Текст книги "Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг."

Последний год президентства Джонсона. Неудача со встречей на высшем уровне

В 1968 году внутренние и внешнеполитические трудности США (вьетнамская война, расовые конфликты, инфляционные процессы и т. п.) достигли наибольшей остроты в результате как объективных причин, так и ошибок и просчетов в политике администрации Джонсона. Следствием этого явилось решение Джонсона не баллотироваться в президенты, а затем поражение кандидата правящей партии Хэмфри на президентских выборах в ноябре 1968 года и приход к власти республиканца Никсона (при сохранении все же большинства демократов в обеих палатах конгресса). Усугубление трудностей стимулировало активизацию массовых антивоенных выступлений, движения за гражданские права, забастовок и др.

По мере расширения войны во Вьетнаме и порожденной ею напряженности в американской экономике к лету 1968 года лозунг «великого общества» полностью исчез из лексикона президента. Война во Вьетнаме стала «персональной войной Джонсона».

В области разоружения и контроля над вооружениями усилия администрации Джонсона направлены на завершение выработки договора о нераспространении ядерного оружия и диалога с СССР по вопросу о ПРО. Этот договор был подписан 1 июля 1968 года. Однако чехословацкие события и оппозиция республиканцев блокировали его ратификацию, которая была проведена лишь 5 февраля 1969 года уже при новой администрации Никсона.

Администрация Джонсона несколько раз возвращалась в контактах с советской стороной к вопросу о необходимости переговоров между двумя странами о противоракетной обороне. Она согласилась затем обсуждать его в комплексе с вопросом об ограничении гонки стратегических наступательных ракет, на чем настаивала Москва. Эта проблема была урегулирована в ходе переписки между президентом США и премьером СССР. 1 июля было опубликовано официальное сообщение обоих правительств об их согласии на проведение соответствующих переговоров.

Однако Джонсон затем предложил начало переговоров по стратегическим ракетам обязательно приурочить к личной встрече с советским премьером.

Советское правительство согласилось с этим предложением. Но чехословацкие события 21 августа практически торпедировали возможность такой встречи. Поэтому вопрос о начале переговоров по стратегическим проблемам вновь повис в воздухе.

На протяжении всего года правительство США вело с советской стороной обмен мнениями, в том числе и в доверительном плане на высшем уровне, прежде всего в целях поиска урегулирования вьетнамского конфликта, а также ближневосточного кризиса, инцидента с американским разведывательным судном «Пуэбло» и т. д.

Вместе с тем острая предвыборная борьба, переплетавшаяся на ее заключительном этапе с антисоветской пропагандистской кампанией вокруг чехословацких событий, собственные колебания Джонсона, а также идеологическая скованность советского руководства привели к тому, что советско-американские отношения не получили своего должного развития.

Правда, к концу года, после президентских выборов в США, администрация Джонсона попыталась активизировать отношения с СССР. Однако к этому времени она – в свете предстоящей смены правительства – уже не обладала достаточной полнотой власти. Этим не преминули воспользоваться республиканцы и вновь избранный президент Никсон, помешав реализации идеи Джонсона: встречи с советскими руководителями.

Раск предлагает Москве взаимное сокращение войск в Европе и роль посредника во Вьетнаме

В начале января 1968 года мы с Раском провели очередную встречу вдвоем для неофициального обзора «международных горизонтов». Госсекретарь в конфиденциальном плане рассказал о последней сессии НАТО, на закрытом заседании которой он выступил с оценкой общего международного положения. В ходе беседы Раск высказал следующее предложение: США в принципе не возражали бы, если бы два блока – Варшавский договор и НАТО – на основе взаимности сократили бы свои войска. Правительство США было бы готово пойти на значительное (Раск дважды подчеркнул это слово) сокращение своих войск в Западной Европе, если СССР сделал бы то же в Восточной Европе. Обязательным условием должна быть взаимность: «Если вы не захотите или не готовы, по своим соображениям, сокращать свои войска, то и мы будем держать свои войска в Европе; если бы вы были готовы к сокращению, то и мы были бы готовы сделать это», – подчеркнул Раск.

Он добавил, что США не придают особого значения формам договоренности о сокращении войск. Необязательно подписывать соглашение, достаточно будет просто определенной договоренности или ясного взаимопонимания на этот счет между обоими правительствами. Кроме того, сокращаемые войска США не будут перебрасываться во Вьетнам, то есть Китай не сможет критиковать СССР за такую договоренность.

(Я немедленно доложил советскому руководству об этих важных высказываниях Раска, тем более что всего пару лет назад мы сами предлагали США пойти на некоторое взаимное сокращение войск в Германии. Однако Москва никак не реагировала на первое столь четкое предложение госсекретаря о сокращении войск в Европе; впоследствии мне сказали, что советское правительство стало опасаться за стабильность обстановки в Восточной Европе в случае вывода оттуда значительной части своих войск и что именно в этом плане оно рассматривало инициативу правительства США.)

Переходя к вьетнамской проблеме, Раск спросил: почему бы Москве не пойти на «второй Ташкент», но теперь в отношении Вьетнама? Он стал далее более подробно обосновывать свою мысль о целесообразности советского посредничества, подчеркивая серьезность своего предложения.

Не мог же я ему прямо ответить, что вьетнамцы отвергают наше посредничество, как и посредничество других. Поэтому я повторил нашу формулу о том, что переговоры должны вести сами США и ДРВ.

Москва никак не среагировала и на эту часть нашей беседы, ибо ей нечего было сказать. Наша дипломатия оказалась в тупике.

Примерно в эти же дни Гарриман с возмущением говорил мне: «Трудно поверить, но после нескольких лет войны у Джонсона нет ясного плана выхода из войны». По его словам, у президента вообще осталось только три человека, которые что-либо понимают в советско-американских делах, – Томпсон, Болен и он, Гарриман. Вместе с тем появилось много людей вроде Уолта Ростоу, Бжезинского и др., которые считают себя большими специалистами по коммунизму и, имея доступ к президенту, «запутывают его своими теориями, концепциями и советами».

Фулбрайт рассказал, что он отговаривает Джонсона от опасного намерения – официального объявления войны ДРВ. На этот шаг его толкают «партийные советники». Это позволило бы, по их мнению, придать войне во Вьетнаме патриотический характер, а значит, и выиграть президентские выборы. Джонсон колеблется, спрашивая совета у старых друзей.

В середине февраля у меня состоялась еще одна беседа с Раском. На этот раз речь шла об американском корабле «Пуэбло», захваченном северокорейцами у берегов Северной Кореи. Раск, опасаясь серьезных осложнений, попросил, чтобы Советский Союз как-то посодействовал урегулированию этого инцидента. Выполняя эту просьбу, мы оказали содействие, хотя это было далеко не просто. Госсекретарь попросил тем временем ускорить советское согласие хотя бы на предварительный обмен мнениями по ПРО. В Москве все еще не могли прийти к окончательному решению по этому вопросу.

Закладка фундамента американской интервенции во Вьетнаме началась, по сути дела, с середины 50-х годов. Фактически президенты Трумэн, Эйзенхауэр и Кеннеди вели дело к открытой интервенции США в Индокитае. Возможно, они не осознавали это полностью в свое время, предпринимая те или иные политические, военные и психологические акции в этом районе, но суть была именно в этом. Джонсон, по существу, продолжал и привел к кризису государственный курс США в Индокитае. Если к концу 1963-го число «военных советников» США в Южном Вьетнаме достигло 25 тыс. человек, то к декабрю 1965 года во Вьетнаме действовала 400-тысячная американская армия.

Надо сказать, что с самого начала интервенции США во Вьетнаме существовало двухпартийное согласие на ведение военно-силового внешнеполитического курса. Однако по мере того, как военная авантюра во Вьетнаме терпела крах, в самих США набирало силу антивоенное движение. Обстановка в стране в 1966–1967 годах свидетельствовала об углублении политической поляризации во всех слоях общества в вопросе о войне во Вьетнаме. В середине 1967 года впервые с начала войны большинство опрошенных институтом Гэллапа не одобрило политику правительства Джонсона во Вьетнаме. Это большинство непрерывно росло. Запомнились пожары и беспорядки в университетах и гетто, уклонения от воинской повинности значительной части молодежи, дезертирство из армии, бурные демонстрации и митинги протеста, национальные гвардейцы и танки на улицах американских городов. Надо сказать, что нараставший «вьетнамский синдром» проявлялся не только в выступлениях молодежи, но и в недовольстве широких общественных кругов и значительной части политического «истеблишмента» в стране. Короче, во второй половине 60-х годов быстро набирала силу оппозиция политике США в Индокитае. Между январем и мартом 1968 года резко упала популярность президента в стране. «Национальному согласию» на ведение войны пришел конец. Вой на во Вьетнаме стала «войной Джонсона». Жизнь еще раз показала, насколько нестабильна подчас в США судьба и популярность политических деятелей.

Важная встреча с Джонсоном

31 марта я неожиданно получил от президента срочное приглашение посетить его в Белом доме. Когда я приехал около 6 часов вечера, меня провели на третий этаж, где размещались жилые апартаменты президента. Это было довольно необычно. Ко мне вышла г-жа Джонсон, которая предложила чай, сказав, что президент будет через несколько минут. Вскоре вошел Джонсон. Выглядел он усталым и нервным.

Когда мы остались вдвоем, президент сказал, что вечером он выступает по национальному телевидению о Вьетнаме. Однако он хотел бы еще до этого сообщить советскому правительству о своих личных намерениях и уже предпринимаемых шагах с целью уменьшения кровопролития во Вьетнаме, которые, как он хотел бы надеяться, могут положить начало движению в направлении мирного урегулирования.

По существу, это было негласное откровенное обращение президента к правительству СССР с просьбой содействовать прекращению военного конфликта во Вьетнаме, но все же на его условиях.

По словам Джонсона, обращаясь к советскому правительству, он исходит из того, что СССР, во-первых, играет большую роль в международных делах и, во-вторых, является сопредседателем Женевских соглашений. «Мы надеемся на положительное влияние СССР в данном вопросе».

Я предпринимаю первый шаг к деэскалации конфликта, отметил президент. Мы существенно и в одностороннем порядке сокращаем военные действия, включая авиацию и флот. Район, где прекращаются бомбардировки, охватывает более 90 процентов всего населения ДРВ и большую часть ее территории. Даже сильно ограниченная бомбардировка Северного Вьетнама может быть быстро полностью прекращена, если сдержанность Вашингтона вызовет какую-то ответную сдержанность со стороны Ханоя. Я призываю сопредседателей Женевского совещания сделать все, что они могут, чтобы двинуться от предпринимаемого мною одностороннего акта к подлинному миру. Я готов послать своих представителей на любую встречу. Я назначаю Гарримана своим представителем для таких переговоров. Я надеюсь, что Хо Ши Мин откликнется положительным образом.

Президент Джонсон особо остановился на роли СССР. Я убежден, сказал он, что советское правительство может сыграть выдающуюся роль в урегулировании конфликта. Пример Ташкента лишний раз свидетельствует о масштабах того влияния, которым пользуется Советский Союз.

Слухи о моем якобы стремлении к военному решению, продолжал Джонсон, не соответствуют действительности. Понимая огромное значение СССР для сохранения мира и предотвращения крупного международного военного конфликта – а США не хотят этого, – я стремился даже в это трудное время, из-за разделяющих нас вьетнамских событий, поддерживать какой-то возможный минимум нормальных отношений между СССР и США, всячески избегать их дальнейшего обострения, а где возможно – например, в вопросе о договоре о нераспространении ядерного оружия – действовать сообща в одном направлении, так как это отвечает интересам обеих стран. Я намерен и дальше придерживаться этой общей линии в вопросе о советско-американских отношениях. Надеюсь, что и советские руководители придерживаются такой же точки зрения.

Правительство США, сказал в заключение президент, исходит из того, что Советский Союз несет особую ответственность и играет особую роль во Вьетнаме. Без советской военной помощи наш противник долго не продержался бы. Только советская помощь делает это возможным. Но мы понимаем вашу принципиальную позицию и не собираемся сейчас как-то обсуждать этот конкретный вопрос, хотя для нас он далеко не безразличен. Мы могли сделать, да, видимо, и делали определенные ошибки во Вьетнаме. Но мы действительно готовы в настоящее время к серьезным переговорам с целью достижения мирного урегулирования. Об этом я прошу передать в Москву. Я очень надеюсь, что советское правительство самым внимательным и срочным образом рассмотрит высказанные мною соображения, закончил президент.

В связи с высказанным мною сожалением, что упомянутые им меры не предусматривают полного прекращения бомбардировок ДРВ, Джонсон начал горячиться, утверждая, что не может бросить на произвол судьбы американские гарнизоны и пункты, расположенные в Южном Вьетнаме, особенно около демилитаризованной зоны, где уже действует около 5 северовьетнамских дивизий. Гибель же американских войск привела бы к бурной реакции внутри США, и тогда было бы трудно сохранить сдержанность в применении всей военной мощи США во Вьетнаме. Он, как президент, не хочет подобного развития событий и вынужден – ввиду чисто военных обстоятельств – идти на сохранение определенного минимума бомбардировок к северу от демилитаризованной зоны. «Другого выбора у меня просто нет», – устало сказал он.

Прощаясь, президент передал мне текст своего предстоящего выступления по телевидению.

После беседы с президентом я зашел к У. Ростоу, у которого пробыл около часа. Когда я уходил от него, то неожиданно столкнулся в коридоре с Джонсоном.

Остановившись, он, помедлив, сказал, что хотел бы совсем доверительно сообщить мне еще о следующем: в конце планируемого им телевизионного выступления по Вьетнаму он имеет в виду объявить о своем намерении не баллотироваться больше на пост президента США. Он надеется, что такой шаг с его стороны послужит определенному умиротворению страстей вокруг вьетнамского вопроса в ходе избирательной кампании, да и поможет более успешному урегулированию всего вьетнамского конфликта. Вообще, я покажу, сказал он, что я совсем не одержим жаждой власти, как многие думают. Я хочу посвятить оставшееся время внепартийному служению стране. Вы первый иностранец, кто узнает о таком моем решении. Впрочем, и из американцев пока знают об этом лишь 4–5 человек, включая мою жену.

Говорил обо всем этом Джонсон, как это было видно, с плохо скрываемым волнением и даже с трудом. Выглядел он неважно. Было ясно, что это решение – почти за год до окончания его президентства – сильно ослабляло его дальнейшие возможности влиять на события внутри и вне страны в этот оставшийся достаточно долгий еще срок его пребывания в Белом доме. Видимо, сильный психологический стресс – когда его упорное стремление продолжать войну во Вьетнаме объяснялось многими только желанием «спасти лицо» и добиться переизбрания на пост президента, не считаясь с потерями, – сделал свое дело: он решил показать всем, что готов пожертвовать вторым сроком президентства, чтобы только внести некоторое успокоение в общественное мнение страны и с этих позиций попытаться найти «почетные условия» урегулирования конфликта. Да и возможность победы на выборах для него становилась все более сомнительной. В конце концов, вьетнамская война оказалась для него лично ловушкой. Объявляя о нежелании вновь баллотироваться, Джонсон, по существу, пытался избавиться от длительного нервного напряжения, которое, судя по всему, стало для него просто невыносимым.

Во всяком случае, он выглядел в тот момент как человек, снявший с себя наконец тяжелый психологический груз. История делалась на моих глазах.

Свое драматическое заявление он сделал в 9 часов вечера 31 марта, выступая по национальному телевидению из своего кабинета в Белом доме. Тут же находились члены его семьи (но они были вне телевизионной камеры).

Первая часть его выступления по Вьетнаму не содержала для многочисленной аудитории американцев ничего нового. Лишь несколько людей в Белом доме, да и я, оказавшийся невольным свидетелем личной драмы президента, ждали последних слов его выступления. На какое-то мгновение он остановился, как бы собирая всю свою волю, а затем сказал: «Я не буду добиваться и не приму выдвижения меня моей партией на пост президента еще на один срок».

Это была действительно сенсация. Война во Вьетнаме оказалась для президента Джонсона роковой.

Надо сказать, что семья самого Джонсона оказалась лично сопричастной к этой войне. Как раз накануне выступления президента его дочь Линда проводила во Вьетнам своего мужа, капитана американской армии. В порыве отчаяния, как вспоминал в своих мемуарах Джонсон, она, молодая женщина, спрашивала отца, зачем ее муж должен был ехать куда-то далеко и воевать и даже мог быть убитым, защищая народ, который даже не хотел этой защиты.

В своем телевизионном выступлении Джонсон не смог сказать чего-либо убедительного в оправдание своего внешнеполитического курса. Больше того, выступая на следующий день в Чикаго перед Национальной ассоциацией работников вещания, Джонсон раздраженно обвинил ее членов во всех неудачах США во Вьетнаме. Именно они, заявил президент, настроили против него всю страну. Такое выступление, разумеется, не добавляло ему лавров.

Для меня решение президента было, конечно, полной неожиданностью. Так же оно было воспринято и в Москве. Этот шаг расстроил планы советского руководства на новую встречу с Джонсоном.

Через несколько дней Гарриман сообщил мне об официальном согласии правительства ДРВ начать переговоры с США. Северовьетнамцы, судя по всему, решили прощупать позиции администрации после решения Джонсона не баллотироваться.

Американскую делегацию возглавил Гарриман, его заместителем был Сайрус Вэнс. Однако начавшиеся вскоре переговоры в Париже сразу же приняли затяжной характер.

Когда Москва поинтересовалась у Ханоя положением дел, то там ответили, что невозможно вести продуктивные переговоры с США в условиях, когда они продолжают бомбить ДРВ. Северовьетнамское руководство дало понять, что их позиция могла бы быть гибче, если бы бомбардировки были прекращены. Ханой вновь ввел в заблуждение Москву, которая уже зарекалась не брать на себя неблагодарную роль посредника.

5 июня мне было поручено передать послание Косыгина Джонсону. «Я и мои коллеги считаем – и у нас есть для этого основания, – что полное прекращение США бомбардировок и других военных акций в отношении ДРВ могло бы способствовать перелому в обстановке, который открыл бы перспективы мирного урегулирования, в том числе на переговорах в Париже, где пока нет прогресса».

Это послание вызвало активную дискуссию на совещании у Джонсона. В результате был составлен ответ Джонсона Косыгину. Суть его сводилась к следующему: правительство США не считает возможным полностью прекратить бомбардировки. Гарриман доверительно сообщил, что голоса на совещании разделились следующим образом: Клиффорд, Вэнс и Гарриман – за положительный ответ Косыгину. Раск, У. Ростоу, У. Банди – против.

Такой ответ Вашингтона еще более охладил посреднический пыл Москвы. Переговоры в Париже продолжались без всякого успеха.

Но в советско-американских отношениях произошел некоторый сдвиг. 22 апреля в Госдепартаменте состоялась церемония подписания соглашения о спасении космонавтов. Сотрудничество в космосе развивалось успешнее, чем сотрудничество на земле.

Как Хэмфри охотился на кабана в СССР

Во время приема дипкорпуса в Белом доме 23 апреля Хэмфри доверительно сообщил мне, что «решил попытать счастья» в борьбе за пост президента и что вскоре объявит об этом. Он сказал далее, что всегда считал советско-американские отношения важнейшим фактором, влияющим на судьбы войны и мира, и что он стремится в силу своих возможностей улучшить эти отношения. «Я буду и дальше руководствоваться этим, о чем Вы можете сообщить в Москву своему правительству».

Через несколько дней советское руководство передало ему через меня негласные пожелания успехов в борьбе за пост президента. В Москве считали, что он, пожалуй, был бы лучшим президентом в этот момент для советско-американских отношений.

Во время беседы Хэмфри с удовольствием и юмором вспомнил свою поездку в СССР и охоту там. В разговоре с нашим министром обороны Гречко он упомянул, что любит охотиться. Гречко, который сам был заядлым охотником, тут же пригласил Хэмфри вместе поохотиться на кабана накануне его возвращения в Вашингтон. Тот согласился.

Дальнейший ход событий я описываю со слов самого Хэмфри. Когда он приехал в охотничий домик, то Гречко повел его ужинать. За ужином он стал предлагать тосты – каждый раз «до дна» – за здоровье президента Джонсона, затем Брежнева, за здоровье их жен, их министров, за улучшение советско-американских отношений, за успех охоты и другие «охотничьи тосты». Короче, они провели «серьезную подготовку» к охоте. А дальше Хэмфри помнил лишь одно: сопровождавшие Гречко генералы на вытянутых руках торжественно отнесли его в спальню «немного отдохнуть перед охотой».

Когда Хэмфри проснулся, было уже утро следующего дня, и ему торжественно вручили трофей: чучело головы большого кабана, которого «он и Гречко убили накануне». Этот «трофей» был затем доставлен на самолет Хэмфри.

Так что в наших отношениях с США были не только периоды напряженности, но случались и моменты взаимного расслабления.

Договоренности о сдерживании гонки ядерных вооружений

К середине 1968 года многолетние переговоры, связанные с разработкой Договора о нераспространении ядерного оружия, наконец закончились успешно. Договор был открыт для подписания 1 июля в столицах трех стран-депозитариев – СССР, США и Великобритании.

В Вашингтоне он был подписан госсекретарем Раском, советским и английским послами, а также послами более пятидесяти стран. Церемония проходила в торжественной обстановке в Белом доме в присутствии президента, высших чинов администрации, членов конгресса и прессы. К концу года договор подписали 83 государства. Однако, несмотря на все усилия Джонсона, сенат не ратифицировал этот договор при нем из-за чехословацких событий. Это было сделано лишь при Никсоне.

Согласно договору, страны, не имевшие ядерного оружия, брали на себя обязательство не производить и не получать его от других стран; одновременно им был обещан полный доступ к выгодам использования ядерной энергии в мирных целях. Ядерные страны брали обязательство работать в направлении эффективного контроля над ядерным оружием и разоружением.

Договор о нераспространении ядерного оружия явился и продолжает оставаться одним из основополагающих соглашений ядерного века, направленных на снижение возможностей возникновения ядерных войн.

День 1 июля ознаменовался еще одним важным событием.

После подписания указанного выше договора президент отдельно сделал важное официальное сообщение о советско-американской договоренности начать обмен мнениями по вопросу о сдерживании гонки ядерных вооружений. «Между правительствами СССР и США, – заявил он, – достигнута договоренность приступить к обсуждению вопроса об ограничении и сокращении как систем доставки наступательного стратегического ядерного оружия, так и систем обороны против баллистических ракет».

К сожалению, в силу ряда причин этот кардинальный вопрос так и не получил своего дальнейшего практического развития при президенте Джонсоне. Однако объявленная договоренность явилась важным начальным шагом к длительным, трудным советско-американским переговорам по сокращению ядерных вооружений уже при других президентах, что в конечном счете увенчалось крупными договоренностями в конце 80-х и начале 90-х годов.

Президент предлагает новую встречу с Косыгиным

Интересно, что после своего заявления о том, что он не будет переизбираться в президенты, Джонсон стал активно проявлять желание встретиться с Косыгиным. На следующий же день после подписания договора о нераспространении ядерного оружия Раск передал через меня конфиденциальное пожелание президента о встрече с советским премьером (не обязательно на территории СССР).

Я сказал госсекретарю, что о предложении президента будет, разумеется, доложено Косыгину. Но сам я не был уверен, что такое предложение заинтересует Москву.

Советское правительство действительно не торопилось с ответом. Дело в том, что Джонсон был уходящим президентом, и каких-либо важных договоренностей уже нельзя было достичь. Да и не были готовы никакие договоренности по крупным вопросам. Кроме того, Брежнев – и это было важным фактором – не хотел, чтобы Косыгин приобрел дополнительный международный авторитет. В результате Москва тянула с ответом: не желала давать прямо отрицательный ответ, но и не стремилась к такой встрече. Поэтому сложилась неудобная и двусмысленная ситуация. Раск все чаще спрашивал, нет ли ответа от Косыгина, а мне приходилось говорить: «Нет».

Тем временем к нам негласно обратился Никсон с просьбой принять его в Москве после съезда республиканской партии. Решено было принять его.

Одновременно мне было поручено информировать Джонсона и Хэмфри о предстоящем нашем позитивном ответе Никсону. Это и было сделано через Раска.

Раск мрачновато заметил, что если в Москве готовы принять Никсона «еще не президента», то, может быть, там теперь согласятся все же встретиться с президентом США. Добавив, что он «шутит», Раск сказал, что Джонсон действительно серьезно настроен на этот счет. По мнению президента, во время такой встречи, например в Женеве или Ленинграде, можно было бы обсудить некоторые наиболее важные международные проблемы, требующие своего решения. Раск попросил позвонить ему лично «в любое время на работу или домой», когда будет получен ответ из Москвы на обращение президента.

Дней через десять Раск вновь поинтересовался, нет ли ответа «на весьма важное и конфиденциальное обращение» президента относительно встречи с советскими руководителями. Не скрывая своего неудовольствия, он заметил, что прошло более двух недель, а Москва не отвечает «хотя бы в порядке вежливости». Чувствовалось, что администрация всерьез настроилась на встречу.

Сообщив в Москву о новом обращении Раска, я отметил, что нужен какой-то ответ, ибо мы ставим под угрозу личные отношения с президентом Джонсоном, который будет еще находиться у власти более полугода.

25 июля передал Раску послание Косыгина Джонсону о начале переговоров по ядерным вооружениям. Полагаем, говорилось в послании, что в пределах одного-полутора месяцев нашим представителям можно было бы приступить к обмену мнениями по этому вопросу.

Раск снова спросил: «Ну а как же все-таки о нашем основном вопросе? Можно ли что-либо сообщить президенту Джонсону?» Я ответил, что у меня пока нет каких-либо указаний из Москвы на этот счет.

Госсекретарь рассказал, что во время недавней встречи с Джонсоном Никсон «под большим секретом» сообщил президенту о своем намерении посетить Москву. Тот ответил, что это хорошая идея. Раск саркастически добавил, что Джонсон был доволен хотя бы тем обстоятельством, что он сам впервые узнал об этом от советского правительства, а не от Никсона.

Тем временем Фостер неофициально сообщил, что на первой стадии советско-американских переговоров по стратегическим системам оружия делегацию США хотел бы возглавить лично Джонсон. Президенту явно хочется поднять свой международный престиж. Госдепартамент же сомневается в целесообразности личного участия президента.

15 августа Раск снова напомнил, что они все еще ждут от нас ответа на конфиденциальное пожелание президента о возможной его встрече с советским премьером и советским руководством в Советском Союзе или другом месте.

Я послал новую телеграмму в Москву, позволив себе добавить, что наше молчание становится просто неприличным, не вписывается в рамки нормальных дипломатических отношений.

Через день наконец пришел положительный ответ – Джонсона приглашали приехать в Москву. Об этом я сообщил Раску.

Чехословацкий кризис

Утром 20 августа я получил срочное указание из Москвы встретиться с президентом Джонсоном в связи со вступлением войск стран Варшавского договора в Чехословакию и дать соответствующие разъяснения от имени советского правительства. Положение осложнялось тем, что это был выходной день, и встречу с президентом было не так просто организовать в тот же день. К тому же указаниями предусматривалось, чтобы моя встреча с президентом состоялась в промежутке между 6 и 8 часами вечера (это было связано с графиком вступления войск).

Подумав, я решил не прибегать к обычной процедуре, когда возникала необходимость встретиться с президентом, что неизбежно затянуло бы все дело (особенно в воскресенье), а напрямую обратиться в Белый дом к самому президенту. Вспомнив, что у меня был личный телефон президента, который он мне сам дал некоторое время тому назад «на случай необходимости», я позвонил прямо ему.

Он сразу же дал согласие на встречу, предложив прийти к нему в 12 часов дня, не уточняя, о чем я собираюсь говорить с ним. Так как я был связан переданным мне «графиком», то я попросил принять меня после 6 часов вечера, мотивировав это необходимостью перевести на английский язык послание на его имя. Он согласился (надо сказать, что все послания из Москвы для Вашингтона переводились в посольстве на английский язык и вручались адресатам вместе с подлинником на русском языке. Это позволяло уделить больше времени беседам с Джонсоном или Раском, которые к тому же проходили, как правило, без переводчика).

В 8 часов вечера (по вашингтонскому времени) я посетил Джонсона в Белом доме. Он принял меня в кабинете, где обычно заседает правительство. За длинным полированным столом мы сидели вдвоем, друг против друга; поодаль молча сидел его помощник У. Ростоу. Больше никого.