Текст книги "Магия на грани дозволенного"

– Пророческие?

– Всякие. По большей части снятся глупости, но приходят и кошмары – подчас от них нет спасения. А мое восхождение – это один сплошной затянувшийся кошмар. Понимаешь?

– Угу.

Мазь быстро впитывалась в кожу, блокируя боль, и Дэн сосредоточился на том, как мышцы медленно немели.

– Несколько дней назад я увидела сон…

Ева вдруг запнулась, и щеки у нее порозовели. Она отвела глаза и уставилась куда-то… совсем не туда, куда Дэн хотел бы направить ее взгляд. Стыд навалился с новой силой.

– Он был не первым, да. Много-много раз мне снились вы с Игорем, полутемные комнаты… Это неважно. Магистр пообещал разобраться, но в результате меня три недели продержали в лабораториях на обследовании. Просили настроиться на вас, почувствовать ваши мысли – и никак не желали поверить в то, что в моих снах смысла больше, чем в бреду, навеянном восхождением. Порой мне казалось, это они посходили с ума, даже Гензель! А потом я встретила в резиденции Семена Матвеева…

– Его не упекли в катакомбы? – вырвалось у Дэна.

– Понятия не имею. Может, он вообще был не настоящим, – добавила Ева задумчиво.

– И он рассказал тебе о том, что случилось на складе?

– Нет, – Ева покачала головой. – Он об этом подумал.

– Ты же сенс, – вспомнил Дэн. – Точно! Мысли читаешь.

– Ничего я не читаю! Просто со мной сделался… припадок, наверное. Целая история развернулась перед глазами. А на следующую ночь снова приснились вы с Игорем. На развалинах дома, после магической битвы. Окровавленные и… мертвые. В одном лице, как один человек, как… Я решила, что уже поздно.

– И ты опять отправилась к Магистру.

– Нет, Магистр пришел сам. Забрал меня из лабораторий, рассказал о твоем наказании и выдал пустую печать.

– Лично? – изумился Дэн.

– О том, что я здесь, не знает даже Гензель.

Это не лезло ни в какие ворота. Магистр отправил сюда странную девочку, склонную к галлюцинациям и лунатизму, – Дэн отчетливо помнил, как однажды в Интернате наткнулся на нее, бродящую во сне по гостиному залу. Магистр повелся на россказни о видениях, в которых Гордеев и Лисанский поубивали друг друга. Хуже того: скрыл ее пребывание в доме от остальных членов Ордена. Если бы он действительно поверил Еве, он бы прислал не ее, а целителей, того же Гензеля. Следовательно – не поверил. И тогда в полный рост встает вопрос: что же Магистр опять затевает?

– Странно все это, – пробормотал Дэн. Его вдруг неумолимо стало клонить в сон. – Недоговаривает он что-то… скрывает…

– Неважно, – уверенно произнесла Ева. – Главное, я здесь, чтобы помочь.

Последнее слово прозвучало тихо и как-то… интимно. Дэн успел заметить, как девушка смутилась, и подумать, что она знает нечто недоступное ему.

– Помочь, – пробормотал он, балансируя на зыбкой грани сна и яви. – Ты спасла мне жизнь…

– Еще нет, Денис, – прошептала Ева. – Но когда придет время, я это сделаю.

Говорила ли она что-нибудь еще или нет, Дэн уже не слышал. Сон сморил его – глубокий, черный, спокойный – и без сновидений.

На третий день Ева позволила ему подняться с кровати. Не то чтобы он спрашивал – когда ее не было рядом, потихоньку слезал и ползал по комнате, скрежеща зубами от боли, покрываясь потом, борясь с тошнотой, упрямо не желая опираться на каминную полку или спинку стула и проклиная Лисанского последними словами. Может, Ева и знала о его подвигах – едва ли она не замечала смертельной бледности на его лице. Но запрет подниматься оставался в силе, хотя Дэн и плевал на него с высокой колокольни.

И вот – ура! – после тщательного осмотра Ева серьезно и деловито сообщила, что постельный режим отменяется. Дэн тут же выбрался из кровати, прихватил джинсы и, пошатываясь, направился к двери.

– Если ты в ванную, то я бы не советовала, – отрешенно окликнула девушка, словно и не к нему обращалась.

– Почему?

– Вода может быть холодной.

– Лучше так, чем совсем без воды, – отмахнулся Дэн. – Ты намазала на меня столько всякой дряни, что я похож на черепаху. В панцире.

Про невообразимое амбре, от которого впору было сгореть со стыда, он решил умолчать.

– Тогда не запирай дверь, – попросила Ева, – чтобы я могла войти, если тебе станет плохо.

«Еще чего не хватало», – мрачно размышлял Дэн, закрывая за собой дверь ванной комнаты и мстительно щелкнув задвижкой. Ладно, скрывать от Паламейк было уже нечего, но хоть какие-то представления о приличиях и приватности должны были сохраниться! С чего она решила, будто ей позволено вторгаться в чужое личное пространство?

С этими мыслями Дэн повесил джинсы на крючок, повернулся… и со стоном привалился плечом к стене. Занавесочка в душевой оказалась отведена в сторону, и на полусгнившей деревянной решетке, лежащей на полу, сидел труп с перерезанными венами. Кровь стекала по запястьям и медленно исчезала в дырке слива.

– Ну сколько можно! – разозлился Дэн. – Мефисто, чтоб тебя! Убери это немедленно!

Никто не внял просьбе, только откуда-то сверху, из вентиляционной трубы, послышалось гадкое сиплое хихиканье. Впрочем, оно могло и почудиться.

– Ладно, – проворчал Дэн. – С трупом так с трупом!

Сдернув трусы, он отважно врубил ледяную воду и шагнул в душевую. Кожу обожгло таким лютым холодом, что в первое мгновение даже почернело перед глазами, а сердце едва не разорвалось. Убитый на полу не шевелился, не пытался цапнуть Дэна за ногу или вежливо попросить одолжить мочалку. Это успокаивало. Хотя труп, как и любое привидение, оставался проницаемым, но от него веяло могилой.

Кое-как отмывшись от зелий и пота, до красноты растершись полотенцем, взъерошив волосы и клацая зубами, Дэн натянул джинсы прямо на голое тело. Трусы выстирал и повесил на холодный радиатор – к весне высохнут. Затем вывалился из ванной, чувствуя себя пингвином в Антарктике: нервно переваливаясь с ноги на ногу, ежась и притопывая. Хотелось лишь одного: добраться до кровати и нырнуть под одеяло, чтобы согреться.

Однако не живи как хочется.

Дверь в комнату Лисанского оказалась приоткрыта, и из-за нее доносились голоса: один тихий, невозмутимый, другой манерный и сердитый.

– Осторожнее, ты, полоумная! Мне ребра еще дороги! – проворчал Лис, когда Дэн приблизился к двери и заглянул в комнату через щель.

– Если бы они были тебе дороги, Игорь, ты бы не полез драться, – без тени раздражения возразила Ева.

Она была одета все в ту же приталенную кружевную блузку с закатанными рукавами и расклешенную вельветовую юбку выше колен – похоже, тоже не додумалась захватить из «внешнего мира» одежду на смену. Лисанский развалился на постели, милостиво разрешая ей ощупать свою грудь. Проворные пальцы Евы порхали над ним, время от времени надавливая на кровоподтеки. Волосы спадали через плечо. Лис брезгливо кривил губы и морщился.

– Держи свои домыслы при себе, – буркнул он. – Ясно? Не я первый начал. Спроси у Гордеева.

– Неважно, кто первый, ты или он. Рано или поздно это должно было случиться.

– Да неужто?

– От вас еще в Интернате искры сыпались, а после того, что случилось летом…

– И ты туда же! – перебил Лисанский. – Сговорились вы все, что ли?! Я не виноват в том, что тогда произошло!

– Дэн так не думает.

– Дэн так не думает, – передразнил он. – А мне плевать, что думает твой Дэн. У него пунктик – свести меня в могилу. Я только защищался.

– Вот я и говорю, этого стоило ожидать, – спокойно повторила Ева.

– Не зуди. Закончила – выметайся.

– Придержи язык, – посоветовал Дэн, входя в комнату.

– О! Гордеев! Уж и не чаял увидеть. Явление тебя народу! Я гляжу, ты жив и здравствуешь! – насмешливо воскликнул Лис.

– Все лучше, чем строить из себя сирого да убогого: сохнешь, сохнешь, да все никак не сдохнешь.

– Ты мне три ребра сломал.

– В следующий раз сломаю шею.

– Не кипятись, Денис, – успокоила Ева. – К нему так долго никто не проявлял простого человеческого внимания…

Лисанский покраснел и отпихнул ее руки.

– Нужно мне твое внимание, полоумная!

– Я еще два дня назад сказала, что у тебя кости срослись, – заметила Ева с мягкой улыбкой. – Если бы не твое желание удостовериться в десятый раз…

– Ты не целитель, ты – убогий дилетант, и твоим скудным медицинским познаниям я не доверяю, – огрызнулся тот.

– Так, – Дэн скрестил на груди руки. – Сколько месяцев у тебя не было женщины, Лис? – он сощурился, видя, как тот закипает от бешенства. – Или у тебя их вообще никогда не было?

– А у тебя? – рявкнул Лисанский. – У тебя кто-нибудь был, кроме этой твоей…

Это был удар ниже пояса. В глазах почернело, рассудок отключился. Взбешенный, Дэн рванулся вперед, не замечая ни вспыхнувшей во всем теле боли, ни колокольного звона в голове. Руки сомкнулись на чужом горле – таком хрупком, таком уязвимом, что казалось, надави чуть сильнее – и позвонки хрустнут, раздробятся, и кровь вместе с осколками хлынет изо рта.

– Назад! – закричала Ева. – Дэн! Отпусти его!

Лисанский захрипел, задыхаясь, вцепившись в твердые, ледяные, точно окостеневшие, руки, сдавившие его горло. Вот так и надо было с самого начала: перекрыть ему кислород вместе с потоком магии, не дать сосредоточиться и ударить.

– Дэн, – повторила Ева. – Отпусти!

Лисанский начал синеть.

Нет, Дэн не хотел отпускать. Дэна трясло от лютой ненависти и дикой, необузданной жажды крови. «У бить, убить, убить», – гудело в голове, а пальцы на чужой шее сжимались все крепче, и в целом мире сейчас не могло найтись силы, способной ослабить их хватку.

– Дэн, – затараторила Ева, кидаясь к нему, обнимая, оттаскивая назад, пытаясь дотянуться, чтобы погладить по лицу и даже поцеловать. – Милый мой, хороший мой, не надо, солнышко, не делай этого, прошу тебя, ради Руты, ради той малышки, которую ты спас, – они не хотели бы… я не хочу, Дэн, слышишь? Я люблю тебя, Дэн. Люблю тебя. Ты нужен мне, очень нужен, Дэн, пожалуйста…

Трудно сказать, какие из ее слов пробились сквозь слепое пятно, которое затмило рассудок, но пальцы сами собой разжались.

Лисанский повалился на кровать, задушенно хрипя, кашляя так, словно вот-вот выплюнет собственные легкие. Дэн в ту сторону не смотрел – Ева обнимала его, прижимала его голову к своему плечу, и ее ладони гладили, гладили, гладили его по щекам, а губы целовали мокрые, холодные взъерошенные волосы, и лоб, и виски.

– Все, все, успокойся, – прошептала она, когда Дэн в смятении отстранился, убирая ее руки от своего лица. – Все наладится, поверь, – добавила Ева. – Но вам обоим нужно научиться держать себя в руках.

– Сумасшедшая, – пробормотал Дэн. Ярость сменилась изумлением и странным чувством нереальности происходящего. Он едва не убил Лисанского – видит Бог, он был близок к этому, как никогда! Всего несколько секунд – и по тому пришлось бы заказывать панихиду. Никакие чудодейственные зелья не спасли бы его от отпевания и гвоздей, заколоченных в крышку гроба. Он чуть не убил человека… второго за последние пару месяцев. Что же с ним творилось? Что за сила двигала им?

Дэн, шатаясь, отошел к окну, чувствуя, как на него наваливается беспросветная тоска, и в груди все леденеет, стынет, замирает. И сердце как будто уже не бьется – на его месте что-то твердое, мертвое, неподвижное. Внезапно затошнило, и от слабости задрожали колени, и дышать стало тяжело, будто грудь и горло сдавило стальными обручами. Эта чернота внутри напоминала живое существо, сгусток чего-то нестерпимо мерзкого – оно присосалось, и его шевеление походило на одержимость.

Дэн прижался виском к оконной раме, жадно втягивая носом дующий из окна сквозняк, – только бы не вырвало! Дождь барабанил в стекло, мутные потоки воды стекали на карниз, а Дэн все смотрел и смотрел на размытые силуэты домов за плотной пеленой дождя и жалел лишь о том, что три дня назад Ева не дала ему умереть.

Лисанский тем временем обмяк, распластавшись на постели. Хрипы стихли.

Обернувшись, Дэн скользнул по нему равнодушным взглядом. Ева сидела на краешке кровати и с какой-то спокойной, умиротворенной нежностью гладила Лисанского по щеке. Тот на сей раз не протестовал. Лежал смирно, дыша тихо-тихо, точно боясь, что распухшее горло окончательно перекроет доступ воздуха в легкие.

– В следующий раз будешь знать, что можно говорить, а что нет, – вкрадчиво произнесла Ева. – Не перегибай палку.

Лис не отозвался – еще бы! Он теперь не скоро заговорит. Дэн с мстительным удовлетворением наблюдал за стиснутым в его кулаке краешком одеяла.

– Полежи, полегчает, – добавила она. – Я схожу за бальзамом, чтобы снять опухоль.

Короткий кивок на дверь – и Дэн последовал, за девушкой в коридор.

– Побудь у себя, – попросила Ева. – Я зайду к Игорю и вернусь. Думаю, мне стоит осмотреть тебя еще раз – с твоими переломами все не так просто.

Она ушла, оставив его в одиночестве. Надо же: всего полчаса назад он мечтал растянуться на кровати, а теперь даже смотреть не мог на смятые покрывала. Присев на краешек, поморщившись от боли, Дэн уставился в холодный камин. В дымоходе завывал ветер, шум дождя за окнами напоминал шелест потусторонних голосов, доносящихся с того света.

Ева вошла почти неслышно. Прикрыла за собой дверь и села на противоположную сторону кровати.

– Нам нужно поговорить.

– Начинай.

– Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, – пробормотала Ева смущенно.

Смысла в этой фразе было немного, но ведь не затем она явилась, чтобы втолковывать прописные истины. Ее беспокойство бросалось в глаза. Что-то она утаивала, эта девочка с проницательными глазами. Так спокойно распространялась о собственном безумии: о галлюцинациях, видениях и вещих снах, а тут вдруг притихла, нервно теребя пальцами уголок покрывала.

– Я просто хочу помочь, – пробормотала она наконец.

– Уже слышал. Ты здесь по просьбе Магистра. Я буду наблюдать за Лисанским, а ты – за мной. И что дальше?

– Магистр ни при чем, – уклончиво отозвалась Ева. – Я останусь, потому что так нужно.

– Кому?

– Вам обоим, – она вскинула голову и поглядела на Дэна решительно. – Я ведь все знаю. Понимаешь? Не ошибусь, если предположу, что ты никому не рассказывал.

– О чем? – в груди что-то болезненно дрогнуло.

– Ты знаешь о чем. Рута была моей подругой.

– И… – слова давались с трудом, – кому она еще успела рассказать?

– Никому. Даже матери.

Дэн облегченно выдохнул.

– Мне не трудно понять, что ты испытываешь, – сказала девушка, – я все еще помню, как умерла моя мама. Но что он испытывает, я тоже могу представить…

– Все. Достаточно. Уходи.

– Он виноват в том, что случилось летом, разве я спорю? – Ева повысила голос. – Но дело не в его вине, дело в том, что ты на этом зациклился. Зацепить, унизить, отомстить, уничтожить. При желании ты давно мог это сделать.

– Сделал бы, если б мог, – буркнул Дэн, с досадой вспомнив, сколько сил потратил на тренировки – и все равно не одержал верх!

– Но ты же понимаешь: легче не станет.

Станет. Ой как станет! Уже стало, когда позвонки почти хрустнули под пальцами. Но говорить об этом Еве не хотелось.

– Ты предлагаешь мне его великодушно простить? Побрататься и выпить на брудершафт? Или свалить отсюда к чертовой матери: из города, из страны, из Ордена? Позорно сбежать, оставив его безнаказанным, в надежде, что все вот это, – Дэн прижал к груди кулак, – останется здесь? Тогда, по-твоему, полегчает?

– Для начала просто успокойся, – посоветовала Ева. – Пойми: жизнь продолжается.

Дэн фыркнул.

– Уж ты-то могла бы выдумать что-нибудь пооригинальнее!

– Выдумаю, – серьезно пообещала Ева, и он взглянул на нее с неожиданным любопытством.

– Твои сны – об этом?

Надо же: снова покраснела – совсем чуть-чуть, но порозовевшие щеки раззадорили. Дэн оперся на вытянутую руку, наклонил голову, заглядывая девушке в лицо.

– О чем они, Ева?

Та шумно вздохнула, нервно стиснула рукой покрывало.

– О тебе, – девушка словно заставляла себя говорить, – о нем, обо мне. О нас. О том, как забывается боль. А вообще, я не знаю, Дэн. Правда. Мои сны редко бывают отчетливыми и конкретными. Они могут быть и бредом, и слепком с будущего – как повезет.

Дэн разочарованно кивнул. Как она умудрилась наговорить столько – и при этом ничего не сказать?

– Я пойду заварю чай, – девушка поднялась с кровати.

– Чай? Сама? Нам оставляют еду в зале три раза в день.

– Знаю. Но я исследовала дом, пока вы с Игорем лечились, и нашла бывшую столовую на первом этаже. Сейчас там один хлам, зато мне удалось отыскать чайник. А все остальное у меня с собой, – она улыбнулась.

– На все руки от скуки, – заметил Дэн.

– Это очень старый дом. В нем столько секретов!

– Ты уже познакомилась с Мефисто?

– Конечно. Он который день сокрушается по поводу твоей несостоявшейся смерти.

– А своими выходками не докучает?

Ева непонимающе подняла брови.

– Ты здесь уже четверо суток, а он до сих пор не подкинул тебе отрубленную голову в кровать?!

– Ах, это, – она кивнула. – Я просто подумала, что у меня снова галлюцинации. Значит, это проделки призрака?

И, слабо махнув на прощанье рукой, она выскользнула за дверь.

Ближе к вечеру, часов в десять, когда Ева вышла от Лисанского, сообщила, что утром тот будет как новенький, и пожелала спокойной ночи, в голову Денису пришла любопытная мысль. Такая неожиданная и соблазнительная, что заставила рывком сесть на кровати. Тело отозвалось протестующей болью, но Дэн был уже слишком взволнован, чтобы отвлекаться на ерунду. Спать он еще не ложился и раздеться не успел. Сделав глубокий вдох и стараясь успокоить тревожно бьющееся сердце, Денис выглянул в коридор.

Тишина. Дверь в комнату Лисанского была плотно затворена. Из спальни, которую облюбовала Ева, доносилось еле слышное пение.

Отлично!

Лис до утра носа не высунет, так и будет корчить из себя страдальца, стонать и метаться по простыням с перерывами на сон. А значит – и на чердак не полезет.

Сундук – вот что интересовало взбудораженного Дэна. Он пересек пустой мрачный холл. Памятуя о прошлых ошибках, перешагнул через скрипучую ступеньку, тихонько поднялся по лестнице и остановился перед трухлявой дверцей с чугунным засовом. Поток стихийной магии вырвал ее из стены вместе с ржавыми петлями, засов покорежился, пара досок оказалась выдрана из поперечных брусьев вместе с гвоздями. Дверца сиротливо стояла прислоненной к проему и представляла собой жалкое зрелище. В лихорадочном возбуждении Дэн подхватил ее, отодвинул в сторону и протиснулся в образовавшуюся щель.

Жидкий желтый свет из холла, едва освещавший лестницу, сюда совсем не проникал. Сырой промозглый мрак. Холод проник под рубашку. Сердце загнанно бухало в груди.

Где-то здесь должна валяться свечка.

Дэн зажмурился, как можно отчетливее представляя оплывший восковой огарок, вытянул руку, напрягся. Что-то гладкое и скользкое, похожее на обмылок, ткнулось в ладонь – он едва успел сжать пальцы, чтобы оно не выскользнуло. Нащупав крошечный жесткий фитилек, Дэн поднес его ко рту и медленно подул Дыхание сорвалось с губ облачком мерцающего розового пара. Еще раз – фитиль слабо затлел И еще – вспыхнул огонек, а Дэна обдало жаром собственной магии.

Он огляделся. Похоже, никто не поднимался сюда после злополучной драки. Дэн отчетливо помнил, что пространство посередине чердака было расчищено от старого хлама, помнил стулья и трюмо с мутным зеркалом. Теперь же чердак превратился в настоящие баррикады: не переломав ног не пройдешь.

Где же сундук?

Осторожно, стараясь не шуметь, Дэн пробрался через россыпи барахла. Огонек свечи колыхался, черные тени устроили сумасшедшие пляски на стенах и низком потолке. Вдобавок ко всему обнаружилось, что под подошвами хрустят призрачные кости – привет от Мефисто! Ужасающий треск – и ботинок провалился в желтую черепную коробку, выдавив наружу какую-то мерзкую жижу: то ли перегнивший мозг, то ли клубок раздавленных червей. Чертыхнувшись, Дэн потряс ногой и приготовил тираду повыразительней. Но тут его взгляд наткнулся на кованый сундук, и ругательства мигом вылетели из головы.

Сундук лежал на боку с откинутой крышкой. Книги, стопки чистых листов, запечатанные пузырьки с чернилами, перьевые и шариковые ручки – все это Дэна не интересовало. Пристроив свечку на край крышки, он опустился на колени, разгреб ворох бумаги и вытащил папку – ту самую, истрепанную, картонную, со старомодными тесемками вместо кнопки или магнитной застежки. Такими теперь даже в архивах не пользовались. Что же Лисанский в ней прятал?

«27 августа, – прочел Дэн, открыв папку наугад. – Сегодня мне ничего не снилось. Не помню, говорил тебе или нет, но сны в этом доме подчас поражают своей яркостью. Я читал об этом когда-то, сейчас уже не вспомню где. Изоляция, тишина, отсутствие впечатлений влекут за собой то, что называется сенсорным голодом, и мозг компенсирует его необычайно реалистичными снами. Или галлюцинациями. До последних я пока, к счастью, не докатился, можешь не волноваться. Думаю, все дело в книгах. Я учу латынь и французский, хотя ты и говорила, будто лучше в совершенстве владеть родным языком, чем кое-как – чужим. Понимаешь, ведь здесь нельзя молчать, нельзя просто сидеть, уставившись в камин, хотя подчас такое желание сводит меня сума. Нельзя расслабляться – бред и галлюцинации, а вместе с ними и сумасшествие, только и ждут, когда я опущу руки. Меня все чаще клонит в сон… но спать нельзя, лучше я буду писать тебе, пусть даже тебе сейчас трудно ответить. Ничего, когда-нибудь я вырвусь отсюда, и мы снова будем вместе».

Дэн перевернул страницу. Округлые, аккуратные буквы, почти каллиграфические, чуть размашистые – что говорило об амбициях и чувстве превосходства – складывались на бумаге в ровные строчки.

«Да, мне ничего не снилось… Это странно. И хорошо, потому что я наконец смог выспаться. Знаешь, я так устал от этих снов… мне от них никуда не деться. И я безумно… Господи, как же я боюсь увидеть в них тебя! Не приходи ко мне, ладно? В ту ночь, когда я увижу тебя, я сойду с ума, и тогда уже ничего нельзя будет исправить. Что бы ни случилось, не приходи ко мне… и за мной не приходи. Умоляю».

– Любопытство сгубило кошку, – раздался из-за спины тихий, хриплый голос.

Дэн вздрогнул от неожиданности. Захлопнул папку, оглянулся, уткнулся взглядом в худое, изможденное лицо Лиса, стоявшего всего в шаге позади. Как же он не услышал его приближения? Ни стука подметок об пол, ни хруста мусора и призрачных черепов, ни скрипа половиц… Лисанский смотрел на него спокойно и как-то… устало. На его шее чернели отпечатки пальцев – как будто он вымазался сажей из камина – жуткое, странное зрелище.

Дэн поднялся с колен. Ощутил слабость в затекших ногах и боль в ребрах. Пламя свечи затрепетало от колыхания воздуха.

– Что это? – спросил он, держа папку в вытянутой руке. – Кому ты пишешь?

– Не твое дело, – произнес Лисанский. – Я же не роюсь в твоих вещах, Гордеев. Или тебя не учили правилам приличия? Не читали лекций о морали, этике, совести, границах чужой собственности? О неприкосновенности личной жизни и о том, что лезть в нее грязными лапами – все равно что расписываться в собственной низости, бестактности и беспардонности?

– Ошибаешься, – отозвался Дэн холодно, – все, что здесь происходит, как раз мое дело.

– Ну да, – фыркнул Лисанский. – Ниже падать уже некуда. Хочешь, можешь отправиться ко мне в комнату и порыться в тряпках.

– У тебя нет тряпок.

– О, ты уже проверил? Черт возьми, я тебя недооценил! – воскликнул Лис в притворном удивлении.

– Если бы они у тебя были, ты бы не разгуливал в рванине, – сердито проворчал Дэн.

Лисанский не обратил внимания на подначку, хотя его старомодная сорочка была явно извлечена из какого-нибудь местного шкафа, насчитывала не один десяток лет и лишь чудом не расползалась на истлевшие нитки. Все верно: его единственная рубашка превратилась в лохмотья, а Орден на подобные мелочи внимания не обращал.

– Кому ты пишешь? – повторил Дэн.

– Я же сказал, не твоего ума дело. Отдай папку.

– И не подумаю.

– Не лезь, Гордеев. Это мои вещи…

– Были, – Дэн сунул папку под мышку. – Сдается мне, Магистр был прав. Ты знаешь, где находится Анна, раз пишешь ей. Ведь адресат она, верно?

– Не испытывай мое терпение, – сквозь зубы процедил Лис.

– Это мы уже проходили. Снова подеремся?

– Если ты раньше не рассыплешься.

Повисло молчание. Дэн прикидывал, сможет ли проскользнуть мимо, чтобы спуститься с чердака в холл, или придется-таки подвинуть врага с дороги. Лисанский просто ждал, не сводя с него холодных сощуренных глаз.

– Где она? – наконец спросил Дэн, сообразив, что просто так Лисанский его не выпустит, а взывать к стихии сейчас было бы самоубийством. – Скажи, где твоя мать, и я отдам тебе папку.

Тот покачал головой с грустной улыбкой:

– Так я был прав: им нужна моя мать.

Дэн молчал.

– Ладно. Я отвечу. И делай, что хочешь. Беги, сообщай Магистру, лети быстрее ветра. Если ты здесь из-за этого, если избавиться от тебя можно только так… – Лис задержал дыхание на несколько секунд, словно собираясь с мыслями и набираясь храбрости. – Она далеко, Гордеев. Она там, откуда не возвращаются, где ее уже никто и никогда не достанет: ни чертов Орден, ни Магистр. Моя мать умерла, Гордеев. Семь месяцев назад. Рак, можешь так и отметить в отчете. И чтобы никаких вопросов – да, я понимаю: врачи, целители, лекарства; да, наверняка она тоже это понимала. Но, похоже, просто не желала лечиться, не хотела бороться, опустила руки, потому что отца сгноят в катакомбах, а я застрял в проклятом Интернате и ничем – ничем! – не мог ее поддержать, образумить… помочь. Она умерла… и точка.

– Но, – потрясенно пробормотал Дэн, чувствуя, как папка тяжелеет и оттягивает ему руку. – Ты пишешь ей! Ты…

«…просишь ее не приходить», – закончил он про себя. Лисанский поглядел на него с презрительной жалостью.

– Пишу, – согласился он. – Потому что мне больше некому писать. Только вот с отправкой почты тут проблемы. Нет почтовых ящиков, нет почтальонов, а главное – я не знаю адреса.

Это каким же идиотом нужно быть, чтобы не догадаться? В папке лежала целая кипа писем!

Дэн уронил ее на сундук – огонек свечи задрожал, мигнул и погас.