Текст книги "Педагогика на кончиках пальцев. Введение в специальность"

Предложил как-то старшекласснику «пройтись – поговорить». Вижу: не хочет, не время. Вижу, но пересилить себя не могу – нетерпение. В результате: «Все, что вы говорите, бывает очень интересным и полезным, но то, КАК вы это делаете… Нельзя же лезть человеку в душу!»

А разговор-то был обыкновенный – о нём. Мы часто говорим с детьми не вообще, а о них. И с медицинским акцентом: вот это у тебя плохо, вот так будет лучше.

На этот раз с ролью доктора я не справился и… расстроился. Ведь знаю, не раз шишки набивал: не нужно к детям ЛЕЗТЬ. Пусть позовут, откроются. И тогда – аккуратно, тихонько, как по минному полю…

Обида на самого себя не проходила. Рефлексия не отпускала. И решил собрать своих бывших близких мне учеников и задать им этот как бы риторический вопрос: нужно ли лезть в душу? Попросил даже написать свои размышления на эту тему. Вот некоторые из них.

«Формулировка вопроса заставляет вспомнить о «грязных башмаках»… Очевидно: никто не любит вторжения невытертых ног. Вывод – лучше никого к себе не подпускать. Ни врагов, ни друзей. Но любой человек не может изолироваться от мира полностью. Душа его испытывает самые разнообразные, но по большей части отрицательные влияния. И тогда появляется смысл в «залезании в душу», но не ногами, а душой».

«Лезть ради того, чтобы лезть – скотство. А лезть с педагогической целью – рвать зелёные яблоки».

«Лезть в душу не надо. Лобовая атака – сотрясение мозга у обоих. Боевая ничья. И вообще «лезть в душу» – вульгарное, уличное выражение. Зачем лезть, зачем вламываться? Другое дело – душевный разговор. Душа – эмоциональное «я» человека. Душу тревожить надо. Душа болит – человек жив. Значит, задеты человеческие чувства. А воспитание чувств – благородное занятие».

И так далее. Хорошо всё написали, но ясности у меня не прибавилось. Я ждал ещё одного мнения, Максима. Мы видимся с ним редко, раз-два в год, но его точка зрения играет для меня экспертную роль. Но Максим ничего не написал. При встрече сразу охладил мой пыл: «Не кажется ли вам, что то, что вы сейчас делаете, и называется – лезть в душу?» Мы заспорили. В конечном итоге он написал одну фразу: «Может быть, надо молодым врачам показывать роды, чтобы они могли в будущем не причинить лишнюю боль, но ведь не по Центральному телевидению».

Мы проговорили всю ночь. Утром, прежде чем попрощаться, Максим как бы извиняющимся голосом произнёс: «Главное, не надо так много думать о своей роли в истории».

Сразу стало легко и всё ясно. Не надо обманывать себя и задавать вопросы в ожидании желательных для себя ответов. Учителя – самые страстные в мире коллекционеры. Они коллекционируют детей. Приобретение – через завоевание.

…Через месяц-два после разговора со старшеклассником, отказавшимся впускать меня к себе в душу, встречаю его случайно вечером в школе. Спускаюсь по лестнице. Он идёт сзади. Не оборачиваясь, спрашиваю: «Ну что – время лезть в душу ещё не наступило?» «Можно, – сказал он почти без паузы. – Только не сегодня, ладно?» «Конечно, не сегодня. Сегодня я тоже устал. Может быть, завтра. Может, позже. В общем, там посмотрим. Как получится».

Только теперь – аккуратно, тихонько, как по минному полю…

Они вырастают. Кто-то из них умнеет. Что-то меняется. Они порой вспоминают о нас, и, как написано в одном из выпускных адресов: «Вы в каждом что-то разбудили: кто благодарен Вам, кто зол». Со временем эмоции, в том числе и раздражение, проходят, и они снисходительно начинают нас… критиковать. Прямо как мы на уроке: декабристов за дворянскую ограниченность, народовольцев за индивидуальный террор, меньшевиков за оппортунизм.

Лично мне приходилось выслушивать претензии в чрезмерной социальной активности, в излишней эмоциональности, в деспотизме, властности, в повышенной «вербальности», в недооценке религиозного, духовного воспитания и переоценке собственного мнения.

Ей-богу, забавно получается: они меняются, а мы – не люди. Догматики и консерваторы старческого поколения (между прочим, когда я выпускал свой первый 10-й, мне было 23 года, затем 25, потом 27…).

Вы обращали внимание, как спокойно они употребляют при нас ключевые слова и фразы из неприличных анекдотов. Никому и в голову не придёт, что мы их знаем. Вот так стоишь, как дурак, делая бесстрастное лицо, мол, ничего не понимаешь. Не хочется же их разочаровывать!

Всё-таки как же мы их сильно «достаём» в школьные годы! Неймётся некоторым всю оставшуюся жизнь. Хорошо, когда все хорошо заканчивается. Андрюша Буртин подошёл после урока и спросил: «А вы знаете, как зовут генерального секретаря коммунистической партии Парагвая?» «Нет, – ответил я, – но если нужно, узнаю». «Не надо, – (небольшая пауза) – я знаю!» И Андрюша гордо вышел из класса.

Я ощутил весь «кайф», который он получил от того, что знал что-то, чего не знаю я, а главное, что я теперь знаю, что он знает что-то, чего не знаю я.

Сразу после школы мы встречались пару раз. Умный парень был всегда «на взводе» и говорил всякие нелепости. А вот встретились лет через десять – я по-прежнему школьный учитель, он – журналист, работает на престижное иностранное агентство. Умница. Отлично пообщались. Ровно-ровно. Спокойно-спокойно…

Неужели наш «заочный спор» продолжается до момента обретения ими полноценного социального статуса? Или это возрастное затянувшееся самоутверждение?

А как они превращаются в «заботливых матерей» после школы?! Общаются с вами, как с несмышлёнышем. А вы умиляетесь и подыгрываете. Что делать? Заслужили…

Какая же всё-таки это дурацкая профессия – учитель. Сколько раз ведёшь себя как болван, а то и с тобой общаются, как с идиотом.

Наверное, у них сложное чувство. Нам порой кажется, что они лишь проекция другой личности, нашей. Они тянулись за ней и потеряли себя?

Мне порой не совсем понятно, за что они «зуб держат» и за что мы должны извиняться. Если только за то, за что злимся на своих родителей: что на них похожи. Особенно, если у них всё чуточку лучше получается.

…Посмотрите: у него моя интонация, мои жесты, манера говорить; он повторяет мои выражения, цитирует из моих любимых книг и анекдотов.

Ну и что?! Что плохого в том, что мы одинаково любим Сергея Юрского, Бабеля, 2-й фортепьянный Рахманинова и импрессионистов?

Думается, всё дело в том, что кому-то из нас хочется когда-нибудь произнести: победителю-ученику… А кому-то из них приятнее: побеждённому учителю…

Идея возникла спонтанно. Решили завести в классе некую толстую амбарную книгу, где «каждый желающий пишет, что хочет, кроме заведомо глупых и пошлых вещей».

Так гласило главное правило, записанное на титульном листе. Сама тетрадь получила нехитрое название «судового журнала». Класс, таким образом, превращался в команду. В этом была игра, но игра не без пользы.

Но затея не удалась. Не знаю даже, почему. Иногда я пытался своими фразами, замечаниями спровоцировать хоть какое-либо содержание, хоть какой-то разговор. Тщетно. Все записи «команды» были типа: «Кто украл вырезку из «Крокодила»? Узнаю – морду набью». Или: «Учиться надоело – скорее бы каникулы!»

Примитивные поздравления девочек с 8 марта, а мальчиков – с 23 февраля дополняли эту скудную картину нашего судового журнала. Стихотворение, которое написал один из учеников по моей просьбе, и парочка карикатур моего приятеля, с оказией заскочившего в школу, не изменили отношение к творчеству остальных.

То, что мой класс – не лицейский выпуск Пушкина, я знал. Но…

Не цепляются что-то культурные инициативы у нынешнего поколения. Никаких крючочков. Во всяком случае, у большинства.

Но журнал неожиданно стал примечательным. В нём расписывались гости класса, которых я приглашал в рамках клубной программы или на спецкурсы.

В марте 1990 года в газете «Коммерсант» появился контактный телефон только что образовавшейся «второй» после КПСС партии либеральных демократов. Позвонив по этому телефону, я попал домой к Владимиру Вольфовичу Жириновскому, который сразу принял моё приглашение посетить школу.

Владимир Вольфович весны 1990 года – молодцеватый мужчина, элегантно одетый, с хорошим чувством юмора и чувством меры, желающий понравиться, но ненавязчиво. Без пены в уголках рта, без крика и истерик. Свою партию сравнивал с октябристами до революции, громил «Память», был чуть-чуть панславистом и немного недолюбливал турок. В общем, большинству понравился.

В конце года при определении рейтинга наших гостей Владимир Вольфович занял почётное третье место после писателя Александра Кабакова и диссидента Виктора Булгакова.

В «судовом журнале» он крупным неаккуратным почерком записал: «Рад встрече с молодёжью Москвы. Хочется верить, что вы сделаете правильный выбор и станете действительно счастливым поколением нашей страны».

…А строчкой ниже: «Объявление. Куплю мыльные (радужные) шары по договорной цене! (телефон, имя)». Чуть дальше – моё: «Летите, голуби, летите…» Каждый сделал свой выбор.

Лет десять назад ученик сказал мне, что главная учительская ошибка – выдавать желаемое за действительное. А столкнувшись с реальностью, обижаться. Он прав. Мы любим «киношные ситуации» в своей работе. Когда трудный подросток в конце концов возвращается к своему воспитателю. Или разговор с учителем в школе долго переживается дома.

Мы любим хэппи-энды и боимся конфликтных ситуаций, возможных неудач и жёстких слов. Стараемся – не переборщить: не дай Бог, с ребёнком что-то случится. Этот страх, эта ответственность мешают нам порой совершать справедливые поступки: представляем, что может произойти, вздрогнем и бежим к нему, а он ушёл… с друзьями гулять.

Часто ли бывает в жизни, что они неожиданно пришли к вам домой исповедаться или подошли после уроков поговорить-посоветоваться? Дождались ли вы вечером звонка домой после того, как утром они обидели вас в школе? Кто первый заговорит после ссоры? Кто первый начнёт выяснять отношения? Кто в очередной последний раз скажет, что «в последний раз…»?

Есть, конечно, везучие среди нас. Бывают счастливые исключения.

Всё «киношное», что произошло с нами, мы помним наизусть и на всю жизнь. Эта память помогает простить всё, что было до этого, и всё, что будет потом.

Учителя – народ особый. Никто, наверное, так много не говорит на профессиональные темы вне работы. Никто, наверное, не умеет так чувствовать себя счастливым.

С годами люди познают свои ошибки, учатся на них и стараются больше не повторять. Учителя с годами познают свои ошибки, учатся на них и… совершают снова. Сизифов труд? Вряд ли. Может быть, мы должны обманываться? Может быть, только так мы исключим ошибки?

Настроение ребёнка изменчиво, как погода, и ненадёжно, как Гидрометцентр. Значит, мы должны быть готовы на все случаи жизни. Как хочется сказать себе и другим: не равняйте ребёнка с собой. Он не живёт вашим миром. Он не может вас понять. Не мучайте себя и не дёргайте его. Не считайтесь с ним телефонными звонками. Самолюбие – «в карман».

Мы – непревзойдённые мастера игры в поддавки. Мы всегда в неё выигрываем. Как, бывает, хочется проиграть: раз, два и – «в дамки». Но стараемся не выигрывать. Наша сила – в нашей слабости.

…Пройдёт ещё один год. Мы станем мудрее и ничему не научимся. Мы будем советовать молодым учителям, как им нужно поступить и тут же удивлять их, поступая порой прямо противоположно. Мы всегда будем сетовать на то, что фильм о детях не для детей. Мы будем раздражаться от наивного сюжета и волноваться за его героев. Вздыхать, говоря, что всё это бывает лишь в кино. И всё же надеяться… Ибо остаются заниматься нашей профессией, вероятно, только неисправимые идеалисты.

Они все разные, дети. Но нелегко избавиться от стереотипных оценок и инвентарных ярлыков. У каждого учителя свой опыт. Этот опыт священен, он достался такой дорогой ценой, он выстрадан. И остались на всю жизнь нарицательные Кости, Юры, Саши, Марины – этакие модельные, эталонные образцы.

Когда-то эталонный Саша тебя предал, совершил подлость. Каким же он был: очень эмоциональным, не стеснялся объясняться в любви, был фамильярен в своих чувствах, ревновал к другим, болезненно воспринимал, когда на чьём-то фоне проигрывал, кажется, был искренен… Но и не смог научиться уважать себя, не смог преодолеть своей пугающей слабости и… предал. Так получилось.

А этот очень на него похож, только бы не стал таким же. И мы начинаем общаться с ним настороженно, обижать подозрительными намёками, мстить… тому эталонному Саше. А этот не понимает, переживает, уходит, и нам больно.

Другой эталон – Лёня. У него большой творческий, человеческий потенциал. Мы его пестуем, обхаживаем, «лепим», хотим гордиться. Мы ждём от него любви, благодарности, сыновних чувств, а он странен в своих реакциях, неадекватен в отношениях. Мы волнуемся, оскорбляемся, ищем причины… Находим: его окрепшая личность требует независимости, его характер не позволяет говорить о своих чувствах, и он страдает от этого. Ему нужно помочь, и наступит время – он себя проявит… Но он не проявляет. Может просто забыть, просто быть чёрствым, его честолюбие всевластно; он оказался, увы, душевно примитивнее, чем мы его придумали. И мы начинаем упрощать ему подобного, отказывать в тонкости, в душевных переживаниях, постоянно намекать, что «раскусили», всё понимаем… А он не понимает, мучается, обижается, уходит. И нам больно.

Как часто это бывает: мы забываем, что у нас нет права судить, но есть необходимость понимать; нет права выбирать, но есть необходимость терпеть.

Как часто это бывает, когда мы любим не детей, а то, что вкладываем в них; когда мы обижаемся не на них, а на их отношение к нам; когда мы переживаем не за них, а за себя. И дети это чувствуют. И тогда они не прощают, тогда они не великодушны, тогда они уходят. И нам больно.

Кто-то не поздравил – трагедия, кто-то соврал – крах, кто-то забыл – неуважение. И сразу: они чёрствые, бездушные, неблагодарные. А можем ли мы оценивать их только по отношению к себе? А все ли мы сделали, чтобы помочь им стать добрее, внимательнее, честнее? Научили ли мы их ценить наш труд?

…Молодой учитель собрался с классом в Петербург; деньги достал, родителей уговорил, жильём обеспечил, лучшие экскурсии заказал. Приехали: в Эрмитаж – без очереди, в кафе – для них спецобслуживание, билеты в театр – в партер. Обратно вернулись рано утром, до открытия метро – полчаса. Он не ждёт: находит автобус, всех по домам развозит, свои деньги платит. И в результате никто не сказал ему «спасибо». И стало больно, и не захотелось дальше работать, напрасно силы тратить.

Эх, память наша, память… Неужели мы забыли, как после нелицеприятного педсовета поздно вечером нас ждали на лестничной клетке первого этажа «просто так»; как подарили на день рождения «чьи-то» нарисованные глаза, попросив «не искать никакого смысла»; как приходили вечером домой, объяснить свой поступок, «чтобы не думали… не обижались»; как на выпускном вечере в пустом классе читали свои первые стихи; как на учительском столе находили неумело нарисованные свои портреты; как начинались письма со слов «Дорогой…»

Бывает так, что забываем, и помним только о невосполнимых затратах. Тогда обижаются они. И уходят. И нам больно.

Сторона треугольника

Наверное, впервые за свою детскую жизнь я почувствовал, я почти отчётливо осознал, как ужасно могут не понимать, мучить, терзать друг друга два родных, полных взаимной доброжелательности человека и как тогда любые речи, любое умничанье, любые разумные доводы лишь подливают яду, приводят лишь к новым мукам, новым уколам, новым промахам. Как это так получалось? Но так получалось, так выходило. Это было нелепо, это было безумно, хоть смейся, хоть плачь – но было именно так.

Герман Гессе. «Душа ребёнка»

Расхожая фраза «учитель заслуживает больше добрых слов» требует небольшого, но принципиального уточнения: хороший учитель. Как его отличить? Умный, интеллигентный, добрый. А кто же плохой? Ответ прост: тот, у кого всё наоборот. Каждый учитель вспомнит историю исковерканной судьбы того или иного ребёнка. На одних необратимо повлияло антивоспитание в семье, других испортила микросреда «улицы», а третьих искалечила школа. Та самая, куда ходят все дети с шести-семи лет, где они многие годы учатся, получают знания, познают мир, приобретают опыт человеческих взаимоотношений.

Вначале была начальная школа. Что хочется представить в образе первой учительницы, так это её доброту и отзывчивость. Такой «второй мамой» и остаётся она в памяти многих. И не случайно на выпускных вечерах самым дорогим гостем бывает учительница первых классов. Но везёт не всем.

В мой класс пришёл новый ученик: умный, интересный мальчик, но было заметно – с какой-то червоточинкой. Нет-нет да и проскочит: в кривой некрасивой ухмылке, в привычке автоматически врать, в злорадстве, с которым он наблюдал чужие неудачи и публично фиксировал учительские промахи. А ларчик открывался просто: в первом классе непоседливый мальчик сразу вызвал негодование учительницы, которая с успехом выполняла в своём классе функции фельдфебеля. Вдобавок ученик оказался начитанным и любознательным. Он задавал много вопросов и (о, ужас!) для этого не всегда поднимал руку, прося разрешения. Учительница прямо заявила маме, что «не намерена целыми днями книжки читать, чтобы только отвечать на вопросы её сына, и вообще – он… мальчик трудный».

Вот так умный, здоровый, но немного нетипажный ученик стал трудным. И пятно уже не стереть, ярлык не сорвать, печать не свести: он – «меченый» ребёнок, жизнь у таких складывается в школе непросто.

Есть учителя, которые как будто самоутверждаются на маленьких детях. У них нет проблем с дисциплиной: они могут схватить, встряхнуть, накричать, наказать. И когда мальчик переходит в среднюю школу, он уже её не любит, боится, ждёт только момента, когда можно будет отомстить, копит силы. Но это не волнует «перво-воспитателей». Они сделали своё дело и «умыли руки». И из рук этих «абсолютных авторитетов» предметник перенимает и главный психологический постулат: «Учитель всегда прав!»…

Учитель поставил незаслуженную двойку, обещал, но забыл, требует обязательности, а сам опаздывает на уроки, возмущается, когда не слушают «интересного» лектора, а сам откровенно зевает или заполняет журнал – картина не нова и уже привычна. Но вот учитель ошибся, несправедливо обидел – как тогда? Наверное, ему нужно извиниться. Но… «учитель всегда прав!»

…В школе произошёл отвратительный инцидент: в мальчишеском туалете одного паренька его же товарищи попросили открыть рот, а затем… плюнули. Первым, на кого пало подозрение в этом мерзком поступке, стал, конечно, «трудный» ученик…Мальчик оказался ни при чём. Вышла ошибка. Но: учитель всегда прав. Ничего страшного не произошло. Сегодня не он, а завтра он – какая разница.

Учитель прав, когда в журнале неожиданно появляются двойки «задним числом»; прав, когда говорит ученику – «дубина», «подзаборник»; прав, когда советует родителям обследовать их нормального ребёнка у психиатра…

А каково родителям, которые не могут сказать плохо об учителе, но вместе с тем не могут и встать на его сторону? И тогда в лучшем случае они начинают объяснять детям, что не стоит «связываться», «наживать себе лишние неприятности». А в худшем – будут отстаивать дутые аргументы. Такие родители теряют доверие детей, свой авторитет. Лишают себя возможности участвовать в воспитании собственных детей.

Самое страшное, что в школе есть учителя, которые просто не любят детей, более того, сами того не сознавая, они их ненавидят, презирают, вечно ищут повода «вывести на чистую воду». Их жизнь в школе давно превратилась в борьбу с учеником. В бесплодную борьбу, где процесс – самоцель.

Грех таких «педагогов» – «не в темноте, а в нежелании света, не в непонимании, а в сопротивлении пониманию, в намеренной слепоте и в злой предвзятости. В злой воле к добру». Марина Цветаева написала эти слова по другому поводу. Но и нашим «героям» они впору. Ведь они радуются, когда детей наказывают, удовлетворены, когда дети унижены, работоспособны, когда вокруг них дураки.

Мне жалко тех, которые не ведают, что творят, но по-человечески честны и по-своему желают детям добра. Не о них речь.

Но есть другие: агрессивные в невежестве, стойкие в предрассудках. Они не шутят, когда щеголяют друг перед другом стажем работы «на вредном производстве». Их «молоко» – неприкасаемость.

Любое критическое слово об учителе нельзя превращать в «огульное охаивание» учительства. Происходит вольно или невольно амальгама, смешивание, своеобразная подтасовка: в одной и той же колоде – одна карта краплёная, другая – честная.

Перефразируя Чехова: тогда учитель станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть. А тому, кто и так неплох, – нет причины обижаться.