Текст книги "Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг."

Президент хотел бы вести дела с советским руководством в таком же духе. Но пока это не получалось. В прошлом Никсон обращался несколько раз в Москву, предлагая обсудить в «крупном плане» положение на Ближнем Востоке. Ту же попытку делал президент и в отношении Вьетнама, чтобы совместно нащупать контуры решения, которые были бы приемлемы союзнику СССР – ДРВ. Однако по обоим этим вопросам так и не состоялся крупный разговор.

Каждый раз дело сводилось к долгим паузам в диалоге или к деталям, тактическим разговорам, которые, может быть, и были важны, но не определяли общий курс.

Киссинджер заметил, что он пытался несколько раз вести такого рода масштабный разговор с Громыко, но последний явно не хотел этого делать.

Надо сказать, что Никсон и Киссинджер не понимали механизма принятия политических решений в Москве. По существу, ни Громыко, ни даже один Брежнев не могли принимать таких решений без согласия или одобрения политбюро, которое оформлялось секретным протоколом. Поэтому-то Громыко и уходил от «вольного разговора» по советско-американским делам не от незнания или нежелания, а в силу отсутствия соответствующих полномочий. Без этого осторожный Громыко не хотел вступать на политически зыбкую почву импровизаций в беседах, что часто делал Киссинджер.

В этом отношении я как посол имел гораздо большую свободу в ведении бесед, оговариваясь лишь в необходимых случаях, что высказываю свою точку зрения. Это позволяло вести также неофициальный зондаж определенных вопросов.

Такие «свободные беседы», которые любил проводить и Киссинджер, позволяли нам искать возможные развязки и компромиссы. В результате и у него, и у меня рождались идеи, которые каждый из нас мог вносить на рассмотрение политбюро или президента Никсона. Мои сообщения о таких беседах помогали и Громыко входить в политбюро с новыми и свежими предложениями. Надо сказать, что в вопросах разоружения он был основным двигателем с нашей стороны, хотя и все эти переговоры он вел не торопясь, упорно, подчас догматично, считаясь с общим консервативным настроением в Кремле.

В начале августа 1971 года Киссинджер обратился ко мне по одному «деликатному делу»: Громыко в беседе с послом Бимом в Москве несколько нарочито коснулся вопроса о личном внимании Брежнева к советско-американским отношениям и некоторых его оценок этих отношений. Чувствовалось, что Громыко придавал этому своему сообщению определенное значение. Обратил внимание на этот факт и президент Никсон, который понял, что ему следует вести переписку лично с Брежневым (а не с Косыгиным). Я подтвердил, «кто есть кто» в политбюро.

Роджерс подготовил ответные соображения Госдепартамента для беседы Бима с Громыко в виде реакции на беседу, без указанного выше акцентирования на Брежнева. Белый дом не стал возражать против них, хотя они носили довольно общий характер. Одновременно без ведома Госдепартамента через Киссинджера был передан ответ Никсона лично для Брежнева. Киссинджер просил объяснить все это Москве, чтобы у Брежнева не создавалось странного впечатления от двух разных по структуре обращений из Вашингтона сразу по двум направлениям: по конфиденциальному каналу и по линии Госдепартамента. Главное то, подчеркнул он, что передано от Никсона 5 августа через Киссинджера и советского посла. Об этом не знает ни посол Бим, ни Госдепартамент.

Ясно, что Киссинджер, с ведома Никсона, продолжал вести линию на «отсечение» Роджерса и Госдепартамента от наиболее важных дел с нами. Это вызывало скрытое раздражение у Громыко, так как при этом снижалась его собственная роль: он сам не мог говорить с послом Бимом по всему диапазону наших отношений, будучи связанным в выборе темы конфиденциальным каналом, а по существу, Киссинджером.

Брежнев соглашается на встречу. Новые договоренности

Обращение Никсона, впервые адресованное непосредственно Брежневу, вызвало быструю реакцию: 10 августа я получил конкретные указания для беседы с Киссинджером.

Я сообщил ему, что с учетом пожеланий президента его визит в Москву мог бы состояться в мае – июне 1972 года (конкретная дата будет уточнена в ближайшие дни). Что касается переданных через Киссинджера высказываний президента Никсона о советско-американских отношениях в свете его решения совершить поездку в Пекин, то в Москве исходят из того, что президенту хорошо известно то значение, которое советское руководство придает советско-американским отношениям с учетом реального положения наших стран в мире. Обычную нормализацию отношений между США и Китаем можно было бы только приветствовать. Главное здесь в том, на какой основе будут складываться отношения между США и КНР и куда все это поведет. Ответ на этот вопрос, естественно, будет зависеть от того, чем руководствуется президент, предпринимая этот шаг.

События стали набирать темп. На другой день при моей новой встрече с Киссинджером была завершена договоренность руководства обеих стран о подписании 30 сентября на уровне министров (Громыко и Роджерс) в Вашингтоне Соглашения о мерах по уменьшению опасности возникновения ядерной войны между СССР и США.

17 августа Киссинджер передал предложение Никсона закрепить дату встречи на высшем уровне – 22 мая 1972 года. После согласования всех вопросов, связанных с объявлением этой даты, президент предлагал Киссинджеру и мне начать в строго конфиденциальном порядке предварительную подготовку вопросов для обсуждения на встрече руководителей обеих стран.

Госсекретарю Роджерсу, сказал Киссинджер, президент сообщит о достигнутой договоренности после отдыха в Калифорнии, то есть 7 сентября (беспрецедентная практика, когда госсекретаря держали в неведении по важнейшим вопросам).

Киссинджер сообщил далее, что он улетает вместе с Никсоном в Калифорнию. Условились, что контакт с ним я буду поддерживать в случае необходимости через правительственную связь в Белом доме.

Пока Никсон отдыхал в Калифорнии, была завершена подготовка к соглашению по Западному Берлину. На заключительных переговорах в Бонне произошла заминка, поскольку вмешался Роджерс, который не знал всех договоренностей по конфиденциальному каналу и «напутал». Никсону пришлось вызвать посла Раша к себе в Сан-Клементе и лично дать окончательные инструкции.

В конце августа я посетил вернувшегося из Калифорнии Киссинджера и сообщил ему, что в Москве согласны с названной президентом датой его приезда в Москву – 22 мая 1972 года.

Затем несколько дней шло согласование текста соответствующего сообщения для печати. Возникла дискуссия вокруг вопроса: указывать ли в этом сообщении, что Никсон едет в Москву по приглашению советского правительства (как хотел сам Никсон) или обойтись нейтральной формулировкой (в Москве не хотели делать ссылки на «приглашение», поскольку его не было и в опубликованном сообщении о его поездке в Пекин).

7 сентября был согласован наконец окончательный текст официального сообщения о визите президента США Никсона в Советский Союз во второй половине мая, которое было опубликовано 12 сентября одновременно в Москве и Вашингтоне.

Со вздохом облегчения можно было сказать, что непростые переговоры на эту главную тему закончились.

Надо сказать, что накануне совместного заявления о предстоящей московской встрече в верхах советским правительством было подписано 3 сентября, пожалуй, наиболее важное соглашение за 1971 год.

Речь шла о четырехстороннем соглашении между СССР, США, Англией и Францией по вопросам, относящимся к Западному Берлину. Оно (вместе с дополнительным протоколом от 3 июля 1972 г.) увенчало длившиеся годами, с перерывами, еще со времен Хрущева – Кеннеди, трудные переговоры по окончательному оформлению юридического статуса Западного Берлина. Берлинское соглашение, в свою очередь, открыло дорогу первым практическим шагам в отношении созыва общеевропейского совещания, которое впоследствии состоялось в Хельсинки.

Осенью 1971 года в США на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, как всегда, приехал Громыко. 29 сентября состоялась его встреча с президентом Никсоном в Белом доме в присутствии Роджерса, Киссинджера и советского посла. Были обсуждены двусторонние отношения (в широком плане); проблема ограничения стратегических вооружений; вопросы европейской безопасности и созыв общеевропейского совещания; Ближний Восток; индо-пакистанские отношения.

Затем Никсон предложил Громыко переговорить наедине. Президент сказал, что хотел бы опровергнуть часто высказываемые утверждения, будто он недружелюбно относится к СССР. Он уважает Советский Союз и советский народ. Исходит из того, что устойчивый мир можно построить только путем сотрудничества между СССР и США. Обе державы должны избегать столкновений и искать согласия по максимально возможному числу проблем. Нужно действовать так, чтобы мир был гарантирован по крайней мере лет на 25 вперед. В этой связи он придает особое значение развитию своих личных отношений и личной переписке с Брежневым, отдавая себе отчет относительно традиционно важной роли генерального секретаря в определении советской внешней политики.

Громыко и Роджерс подписали 30 сентября в Вашингтоне два соглашения – о мерах по уменьшению опасности возникновения ядерной войны между СССР и США и по усовершенствованию линии прямой связи СССР – США. Оба документа были выработаны в ходе переговоров об ОСВ.

По первому соглашению обе стороны согласились делать все возможное, чтобы обезвредить или уничтожить любую ядерную ракету, запущенную случайно или без разрешения; каждая сторона обязалась информировать другую, если их системы предупреждения обнаружат что-то похожее на возможное ракетное нападение; они брали обязательство также взаимно заблаговременно информировать друг друга о любых запусках ракет, если их полет выходил за пределы их национальной территории.

По второму соглашению связь Москва – Вашингтон устанавливалась через космические спутники.

По просьбе Никсона Громыко отдельно встретился на следующий день с Киссинджером. Последний развивал мысль о том, что, по мнению Белого дома, осуществление ближневосточного урегулирования (если бы США и СССР смогли договориться между собой об условиях) могло бы быть календарно проведено следующим образом: первая стадия (промежуточное соглашение) могла бы быть осуществлена до выборов в США, которые будут в ноябре 1972 года. Вторая стадия (окончательное урегулирование) – вскоре после выборов. Негласную договоренность на этот счет можно было бы достичь во время встречи на высшем уровне в мае 1972 года. Об этом с их стороны будут знать только два человека: президент и он, Киссинджер.

Помимо понятного стремления Киссинджера перевести и ближневосточные дела от госсекретаря Роджерса в «свой» канал, вопрос о том, на каких условиях он собирался добиться непростого ближневосточного урегулирования в столь короткие сроки, для меня до сих пор остается загадкой. Возможно, он и Никсон надеялись «по-крупному» обсудить эту проблему с Брежневым и Громыко. Но такое обсуждение не состоялось. Постепенно этот вопрос снова вернулся в «первичное» русло, и на встрече 1972 года никаких «сенсаций» на этот счет не произошло.

Я всегда поддерживал регулярные контакты с представителями конгресса. Некоторые сенаторы и конгрессмены были – думаю, они согласятся со мной – моими друзьями. 20 октября по приглашению руководства республиканской партии в конгрессе я выступил на закрытом завтраке, где присутствовало около 40 руководящих деятелей наиболее важных комиссий и комитетов конгресса. Я говорил о советско-американских отношениях. Присутствовавшие одобрили предстоящую встречу Никсона с советскими руководителями.

Примечательно, что значительная часть вопросов касалась проблемы стратегических вооружений; суть вопросов – удастся ли нам договориться в недалеком будущем, или конгресс будет обречен на увеличение военных ассигнований? Настроения были явно в пользу договоренности с нами. Однако в Пентагоне господствовали противоположные взгляды.

В конце октября, когда Киссинджер вернулся в Вашингтон из Пекина, он пожелал встретиться со мной. По его словам, Никсон поручил ему передать для советского руководства информацию о пребывании Киссинджера в Пекине.

У президента, сказал он, разный подход к своим встречам в Пекине и в Москве. В Пекине он хочет основное внимание уделить двусторонним отношениям, хотя и будет обсуждать международное положение. В Москве он также будет обсуждать двусторонние отношения, но надеется, что значительная часть времени будет посвящена обсуждению действительно глобальных проблем. Подтекст высказываний Киссинджера, как и прежде: отношения с Москвой важнее, чем с Пекином.

Из дальнейших высказываний Киссинджера было видно, что их надежды на содействие китайцев во вьетнамском урегулировании не очень оправдались.

Чжоу Эньлай спрашивал Киссинджера: надеется ли Никсон на позитивный исход встречи с русскими и не повторится ли неудача прежних встреч? Киссинджер, по его словам, ответил, что США надеются на конструктивные результаты встречи в Москве.

Китайцы оказали Киссинджеру подчеркнутое внимание. Чжоу Эньлай дал большой обед в его честь, был с ним на представлении Пекинской оперы во Внутреннем дворце. Когда они вошли в зал, то присутствовавшие встали и начали аплодировать. На шутливое замечание Киссинджера о том, что он не знал о такой своей популярности в Пекине, Чжоу Эньлай заметил, что популярность – дело наживное. Он сказал, что на представлении присутствуют только работники МИД, а также «партийный актив, который мы приучаем к предстоящему визиту президента США, а на это потребуется время». С этой же целью в китайской прессе был опубликован и снимок Чжоу Эньлая с Киссинджером. Короче, во время второй поездки Киссинджера в Пекин его не прятали, а «показывали публике».

Через пару дней после этой беседы Киссинджер от имени Никсона просил передать Брежневу, что поездка Никсона в Пекин начнется 21 февраля.

Мы затронули также вопрос о возможной конфиденциальной советско-американской договоренности по ближневосточному урегулированию, согласившись, что об этом обеим сторонам надо серьезно подумать.

Вскоре у меня состоялась длительная беседа с заместителем госсекретаря Сиско у него дома. Обсуждали ближневосточные дела. Роджерс поручил ему исподволь готовить материалы к встрече в верхах. Однако сам Сиско ждал поручений непосредственно от Киссинджера, который обычно в таких случаях давал четкие и ясные указания относительно того, что Белый дом конкретно хочет получить от Госдепартамента. Из высказываний Сиско было видно, что ни он, ни Роджерс совершенно не в курсе того обмена мнениями, который мы вели с Белым домом по Ближнему Востоку по другому каналу.

В середине ноября Роджерс в беседе со мной заговорил о желательности своей поездки в Москву в порядке подготовки к встрече в верхах, отметив при этом, что он еще не говорил с президентом на эту тему. На другой день, также наедине, речь о своей поездке в Москву завел уже Киссинджер, который в отличие от Роджерса прямо сказал, что президент поддерживает такую идею и что он мог бы приехать в январе.

Через несколько дней поверенный в делах Воронцов (я был в отъезде) сообщил Киссинджеру для передачи Никсону, что в Москве согласны с тем, чтобы в январе приехал Киссинджер для обсуждения предстоящей встречи в верхах.

Киссинджер был явно доволен этим ответом, хотя и заметил, что его личные отношения с Роджерсом теперь еще больше осложнятся, поскольку, как он знает, госсекретарь тоже собирался ехать в Москву и намеревался говорить на днях на эту тему с президентом.

В постоянном соперничестве с госсекретарем Киссинджер опять «переиграл» Роджерса. В Москве тоже стали предпочитать канал Киссинджера, особенно по конфиденциальным вопросам, поскольку опыт показывал, что этот канал был значительно более эффективен, чем механизм Госдепартамента.

Индо-пакистанский конфликт и негласный диалог между Москвой и Вашингтоном

В начале декабря произошло резкое обострение индо-пакистанского конфликта. Начались военные действия.

Правительство США занимало позицию скрытой поддержки Пакистана, и, когда военное положение последнего стало шатким, начались настойчивые обращения к нам с призывом вмешаться.

Судя по поведению и высказываниям Киссинджера, в Белом доме нервничали по двум причинам: у администрации не было возможностей для действенной военной помощи американскому союзнику Пакистану (к тому же в американском обществе отрицательно относились к карательным акциям Яхви Хана в Восточном Пакистане), и, кроме того, США не желали до конца ссориться с Индией.

10 декабря Никсон призвал Москву выступить с совместным обращением в пользу полного прекращения огня, а также оказать дополнительный нажим на Дели с учетом того, что СССР имеет больше влияния на Индию. Одновременно, явно с целью нажима на нас и Индию, Никсон пошел на необычный шаг: поручил Киссинджеру доверительно передать советскому руководству, что в ранее заключенном договоре между США и Пакистаном имеется секретный протокол (составленный еще при Кеннеди), в соответствии с которым «правительство США подтверждает свои предыдущие заверения правительству Пакистана, что оно придет на помощь Пакистану в случае агрессии Индии против Пакистана».

Опять-таки с целью нажима Киссинджер сказал Воронцову, что американским военным уже дано указание начать подготовку к возможному оказанию Пакистану военной помощи под видом «тактической передислокации» военно-морских сил, включая авианосцы, которые находятся в ЮВА в связи с военными действиями в Индокитае (часть наших кораблей из эскадры в Индийском океане в ответ на эту передислокацию была послана на север).

Из высказываний Киссинджера в самый разгар военного конфликта было видно, что США в этот момент весьма тревожит положение дел на западном участке военных действий между Пакистаном и Индией. Они реально опасаются развала там пакистанского фронта. На военную ситуацию в Восточном Пакистане в Белом доме смотрят уже как на решенную в пользу Индии. Киссинджер просил дополнительно передать в Москву (рассчитывая на благожелательную там реакцию), что Белый дом не имеет никаких контактов с Пекином по индо-пакистанскому конфликту.

12 декабря, вернувшись из Москвы, я через Киссинджера срочно передал Никсону конфиденциально важное сообщение. В нем указывалось, что наши «контакты с премьером Индирой Ганди свидетельствуют о том, что правительство Индии не имеет намерений предпринимать какие-либо военные действия в отношении Западного Пакистана». Киссинджер с заметным облегчением сказал: «Это очень хорошая новость». Затем был совместно задействован Совет Безопасности и ООН. Индия сдержала слово не атаковать Западный Пакистан. Постепенно острота конфликта стала спадать.

В целом индо-пакистанский конфликт показал, что СССР и США могут сотрудничать в локализации и сдерживании региональных конфликтов, пусть, как в данном случае, до каких-то пределов, определяемых их собственными стратегическими и союзническими интересами. Администрация Никсона, чувствовалось, была недовольна тем, что СССР не подключился к ее попыткам предотвратить крупное поражение Пакистана, хотя вмешательство СССР и помогло остановить дальнейший военный конфликт, который мог бы закончиться полным разгромом Пакистана.

В целом 1971 год был хотя и сложным, но переходным годом в советско-американских отношениях, когда стали проявляться признаки взаимной готовности к определенным договоренностям.

1972 год: начало разрядки. Визит Никсона в СССР

Важными событиями для США был насыщен 1972 год. Во внутреннем плане это был год президентских выборов, когда Никсон добился переизбрания на пост президента существенным большинством голосов. Произошла дальнейшая концентрация реальной власти в стране в руках Белого дома. Все это происходило на фоне определенной стабилизации внутриполитического положения США и улучшения ряда показателей американской экономики.

Во внешней политике США этот год был отмечен свертыванием прямого американского участия в наземной войне во Вьетнаме (хотя и усилилась активность американской авиации) и стремлением с помощью переговоров (Киссинджер – Ле Дык Тхо) добиться приемлемого для США завершения этой войны. В результате соглашение о прекращении войны и восстановлении мира во Вьетнаме было практически достигнуто к концу 1972 года, хотя оно и было в силу ряда причин официально подписано и вступило в силу лишь 27 января 1973 года. Война дорого обошлась США: за 10 лет войны погибло более 55 тыс. американцев, израсходовано 137 млрд долларов. Наша помощь ДРВ также исчислялась миллиардами рублей.

Курс на закрепление статус-кво на Европейском континенте завершился соглашением с участием США по Западному Берлину и нормализацией отношений между ФРГ и ГДР. В то же время ни США, ни СССР не были заинтересованы в каком-либо существенном сокращении своих войск и вооружений в Европе, хотя по ряду соображений не возражали вести переговоры об этом (но не торопились достичь конкретных результатов).

Важнейшими внешнеполитическими событиями для США явились: в феврале – визит Никсона в Пекин и завязывание активного диалога с китайскими руководителями (Киссинджер в течение года пять раз побывал в Пекине), а также советско-американская встреча на высшем уровне в мае в Москве, которая завершилась принятием ряда крупных решений и соглашений впервые за весь послевоенный период. По своим результатам она имела большое международное значение.

Подготовка к встрече в Москве. Роджерс знает далеко не все

17 января Брежнев обратился к Никсону с предложением начать практическую подготовку вопросов, которые будут обсуждаться на встрече на высшем уровне. Одновременно он высказал в своем послании ряд соображений по наиболее важным проблемам (Западный Берлин, европейская безопасность, Вьетнам, Ближний Восток, ограничение стратегических вооружений, экономические отношения).

В ответ Никсон сообщил, что целиком согласен с ним в том, что пора начинать подготовку к встрече. Он предложил для этого проводить еженедельные встречи Киссинджер – Добрынин, а если нужно, то и чаще, а после визита Никсона в Пекин его помощник был бы готов поехать в Москву для завершения подготовки советско-американского саммита.

Передав этот ответ президента, Киссинджер вернулся к событиям недалекого прошлого. Он фактически согласился с тем, что они предприняли ряд непродуманных шагов и что США проявили излишнюю нервозность в период индо-пакистанского конфликта. Помощник президента признал, что большое значение для них в этот критический момент имело сообщение из Москвы о том, что Индия не собирается вторгаться в Западный Пакистан (что вызвало тогда чувство облегчения у Никсона, так как он опасался полного разгрома американского союзника – Пакистана).

Такое необычное для Киссинджера признание было, видимо, необходимо для перехода к следующему деликатному вопросу, а именно о стратегических ракетах морского базирования. Вопрос этот имел свою предысторию.

Еще в январе 1971 года в ходе наших с ним конфиденциальных бесед я поднял вопрос об этих ракетах. Возник он после того, как Киссинджер предложил связать вопрос о ПРО с замораживанием пусковых установок ракет стратегического назначения. Я тут же спросил, будут ли ракеты морского базирования включаться в это «замораживание»? Он ответил, что США будут готовы на оба варианта. Я тут же заметил, что Советский Союз предпочитает не включать эти ракеты в «замораживание». На этом обсуждение данного вопроса тогда и закончилось.

По существу, такое понимание существовало и на момент советско-американского совместного заявления от 20 мая 1971 года о предварительной договоренности по ОСВ. Но, как после выяснилось, такое понимание с американской стороны было только у Киссинджера, ибо и Пентагон, и члены делегации США на переговорах считали важным включение таких ракет в общее соглашение по ОСВ, поскольку у США в тот период было уже значительное превосходство в стратегических подводных лодках, а СССР, стремясь догнать Америку в этой области, активно осуществлял соответствующую программу. Короче, замораживание ракет морского базирования в тот момент было выгодно США, а не СССР, ибо оно «замораживало» американское преимущество.

Не совсем ясно, помнил ли обо всем этом Киссинджер, обремененный многими другими заботами, или он просто сосредоточил тогда свои основные усилия на ограничении стратегических ракет наземного базирования, как наиболее опасных для США из всего советского стратегического арсенала, но на первом этапе помощник президента не уделил должного внимания стратегическим ракетам морского базирования. Лишь к концу 1971 года он спохватился и постарался скорректировать свою позицию. Ему удалось в известной степени это сделать лишь во время поездки в Москву в апреле 1972 года.

Тем временем в ходе той же беседы со мной Киссинджер жаловался, что СССР «упорно отказывается» – на переговорах в Вене и Хельсинки – пойти даже на временное «замораживание» стратегических ракет морского базирования.

В течение уже почти трех лет, продолжал он, в США не было построено ни одной новой подлодки, ибо Никсон ждал положительных результатов советско-американских переговоров об ограничении стратегических вооружений. В то же время СССР интенсивно строил новейшие атомные подлодки-ракетоносцы. Вот почему правительство США, многозначительно заявил Киссинджер, решило сейчас возобновить строительство таких подлодок, чтобы «не отстать» от СССР. Об этом президент Никсон заранее уведомил Громыко. Эти слова явно носили нажимной характер.

8 февраля президент Никсон в своем послании конгрессу по вопросам внешней политики выразил уверенность в скорой встрече с советскими руководителями и успешном завершении переговоров об ОСВ.

К подготовке московской встречи в верхах, естественно, стали подключаться Госдепартамент и лично Роджерс.

Поскольку в этой связи мне неизбежно предстояло встретиться с госсекретарем, Киссинджер решил в начале февраля поговорить со мной «по весьма деликатному вопросу»: он хотел ввести меня, на сугубо конфиденциальной основе, в курс того, что конкретно госсекретарь знал о состоянии советско-американских отношений из того, что уже обсуждалось со мной на уровне Белого дома (президентом и Киссинджером), ибо Роджерс знал далеко не все.

В этой связи помощник президента просил меня учитывать в беседе с госсекретарем указанную выше особенность и не касаться вопросов, которых он не знал, – даже личные послания Брежнева Никсону – из тех, которые давали для ознакомления Роджерсу, – подвергались порой некоторым сокращениям (в частности, изымались все ссылки на конфиденциальный канал), а некоторые совсем ему не показывали. Он не был полностью в курсе всех деталей предстоящей встречи в верхах, которые обсуждались в переписке между Никсоном и советским руководством. Вместе с тем вопросы чисто двусторонних отношений – в порядке подготовки к встрече – были отданы на откуп Госдепартаменту и Роджерсу.

В целом возникла уникальная ситуация в моей дипломатической практике, когда помощник президента негласно информировал иностранного посла о том, что знал и чего не знал госсекретарь из переписки президента США с руководителями другого государства.

Когда я на следующий день встретился, как было условлено, с Роджерсом, то было ясно, что он действительно не в курсе моих конфиденциальных бесед с Киссинджером. Ясно было и то, что Белый дом в ходе подготовки встречи в Москве будет по-прежнему держать все крупные вопросы у себя, обходя Госдепартамент. В то же время подготовка вопросов двусторонних отношений, прямо не связанных с большой политикой, будет предоставлена Госдепартаменту и госсекретарю.

Поездка Никсона в Китай

Китайское направление в политике Никсона активизировалось с весны 1970 года. В апреле в Китай была приглашена национальная сборная США по настольному теннису для проведения показательного матча в Пекине. Она была принята Чжоу Эньлаем. В мае 1971 года была достигнута конфиденциальная договоренность о том, что Киссинджер совершит две поездки в Пекин, причем одну негласную, и что позже Никсон поедет в Китай. В июле неожиданно было объявлено, что Никсон посетит Китай с визитом в 1972 году.

Это, конечно, было крупным достижением личной дипломатии Никсона – Киссинджера. Больше того, это было началом «трехсторонней дипломатии» (США – СССР – Китай), а не двусторонней, как это было прежде.

Никсон посетил Китай с 21 по 28 февраля 1972 года. Конечно, его визит не «изменил мир» (как он утверждал на банкете в Пекине). Больше того, он даже полностью не нормализовал дипломатические отношения между США и Китаем (обмен «миссиями связи» произошел в 1973 году), но в целом это был, конечно, прорыв в американо-китайских отношениях, имевший немалые международные последствия. Он ускорил и американо-советскую договоренность по ОСВ.

По возвращении Киссинджер рассказал мне о некоторых итогах этого визита.

По Вьетнаму не удалось договориться, хотя позиции сторон были подробно изложены. Никсон откровенно заявил китайцам, что если Северный Вьетнам сейчас (во время предвыборной кампании в Америке) проявил бы некоторую «гибкость и понимание», то последующий процесс эволюционного развития событий, без больших помех со стороны США, мог бы привести к тому, что в течение двух, максимум трех лет северовьетнамцы, по существу, получили бы в отношении Южного Вьетнама то, чего они сейчас так упорно добиваются от США, но чего он, президент Никсон, не может дать в настоящий момент. Военного же решения в свою пользу Ханой сейчас не добьется, Вашингтон этого не допустит, конфликт только затянется.

Сам Мао Цзэдун произвел на Никсона впечатление сильной личности, но не фанатика-революционера. Скорее, он являл собой свое образное сочетание философа и весьма прагматичного и осторожного в своих действиях политика, особенно в том, что связано с возможными серьезными последствиями на международной арене.

Беседа с помощником президента оставила у меня впечатление, что Никсон и Киссинджер были довольны результатами своих встреч в Пекине. Они надеялись также, что эта поездка поможет им вести свою дипломатическую игру во время предстоящего визита Никсона в Москву. Киссинджер шутливо заметил, что они «не прочь научиться есть русскую икру с помощью китайских палочек».

Приватный обед с президентом

17 марта в Москве и Вашингтоне было опубликовано официальное сообщение о том, что президент Никсон посетит СССР с визитом 22 мая 1972 года.

Спустя несколько дней я должен был встретиться с Киссинджером за обедом в Белом доме. Однако когда я пришел, то выяснилось, что сам президент хочет поговорить со мной. Таким образом, мы обедали уже втроем.