Текст книги "Неведомым богам"

Они дали ему волшебный медный кувшин, и задумался Амар-Уту, чем бы его наполнить. Было ему хорошо известно, что нет среди богов никого богаче Иркаллы, что вдоволь у него серебра, золота, ляпис-лазури и всяких драгоценных камней, вот только нет в подземной стране вкусного молока, какого можно надоить у коз верхнего мира, и тогда сказал он – «молоко», и наполнился кувшин свежим козьим молоком. Тогда открылись перед Амаром-Уту медные ворота, и вошёл он в них, сопровождаемый Намтаром, и за медными воротами были третьи ворота – из серебра, и охраняла эти серебряные ворота пара людей с пёсьими головами.

– А ну-ка, явившийся без приглашения, назови своё имя! – пролаяли хором пёсьеголовые люди. – Известно ли тебе, что хозяин наш Иркалла не любит, когда его беспокоят понапрасну?

Поклонился Амар-Уту стражам, назвал своё имя и показал медный кувшин с молоком, что нёс в руках.

– Ах, вот оно что! – воскликнул один из стражей. – Тогда мы пропустим тебя, только если ты отдашь нам это молоко, ведь мы стоим здесь с начала времён, и с той поры нас сильно измучила жажда!

Опечалился Амар-Уту, но делать было нечего, и безропотно отдал он кувшин стражам. Жадно принялись они лакать молоко, а когда выпили всё, разбили кувшин об землю и говорили Амару-Уту:

– Не печалься, путник, отдавший нам молоко, и не огорчайся потере. Взамен мы дадим тебе волшебную серебряную чашу – что назовёшь, тем она наполнится.

И дали они ему волшебную серебряную чашу, такую большую, что лишь двумя руками можно было держать её, и задумался Амар-Уту, чем бы её наполнить, и сказал он – «сыр», и наполнилась чаша белоснежным сыром. Тогда открылись перед Амаром-Уту серебряные ворота, и вошёл он в них вместе с Намтаром, и за серебряными воротами были четвёртые ворота – из золота, и охраняла эти ворота пара крылатых змей, одетых в золотую чешую, и каждая чешуйка их была подобна щиту воина.

– Ты, кем бы ты ни был, богом, царём или простым смертным, ты явился незваным, так назови своё имя! – прошипели змеи. – Разве не было тебе сказано, что хозяин наш Иркалла может наказать тебя карой худшей, чем смерть, если ты будешь ему неугоден?

Амар-Уту преклонил перед змеями колени и назвал своё имя, и показал им серебряную чашу с сыром, что нёс в руках.

– Вот оно как! – зашипели змеи. – Тогда мы пропустим тебя, только если ты отдашь нам этот сыр, ведь мы приставлены охранять эти ворота от начала времён, и с той поры нас порядком измучил голод!

Поник головой Амар-Уту, но делать было нечего, и отдал он чашу змеям. Жадно принялись они есть, а когда доели всё до последней крошки, разбили чашу об землю и говорили:

– Благодарим тебя, путник, давший нам пищу, и не плачь о своей утрате. Взамен мы дадим тебе золотой посох, покрытый прекрасным узором, украшенный сердоликом и топазами, но не только и не столько в красоте его ценность. Всякий, кто возьмёт этот посох, забудет об усталости, сколько бы ни пришлось ему идти, и всякий, кто обопрётся на него, не устанет стоять, даже если бы и пришлось его ногам выдержать без отдыха шестьсот столетий кряду.

И дали они ему волшебный золотой посох, и открыли перед ним золотые ворота, и прошёл в них Амар-Уту в сопровождении Намтара.

Долго на этот раз пришлось идти, идти через пустыню, подобную высохшему морскому дну, но не чувствовал усталости Амар-Уту, и не было ни малейших признаков утомления в его ногах, и легко поспевал он за Намтаром, помогая себе золотым посохом, вручённым ему стражами четвёртых ворот. Наконец дошли они до пятых ворот – из ляпис-лазури, и охранял те ворота двуликий страж: одно лицо его было юным, как у семилетнего отрока, другое же было покрыто глубокими морщинами, как у семидесятисемилетнего старца, и одет он был в рвань и лохмотья, и ноги его были покрыты чёрными струпьями. Поклонился Амар-Уту стражу и назвал своё имя, хоть страж и не задал ему привычного вопроса, но в ответ на его учтивый поклон и приветствие сказал:

– Знаешь ли ты, смертный, явившийся незваным, кто перед тобой? Я – двуликий Исимут, гонец и посол великого Эа, которого также называют Эа-Оаннесом или же на старинный манер – Энки, чей дом в гордом Эреду, откуда правит он водной бездной, изначальным океаном, окружающим мир.

Удивился Амар-Уту и спросил удручённого бога, как так вышло, что он, слуга мудрого Эа, чей дом в городе Эреду, оказался в печальной земле Иригаль.

– Расскажу тебе всё без прикрас и обмана, – отвечал двуликий Исимут. – Хотя попал я сюда по своей вине и мне есть что скрывать, всё же твоя учтивость располагает меня к откровенности. А всё дело в том, что шестьсот столетий назад хозяйка горемычной земли, царица Эрешкигаль, чья красота согрела бы сердца многих там, наверху, а здесь служит утешением лишь её мрачному супругу, который никогда не смеётся и не улыбается, задумала вырастить восемь целебных трав, что унимают боль в восьми органах тела: в мозге, сердце, лёгких, печени, желудке, почках, селезёнке, а также избавляют от болезней тун и ну. Многих трудов стоило царице вырастить эти травы, ведь земля здесь, как видишь, не очень пригодна для возделывания, а вернее сказать, совсем не пригодна; вся она – только глина, песок да пыль, и если бросить в неё зерно, она не примет его, и зерно сморщится и не даст всходов. Но Эрешкигаль заботилась и ухаживала за посаженными зёрнами, и в конце концов они дали всходы, и радовалась царица, и плясала от радости, распустив свои рыжие косы, так что дивились все демоны подземного мира. Однако на беду в то же время заболел мой господин, мудрый Эа: как в огне пылал его мозг, на части разрывалось его сердце, гнили его лёгкие, и печень его покрылась нарывами, и желудок отказывался переваривать пищу, и кололо в почках, и селезёнка переполнилась кровью, и поразили его болезни тун и ну. Узнал Эа о целебных травах, выращенных царицей Эрешкигаль в саду подземного мира, и приказал мне спуститься сюда, украсть эти травы и принести их ему, и так я и поступил: на нефритовом чёлне, что плывёт равно легко по течению и против него, спустился я в землю Кигаль, пробрался в сад Иркаллы и вырвал одну за другой целебные травы, которые с таким трудом и усердием растила Эрешкигаль, и незамеченным и не пойманным вернулся к своему господину. Мудрый Эа съел одну за другой волшебные травы, и угас огонь, терзавший его мозг, и успокоилось сердце, и лёгкие могли свободно дышать, и печень очистилась, и желудок стал переваривать пишу, и утихла резь в почках, и селезёнка освободилась от излишней крови, и отступили болезни тун и ну. И был я рад и счастлив, и было мне весело оттого, что удалось мне услужить моему господину и перехитрить жителей преисподней и ускользнуть от смарагдовых глаз их повелительницы, но недолгой была моя радость. Обнаружив пропажу, тотчас побежала Эрешкигаль жаловаться своему мужу, перед которым трепещут не только смертные, но и боги: говорят, когда однажды явился он в город Харран, местные боги так перепугались, что накрылись мешковиной и попрятались от него в пыли.

Когда Эрешкигаль, босая и растрёпанная, явилась перед ним, Иркалла читал свои таблички, на которых записана вся история мира и тех миров, что были прежде, и тех, что будут потом, и заносил имена умерших в свой список. Раздирая платье и до крови кусая от злости губы, принялась Эрешкигаль громко жаловаться, что её обокрали, что некто пробрался в её драгоценный сад и вырвал одну за другой целебные травы, которые она долго с упорством и нежной заботой растила. «Разве не защитишь ты меня, свою жену, всемогущий властитель бескрайних земель?! Разве интересны тебе лишь твои глиняные таблички, а до обиженной Эрешкигаль нет тебе никакого дела, и не хочешь ты отплатить гнусным ворам, унизившим её и оскорбившим?! Разве не отыщешь ты моего обидчика и не накажешь его?! Ай-ай, зачем я покинула ради тебя верхний мир, для чего ты сделал меня своей женой, если не хочешь теперь даже взглянуть на меня?! Уж лучше бы ты отдал меня на съедение страшному чудовищу Шаггашту! Вижу и знаю, что ты совсем не любишь меня!» – так кричала Эрешкигаль. Её полные негодования вопли и плач достигли слуха Иркаллы, и взял он глиняные таблички, которые говорили о моём преступлении, и прочитал их, и послал за мной своих слуг-демонов, больших и малых галлу, которые и приволокли меня к этим воротам, и передали мне слова их господина.

«За то, что посмел ты нанести обиду жене моей Эрешкигаль, – говорил Иркалла их устами, – за то, что явился как вор в мои владения и похитил то, что тебе не принадлежало, быть тебе отныне и навеки моим рабом, ибо тот, кто явился однажды в землю Кигаль, не может вернуться обратно, а потому ты принадлежишь мне, и бывший твой хозяин Эа не посмеет перечить мне и не сможет вызволить тебя отсюда, если только не предложит вместо тебя самого себя. Я же приказываю тебе быть стражем пятых ворот моего города». Так оказался я стоящим у этих нефритовых ворот, хотя, если рассудить по совести, разве я так уж виноват? Что ты скажешь на это, незваный гость?

– Что ж, поистине достойная сожаления история, – отвечал Амар-Уту. – Ты прав: что толку в том, если бы царица Эрешкигаль сохранила свои травы – всем известно, что она отдала бы их людям, и они, считай, пропали бы зря, ведь нет смысла лечить человеку больное сердце или больную печень, – так и так жизнь человеческая коротка, и не так уж важно, когда именно она прервётся. Я сочувствую тебе, и признаю твою невиновность, и прошу пропустить меня через эти ворота.

– Я пропущу тебя через ворота, учтивый путник, – говорил ему двуликий Исимут. – Но за это ты отдашь мне чудесный золотой посох, потому что я изрядно устал, стоя здесь вот уже шестьсот столетий кряду.

Со вздохом отдал Амар-Уту стражу свой посох, который немало помог ему в пути через пустыню, и Исимут опёрся на посох и вздохнул с облегчением, потому как тотчас утихла боль в его усталых ногах.

– Не огорчайся, Амар-Уту, что я забрал у тебя посох – он уже сослужил тебе службу, а теперь послужит мне, – сказал Исимут. – Взамен же я дам тебе мой заговоренный нефритовый чёлн, что лёгок как перо и плывёт как вниз, так и вверх по реке с одинаковой быстротой.

Отдал Исимут Амару-Уту свой заговоренный чёлн – такой лёгкий, что и ребёнок мог бы нести его одной рукой, и открыл ворота из ляпис-лазури, и вошёл Амар-Уту в те ворота, и Намтар следовал за ним.

И увидел Амар-Уту, что за пятыми воротами города Иркаллы раскинулось бескрайнее гнилое болото, бездонная чёрная топь, но не испугался он и опустил на воду нефритовый чёлн, и вместе с Намтаром сел в тот чёлн и без труда переплыл болото, и оказался перед шестыми воротами – из алебастра, и охраняла те ворота женщина, облачённая в скромное белое платье, закрывавшее её от шеи до ступней. Лицо её распространяло сияние, а чёрные косы касались земли, и в левой руке держала она табличку из мягкой глины, а в правой – остро заточенную тростниковую палочку.

Склонился Амар-Уту перед женщиной, поцеловал кончики своих пальцев и прикоснулся ими сначала к области сердца, а затем ко лбу, чтобы выказать свою почтительность, назвал своё имя и спрашивал её:

– Кто ты и почему поставлена здесь? Твоё лицо – не лицо смертной, твои руки – не руки смертной, и всё говорит о твоём божественном происхождении.

– Ты прав, гость, явившийся незваным, – отвечала красавица. – Имя моё – Нидаба, я дочь хозяина воздуха Энлиля и его жены Нинлиль, и вверены мне счёт и письмо, и всякий, кто посвятит свою жизнь этим искусствам, находится под моим покровительством. Не по своей вине и не по своей воле оказалась я здесь, в сумрачном царстве теней, но по вине моего родного брата и по воле того из богов, кому никто не возносит молитвы. Слушай меня, расскажу тебе всё без утайки, не солгу ни единым словом. Так случилось, что брат мой Ишкур, властитель бурь и песчаных смерчей, расшумелся однажды сверх меры. Он наслал на мир семь покорных ему ветров, и многие города вскоре лежали в руинах, и смертные в отчаянье возносили небу молитвы, а Ишкур всё не унимался: он кричал, бил в барабан и страшно бранился, так что не было сил его слышать, и на все уговоры отвечал только смехом, бросая в отца своего Энлиля камнями и песком засыпая священные каналы Энки. Наконец его непристойные крики достигли нижнего мира, так что потрескалось каменное небо преисподней, а души умерших в страхе метались, не зная, где им укрыться. Рассердился хозяин бескрайних земель и предстал перед Ишкуром, и приказал ему умолкнуть, прекратить бить в барабан и браниться, и накинуть узду на злые ветры, усмирить песчаные смерчи. Но Ишкур в ответ рассмеялся и выкрикнул бранное слово. Этого не стерпел Иркалла: один только раз он ударил буяна, и тот притих и унялся, второй раз ударил – упал Ишкур перед ним на колени. Тогда сказал ему повелитель подземного мира: «За то, что нет от тебя покоя ни живым, ни мёртвым, за то, что посмел ты сказать мне бранное слово, будешь отныне стражем шестых ворот города мёртвых». С этими словами схватил Иркалла моего беспутного брата за волосы и увёл в преисподнюю, и поставил у шестых ворот своего города. Горько заплакал тогда Ишкур, упал на колени и принялся посыпать голову землёй и пеплом, и звать на помощь своих сестёр и братьев, но никто не хотел его слышать, никто не откликнулся, и даже добрый Энлиль отвернулся, чтобы не слышать стенаний своего несчастного сына. День и ночь напролёт кричал Ишкур из преисподней, жаловался и каялся, и наконец его мольбы тронули моё сердце, и спустилась я в нижний мир, чтобы говорить с Иркаллой и просить его за глупого брата. Сдвинул брови, нахмурился Иркалла, меня увидев, и говорил так: «Что ж, ты просишь меня отпустить глупца и буяна, и это мне ясно. Но известны ли тебе законы подземного мира? Знаешь ли ты, что, однажды сюда спустившись, никто не вернётся обратно, пока другой не займёт его место? Готова ли ты остаться у меня вместо брата, Нидаба?» Я сказала, что готова встать на место проказника-брата, и тогда ещё сильнее помрачнело лицо Иркаллы, и он говорил мне: «Раз твоё сострадание так велико, я исполню твою просьбу, вот только мне она не по нраву. Пусть Ишкур отправляется в свой дом и не вздумает больше тревожить меня и отвлекать от моих занятий, ты же займёшь его место у шестых ворот города мёртвых, но не печалься, потому как не до скончания времён придётся тебе быть их стражем. Ты дождёшься того, кто отдаст тебе нефритовый чёлн, который вынесет тебя против течения чёрной реки в мир, освещённый солнцем, и на этом срок твоей службы завершится. Таково моё последнее слово». Так повелел Иркалла, и с тех пор я стою у алебастровых ворот и жду того, кто принесёт мне нефритовый чёлн.

– Но ведь известно мне, – воскликнула Нидаба, и слёзы покатились из её лучезарных глаз, – что нефритовый чёлн есть лишь у одного из богов – у Исимута, гонца и посланника мудрого Энки, и никогда Исимут не решится спуститься сюда и отдать мне свой чудесный чёлн, свою лёгкую ладью, а потому до скончания времён придётся мне служить повелителю теней и властителю мёртвых!

– Не печалься, госпожа Нидаба! – отвечал Амар-Уту. – Так вышло, что Исимут отдал мне свой нефритовый чёлн, что легче пера ночной птицы, а я с радостью подарю его тебе, если ты взамен откроешь мне шестые ворота!

Засмеялась Нидаба, мигом высохли её слёзы.

– Так вот, значит, как! Тебя-то, значит, я и ждала, незваный гость из верхнего мира! Благодаря тебе окончены мои злоключенья! В награду открою тебе тайну, а ты хорошенько запомни: дважды четыре и три, в сумме – одиннадцать, на письме же – всего два.

Заставила Нидаба Амара-Уту повторить сказанное ею несколько раз, пока не удостоверилась, что он всё хорошенько запомнил, взяла у него нефритовый чёлн двуликого Исимута и открыла перед ним алебастровые ворота. Поблагодарил Амар-Уту царицу и вошёл в ворота, а за ним следовал Намтар, его спутник и соглядатай. Вскоре увидел Амар-Уту седьмые ворота города мёртвых – из чёрного оникса, и охраняла те ворота пара чудовищ Шеду, один коготь которых выше человеческого роста. У обоих Шеду – женские лица, так что нельзя угадать, кто брат из них, кто – сестра, кто – супруг, кто – супруга, и растут на их лицах бороды во множестве завитков, что спускаются до самой земли, из лбов же торчат у обоих кривые бычьи рога. У каждого Шеду левая грудь – женская, а правая – мужская, тела и лапы у них львиные, а на спинах вздымаются покрытые чёрными перьями крылья. Не из плоти и крови – из камня высечены обе фигуры: из гранита – тела, из драгоценного опала – лица, рубинами выложены крепко сомкнутые губы, из оникса выточены недвижные глаза.

– Вот так стражи! – подивился Амар-Уту. – И как говорить с ними? Может быть, они только для украшенья поставлены здесь, для острастки тех, кто явился незваным?

Сказал так Амар-Уту и ударил в каменные створы ворот, но не дрогнули ворота. Тогда ударил по ним Амар-Уту во второй раз, но и теперь не поддались ворота, только пыль осыпалась с тяжёлых засовов. Замахнулся Амар-Уту, чтобы в третий раз изо всей силы ударить по воротам, но тут один из Шеду повернул к нему голову, поглядел на него и сказал:

– Напрасно стараешься, незваный гость, ибо мы поставлены возле этих ворот в незапамятные времена, и лишь мы можем открывать и закрывать их. Потому не трать понапрасну силы и отойди подобру-поздорову, или мне придётся поднять свою лапу, освободить её из песка и оторвать от земли, чтобы опустить на тебя, так что дыхание твоё мигом прервётся, и станешь ты бледным трупом, кем и надлежит тебе быть, раз уж ты сюда явился.

Амар-Уту поклонился чудовищу, назвал своё имя и повёл так свою речь:

– Простите меня, вековечные стражи, если я нечаянно потревожил ваше спокойствие и нарушил степенный ход ваших мыслей, я вовсе не имел этого в виду, однако со стражами всех предыдущих ворот мне удалось договориться, а потому я надеюсь, что и вы не станете чинить мне препятствий.

Засмеялись в ответ Шеду, так что эхо их хохота раскатилось по всей преисподней.

– Ну и горазд же ты болтать, сын пастуха и внук пастуха, ну и хорошо же подвешен твой язык! Знай же, что однажды – в незапамятные времена, говорим мы, случилось это, но твой жалкий ум едва ли постигает, о какой немыслимой древности мы ведём свою речь, – так вот, в незапамятные времена устроили боги весёлый пир и напились на том пиру допьяна, потому как именно тогда сварила госпожа Нинкаси особенно ароматное и хмельное пиво. Опьянев от чудесного напитка, начали боги придумывать себе разные развлечения: сначала принялись соревноваться в пении, но, поскольку языки их заплетались, они оставили это занятие и хотели было станцевать, но и с танцами у них не заладилось, потому как ноги их не держали. И тогда придумали боги сообща вырезать что-нибудь из камня себе на потеху, какое-нибудь невиданное создание, которому все они могли бы затем подивиться, и весело принялись они за работу, не зная, что должно у них в конечном итоге выйти. Энлиль вырубил из твёрдого гранита наши тела, жена его Нинлиль вырезала из драгоценного опала наши лица, рубинами украсил наши губы Син. Закончив работу, отошли боги в сторону, но к тому времени они уже немного протрезвели и оттого ужаснулись созданным чудовищам, потому как не были эти чудовища похожи ни на одно из небесных или земных созданий, но походили на всех вместе взятых, и эта-то схожесть со всеми и потому – несхожесть ни с кем и была уродством в глазах богов, потому как рога, венчающие наши лбы, были бы хороши на лбу быка, но никак не на лбу прекрасной девы, а ты уже мог заметить, что у нас женские лица, – лица, обрамлённые мягкими женскими кудрями, но в то же время снабжённые жёсткими мужскими бородами! И не понятно, кто из нас кто – у каждого есть по одной женской и по одной мужской груди, но, если мы поднимемся из песка, ты увидишь, что боги забыли снабдить нас как женской, так и мужской статью, а потому мы вовсе не двуполы, что можно было бы назвать божественным совершенством, но девственны и бесплодны, а это весьма далеко от совершенства и является как раз его противоположностью. Это и тебе, сыну пастуха и внуку пастуха, а потому безграмотному тупице и грубияну, должно быть понятно! Так глядели на нас боги, застыв в изумлённом отвращении, пока не подала голос дева Инанна, и так повела она свою речь: «Братья и сёстры, для чего вы сотворили этих чудищ, которые не похожи ни на одну из небесных или земных тварей, но походят на всех них вместе взятых?! Только спьяну и ради потехи можно было вытесать их из камня, только сдуру можно было приделать к львиному тулову орлиные крылья и увенчать женский лоб бычьими рогами! Кому их ни покажи, все будут смеяться и потешаться! Оставим ли мы их здесь среди нас, в нашей райской стране, – они превратят её в болото и пустыню, распространяя вокруг себя одну только мерзость! Отошлём ли мы их в мир смертных, чтобы люди над нами смеялись и потешались, и спрашивали друг у друга, до чего это додумались премудрые боги, что за дрянь они сделали своими руками! Так давайте же объединим наши силы, возьмём этих чудищ, размахнёмся все вместе и швырнём их подальше, чтобы больше не видеть!» Так говорила Инанна, и все с ней согласились, и схватили нас боги, размахнулись все вместе и швырнули одного за другим, чтобы нас больше не видеть. Их совместных усилий хватило на то, чтобы забросить нас в самый центр бесплодной пустыни, где нас, зарытых в горячий песок, нашёл властелин царства мёртвых, когда бродил там в раздумьях, погружённый в свои невесёлые мысли. Он любит иногда погулять по пустыне, по склонам высоких гор или по берегу моря – иными словами, там, где безлюдно и куда не придут его братья и сёстры, ведь на земле они любят лишь свои города и храмы, где отдыхают от веселья и принимают щедрые жертвы. Так вот, Иркалла, погружённый в раздумья, запнулся о торчащий из песка каменный рог и сильно ушиб свою ногу, что, конечно, заставило его остановиться и обратить внимание на то, что так некстати нарушило ход его мыслей. И тогда повелел он пескам расступиться, и взглянул на нас, а затем, подняв в удивлении брови, говорил так: «Что за диковинные звери? Несомненно, их создали мои братья и сёстры – едва ли смертные могли добиться такого совершенства линий и такой тонкой отделки материала, однако вряд ли боги сотворили их, именно их и имея в виду, приступая к работе. Пожалуй, они вытесали этих тварей из камня, побуждаемые каким-то безумьем, а затем, придя в себя, зашвырнули их куда подальше, чтобы больше не видеть. Ну что ж, у иных ума так мало, что они оказываются гораздо разумней, когда вовсе его теряют, потому как рассудительность их на деле оборачивается только слепотой и глупостью. Вижу, что они позабыли снабдить этих существ глазами, но это и к лучшему, ведь я могу сделать для них глаза гораздо более подходящие, чем кто-либо из этих олухов и пьяниц». Так сказал Иркалла и дал нам глаза из чёрного оникса, и глаза эти видят с лёгкостью на свету и во тьме, и проницают насквозь души, и знают прошлое, настоящее и будущее. Дав же нам эти глаза, Иркалла говорил так: «Теперь у вас есть глаза, которыми вы можете видеть, но мои глупые братья и сёстры никак вас не назвали, а это уж совсем никуда не годится, ведь у всякого должно быть его имя, а потому я нарекаю вас Шеду, что значит – охраняющие, и отныне вы принадлежите мне и будете служить мне до скончания времён». И мы склонились перед ним и клялись ему в вечной верности и послушании, и он поставил нас стражами седьмых и главных ворот его города, чтобы мы испытывали всякого приходящего вопросом. Если ответишь на наш вопрос, незваный гость, мы пропустим тебя, если же не ответишь – сделаем тебя бледным трупом, ведь не зря нам было дано имя Шеду, которое мы носим совместно. Вопрос же такой: сколько раз единица входит в число одиннадцать, двойка – в число двадцать два, тройка – в число тридцать три, четвёрка – в сорок четыре, пятёрка – в пятьдесят пять, шестёрка – в шестьдесят шесть, семёрка – в семьдесят семь, восьмёрка – в восемьдесят восемь, а священная девятка – в девяносто девять? Не торопись с ответом и хорошенько подумай, ведь времени у нас – целая вечность.

Амар-Уту помнил доброе поучение Нидабы, покровительницы письма и счёта, и отвечал так:

– Это, несомненно, вопрос, достойный мудрых стражей седьмых ворот, однако же сын пастуха и внук пастуха вовсе не такой простак и грубиян, каким кажется на первый взгляд, и без промедления даст вам ответ, потому как единица входит в число одиннадцать, двойка – в число двадцать два, тройка – в число тридцать три, и так далее, – дважды на письме, и в каждом случае лишь дважды, но на деле всякий раз – дважды по четыре и один раз по три, что в сумме составляет одиннадцать, и если добавить к этим одиннадцати ещё единицу, то получится число знаков зодиака и число месяцев в году.

Удивились Шеду, ведь это был верный ответ, и даже избыточно верный, ведь про число знаков зодиака и число месяцев в году они вопроса не задавали, а всё же это добавление пришлось им очень по нраву, и сказали они Амару-Уту, незваному гостю:

– Ты изумил и поразил нас, сын пастуха и внук пастуха! Оказывается, ты вовсе не простак и не грубиян, каким кажешься на первый взгляд, а потому мы пропустим тебя. Мы знаем, что тебе пришлось получить многое и отдать многое, пока ты шёл сюда, и теперь ты не имеешь ничего и ломаешь голову, как тебе предстать перед нашим хозяином с пустыми руками. Не тревожься об этом, ведь древняя пословица гласит: «У кого много серебра, возможно, и счастлив; у кого много зерна, возможно, доволен; но крепкий сон у того, у кого нет ничего», потому смело иди к Иркалле, ибо он мудр достаточно для того, чтобы оценить ничто по достоинству.

С этими словами открыли Шеду перед Амаром-Уту тяжёлые створы последних ворот и, поблагодарив суровых стражей, вошёл он…

Табличку наискось пересекает широкая трещина, уничтожившая, насколько я могу судить, сразу несколько «абзацев». Скорее всего, речь в них идёт о путешествии Амара-Уту по городу Иркаллы в сопровождении немногословного Намтара, вершителя судеб и верховного судьи мёртвых. Странно, однако, насколько Намтар, на которого возложена столь большая ответственность, беспечно отлынивает от своих обязанностей и вместо их прилежного исполнения занимается решением собственных проблем. Неудивительно, что не только про некоторых людей, но и про целые города можно без особенного преувеличения сказать: «Он как сквозь землю провалился, потому как судьба его была занята другими делами».

Любопытно имя главного персонажа, которое в переводе означает «бык солнца» или «телёнок солнца»; если же буквально, то телёнок он – утром, а днём он же – бык, умирающий или, вернее, спускающийся на другую сторону света с наступлением ночи, но наутро неизменно возвращающийся всё тем же телёнком.

Как бы Н. прокомментировала эту историю? Она не оставила мне никакого способа связи с ней, а обращения в различные азиатские и восточные общества, которые могли бы иметь отношение к её исследованиям, ничего не дали: отовсюду ответили, что понятия не имеют об Н. и её поисках Ирема, причём некоторые из коллег не стеснялись в выражениях, что неудивительно, учитывая некоторую литературность предмета её поисков. Только из Лейпцига сообщили, что Н. получила от Германского Восточного Общества большой грант, срок отчёта по которому истёк ещё два года назад, но отчёта Н. так и не предоставила, и вообще она «как сквозь землю провалилась», так что они «будут весьма и весьма признательны», если мне удастся её как-нибудь разыскать. Полученный от немецких учёных e-mail не только не обнадёжил, но, напротив, обеспокоил меня, потому как за Н., несмотря на все её странности и пристрастие к тайнам, никогда не водилось склонности к подобному поведению, и уж ненадёжной я бы назвал её в последнюю очередь. К тому же мне-то она свои находки присылает, и все конверты подписаны именно её ровным почерком, который я без труда узнаю среди тысячи других, ведь я столько раз видел его за годы нашей университетской дружбы.

– Господин мой волен называть меня как угодно, ведь нет разницы, каким словом называть ничто, – отвечал Амар-Уту, смиренно опустив голову.

Ответ его понравился Иркалле, властителю мёртвых, и говорил он Амару-Уту так:

– Что ж, от того, кто называет себя ничем и ничто приносит с собою, входя в чужой дом, пожалуй, может оказаться больше толка, чем от того, кто называет своё громкое прозвище, вовсе не соответствующее его скромной натуре, и притаскивает с собою всякую ненужную дрянь, о которой его никто не просил. Но мне известно твоё имя, Амар-Уту, и известно также, что ты его вполне достоин, однако то, что известно мне, вовсе не умаляет моего интереса к твоей истории, с которой ты шёл ко мне, намереваясь её рассказать. Но ты шёл ко мне не по своей воле, и история твоя нужна лишь для того, чтобы я смягчился и простил слугу моего Намтара, который что с твоей историей, что без неё не заслуживает прощения. Потому ты можешь не трудиться, я же позволю тебе вернуться в мир живых, чтобы явиться ко мне вновь в срок, указанный для тебя в таблице судеб.

Склонился Амар-Уту перед подземным богом и отвечал ему:

– Ты очень добр, повелитель теней, но я всё же расскажу тебе свою историю, только для того, чтобы развлечь тебя, поскольку ты упомянул, что она тебе интересна, а затем ты решишь, как лучше поступить со мной и стоит ли возвращать меня в мир живых.

<разбито пять строк>

…полюбил дочь богатого землевладельца Иеруваала, девицу Ашнан. В твоём царстве видел я красоту божественную, в сравнении с которой красота Ашнан меркнет, но среди смертных не найти более прекрасного лица, более тонкого и гибкого стана. С детства Ашнан привыкла ни в чём себе не отказывать, потому как жена Иеруваала умерла вскоре после её рождения, и отец перенёс всю свою любовь на единственную дочь. С самого младенчества он баловал её, как мог, а когда пришла ей пора идти замуж, не стал насильно принуждать её выйти за нелюбимого, позволив самой выбирать среди тех, кто добивался её склонности. Но капризная Ашнан, привыкшая к беспечной жизни в родительском доме, не слишком-то хотела его покидать, а потому всячески подшучивала и издевалась над женихами, выдумывая для них разные невыполнимые задания. Так, говорила она, что выйдет замуж лишь за того, кто выкопает на вершине горы Гередом колодец, или же за того, кто проберётся ночью в святилище Энлиля, когда бог придёт туда отдыхать, и украдёт с его головы волос, или за того, кто подстережёт на поле вепря Ниниба, когда тот явится вытаптывать и портить посевы, и, вступив с ним в схватку, победит его. Но ведь всякому ясно, что невозможно выкопать колодец на вершине горы Гередом, да и найти-то эту гору никак нельзя, ведь она невидима для смертных, и нельзя вырвать волос из головы бога, и не может смертный сразиться с Нинибом и победить его. Услышав такое, женихи только плевали на землю, отворачивались и уходили прочь, оскорблённые.