Текст книги "Великое село"

Письма друзей

Еще один день пролетел в хлопотах и заботах. Вечером бабка Нина, накормив ужином Василия, достала из кармана передника два письма:

– Ну, что, Василич, пляши! – Сказала он шутливо. – Издалека тебе письма шлют.

Сердце Василия затрепетало. Он, не скрывая волнения, взял конверты, которые казалось хранят тепло дружеских рук. Письмо было от Покачева из Ленинграда.

Василий зажег свет и распечатал конверт, на котором изображался космонавт номер два Герман Титов в скафандре.

«Здравствуй, дорогой друг мой, Василий Васильевич! Получил твое послание и порадовался за тебя. Вот у тебя уже есть большое самостоятельное дело, в котором ты можешь проявить себя.

Помнишь, как мы мечтали об этом в тайге у деда Лукьяна о стране Истины и Справедливости, о таинственном Беловодье, которое ищут люди уже много веков и тысячелетий и найти не могут..

Помнишь, тебе тогда приснился город на Шамане с дворцами и фонтанами, зимними садами? Я видел много раз такой город наяву: это Петродворец. И я мечтаю, чтобы в наших краях вырос такой же блистательный город, который вобрал бы в себя черты и европейской культуры, и азиатской, и народов ханты и манси, по-старому остяков и вогулов.

Я думаю, не надо искать готового счастья, надо его создавать своими руками и там, где ты родился и живешь. После окончания института народов Севера меня оставили, как ты знаешь, в аспирантуре. Сейчас я готовлюсь к защите кандидатской степени по культуре малых народов Севера. И, честно сказать, Васька, я горд этим.

Я вспоминаю, как жили мы в стойбище в дымных чумах, оторванные от всего мира, от цивилизации, от медицины, от мировой науки, и мне горько, что до сих пор многие мои соплеменники лишены этого.

Я понимаю, что необходимо сохранить самобытность и культуры народов Севера, что такой вот образ жизни тоже имеет право быть, и многие мои земляки не захотят менять его, но у них должно быть право выбора. Понимаешь, Васька? И я постараюсь помочь своему народу. Как только состоится зашита диссертации, я отправлюсь в родные края.

Сейчас здесь многие говорят об открывающихся перспективах Западной Сибири. И многие хотели бы поехать к нам, нести лишения, тяготы, готовы кормить комаров, утопать в болотах, чтобы создать у нас мощнейший нефтегазовый комплекс, способный изменить ход истории, построить невиданные города в тундре… И люди собираются ехать к нам не за длинным рублем, их увлекают масштабы и сложность задач.

Думаю, что скоро мы встретимся и вместе примемся за дела. Передавай привет маме Надежде Петровне и всем своим друзьям…

Что касается поисков Леры. Я делал запросы в справочные Ленинграда и области, но результатов нет. Порой я думаю, может быть, она сменила фамилию? Может быть не она сама, а ее заставили.

Но ты, Василий, не отчаивайся. Как там в песне:

«Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет!»

Я тоже, дорогой мой, товарищ, часто тоскую по одной девочке, которую встретили мы в тайге. Как она там живет? Может быть, ее выдали замуж и она уже обременена семьей и детьми, а я, глупый, все думаю и думаю о ней. Но я надеюсь, что она тоже помнит меня. Много встречалось на моем пути девушек, но ни одна так не запала мне в душу, как Анютка. Может быть, у тебя выпадет время, и ты сможешь приехать ко мне в Питер на защиту? Напиши! Твой верный друг и брат Колька Покачев»

Дожинки

Деревенские праздники – особая, волнующая и греющая душу традиция, которая дает человеку ощущение большой, единой, дружной семьи. И потому деревенский человек, где бы он не находился, в каком пекле не оказался, на голову выше городского, потому что он всегда подспудно ощущает за своими плечами весь огромный деревенский мир, который дает ему чувства уверенности и защищенности, отвагу и решимость до конца защищать этот мир…

В «Заре», объединившей семь деревень, праздники, теперь уже советские были распределены так, что, например, Новый год праздновался в Бекетовском. И каждый житель села, имеющий свое подворье и дом, обязан был по негласному закону готовить на праздник пиво, запасать вино, резать скотину, варить, жарить, печь пироги в таких количествах, чтобы можно было в течении двух дней накормить и напоить огромную массу людей. И вот со всех остальных деревень на Новый год отправлялись в Бекетовское гости, они словно морские волны накатывались на деревню, звенели гармошки и песни, слышался смех и лихой посвист. И вот уже в первом доме брякает щеколда и нарядный хозяин встречает поклоном гостей у порога, поднося пиво и водку. А народу все прибывает и прибывает в доме – в углу гора полушубков и шапок, за широким столом тесно от народа, а на столе от закусок.

Выпивали за гостей и за хозяев, за праздник и урожай, выходили на круг с огневой пляскою и задорной частушкою, но вот наступал момент, когда выносил хозяин гостям киселя. Все. Кисель – сигнал для гостей, пора прощаться с хозяевами, да идти в другой дом… Не зря такие поговорки с той поры остались: за семь верст киселя хлебать или не солоно киселя хлебать. Это на тот случай, когда плохо принимают и порога кисель подают…

Но такого в деревенском мире быть не могло. Если уж кому-то сильно не уважаемому в деревне у порога киселя подадут…

Так и ходят гости партия за партией от дома к дому, пока в каком-нибудь доме сон их не сморит – разберутся по полатям, по печам, по полам на соломенных матрасах… То-то весело молодым да и старым…

А уж отстрадают Бекетовские Новый год, так потом все праздники только в гости по другим деревням ходи, радуйся жизни…

А вот дожинки праздновали всяк у себя.

Погода стояли теплая. Зима застряла еще где-то на дальних подступах. Но деревья уже обнажились, потемнели и нахмурились леса, и только озимые поля ярко и торжественно зеленели, набирая силу для будущего урожая.

Корма для скота к зиме были запасены полностью, скот стоял уже под крышами, зерно высушено и отправлено в закрома, колхозники рассчитаны деньгами и натуроплатой.

К Покровам варили общее пиво. Сначала проращивали на мешковине рожь, потом сушили ее на печах, потом мололи на солод.

Скоро из овинов тянуло сладковатым дымом, там на кострах старики под предводительством деда Гарапона калили до красна гранитные каменья, потом хватали их большими деревянными клещами и тащили их к большим бочкам с солодом, залитым родниковой водой. Камни взрывались клубами ароматного пара, но тут же бочки накрывались дерюгой и томились до поры до времени. Потом поостывшее сусло заправлялось оголовком – забродившими дрожжами, которые давали брожение пиву, потом уже пиво, почти готовое закреплялось хмелем.

Через пару тройку дней пиво было готово. К пивному празднику бабы пекли пироги, варили студень, рубец, готовили по русскому обычаю кишки в печах…

Стол собирался в складчину. И только пиво было общее. На этот раз пивной праздник гуляли у Кряжевых. В просторной избе были поставлены буквой «п» столы, а для плясок и танцев было высвобождено пространство, где могли сразу плясать человек двадцать.

Правление выделило из колхозных резервов на праздник два мешка ржи, теленка и ящик водки. Накануне мужики ездили на рыбалку на озеро, тягали невод. Жирные караси, бронзовые, как медные подносы, были в каждом доме. Их тоже готовили к празднику, запекая с кашей и морковью в печах, жаря в сметане на огромных сковородах…

С Покрова Богородицы начинались по деревням свадьбы. Девки, которым срок подходил на выданье, приговаривали тихонько, глядя на медленно кружащие в воздухе первые снежинки: «Покров-батюшка, покрой землю снежком, а меня женишком…»

Уралов был приглашен на праздник, как почетный гость без взноса. Но бабка Нина подала ему на выходе из дому корзинку с рыбником и вареными яйцами.

На широком подворье Кряжевского дома было уже полно мужиков. По заведенной традиции они первыми приходили на пиво. Потом уже, после обряда по хозяйству, подходили женщины. Ну, а ребятишкам закон не был писан. Они, словно воробьи стайками сновали по двору, в сенях, в доме, занимая места на печке и полатях…

Мужики степенно здоровались с Ураловым, признавая в нем, несмотря на молодость, уже непререкаемого лидера. Молодой председатель за какие-то полтора года буквально перевернул колхоз, поднял его и уверенно повел к свету…

Уралов поднялся по высокому крыльцу, миновал сени и шагнул пригибаясь в дом.

Многие мужики уже сидели за столами, и, завидев, могучую стать Уралова, одобрительно загудели.

Вышел хозяин дома, старший Кряжев, с братиной в руках, поклонился церемонно гостю и протянул братину с пивом. Василий отпил глоток терпкого, хмельного пива, ответно поклонился и пожелал хозяевам и гостям здравствовать.

По традиции следом должна была подойти хозяйка с подносом и рюмкой водки, после ее угощения гость должен был целовать хозяйку. Но из-за ситцевой занавески, отделявшей кухню, вышла совсем не хозяйка, а племянница ее Клава Белова из Березова. Она несла Уралову на подносе стопку водки, озорно улыбаясь.

У Василия, при одном взгляде на Клаву, кругом пошла голова. Народ вновь одобрительно загудел.

Уралов выпил поднесенную рюмку и неожиданно для себя крепко прижал девушку к себе, целуя ее в жаркие губы.

Руки у Клавы опустились и рюмка, соскользнув с подноса тонко звякнула, разбившись о пол.

Вот это дело! – Зашумела публика.

– Посуда она к счастью бьется, – выкрикнул дед Гарапон. – Вот бы нам еще и председателя зараз окрутить. Честным пирком да за свадебку.

Клава, смутившись, бросилась за занавеску. Смутился и Василий. Но его уже брали за руки и вели за стол.

Часам к семи вечера на гулянку стали подходить женщины. А через полчаса рыкнула в избе гармонь, зачастили голоса, завздыхали басы, рассыпалась дробь каблуков по полу, первая частушка вспыхнула на кругу, завертелась, закружилась деревенская гулянка, выплеснулась через окна и двери на улицу, заполняя пространство спящих полей своей удалью и весельем.

Уралов вышел на улицу. Шум праздника несколько стих. Над деревней висело бездонное небо, полное несметных звезд. Где-то далеко лениво брехали собаки. Было и покойно и уютно. Он услышал, как тихо подошла сзади Клава и осторожно прижалась к его руке. Он обнял ее за плечи и нежно прижал ее к себе. Они долго стояли так и молчали, им было хорошо и без слов. И Уралов, понял, что он счастлив. Почти счастлив.

Знаешь, Вася, – мягко и ласково сказала Клава. – А я уже не одна. Во мне зародилась благодаря тебе еще одна маленькая жизнь.

Василий вздрогнул.

– Это значит, что у тебя будет ребенок?

– Да.

Уралов помолчал, собираясь с мыслями и чувствами.

– Я хочу, чтобы этот ребенок был у нас, – сказал он мягко и твердо.

– Ты делаешь мне предложение?

– Да. Ты сегодня пойдешь ночевать ко мне. Отныне мы будем вместе.

Клава счастливо прильнула к широкой груди Василия.

– Я согласна. Хотя у нас в деревне так не женятся. Это называется самоходкой. Без родительского дозволения…

– А вот мы сейчас спросим дозволения у народа! – Встрепенулся Василий. – Пошли в дом.

…Дома Василия ждало письмо от Курбана Салманова, оно было переслано мамой. Последнее письмо от него было давно, года три назад. Тот писал, что уезжает в длительную заграничную командировку на поиски нефти.

Неслучайно на Курбановом конверте была изображена нефтяная вышка.

«Здравствуй, мой юный друг Василий! – Писал Курбан четким, но неровным, выдающим темперамент, почерком, похожим на горную гряду.

Как давно мы с тобой не виделись. Казалось, что прошла целая вечность. Я очень скучал по Сибири и рвался сюда искать нефть, но мне сказали большие люди:

«Курбан! Ты еще успеешь открыть свои фонтаны в Сибири. Но пока мы должны помочь нашим добрым друзьям за границей. Сегодня они бедны, их душат капиталистические развитые страны, но они хотят жить независимой самостоятельной жизнью! Никто кроме нас им не поможет!»

И я сказал, что готов ехать хоть на край света.

И мы поехали. Ты, наверное, слыхал о таком великом геологе, как Аюб Тагиев, которому во многом принадлежат открытия нефтеносных районов «второго Баку». Это настоящий нефтяной король, хотя у него нет ни одной собственной скважины.

Мы поехали в Индию. Англичане искали там нефть. Долго искали. И сказали, наконец, что нефти в Индии нет.

Тогда индусы пригласили русских. И мы поехали с Аюбом. И Аюб нашел нефть. Очень скоро нашел. Индусы были счастливы и хотели поставить золотой памятник Аюбу при жизни. Но он просил этого не делать. Он скромный человек.

Потом мы поехали в Бразилию. Там искали нефть американские специалисты.

Они тоже, как и англичане в Индии, не нашли в Бразилии нефти.

Мы долго плыли по Амазонке, пробирались тропическими болотами, кормили ужасных малярийных комаров и отбивались от зубастых, голодных пираний и крокодилов. Но мы нашли нефть и в Бразилии.

Теперь я вернулся на родину в наш солнечный и самый лучший в мире город Баку. Здесь много нефти, много работы, здесь поют самые лучшие в мире птицы и здесь самый лучший виноград и самое лучшее вино, здесь самые красивые девушки, но понимаешь, не знаю почему, но меня тянет Василий, в Сибирь.

И, должно быть, скоро мы снова встретимся.

Знаешь, я написал письмо Байбакову, главному нефтянику страны. Когда-то давно мы были с ним знакомы, я, будучи бакинским школьником, выступал на собрании с наказами будущему депутату Верховного Совета страны. И он сказал мне тогда: «Если будет нужно – обращайся». И я обратился с просьбой направить меня в Сибирь. Жду решения. Думаю, оно не заставить долго ждать.»

Далее была приписка. Василий тревожно напрягся…

«Дорогой, Вася! Теперь о твоей просьбе. Я был в городе Краснодаре, куда увезли твою девочку Лару десять лет назад. Найти ее было невозможно. Но, ты же знаешь, мы геологи, нефтеразведчики видим глубже, чем все остальные люди. И вот что могу сказать: одна училась в средней школе номер два. Но уже года четыре, как ее родственники вместе с ней переехали в Ленинградскую область. Дело в том, что у нее другая фамилия. Не пугайся, дорогой. Просто ее тетя захотела, чтобы у них была одна фамилия. Теперь она стала Лебедевой.

Все это мне рассказала ее подруга, с которой она

поддерживает переписку. Вот ее адрес: Ленинградская область, Сосновая Поляна, ул. Георгиевская д.32.

Желаю тебе счастья, огромного, как небо.

Твой Курбан»

Василий стоял, как громом пораженный. Вот оно и свершилось это событие, которого он ждал много лет. Она, девочка его детской любви, похоже, нашлась. Но нашлась, когда Василий перешагнул черту грешной земной любви с другой девушкой, которая призналась ему в любви и доверила ему себя всю и уже понесла под сердцем новую жизнь..

Курбан у Байбакова

Волнующе стучали вагонные колеса. За окнами вот уже вторые сутки мелькали станции, полустанки и разъезды, большие города наплывали шумом перронов и гомоном пассажиров.

За окнами простиралась огромная страна, залечившая, заживившая раны минувшей войны. Страна, на которую смотрят с надеждой миллионы людей на африканском и американском континентах, в Азии, и Европе, которую боятся и уважают.

И сейчас эта страна готовится свершить, кажется, невероятное: разбудить на тысячелетия уснувшую землю Сибирскую, пробиться через болота и вечную мерзлоту, через километровые толщи земные к спрятанным под семью замками и печатями кладовым солнца.

Из вагонных динамиков льется музыка, полная романтики и радостного подъема, вселяющая силы и желание действия…

 
«Седина в проводах от инея.
ЛЭП-500 не простая линия…
И ведем мы ее с ребятами
По таежным дебрям глухим…»
 

Так задушевно, как Владимир Трошин, наверное, более никто не умеет петь. Слушает Курбан новую песню Александры Пахмутовой, и перед глазами его встает величественная тайга, прошитая нитями рек, украшенная ожерельями озер, ждущая, словно спящая красавица, своего королевича Елисея.

Наконец-то Курбан едет в Сибирь, едет с радостным подъемом. Масштаб предстоящего дела будоражит его чувства, настолько, что он даже не может уснуть, курит жадно папиросу за папиросой у вагонного окна, ожидая, когда поезд пересечет границу Европы и Азии.

Вот здесь в кандалах, брел его дед Сулейман на каторгу, и дорога эта, дорога в Сибирь, казалась ему дорогой в ад. Так что же так тянет непреодолимо Курбана в этот неласковый суровый край? Зачем ему из теплого ласкового Баку с берегов Черного моря отправляться туда, где вечная мерзлота и непроходимые болота с комарами и гнусом…

Месяц назад Курбан направил из Баку телеграмму на имя председателя Госплана Николая Константиновича Байбакова с просьбой посодействовать переводу его в Сибирь на поиски нефти. Ответ не заставил ждать. Курбана вызвали правительственной телеграммой в Москву.

Там, в Министерстве нефтяной промышленности собирали специалистов со всей страны. Перед ними ставилась задача, не откладывая, собирать вещи и отправляться в Сибирь на освоение нефтегазового комплекса, который должен кардинально изменить экономическую ситуацию в стране.

Курбан видел, что среди его коллег не было ни одного человека, кого бы не вдохновила эта перспектива.

Перед отправляющимися в Сибирь выступал с напутственным словом Байбаков. Он нашел взглядом среди специалистов нефтяников Курбана и поприветствовал его, как доброго старого знакомого.

Потом Байбаков пригласил к себе в Госплан Курбана, долго расспрашивал его о Баку, о работе по поиску нефти в Индии и Бразилии.

– Я завидую по доброму вам Курбан. – Говорил Байбаков. – Завидую вашей молодости. Честное слово, я сейчас бы вместе со всеми отправился на Обь искать средь болот нефть.

– Это вашему поколению можно завидовать, – возразил Курбан. – Вы вынесли на своих плечах такие испытания, что нам и не снилось…

Расчувствовавшийся Байбаков стал вспоминать о своей работе во время войны, о встречах со Сталиным.

– Что верно, то верно, работа в наркомате требовала железного здоровья и по выражению Сталина – «бычьих нервов». – Рассказывал Байбаков. – Работать приходилось без выходных и отпусков. Времени не хватало даже на сон, не говоря уже о личной жизни. Ты знаешь, Курбан, как я женился?

– Расскажите, Николай Константинович! Мне кажется порой, что и мне не хватит времени, чтобы жениться…

– Не знаю, подойдет ли тебе мой опыт. Тут дело индивидуальное, тонкое…

Но слушай. Однажды в комнату отдыха, где я, молодой зам наркома, обедал, вошла девушка. Ее недавно приняли на работу моим референтом по строительству. Принесла на подпись срочный документ. И веришь ли, я видел ее первый раз, но она тронула мое сердце. Я смутился и предложил ей отобедать со мной. Естественно, она отказалась, сославшись на недостаток времени.

Тогда я пригласил ее в театр. Каганович прислал мне два билета, зная, что я холостякую. И там я предложил ей руку и сердце, объяснив, что времени на ухаживания у меня нет. Через несколько дней мы расписались. Выбор оказался на редкость удачным. С тех пор мы шагаем по жизни вместе душа в душу.

Вряд ли Ваш опыт подойдет для меня. Геолог все время в пути, в тайге, в горах, в болотах. Там только медведицу высватать можно…

Байбаков рассмеялся.

– Не грусти Курбан, сейчас в Сибирь приедет столько девушек, причем настоящих, не боящихся трудностей, что ты не останешься холостяком. Не надо терять веру.

– А был ли на войне такой момент, Николай, Константинович, когда вера в победу отступала? – Неожиданно серьезно спросил Курбан.

– Нет. Вера не покидала даже в самые трудные времена.

– Даже тогда, когда Сталин не оставил вам выбора?

– Да, я так и сказал ему в сорок втором: «Вы не оставляете мне выбора, Иосиф Виссарионович.»

Тогда он постучал пальцем у виска и сказал:

«Выбор здесь, молодой человек.»

А на следующий день в государственном комитете обороны была создана группа специалистов для проведения особых работ на промыслах Северного Кавказа. По моему предложению было решено организовать работу следующим образом: если враг приблизится к промыслам, демонтировать и вывезти на восток страны все ценное оборудование, скважины с малым притоком нефти немедленно вывести из строя, а особо богатые использовать до последней, критической минуты, и при самых крайних обстоятельствах также уничтожить.

И вот помню, специальным самолетом мы вылетели в Краснодар.

Все работы по подготовке промыслов к уничтожению предписывалось вести только с ведома штаба Южного фронта, которому мы непосредственно подчинялись. Мне сообщили, что штаб и командующий фронтом С. М. Буденный после того, как был оставлен Ростов-на-Дону, находятся в Армавире, и мы поспешили вылететь туда.

С высоты развернулась страшная картина всеобщего отступления. Внизу пылали хутора и станицы, по дорогам и проселкам отходили наши армейские части – где редкими колоннами, где разрозненными группами, а где толпой вместе с беженцами. Над Армавиром, когда наш самолет стал снижаться, мы с ужасом обнаружили на земле прорвавшуюся немецкую бронетехнику.

Штаб фронта и его командующего мы отыскали в станице Белореченской. Увидев Семена Михайловича, я выпалил сходу:

– Семен Михайлович, давайте команду на проведения спец мероприятия!

– Коля не торопись, – добродушно ответил Буденный. – Моя кавалерия остановила танки.

Однако положение было крайне тяжелым. Я собственными глазами видел, как спешно отступали наши войска. Не забыл я и того, как Сталин постучал пальцем в висок, произнеся: «Выбор здесь…» Да, нужно думать самому, как теперь действовать, с учетом всей сложности ситуации. Ясно, что немцев сейчас никак не задержим, и если они захватят краснодарские промыслы в целости и сохранности, то, получив горючее для своей техники, с еще большей яростью и силой ринутся к Волге и Кавказу, и тогда не сносить мне своей головы. Да что там моя голова!

По телефону из штаба фронта на свой страх и риск я отдал нефтяникам приказ – приступить к немедленному уничтожению скважин, сам сел в машину и поспешил на промыслы.

Работа моей группы развернулась полным ходом под боком у немцев, ибо они уже подошли к станице, откуда простирался на восток район нефтепромыслов Краснодарского края. Апшеронскую электростанцию взрывали уже под автоматным и пулеметным огнем врага.

Трудно передать состояние людей, разрушавших то, что строили сами, чему отдали все свои силы и считали делом и подвигом всей жизни. Когда взрывались первые нефтеперекачивающие и компрессорные станции, люди не скрывая слез, плакали в душевном смятении. Потом, как бы отупев от горя, примирились с необходимостью разрушать созданное ими.

Байбаков надолго замолчал, видимо внутренне переживая то состояние, которое испытал он тогда в начале войны.

– Страна должна быть признательна нефтяникам. Они совершили настоящий подвиг дорогой мой друг Курбан, – говорил Байбаков. – Когда враг, выйдя к Волге в районе Сталинграда, отрезал пути снабжения фронтов горючим, ранее проходившим от Баку через Ростов-на-Дону по железной дороге, и по Волге. Положение становилось критическим. Ведь Бакинские промыслы продолжали оставаться основными источниками нефтеснабжения страны.

Вот тут и проявилось со всей силой и важностью стратегическое значение «Второго Баку» между Волгой и Уралом. Государственный комитет обороны обратился к бакинским промысловикам с призывом срочно перебазироваться в необжитые районы для поднятия нефтяной целины, для ускорения добычи нефти в нужных стране объемах.

Всего за три месяца почти девять тысяч бакинских нефтяников, большинство с семьями организовано выехали в восточные районы. На колесах оказался почти весь цвет нефтяной промышленности Азербайджана. Это тоже был подвиг. И еще какой! Голая степь, палатки морозы и ледяные ветра… Но «Второй Баку» день ото дня набирал силу и это спасло ситуацию на фронтах.

– А сколько вам было лет, когда вы стали наркомом нефтяной промышленности, – спросил Курбан, увлеченный рассказом председателя Госплана.

– Тридцать три, дорогой. Мое назначение на этот пост предварительно со мной никак не обсуждалось. И только через три месяца Сталин вызвал меня для беседы о состоянии дел в отрасли.

В Кремле, в приемной Сталина я появился точно в назначенное мне время. Секретарь Сталина Поскребышев попросил меня немного подождать, сказав, что Сталин сейчас занят в своем кабинете поиском какой-то нужной книги. Больше он ничего не сказал, сосредоточенно копаясь в своей папке. Он молча дважды поднимался с места, заглядывая в кабинет и, возвращаясь, кратко сообщал: «Нужно подождать». Наконец, в третий раз сказал:

– Товарищ Сталин, видимо, нашел нужную книгу и читает, стоя на стремянке. Вы войдите, ну, кашляните, чтоб услышал.

Вошел – и остановился, смотрю стоит Сталин, Верховный Главнокомандующий, правда спиной ко мне. Подхожу, кашлянуть не решаюсь. Я посмотрел на него, как он выглядит: одет в серый френч и мягкие сапожки, очень скромно для первого лица в государстве… И с низу видно, что на подошве сапога дырка. «Вот, думаю, вождь-то у нас до какой степени обносился.»

Наконец, я все-таки решился и кашлянул в кулак. Сталин оглянулся:

– А-а, Байбаков, молодой человек! – медленно произнес он с каким-то душевным расположением. И повторил чуть официальнее:

– Садитесь, товарищ Байбаков, пожалуйста, вон там.

Он опустился со стремянки, пожал мне руку и, раскуривая трубку, начал ходить по кабинету.

– Товарищ Байбаков, мы назначили вас наркомом нефтяной промышленности.

И хотя меня это сообщение не удивило, так как я уже фактически управлял отраслью в качестве главы, но эти слова означали для меня окончательное утверждение в новой должности.

Я набрался решительности и спросил:

– Товарищ Сталин, но ведь перед этим никто даже не поинтересовался, смогу ли я справиться?

Сталин искоса с какой-то своей затаенной улыбкой взглянул на меня, затянулся трубкой, откашлялся и негромко сказал:

– Товарищ Байбаков, мы хорошо знаем свои кадры, знаем кого и куда назначать. Вы коммунист и должны помнить об этом…

Далее разговор зашел о проблемах нефтяной индустрии.

– Вы знаете, что нефть – это душа военной техники?

– Товарищ Сталин, – подтверждая, ответил я, – это не только душа военной техники, но и всей экономики.

– Тем более, скажите, что нужно, – доверительным тоном подбодрил меня Сталин, – для развития отрасли.

– Надо «Второе Баку» осваивать, там мы открыли два крупнейших месторождений – ударили фонтаны. Это очень перспективные месторождения.

Сталин меня выслушал, прошелся раз-другой вдоль стола и настойчиво повторил:

– А что нужно?

– Капиталовложения нужны, товарищ Сталин, оборудование. А еще нужны знающие строители.

Я решился тут же изложить все свои наиболее принципиальные соображения о путях развития нефтяной промышленности. Сталин слушал вдумчиво, сосредоточенно.

– Хорошо! – наконец, сказал он, – Вы изложите все эти конкретные требования в письменной форме, я скажу Берии.

Кажется, самый трудный вопрос был оперативно, без всяких проволочек решен. И действительно наша отрасль вскоре получила все – и материалы, и оборудование, и толковых строителей.

А сегодня мы, Курбан, осваиваем уже третье Баку, без чего наша экономика окажется бездушной. Теперь на вас вся наша надежда.

Байбаков встал, прощаясь.

– Еще один вопрос, Николай Константинович, – остановил его Курбан. – Очень важный.

У Сталина действительно сапоги были изношены до дыр?

Байбаков рассмеялся.

– Я тоже тогда задал этот вопрос секретарю Генералимусса Поскребышеву. «Неужели, говорю, наша страна не в состоянии обеспечить вождя хорошими сапогами. На подошве у него большая дыра.

– А как вы увидели? – Встрепенулся Поскребышев.

– Когда он стоял на стремянке.

– Понятно. Эту дыру Иосиф Виссарионович он сам вырезал. У него там мозоль…

Вагон был полон молодого задорного народа. Из каждого купе доносились то песни, то взрывы хохота, то возбужденные веселые голоса.