Текст книги "Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг."

Ответил, что мне непонятна его горячность. Тут нет никаких ультиматумов. Общественность многих стран, да и наших, продолжал я, просто не воспримет советско-американскую встречу, если при этом сохранится напряженность вокруг Западного Берлина. В душе мне, конечно, было понятно недовольство Киссинджера, но не мог же я рассказать ему, что произошло на заседании политбюро.

После такого нашего ответа неудивительно, что Никсон – как потом выяснилось – поставил свой политический компас на поездку в первую очередь в Китай, а не в СССР.

Через четыре дня я встретился с Киссинджером по его просьбе. По поручению президента он остановился на трех вопросах: о встрече в верхах, о переговорах по Западному Берлину и по стратегическим вооружениям.

Президент давно отметил неопределенность позиции и колебания советского руководства в вопросе о встрече в верхах, сказал он. Видимо, в Москве есть свои соображения на этот счет, которые президент не может не учитывать. В этой связи президент не считает себя вправе поднимать больше вопрос перед советским руководством о конкретной дате встречи в верхах. Он не может также согласиться с увязкой этого вопроса с предварительным решением другого вопроса (намек на Западный Берлин), хотя и готов продолжать обсуждение, независимо от этого, любых международных проблем. Президент оставляет поэтому вопрос о встрече вообще пока открытым на неопределенное время и не будет больше его поднимать. Он вместе с тем будет готов вернуться к его обсуждению, когда, по мнению Москвы, сложатся условия для такой встречи.

Что касается Западного Берлина, сказал Киссинджер, то события, к сожалению, показали, что решение этого вопроса продвигается медленнее, чем они надеялись. Президент готов, однако, продолжать поиск соглашения. Киссинджер, по его словам, говорил на эту тему с советником канцлера ФРГ Баром, который настроен позитивно (последний действительно немало сделал для улучшения отношений ФРГ с СССР).

Спустя несколько дней Киссинджер, немного остыв, счел все же нужным, с ведома Никсона, опровергнуть появившиеся в американской прессе спекуляции о том, что в подходе к вопросу об улучшении отношений с Пекином администрация США руководствуется антисоветскими соображениями. В целом чувствовалось, что Белый дом хочет как-то сбалансировать возможное влияние последующего флирта между Вашингтоном и Пекином на советско-американские отношения.

В один из вечеров в начале мая у меня была интересная беседа с влиятельным сенатором Саймингтоном. Он устроил ужин «на троих»: был еще его друг, сенатор Фулбрайт, председатель сенатского комитета по иностранным делам. Они выразили желание откровенно поговорить со мной о советско-американских отношениях.

По мнению сенаторов, позиция СССР по ряду вопросов достаточно конструктивная и отражает стремление найти взаимные компромиссы. Однако в Москве недостаточно учитывают американскую специфику, когда средства массовой информации, используя закулисные каналы администрации «по умышленной утечке информации», дают направленную, одностороннюю информацию, искажающую истинное положение дел, в том числе и на советско-американских переговорах по разным вопросам.

Таким образом, администрация становилась монопольным обладателем информации в том, что касается отношений с СССР. Москва явно отставала в оперативности и гибкости форм при продвижении в общественное мнение своей позиции, а порой просто упорно отмалчивалась, когда речь шла о конкретных советско-американских переговорах (сенаторы тут были, бесспорно, правы, так как Громыко был просто одержим секретностью, и не только представители прессы, но порой и многие советские дипломаты ничего толком не знали о наших позициях, тем более о динамике их развития). Все это ставило и ставит оппозицию в сенате США, подчеркнули мои собеседники, в весьма трудное положение, поскольку мы не имеем конкретных убедительных аргументов против зигзагов Белого дома в переговорах с Москвой.

Короче, они призывали нас продумать вопрос о лучшем пропагандистском обеспечении советской позиции по важнейшим внешнеполитическим проблемам с учетом чисто американской специфики.

Надо сказать, что этот вопрос я ставил перед Москвой неоднократно. Несколько раз он обсуждался на уровне правительства. Принимались решения, но ничего не менялось – громоздкая советская пропагандистская машина, требовавшая согласования на многих уровнях и инстанциях, не поспевала за ходом событий.

Непростой вопрос о встрече на высшем уровне

В середине мая мне неожиданно позвонил Киссинджер. В Вашингтон прилетел из Женевы Смит, глава американской делегации на переговорах по стратегическим вооружениям. Он представил Никсону меморандум о своей беседе с главой советской делегации послом Семеновым, которая состоялась во время прогулки на лодке по озеру. В меморандуме излагались «соображения Семенова», которые, по убеждению Смита, «открывали наконец дорогу к соглашению».

К великому удивлению президента, сказал Киссинджер, соображения Семенова, изложенные в меморандуме, охватили те пункты, по которым сам президент вел негласные переговоры с советским правительством по конфиденциальному каналу, о чем Смит и его делегация ничего, разумеется, не знали.

Киссинджер запальчиво заявил, что мы пренебрегаем конфиденциальным каналом и стремлением президента Никсона поддерживать личный контакт с советскими руководителями, что мы «предпочитаем» обычные дипломатические каналы, хотя знаем, что они дают много утечек и что это может поставить под удар Никсона и его самого. «Мы можем полностью прекратить использовать этот канал».

Ответил, что использование канала – дело, конечно, добровольное, но уверен, что тут произошло какое-то недоразумение, возможное в сложных условиях ведения переговоров на двух уровнях (как выяснилось впоследствии, Семенов случайно узнал в Москве о переговорах по конфиденциальному каналу и решил сам проявить инициативу в том же направлении).

Тем временем мы вместе с Киссинджером провели в течение недели интенсивное согласование текста обменных писем на высшем уровне, связанных с ограничением систем ПРО. Краткие официальные сообщения на эту тему были опубликованы 20 мая. Одновременно произошел обмен конфиденциальными текстами (Косыгин – Никсон) насчет компромиссной договоренности по ОСВ. Суть ее сводилась к следующему: достигнута договоренность о том, чтобы в текущем году целиком сосредоточиться на решении вопросов, связанных с ограничением систем ПРО, с тем чтобы после заключения отдельного соглашения по ПРО вести активные переговоры по ограничению стратегических наступательных вооружений. В целях содействия созданию более благоприятных условий для достижения соглашения по ограничению стратегических наступательных вооружений считается приемлемой идея «замораживания» стратегических вооружений и выражается готовность к достижению общей позиции относительно этих вооружений. «Замораживание» не должно затрагивать возможности модернизации и замены таких вооружений.

10 июня состоялась еще одна продолжительная встреча с Киссинджером, на этот раз в загородной резиденции президента Кэмп-Дэвиде (Никсона там не было). Сам выбор такого необычного места для встречи как бы подчеркивал ее значимость. Он сказал, что, по поручению президента, хотел бы «в спокойной обстановке» провести общий обзор наших отношений по конкретным вопросам.

После шестичасовой беседы (почти по всем вопросам с акцентом на позитив) Киссинджер снова поднял вопрос о возможном визите Никсона в СССР. Чувствовалось, что весь проведенный им «обзор» был прелюдией к этому основному вопросу беседы – о встрече в верхах.

Отметив готовность президента обсудить при личной встрече с советскими руководителями конкретные взаимные шаги в Европе с целью «начать там развязку» проблем, Киссинджер подчеркнул далее, что Никсон придает сейчас большое значение обмену мнениями ввиду сложного и опасного положения, сложившегося на Ближнем Востоке. В этом смысле, добавил он, ближневосточный вопрос в предлагавшейся ранее президентом повестке дня (она оставалась в принципе той же) для обсуждения на встрече в верхах передвигался теперь на одно из первых мест. Никсон хотел бы переговорить по этому вопросу с глазу на глаз с Брежневым, без присутствия кого-либо из американцев (даже переводчик – советский). Если бы в результате такого «откровенного разговора» была достигнута сугубо негласная договоренность с советским руководством, президент нашел бы возможность, не отдавая кому-либо отчета в своих действиях, выполнить свою часть договоренности.

К сожалению, эта интересная попытка Никсона достичь договоренности или взаимопонимания не была нами использована в интересах поиска компромисса. А момент был благоприятный ввиду озабоченности Вашингтона активизацией советских военных поставок арабским странам, особенно Египту и Сирии. Наша излишняя привязанность к политике арабских стран мешала проводить самостоятельную политику на Ближнем Востоке.

В заключение Киссинджер просил передать советскому руководству – если в принципе визит президента приемлем для Москвы – предложения о возможных сроках такого визита. Для президента наиболее подходящим временем был бы сентябрь (как видно, Никсон не терял надежду на встречу еще в 1971 году и, возможно, до поездки в Пекин). Вторым возможным сроком мог бы быть период между мартом и маем 1972 года.

Я обещал доложить в Москву предложения президента. Нужно было определиться со сроками встречи. Однако в политбюро продолжались разногласия на этот счет. Вскоре я получил указание встретиться лично с Никсоном.

Президент принял меня 15 июня. Но речь шла о другом вопросе: я вручил ему текст заявления советского правительства относительно созыва конференции пяти ядерных держав для рассмотрения вопросов ядерного разоружения. Дал ему соответствующие пояснения.

Выслушав, президент сказал, что он внимательно изучит это важное предложение. Вместе с тем он хотел бы высказать в сугубо неофициальной, но откровенной форме некоторые предварительные соображения, чтобы они дошли до советского правительства, но не фигурировали в официальных каналах «Госдепартамент – МИД».

Я не хочу выглядеть циником, начал Никсон. Я реалист, как и советские руководители. В мире сейчас существуют только две по-настоящему ядерные державы: СССР и США. Остальные три фактически – по ядерному потенциалу – ни в какое сравнение не могут идти с первыми двумя, хотя они и всячески пыжутся из престижных соображений. Этот разрыв сохранится надолго. В этих условиях, продолжал он, не получится ли так, что основной упор на конференции будет сделан на ядерном разоружении двух главных держав, в то время как трех других это мало коснется. Они могут сразу потребовать сокращения ядерного потенциала СССР и США до их уровня, прежде чем вести серьезные переговоры о собственном ядерном разоружении. Возникает вопрос и о статусе представителей пяти держав на такой конференции. Из его рассуждений было видно, что он не без интереса относится к идее встречи «пятерки» на высшем уровне, но не по такому вопросу. В конце беседы он предложил продолжить обмен по конфиденциальному каналу.

Позиция Никсона, на мой взгляд, заслуживала внимания.

Затем он высказал ряд соображений о советско-американских отношениях. За последнее время в этих отношениях наметилось некоторое улучшение, хотя пока и не очень большое.

В известном смысле наши отношения вступают сейчас в важный период, период испытаний и возможностей, когда можно, при наличии доброй воли с обеих сторон, продвинуться по основным направлениям еще до того, как с середины следующего года внимание США, по традиции, будет больше обращено вовнутрь в связи с предвыборной кампанией, отметил он.

В настоящее время, продолжал президент, два главных вопроса являются приоритетными в наших отношениях: это достижение соглашения по Западному Берлину и соглашения в области сокращения стратегических вооружений. Есть и другие вопросы. Например, Ближний Восток, но его быстро не решить. Главное тут – не допустить нового вооруженного конфликта.

Затем, не без колебаний, он добавил, что советским руководителям, конечно, известны соображения «по важному вопросу», которые были недавно высказаны Киссинджером по его личному поручению (Никсон явно вел разговор о встрече в верхах, но прямо этих слов не произносил). Он надеется, что советское руководство отнесется к этим соображениям с таким же вниманием, как он сам относится к соответствующим соображениям Москвы по другим вопросам, в том числе и по берлинскому вопросу.

В целом, сказал в заключение президент, он лично считает, что в предстоящие до предвыборной кампании месяцы «можно совершить прорыв» в советско-американских отношениях.

В личном плане я согласился с такой его оценкой. Одновременно я посоветовал Москве подумать о более конкретном ответе насчет встречи.

Надо сказать, что в американском руководстве, включая высший эшелон Госдепартамента, в это время разгорелись споры в отношении приоритетов во внешней политике США: СССР или Китай? Просматривалось два «лагеря». Одни склонялись к тому, чтобы сделать приоритетной договоренность с СССР, учитывая роль СССР и США в мире. Другие выступали за первоочередную активизацию отношений с Китаем, ибо это может помочь скорее закончить войну во Вьетнаме, а также оказать соответствующее давление на СССР, поскольку Москва вряд ли захочет иметь натянутые отношения и с Вашингтоном, и с Пекином.

Об этом мне рассказывал в середине июня Томпсон, который продолжал быть советником Белого дома. По его впечатлению, на основании бесед с президентом, последний стремился держать пока открытыми обе возможности. Однако решался этот вопрос в глубокой тайне на уровне Никсон – Киссинджер.

Накануне предстоящей продолжительной «ознакомительной» поездки Киссинджера в Южную и Юго-Восточную Азию (фактически главной его целью была негласная поездка в Пекин, но он тщательно скрывал это) у меня состоялась с ним длительная беседа. В ходе этой встречи помощник президента оптимистично говорил в отношении завершения переговоров по Западному Берлину. Он высказал готовность США предложить на переговорах по ПРО полную ликвидацию систем противоракетной обороны в обеих странах, такая возможность заложена в инструкциях для американской делегации, если мы с этим согласны, сказал он.

К сожалению, это предложение по ПРО не нашло благоприятного отклика в Москве, ибо такая система уже строилась вокруг нашей столицы. Однако это была еще очень несовершенная система и отказ от нее позволил бы кардинальным образом решить одну из важнейших проблем разоружения: полный отказ от ПРО. Достаточно вспомнить дальнейшую динамику развития этого вопроса вплоть до «звездных войн» Рейгана, чтобы понять, какая важная возможность была упущена нами.

Никсон решает ехать сначала в Пекин

После нескольких напоминаний я получил наконец из Москвы (5 июля) ответ советского правительства относительно встречи в верхах. Поскольку Киссинджер был в отъезде, это сообщение было передано Белому дому через его заместителя генерала Хейга, который сказал, что это «хорошее известие» он срочно доложит президенту и Киссинджеру.

Суть ответа сводилась к следующему: реально условиться о каком-то взаимоприемлемом конкретном сроке ближе к концу текущего года, например в конце ноября или в декабре. Окончательный срок встречи можно было бы уточнить дополнительно.

Наш ответ уже не мог существенным образом повлиять на решение Никсона совершить поездку в Пекин и на его намерение, как только будет получено подтверждение от Киссинджера, опубликовать об этом специальное сообщение, умышленно оставив общественное мнение и Москву в догадках: как же быть с Советским Союзом?

Надо признать, что Москва была в полном неведении относительно этого решения Никсона; оно было строжайшим секретом президента и Киссинджера. Советское правительство в этот момент вообще не думало о такой возможности, учитывая давние плохие отношения США с Китаем после прихода там к власти коммунистов. Москва, конечно, ничего не знала, когда решала вопрос о встрече на высшем уровне с Никсоном. Тем большим было замешательство в Кремле, когда стало известно о предстоящей поездке Никсона в Китай.

15 июля в 9 часов вечера меня неожиданно пригласили в Белый дом для срочного разговора по правительственному телефону с Киссинджером, который после возвращения из Азии находился с президентом в его калифорнийском доме в Сан-Клементе.

Помощник президента сказал, что через час по телевидению выступит Никсон, который сообщит, что Киссинджер посетил Пекин с 9 по 11 июля, где встречался с Чжоу Эньлаем. В результате этой встречи Чжоу Эньлай от имени правительства КНР пригласил президента Никсона, в ответ на его пожелание, посетить Китай до мая 1972 года. Президент «с удовольствием» принял это приглашение.

Все это Киссинджер говорил с заметным удовольствием, явно давая понять, что мы своими задержками с ответом президенту относительно его поездки в Москву дали китайцам возможность тактически нас переиграть. Что же, в душе я был с этим согласен.

Киссинджер сказал далее, что Никсон просил передать его личное устное обращение к советскому правительству. (Это была явная попытка Никсона нейтрализовать неблагоприятное впечатление, которое произвело в Москве неожиданное известие о его предстоящей поездке в Китай.)

«Правительство СССР, – говорилось в обращении, – знает последовательность событий, которые предшествовали объявлению, сделанному президентом 15 июля (о поездке в Китай). Правительство США неоднократно указывало на приоритеты своей внешней политики. Президент хочет снова подтвердить содержание и дух высказываний о советско-американских отношениях, которые д-р Киссинджер сделал послу Добрынину в Кэмп-Дэвиде 8 июня и вновь 30 июня. Правительство США хотело бы продолжить и даже ускорить процесс, который был предметом обсуждения в ходе этих бесед. Заявление (сделанное президентом в связи с поездкой в Китай) не направлено против какой-либо страны. Любой поворот вспять последних позитивных тенденций имел бы, конечно, серьезные результаты для обеих стран. Президент очень надеется, что Правительство СССР изберет путь проведения совместно с США политики поощрения и ускорения позитивного развития событий в их отношениях, проявившейся в последние месяцы».

Затем Киссинджер сказал, что президент хотел бы высказать дополнительно некоторые личные комментарии мне, как послу.

«Весьма важно, – подчеркивалось в комментариях президента, – чтобы Ваше правительство не интерпретировало бы неправильно значение этого события и чтобы обе наши страны продолжали совместно работать над всеми вопросами, которые мы обсуждали и обсуждаем в последнее время.

Вы, г-н посол, знаете лучше, чем кто-либо другой, об усилиях, которые мы предпринимали в течение последних двух лет, чтобы добиться прогресса, в частности сделать приоритетным вопрос о встрече лидеров обеих стран.

Недавнее решение Ваших руководителей отложить нашу встречу побудило меня решить вопрос о встрече с китайцами. Эта договоренность (о встрече с китайцами) ничего не меняет в советско-американских отношениях. Перед нами сейчас два возможных пути. Мы можем продвигаться достаточно быстро вперед по различным вопросам, которые обсуждаются между нами. Настоящим мы подтверждаем такую нашу готовность. Другой путь – путь мучительной переоценки наших отношений. Мы готовы следовать любым путем. Но мы предпочли бы следовать проводимому сейчас курсу».

Чувствовалось, что Никсон в душе все же побаивался резкой советской реакции и старался заранее ее максимально самортизировать. В этом же направлении действовал и Киссинджер.

Вернувшись из Сан-Клементе, Киссинджер пригласил меня 19 июля на обед с ним вдвоем в Белом доме. Он явно хотел оправдать американо-китайскую договоренность относительно визита Никсона в Пекин, хотя я умышленно сам не поднимал этот вопрос.

Смысл его высказываний вновь сводился к тому, что эта договоренность не направлена против интересов СССР. При этом он делал упор на то, что Никсон уже давно и несколько раз поднимал вопрос о встрече с советскими руководителями, но они до сих пор тянут с конкретным ответом (против этого мне было трудно что-либо возразить).

Киссинджер рассказал о некоторых деталях своей поездки в Пекин. По его словам, Чжоу Эньлай сам пригласил Никсона приехать в Китай для встреч с Мао Цзэдуном и другими китайскими руководителями, но просил, чтобы публичное сообщение выглядело бы как обращение Никсона с предложением приехать в Пекин. Иначе у китайского руководства будет «много трудностей».

О Советском Союзе, по утверждениям Киссинджера, в его беседах в Пекине мало говорилось.

Он коснулся обсуждения в Пекине проблемы Вьетнама. Надо сказать, что уже в течение длительного времени Белый дом не затрагивал вопроса о Вьетнаме при обмене мнениями с нами по конфиденциальному каналу (последний подробный разговор был в январе 1971 года). Он сообщил об этом обсуждении, сказав, что оставляет «на усмотрение советского правительства» наиболее целесообразное использование этой информации в части вьетнамских дел при наших контактах с правительством ДРВ.

В заключение Киссинджер сделал «широкий жест», сказав, что если в связи с его поездкой в Китай в Москве появятся вопросы, то он получил инструкцию от президента «откровенно ответить на них». Вопросов из Москвы, однако, не последовало.

27 июля Никсон сделал еще один доброжелательный жест в сторону Москвы. Он предложил (через Киссинджера) заключить отдельное соглашение «об уменьшении опасности непреднамеренного, случайного возникновения ядерной войны». Дело в том, что этот вопрос подробно, но бесплодно (из-за негативной позиции американской стороны) обсуждался в контексте переговоров по ограничению стратегических вооружений с 1969 по 1971 год. Теперь же Никсон предлагал выделить его в отдельную договоренность.

На своей пресс-конференции (4 августа) Никсон старался представить более сбалансированно отношения США не только с Китаем, но и с СССР, как бы подчеркивая, что он ведет политику «одинакового подхода» в отношении обеих стран. Отвечая критикам, которые осуждали Никсона за то, что поездкой в Пекин он сделал предпочтение Китаю, президент утверждал, что он «просто распространяет» сейчас на Китай ту же политику перехода «от эры конфронтации без общения к эре переговоров с дискуссией», которая проводится в отношении СССР.

В тот же день посол Индии Джа доверительно рассказал мне, что во время пребывания в Индии (на пути в Пекин, но об этом визите помощник президента ничего в Дели не говорил) Киссинджер заявил индийскому руководству о заинтересованности США в сохранении «необходимого баланса сил» в Азии и что если Пекин когда-либо пойдет на вооруженный конфликт с Индией, то Дели может рассчитывать тогда на всестороннюю помощь со стороны США.

Для правительства Индии это заявление было довольно неожиданным, поскольку само оно не поднимало такой вопрос, хотя и догадывалось, что США хотят заранее нейтрализовать неблагоприятную реакцию Дели «на какой-то американский шаг». За час до телевизионного выступления Никсона – в связи с его предстоящей поездкой в Пекин – послу Джа позвонил госсекретарь Роджерс и заверил, что этот визит не направлен против Индии и что США по-прежнему готовы оказать Индии соответствующую поддержку, если бы Китай развязал вооруженный конфликт с ней.

По словам посла, его правительство подозрительно относится к подобным маневрам администрации Никсона. Он добавил, что в Дели встревожены усиливающимися в Вашингтоне пропакистанскими настроениями и поставками в Пакистан американского оружия. Никсон таким образом платит Пакистану за услуги, оказанные в осуществлении негласных контактов Белого дома с Китаем и поездки Киссинджера в Пекин.

Никсон впервые пишет лично Брежневу

Киссинджер в беседе со мной (5 августа) затронул довольно необычный вопрос. Президент хотел бы впервые обратиться с личным письмом к Брежневу. Тем самым он намерен установить «более персональный контакт, исходя из убеждения и надежды, что это может сыграть свою немалую положительную роль в дальнейших контактах с советским руководством».

Этому письму предшествовала своя история. Никсон прежде адресовал свои письма Косыгину, как премьеру СССР. В Москве тем временем продолжалась закулисная борьба между Косыгиным и Брежневым, который хотел сам вести переписку с главами других государств, но этому отчасти мешал его титул генерального секретаря ЦК КПСС. Громыко принял сторону Брежнева и стал негласно соответственно инструктировать наших послов. Мне, в частности, он поручил переговорить доверительно с Киссинджером и «объяснить ему», что главная роль в советском руководстве принадлежит генеральному секретарю партии, а не премьеру и что письма президента «лучше» адресовать ему. Это и было сделано.

В письме, сказал Киссинджер, Никсон прямо не затрагивает вопрос о встрече с советскими руководителями, так как не хотел быть чересчур навязчивым. Однако было бы целесообразно опубликовать сообщение о такой договоренности еще до поездки Никсона в Китай.

В письме президент излагал «ряд мыслей», касающихся взаимоотношений между США и СССР, подчеркивал важность этих отношений. Выражал понимание «особой заинтересованности» СССР в отношении стран Восточной Европы. Объяснял политику США в отношении Китая как не враждебную Москве и подтверждал заинтересованность в продолжении диалога с СССР по вопросам стратегических вооружений, Западного Берлина, Ближнего Востока, ЮВА. Он выражал готовность одновременно более детально обсудить любые отдельные конкретные вопросы.

Киссинджер сказал, что наиболее важной мыслью в послании является готовность Никсона обсуждать «масштабные вопросы», не сбиваясь на менее крупные или даже второстепенные, которые может разрабатывать исполнительный аппарат после принципиальной договоренности на высшем уровне. Важно «базисное решение» на высшем уровне, которому будут подчиняться действия представителей обеих стран на разных уровнях.

Никсон явно хотел и надеялся вести с Брежневым диалог «по-крупному». Однако в целом «философия» Никсона и Киссинджера насчет «масштабного ведения дел» с советским руководством, при всей ее кажущейся привлекательности и видимой целесообразности, на практике явно давала сбои. Брежнев не был способен мыслить концептуально в вопросах внешней политики. Здесь он полностью доверялся Громыко. Последний же, сообразуясь с внутренней обстановкой, предпочитал иметь дело с конкретными проблемами и конкретными решениями. К этому его толкал и невысокий уровень внешнеполитической подготовки большинства членов политбюро, с которыми было трудно проводить тактические хитроумные повороты с прицелом на долгосрочную политику. К тому же все письма Брежнева иностранным лидерам обязательно утверждались всем составом политбюро, и поэтому трудно было ему (а точнее, Громыко) готовить далеко идущие «философские» послания. В то же время Никсон мог единолично или посоветовавшись только с Киссинджером писать свои послания и разрабатывать тактическую и стратегическую линии.

В этом была большая и принципиальная разница между Никсоном (и Киссинджером) и Брежневым (и Громыко) и преимущество американской дипломатии. При всех рассуждениях (в большинстве справедливых) об американской демократии надо вместе с тем признать, что президент Никсон в дипломатических делах обладал большей личной самостоятельностью и свободой, чем Брежнев, особенно в крупных вопросах. Звучит, может быть, парадоксально, но это было именно так.

Как принимались политические решения в Белом доме и Кремле

В ходе одной из бесед Киссинджер подробно остановился на работе «внутренней кухни» Белого дома и самого президента.

Никсон, как только пришел в Белый дом, установил твердое правило: он не должен заниматься второстепенными делами, а должен иметь возможность и время для решения основных проблем. Никсон неуклонно следовал этому правилу. Он, например, каждый день после обеда уединялся на 2–3 часа в небольшом личном кабинете без телефонов для обдумывания важных вопросов. В это время никто, даже его помощники, не имел права его беспокоить.

Любой доклад по второстепенному вопросу или второстепенным деталям вызывал у него раздражение и нелестные эпитеты по адресу тех, кто не хотел сам их решать. Отсюда, между прочим, и складывалось известное недовольство лиц вне Белого дома теми большими правами, которые Никсон предоставлял своим помощникам по различным направлениям. Если взять, например, берлинский вопрос, то президент знал основные направления переговоров, но не больше. Когда советское руководство обратилось к нему в свое время по этому вопросу, он после тщательных размышлений принял, как говорят в Белом доме, «базисное решение»: США в силу определенных обстоятельств должны способствовать положительному решению этого вопроса, наметив примерно желательные сроки.

После этого для Никсона «дело было закрыто». Все последующее – если быть совсем откровенным, сказал помощник президента, – было оставлено целиком на усмотрение самого Киссинджера, включая его переговоры с Баром и советским послом. Киссинджер принимал затем от имени президента соответствующие решения по переговорам, которые начал вести американский посол Раш в Бонне с участием Бара и советского посла Фалина. Лишь в отдельных случаях он советовался с президентом по наиболее важным пунктам.

Кстати, когда советское руководство стало часто и детально обращаться к президенту по берлинским делам и все откровеннее связывать их со встречей в верхах, президент стал «заводиться», ибо считал, что вопрос – в том, что его касается, – в принципе им уже решен, а повторные обращения лишь подчеркивали в его глазах отсутствие у Москвы веры в его слово, в его обещание закончить конкретным соглашением берлинские переговоры.

Особенностью Никсона, по словам Киссинджера, являлась (хорошо или плохо – другой вопрос) любовь к масштабности и к глобальности, а также готовность лично принимать крупные ответственные решения без вовлечения в это широкого круга лиц. Если президент убеждался в чем-то, он готов был тогда делать даже крутой поворот в политике, как это было с Китаем. Президент совсем не привлекал к этому Госдепартамент, не консультировался с ним, ибо там всегда находилось немало лиц, которые свели бы дело к незначительным шагам, осторожности и в итоге – к продолжению прежнего курса. Однако президент сам принял решение, осуществил его, и теперь речь шла лишь о том, чтобы Госдепартамент претворил в жизнь президентское решение. Короче, сперва крупное решение, а потом разработка деталей.