

– Майка заявила мне, что пользуется двумя помадами, светлая – на утро и темная – вечером. Светлая была все время при ней, а темную у нее якобы похитила Пумс сегодня утром. Разговор об этом мы вели с Майкой во время завтрака. Майка развинтила обе помады, чтобы продемонстрировать их мне. И что вы скажете? Обе помады были совершенно идентичны! Не светлая и темная, а обе светлые. Следовательно, эта вторая помада, выпавшая из сумки Пумс вовсе не принадлежала Майке. Я, разумеется, заметил это и ждал, как поведет себя Майка. Но Майка даже не заикнулась на эту тему. Завинтила обе помады и спрятала их в свою сумку. Ей было стыдно, что она понапрасну обвинила девушку, и она не решалась признаться в своей ошибке. Так думал и я, но только до определенного времени. Дело обстояло намного серьезней.

Останавливаюсь, так как неожиданно припоминаю кое-что.

– У меня появились и другие доказательства того, что это не Пумс похитила у Майки помаду. Пумс пришла утром в канцелярию уже с накрашенными губами. А Майка еще вчера вечером не имела своей темной помады. Я лично раскрашивал ночью соседку, которая пришла к Майке в папильотках. В ванной была раскрытая помада. Светлая. Ванда может подтвердить это, так как счищала сегодня следы этой помады с воротника рубашки Франка. Я за всю жизнь не узнал так много о помадах, как за одно сегодняшнее утро. Что же, нужно уметь разбираться во всем! Позднее выяснилось, что Пумс похитила помаду в универмаге. Она вовсе не крала помаду у Майки, Майка потеряла свою помаду сама.

Майка поднимает голову и хочет что-то сказать.

– Сейчас я предоставлю слово тебе, – говорю я, – дай мне закончить.

– Когда она ее потеряла? Разумеется, еще вчера, поскольку ночью у нее помады уже не было. Где она потеряла? В этом-то и вся загвоздка. Майка думала, что потеряла помаду здесь, в канцелярии. Поэтому, едва заметив на полу помаду, похожую на ее собственную, она ее быстренько припрятала. Я думаю, что Майка для того и пришла сюда с утра пораньше, чтобы поискать помаду. Не хотела, чтобы ее нашел кто-нибудь другой. Потому, что потерянная помада была свидетельством того, что Майка находилась здесь вчера. А этот факт она тщательно пыталась скрыть.

– Погоди-ка, – говорит Ванда, – ведь ты сам сказал, что эта помада не принадлежала Майке,

– Потому что Майка потеряла свою помаду отнюдь не здесь. Но думала, что здесь. В противном случае она не бросилась бы на помаду, как коршун на рыбу.

– Коршуны не едят рыб, – уточняет Гильдегарда.

– Ну, как коршун на то, что он ест, все равно что, – не сдаюсь я. – Достаточно того, что она схватила помаду с полу, предполагая, что это именно та, потерянная. А потом не призналась в своей ошибке, так как не хотела посвящать меня в историю этой потери. Не хотела, чтобы я узнал, что она была здесь вчера вечером.

– Ты была здесь? – спрашивает Майку Ванда.

Майка не отвечает.

– Была и убила черную, а может быть, и Нусьо, – отвечаю за Майку я. – А до этого была у Франка. Я нашел ее помаду за подшивкой «Кинообозрения» в вашем кабинете. Майка стала свидетельницей телефонного разговора, во время которого Франк выдал себя за меня. Разговора с черной. Франку даже не пришлось повторять Майке суть, его телефон устроен так здорово, что разговор можно слушать даже с другого конца комнаты. Они оба поняли, что им грозит. Если бы вокруг «Черной лестницы» вспыхнул скандал, Майку это тоже скомпрометировало бы. Она оставила Франка дома, приехала сюда и расправилась с черной. Ясно?

– Она убила себя сама, – говорит Майка.

– Откуда ты знаешь, что она убила себя сама? – спрашиваю я.

– Я присутствовала при этом, – говорит Майка. – И все было совсем не так, как это описал ты.

– Я могу ошибаться в деталях, С восторгом приму твои уточнения. Так как же все это было?

– Мне нужно было отправляться на встречу со шведскими актерами, – начинает Майка, – но страшно не хотелось идти туда одной, я ведь не знаю по-шведски ни слова. Я решила прихватить на эту встречу тебя и зашла сюда за тобой.

– Глупо, я ведь тоже по-шведски ни бум-бум.

– После выпивки ты говоришь на всех языках и совсем неплохо, – возражает Майка. – Итак, я пришла сюда…

– Когда это было? В котором часу? – спрашиваю я.

– Я вышла от Франка примерно в половине девятого. Забежала домой приодеться и около девяти, а точнее в девять с минутами была здесь.

– Но ведь я по телефону договорился с Франком о том, что еду к нему, ты должна была присутствовать при этом и знать, что не застанешь меня здесь.

– Я не знала этого, так как вышла от Франка до твоего звонка.

– Во сколько точно ты вышла от Франка?

– Я уже сказала, что в половине девятого. Что, это так важно?

– Важно. По моим предположениям, черная звонила Франку тут же после моего звонка. Я звонил ему в восемь сорок, помню абсолютно точно, так как разговаривая с ним, смотрел на часы. Следовательно, черная звонила между 8.45 и девятью. Чуть позже я уже приехал к нему, а при мне она не звонила. Кстати, и кельнерша вспоминает, что черная звонила где-то около девяти. Так. И важно уточнить, была ли ты у Франка, когда черная звонила ему. Я думаю, что была. И вышла ты от него около девяти, но не раньше,

– Она не звонила Франку, сколько можно тебе это повторять? Во всяком случае не звонила в то время, когда я была у него. Я вышла оттуда в половине девятого, пока нашла такси, пока добралась сюда, было девять или девять с минутами, точно не помню. Насколько я поняла тебя, ты в это время уже ехал к Франку, и мы разминулись. Я приехала сюда, поднялась на второй этаж и хотела постучать в канцелярию. В это мгновение двери канцелярии отворились, и оттуда вышла женщина с нацеленным на меня револьвером.

– Черная? – спрашиваю я.

– В черном костюме, худая, испуганная. Я, естественно, тоже испугалась, еще никто никогда не целился в меня из револьвера. Я спросила: «Что вы тут делаете?», а она стала трястись и ответила, что застрелила вампира.

– Вампира? Она употребила это слово?

– Да, вампира. Я удивилась. Спросила у нее, что она имеет в виду. Она начала повторять, что застрелила вампира, который поджидал ее в твоей канцелярии. Я решила, что это сумасшедшая, и начала уверять ее, что это невозможно, что я хорошо знаю эту квартиру и что в ней никогда не водились привидения. Чтобы успокоить ее, я вошла в приемную, потом в канцелярию, осмотрелась по сторонам и ничего не увидела. Позвала ее и предложила ей лично проверить, что здесь никого нет. Она позволила уговорить себя, но едва переступила порог, начала судорожно гримасничать, метаться из угла в угол и кричать, что кто-то подослал на нее упыря, что все сговорились погубить ее, но она не поддастся, уже застрелила вампира и перестреляет всех, кто ее подкарауливает, и всякие другие вещи в таком же духе.

– Ты заглядывала за портьеру? – спрашиваю я, указывая на дверь балкона.

– Нет, не заглядывала. Честно говоря, мне тоже было не по себе, и я совсем не испытывала желания заглядывать куда-либо. Я старалась успокоить, черную, и в конце концов мне удалось выпроводить ее отсюда, я закрыла двери и хотела вывести ее на улицу, но она сказала, что не выйдет, что ей нужно дождаться адвоката Риффа, что так легко нам не удастся от нее отделаться. И снова у нее начался нервный приступ. Я забрала у нее ключ от канцелярии, привела ее наверх и впустила в твою квартиру. Я не могла позволить ей устраивать скандал в подъезде, она могла скомпрометировать тебя, а кроме того я почувствовала, что мне ее жалко. В квартире у нее снова начались спазмы, приступ плача, нервная дрожь. Я набросила на нее свой плащ, дала ей воды, шлепала ее по плечам, но ничего не помогало, она была в настоящей истерике.

– Что она говорила?

– В основном бредила. Трудно было понять, в чем тут дело. Она выкрикивала: «Меня обворовали, но они пожалеют об этом!», а потом: «Я обращусь в суд, им придется заплатить мне и напечатать мою фамилию».,.

Майка невольно меняет голос и мимику, И вот уже здесь, в кабинете, не Майка, а иссохшая старая дева в приступе истерики. Точно так, как если бы ожил труп и стал повторять свои предсмертные реплики. Я смотрю в восхищении. Все именно так и происходило. Что за актриса эта Майка!

– Напряги извилины, – говорю я. – Постарайся дословно повторить все, что она говорила.

– Она говорила: «Я вам все расскажу, вы увидите, что это за люди»… но не говорила ничего осмысленного, только снова вся тряслась и плакала. Становилось поздно, я спешила на встречу со шведами и совсем не знала, что мне делать с этой черной. Подумала, что стоит позвонить Франку, может быть, ты у него, или во всяком случае Франк что-нибудь посоветует. Но мне не хотелось звонить из этой комнаты, не хотелось, чтобы она слышала, что я буду говорить, я решила позвонить из канцелярии. Она сидела на подлокотнике дивана и причитала, я на цыпочках вышла в прихожую и на лестницу. И именно тогда услышала в квартире выстрел.

– Когда? В тот момент, как ты выходила или уже, когда ты была на лестнице?

– Как только прикрыла дверь. У меня еще рука была на ручке. Я вернулась и увидела ее лежащую на полу рядом с диваном. Перевернула ее и заметила, что весь плащ в крови. Я страшно испугалась, подняла ее с полу на диван и поняла, что она уже мертва.

– Как ты это определила?

– Я трижды играла покойницу и разбираюсь в этом. Она наверняка была мертва. Покончила с собой.

– Откуда ты знаешь, что это было самоубийство?

– А чем еще это могло быть? Не станешь же ты убеждать меня, что ее застрелил призрак? Я в нее тоже не стреляла. А кроме вас в комнате никого не было. И револьвер лежал на полу рядом с нею.

– Она поднялась наверх с револьвером? Ты помнишь, что он был у нее в руках и в квартире?

– Нет, не помню, но она должна была принести его, если потом из него застрелилась.

– Ты уверена, что в квартире кроме вас двоих никого не было? Может быть, кто-нибудь прятался?

– Я уверена, что там никого не было. Когда мы поднялись туда, черная заставила меня заглянуть во все утолки и убедиться, что там «нет никого из заговорщиков». Я заглянула всюду, даже в шкаф и под кровать. Никого там не было.

– Лучше бы ты не заглядывала, – с горечью произношу я. – Тогда у тебя еще оставался бы шанс выпутаться из этой истории. Суд мог бы принять теорию убийцы, укрытого где-нибудь в квартире. А уж если ты сама утверждаешь, что там никого не было, автоматически напрашивается вывод, что ее застрелила ты сама.

– Я была на лестнице, по другую сторону двери. Она совершила самоубийство.

– Выстрелом в спину? Первый раз в жизни слышу, чтобы кто-нибудь умудрился выстрелить себе в спину.

– Ей стреляли в спину? – удивляется Майка. – Ты это точно знаешь?

– Совершенно точно. Я еще удивился, что так мало крови, но теперь понимаю, что кровь впиталась в плащ. Что с ним стало?

– После того, как я убедилась, что черная мертва, я вышла из квартиры и поехала на встречу со шведскими киношниками. Плащ я взяла с собой, но надеть его, естественно, не могла. И отдать его в гардероб в таком виде не могла тоже. Я свернула его в комок и затолкнула в камин в прихожей помещения, где проходила встреча. После окончания встречи я не смогла взять его оттуда, так как выходила в окружении минимум десяти особ. Я поехала домой и позвонила Франку.

– Ага, значит, ты говорила с ним не о каком-то там диалоге, а о плаще, оставленном в камине. Теперь я все понимаю. Встреча со шведами проходила в «Селекте», не правда ли?

– В «Селекте». Я не рассказала Франку обо всех подробностях случившегося, только попросила его поехать в «Селект», вынуть мой плащ из камина и привезти его мне. И никому ни слова, иначе я пропала.

– Теперь я припоминаю, что видел этот плащ, – говорю я. – Он лежал свернутый под ванной, я заметил его в процессе разукрашивания соседки твоей помадой. Что ты сказала Франку по поводу плаща?

– Я сказала правду. Все как было. Мы посоветовались, стоит ли предупреждать тебя, что у тебя в квартире находится труп, и решили воздержаться.

– Нельзя признать это вершиной лояльности с вашей стороны!

– Почему? Я считала, что ты легко найдешь выход из ситуации. И не такие вещи ты распутывал довольно быстро, – говорит Майка. – А вот мне как раз совсем не стоило быть впутанной во все это. Я должна заботиться о своей репутации, это у меня даже в контракте проставлено.

– Но ты должен был хоть намекнуть мне, – говорю я Франку. – Почему ты не шепнул мне ни слова?

– Майка просила меня соблюдать тайну, – пытается оправдаться Франк.

– Я знаю, почему ты промолчал, – заявляю я. – Потому, что ты уверен, что черную застрелила Майка. Либо сговорившись с тобой, либо по собственной инициативе. Может быть, ты послал ее на встречу с черной лишь затем, чтобы она побеседовала с нею и склонила ее к молчанию. А тем временем черная встретила Майку с револьвером в руке, из которого она уже успела застрелить Нусьо. И именно в этот момент револьвер вдохновил Майку на то, чтобы избавиться от черной раз и навсегда простейшим способом. Она рассказала тебе об этом по телефону или позже, когда мы приехали к ней с плащом и кальвадосом. И с этого момента ты уже вынужден был поддерживать ее, так как она убила черную в ваших общих интересах.

– Я не имел никакого понятия о черной, – усталым голосом возражает Франк. – Не разговаривал с нею по телефону, и она не могла иметь ко мне каких-либо претензий. Я не совершал плагиат и абсолютно самостоятельно придумал сценарий «Черной лестницы».

– Ты утверждаешь, что никогда не держал в руках рукопись черной? Но ведь она послала свои новеллы в Издательство еще тогда, когда ты работал там.

– Не думаешь ли ты, что я читал всю халтуру, приходящую в Издательство? – спрашивает меня Франк. – Я не надрывался на работе, уверяю тебя, и думаю, что шедевр черной лежит где-нибудь в архиве Издательства, покрытый приличным слоем пыли.

– А может быть, Майка действительно ничего не знала о черной и ее претензиях. И действительно пришла, чтобы пригласить меня на встречу в «Селект». А потом узнала обо всем от черной, поняла, чем вам это грозит, и схватилась за револьвер…

– Что ты за человек! – заламывает руки Майка. – Я же говорю тебе, что я ее не убивала. Я не имела представления, что. она имеет что-то общее с «Черной лестницей». Да она ни о чем таком и не говорила. Я уверена, что она совершила самоубийство. Никто бы в этом и не сомневался, если бы я не сотворила этой глупости с револьвером.

– А как там было с этим револьвером? – вставляю я.

– После смерти черной я вышла из квартиры в таком состоянии, что не отдавала себе отчета в своих действиях. Схватила револьвер и спрятала его в нишу гидранта вместе с ключом. Не знаю, что на меня наехало? Если бы револьвер нашли рядом с телом черной, не было бы всего этого замешательства.

– Сомневаюсь, – заявляю я. – Во-первых, никто не стреляет себе в плечи. Во-вторых, мне кажется, что выстрел был произведен на некотором расстоянии от жертвы. Я не исследовал этого особенно тщательно, но уверен, что именно таким будет результат профессионального осмотра тела. А поскольку в помещении были только ты и она…

– Я была на лестнице, – стонет Майка. – Как мне доказать тебе это?

– Ты не сможешь ничего доказать, – говорю я. – У тебя не было свидетеля.

– Там была я, – отзывается вдруг робкий голос.

15

Все оборачиваются и смотрят на Гильдегарду. Гильдегарда нервно ерошит свою растрепанную гриву и объясняет:

– Я всю ночь просидела на лестнице… ожидала кое-кого. И как раз находилась на лестничной клетке между этажами, когда открылась дверь квартиры наверху и вышла эта прелестная дама, – здесь Гильдегарда прерывается и указывает на Майку. – Она вышла и еще держалась за дверную ручку, когда что-то там в квартире грохнуло. Тогда эта дама вернулась в квартиру и через некоторое время снова вышла из нее и начала спускаться по лестнице. Я забилась в угол, дама меня не заметила, сошла на второй этаж, что-то там делала у ниши с гидрантом, потом вышла в вестибюль и на улицу. Я видела все это совершенно точно.

– Во сколько это было, в котором часу? – спрашиваю я.

– У меня нет часов. Это было не очень поздно, скорее всего около десяти.

– Вы слышали выстрел в квартире?

– Я не знала, что это выстрел. Он был не очень громкий. Так; словно хлопнуло окно или дверь. Только теперь я поняла, что это был выстрел.

– Вы могли бы поклясться, что в момент, когда раздался выстрел, эта дама была уже на лестнице и дверь была закрыта?

– Да, пожалуй, я могла бы подтвердить это, – говорит Гильдегарда.

– Милая, – выкрикивает Майка, нагибается и целует Гильдегарду в щеку. Гильдегарда восхищенно улыбается. Все понемножку приходят в себя.

– Я прошу у вас прощения за эту историю с помадой, – говорит Майка Пумс. – Вот ваша помада, возьмите ее.

– А это, наверняка, ваша, – говорит Пумс и возвращает Майке помаду, которую я недавно вручил ей самой.

Обмениваются помадами. Сцена просто идиллическая.

Я слышу, как открываются двери приемной, кто-то стучит в кабинетную дверь. У порога появляется наш уважаемый привратник.

Это рахитичный тип лет пятидесяти, довольно тупой с виду, но только с виду. Физиономия его постоянно щетинится, словно он пару дней не брился. Для меня это всегда оставалось загадкой. Бритым я его не видел никогда, но и больше, чем на три миллиметра, щетина у него не отрастала.

– Дама из шестой квартиры не здесь? – спрашивает он. Тут же замечает Гильдегарду и обращается уже к ней.

– Там вас ищут, – говорит он.

– Меня? – удивляется Гильдегарда. – Это, наверно, ошибка.

– Да вы пойдите, объяснитесь, – предлагает ей привратник. Из зажатого кулака у него выглядывает уголок банкнота. Гильдегарда поднимается и жирафьим шагом покидает кабинет.

– Что там еще? – спрашиваю я привратника, который явно не торопится уходить.

– А еще то, что лучше переставить машину, господин снова поставил ее на запретной стороне, – говорит он, обращаясь к Франку.

– Вы правы, но мы и так сейчас уезжаем, – произносит Франк, поднимаясь. – Там все еще крутится этот полицейский?

– А как же, – отвечает привратник. – Он пока еще не заметил, что вы поставили машину не там, где положено, потому что у него голова забита другим, но в конце концов он заметит, к чему вам еще платить штраф?

– Вас расспрашивали по поводу этих двух трупов? – обращаюсь к привратнику я.

– Да, не меньше часа держали меня в полиции, – скривившись, отвечает он. – А что я могу знать? Ну, были трупы на крыше, слетели в машину, да. Я их не тащил на крышу и не сбрасывал вниз, ничего такого мне не докажут, – говорит он тоном человека, который уже не раз имел дело с органами власти и знает, как себя вести в подобных случаях.

– А как вы думаете, кто это мог сделать? – спрашиваю я.

– Щербатого убила брюнетка из бара, – без колебания заявляет он. – Даже и полиция так думает, потому ее и задержали.

– Ее задержали в полиции?

– Да. Меня отпустили, а ее задержали.

– Ас чего она стала бы его убивать?

– Потому что он обманул ее. Обещал жениться, забрал ее деньги и хотел смыться. Я ей говорил, и все ей говорили, чтобы не была дурой. Сразу же было видно, что он мошенник, но девчонка была глупая, ничего не хотела слушать, и тогда только сообразила, что к чему, когда Пилц задал драпака из бара и уже одной ногой был на свободе. Она догнала его и прикончила.

– Откуда она достала револьвер? – спрашиваю я.

– А почем я знаю? Это выяснится.

– Но ведь она еще утром не знала, что Щербатый убит, даже ходила в Новый Поселок расспрашивать о нем, потому что именно такой адрес он называл ей, – говорю я.

– Да это она сбивала с толку, – возражает привратник.

– А второй труп? Особа в черном? Ее тоже кельнерша прикончила? С какой целью?

– А эта баба наверное подсмотрела, как девчонка расправлялась с Пилцем, ну и от нее надо было отделаться, – говорит он.

– Это полиция так считает? – спрашиваю я.

– Ну, наверное, если задержали девчонку. А вы идите поскорее к своему автомобилю, не то вот-вот полицейский прицепится, – обращается привратник к Франку. – Вы вчера тоже останавливались на этом самом месте. Вам еще повезло, что этого никто не заметил. Всего вам хорошего, – говорит привратник и направляется к выходу.

– Минуточку, – говорю я, – вы вчера видели автомобиль господина Шмидта перед нашим домом?

– Да вроде и видел, даже сказал жене: господин Шмидт оставил автомобиль на запрещенной стороне, будет платить штраф.

– Это точно был автомобиль господина Шмидта? Я думаю, что вам показалось. Вчера здесь стоял автомобиль господина Кокача, а не господина Шмидта, – говорю я.

– Этот фиолетовый? Да, он стоял, но потом стоял автомобиль господина Шмидта, – решительно заявляет привратник. Действительно, спутать два этих автомобиля невозможно. Машина Густава единственная в своем роде. Густав недавно перекрасил ее в такой ярко-свекольный цвет, что ее можно узнать на расстоянии трех километров в потоке других автомобилей.

– В котором часу вы заметили автомобиль господина Шмидта? – спрашиваю я.

– Точно я не могу сказать, но где-то около девяти мы как раз выходили с женой в гости.

– А когда вы возвращались, он еще стоял?

– Нет, не стоял, это было уже после двенадцати. Вы, наверное, уже давно уехали, – обращается привратник к Франку.

– Во сколько вы заперли подъезд? – спрашиваю я.

– Когда мы уже вернулись, после двенадцати. Небо не обвалится, – сказал я жене, – если разок запру дверь чуть попозже.

– Вы не видели, кто-нибудь тут крутился вчера вечером?

– Нет, не замечал. Сначала собирался в гости, ну а потом меня здесь не было. И я никого не видел. Полиция меня уже расспрашивала об этом. Ничего не могу сказать, пусть сами ломают голову.

С этими словами привратник выходит из кабинета. Смотрим друг на друга в молчании. После долгого кружения след снова приводит к Франку.

– Таких машин в городе миллион, – говорит Франк, – конечно, это была не моя. Ровно в десять я был с тобой дома и пил водку, никуда не выбирался.

– Это был твой автомобиль, – говорю я. – Когда мы подъезжали вчера вечером с Густавом к твоему дому, твоего автомобиля у подъезда не было.

– Потому что он стоял за углом, я всегда его там оставляю, – говорит Франк.

– Все равно, пусть будет, что он стоял за углом. Во всяком случае дождь еще не начинался, правда?

– Не начинался, и что с того?

– Когда ты последний раз пользовался своим автомобилем вчера перед моим приездом?

– Я приехал со студии около трех часов дня, и тогда дождя не было. А какое это имеет отношение к делу?

– Дождя не было, правда? Вчера весь день дождя не было. Дождь начался только после девяти. В таком случае, почему у тебя щетки были включенными? Может быть, ты помнишь, что когда мы сели ночью в машину, щетки начали ходить сразу, как ты только включил зажигание?

– Помню. Я думал, что это ты включил их.

– Я не включал. Знаю это точно. Они начали ходить сами, в тот момент, когда ты повернул ключ зажигания. Тогда я не обратил на это внимания, но сейчас совершенно ясно, что кто-то пользовался твоим автомобилем между девятью вечера, когда начался дождь, и полночью, когда мы сели в него, чтобы поехать в «Селект».

– Очень эффектно, – говорит Ванда, – таким способом в детективных повестях всегда обнаруживается убийца, правда? Другое дело, что Франку давно бы следовало отучиться оставлять ключ зажигания в автомобиле, я говорила ему об этом уже сто раз.

– Обычно я вынимаю его, но бывает так, что забываю, это правда, – говорит Франк, – ну какая разница, ведь дверцы-то захлопнуты и снаружи их нельзя открыть?

– Если ключи остались внутри, и дверцы открыть нельзя, то как вы сами попадаете в автомобиль? – спрашивает Пумс.

Для нее это вполне разумный вопрос. Может быть, в конце концов я оставлю ее в канцелярии.

– Раньше в таких случах я разбивал стекло, – говорит Франк, – но это было слишком хлопотно, и я установил хитрое приспособление, которое открывает двери снаружи после нажатия маленькой, совсем незаметной кнопочки.

– Это значит, что никто посторонний не откроет ваш автомобиль?

– Не откроет, – говорит Франк, – исключено.

– Но Майка знает об этой кнопочке, правда? – спрашивай я.

– Я не брала автомобиль Франка, – заявляет Майка, – нашла такси, поехала домой, потом на другой машине приехала сюда.

– Только ты могла вчера вечером пользоваться автомобилем Франка, – убеждаю я ее, – о кнопке знает только Франк, я, Ванда и, разумеется, ты. Кто-нибудь еще знает о кнопке? – обращаюсь я к Франку.

– Пожалуй, никто, – отвечает Франк.

– Именно. Я этим автомобилем не пользовался. Франк после девяти сидел дома, Ванда была в отъезде. Остается Майка. Я не знаю, почему ты так отказываешься, Майка. Ведь ты могла взять автомобиль Франка и несмотря на это не совершать убийства. Какое отношение имеет одно к другому? Ты взяла автомобиль, приехала сюда, стала свидетелем таинственной гибели черной, потом поехала этим же автомобилем в «Селект» на встречу со шведами, после чего вернула его к дому Франка и оттуда на такси поехала домой. Ну не так?

– Нет, – говорит Майка, – я приехала сюда на такси, отсюда в «Селект» поехала опять на такси, а из «Селекта» домой меня отвез некий очень симпатичный швед. К сожалению, я не могла понять ни слова из того, что он говорил. Но если ты найдешь переводчика, швед сможет подтвердить это.

– Ты приехала сюда на такси? А не заметила перед домом машину Франка?

– Нет, не заметила.

– А когда ты выходила уже после смерти черной, был какой-нибудь автомобиль перед домом?

– Наверняка не был. Шел дождь, я искала такси и, определенно, заметила бы автомобиль, стоящий рядом с домом. Не было никакого автомобиля.

– Конечно, тип сделал свое и уехал, – говорю я, – уехал как раз в то время, когда ты укладывала труп черной на диван. Одного только я не понимаю: когда я застал тебя утром у себя в квартире, ты преспокойно валялась на этом самом диване и «расслаблялась». Действительно, прекрасное место для расслабления! Как раз там, где за пару часов до этого лежал труп, который вдобавок ко всему ты сама уложила. Должен признать, у тебя крепкие нервы.

– Я хотела прикрыть пятно, – объясняет Майка, – пришла разузнать, как ты вывернулся с трупом, ну и поискать свою помаду. Помаду не нашла, трупа уже не было, но на диване осталось пятно. Когда я услышала, что ты открываешь дверь, я быстро легла на диван, чтобы заслонить пятно, а когда поднималась, накрыла его подушкой.

– Но ведь ты должна была предполагать, что я уже видел это пятно. Да что там пятно, труп!

– Но его мог вынести и кто-нибудь другой. Ты вообще мог не подозревать о трупе.

– Ладно, хватит о том, что ты думала, – говорю я, – проблема не в этом. Собственно проблем целых три. Кто и каким чудом вместо меня разговаривал по моему телефону с черной? Почему он воспользовался автомобилем Франка? Каким образом он застрелил черную, когда она осталась одна в квартире?

– Ну и как погиб Нусьо? – говорит Франк.

– Знаю, как погиб Нусьо, – отвечаю я. – Мы не сможем это проверить, но я знаю это так точно, как будто сам присутствовал при этом. Это очень странная история, но она уже расшифрована. Я раскусил ее во время рассказа Майки.

Все смотрят на меня с любопытством. Я закуриваю сигарету и начинаю исповедь.

– Наверное, вы заметили, что в последнее время я много пил…

– Заметили, – охотно подтверждает Майка,

– Не мешай, – говорю я. – Пил до такой степени, что почти допился до белой горячки с галлюцинациями. Не буду вам описывать это подробно, все равно вы ничего не поймете. Никто не способен понять кошмар этой болезни, пока не заболеет ею сам. Опольский болел белой горячкой. Я, к счастью, не болел.

– Так болел или не болел? – спрашивает Франк.

– Я думал, что у меня уже началась белая горячка. Время от времени я видел мерзкое фиолетовое чудовище, – настоящее исчадие ада. Это производило на меня такое впечатление, что я пил еще больше, и тогда чудовище появлялось снова. Я был близок к самоубийству, это продолжалось два месяца. Сегодня я узнал, что совершенно здоров. Чудовище не было галлюцинацией, оно было обычным котом. И сегодня я самый счастливый человек в мире. Может быть, меня обвинят в двух убийствах, возможно, я закончу жизнь в тюрьме. Но, во всяком случае, мне уже не грозят никакие чудовища – ни фиолетовые, ни какого-нибудь другого цвета. Я как новорожденный, понимаете? Не прикоснусь больше к водке, совершенно не испытываю необходимости пить. Все это питье было страшным идиотизмом.

– Кот? – спрашивает Франк, – ты боялся обычного кота?

– Он не такой уж обычный. Он… ужасно отвратительный. Стал таким после болезни. Это кот Гильдегарды. Она прятала его в своей квартире, но временами он выскальзывал оттуда, пробирался через форточку в мое жилище, прогуливался рядом с домом. Так уж сложилось, что кроме меня никто не встречал его, а я считал его плодом воображения. Последний раз я видел его сегодня ночью перед автомобилем, когда мы остановились с Франком, чтобы купить водку. Кот стоял под струями ливня на тротуаре и смотрел на фары. Я был потрясен и испуга", как всегда, когда он появлялся передо мною. Сегодня утром я забыл, что происходило вчера, но эту сцену припомнил сразу же в момент пробуждения. И снова начал трястись от страха. И теперь вдруг час тому назад я узнаю, что это мое видение из белой горячки оказывается простым живым котом, только облысевшим. Я радостно расцеловал Гильдегарду, не говоря ей ни слова о том, что ее кот сегодня ночью стал причиной гибели человека.