Текст книги "Великое село"

Вперед, на Шаман!

Экспедиция выступала на следующий день. Впереди шел трактор болотоход, подминая широкими гусеницами мелколесье. Счастливые ребята ехали с буровиками в вагончике, у всех было приподнятое, радостное настроение.

Дед Лукьян ехал верхом на Карьке следом, а веселый Соболько, то и дело забегал вперед грохочущего поезда, перекрывая шум звонким восторженным лаем.

На второй день пути ударил мороз под тридцать. Тайга словно оцепенела от стужи, на ветках деревьев появилась бахрома инея. Это мороз выжимал из деревьев лишнюю влагу. Воздух стал стеклянным, трактора уже не грохотали так, как вчера, их шум стал тоньше и звонче, словно в тайге кололи и били стекло.

Но снегу было мало, и колонна шла уверенно вперед.

В полдень подошли к закованной в лед речке Стриге. Отсюда до Шаманозера оставалось всего километров двадцать.

Первым выскочил на лед Курбан. Он прокатился в утнах по льду. Лед стоял как броня. Следом за ним высыпали на лед и остальные.

– Мой дед Сулейман рассказывал, что впервые увидев лед, он долго не мог преодолеть страх и вступить на него, – веселился Курбан, подпрыгивая и всем весом пробуя крепость льда. – Для южного человека дико, что река может быть твердой!

Иван Тимофеевич Русов прошелся, постукивая по льду пешней, попросил Костю пробить лунку, чтобы определить толщину льда и глубину реки.

За эти морозные бесснежные дни образование льда на реках шло стремительно. Костя долбил лунку минут пять, прежде чем в ней показалась вода.

Лед был не менее сорока сантиметров, а глубина реки на середине – около трех метров.

Все смотрели на Русова, ожидая решения.

– По моим предположениям трактора должны пройти. Первая сотка тащит за собой горючее, потом возвращается и перетаскивает вагончик. Потом идет второй.

– Конечно, можно не рисковать, заняться устройством переправы, наморозить дорогу и спокойно переправиться, но времени потеряем много. – Размышлял вслух Русов. – А это для нас чревато тем, что наши противники снова возьмут верх и финансирование экспедиции прекратится. Мы должны действовать стремительно.

– Николай! Ты пойдешь первым, – решительно сказал он, обращаясь к трактористу. – Отцепляй вагончик. Держи дверцы кабины открытыми, чтобы можно было выскочить, если лед обломится.

– Пройдем, Иванович! – Обрадовано замотал головой Николай и радостно бросился к трактору.

Вскоре все было готово к переправе. Болотоход медленно спустился с берега на лед и замер, как зверь перед решающим прыжком.

– Пошел! – Дал отмашку Русов, напрягшись так, словно он сам должен был перетянуть на ту сторону реки цистерну с солярой.

Трактор взревел всей сотней лошадиных сил и вылетел на лед, кроша поверхность его на искрящиеся под солнцем кристаллы.

Минута, другая прошли в напряженном ожидании. Лед удерживал железную махину. И вот гусеницы подминают противоположный берег Стриги.

– Ура! – грохнули геологи, и тайга отозвалась им многократным эхом.

Трактор оставил на противоположном берегу сани и снова вернулся за вагончиком. Все прошло благополучно. Лед держал, как броня, даже ни единой трещины не появилось на его поверхности.

У второго трактора, старенького уже ХТЗ, гусеницы были много уже, поэтому сани с оборудованием, цементом перетаскивали тем же болотником.

Наконец, настал черед переправиться второму тягачу.

Молодой тракторист, почти мальчишка, сильно волновался, но пытался виду не подать.

– Не бойся Гриша, – наставлял его Русов. – Попытайся спуститься, как можно мягче на лед, а дальше жми на всю гашетку! Главное не потерять скорости. Понял? Но в случае чего, увидишь, лед проседает и трещит, оставляй рычаги и прыгай, как можно дальше, да смотри, на гусеницу не угоди.

– Понял, Иван Тимофеевич. – Отвечал парнишка, унимая волнение.

Трактор, взревев мотором, подошел к кромке берега и вдруг, не сбавляя ходу, ринулся на лед. От удара тяжелой машины лед затрещал, по нему побежали глубокие трещины и вода начала выступать на поверхность. Трактор летел к середине реки, но лед под ним начал стремительно проседать, гусеницы уже выбрасывали за собой водяной веер, скрывшись в воде на половину. Еще секунды две, три и трагедия станет неминуемой.

– Прыгай! – Перекрывая рев двигателя, закричал Русов! – Прыгай, Гриша!

Из распахнутой кабины появилась голова Гриши, он испуганно оглянулся на берег и бросился вон. Он успел откатиться от медленно оседающего в воду трактора, встал на колени и, глядя, как река забирает его машину, заплакал.

Первым к нему прибежал Курбан и потащил потрясенного Гришу на берег.

– Не реви, – строго сказал ему Русов, бледный как мел от пережитого потрясения. – Нет такого случая из которого геолог не нашел бы выхода. Не реви, достанем мы твоего тягача.

Трактор ушел под воду полностью, даже труба была не видна.

Лукьян подошел к Русову. В глазах его было страдание.

– Что делать, Тимофеевич, станем? – Спросил он с печалью в голосе.

– Без этого трактора экспедицию загубим, – отвечал Русов. – Поэтому выхода у нас нет. Будем доставать.

– Как? – Поразился Лукьян.

– Тросами, – ответил односложно Русов.

Перешли на другой берег, Русов велел достать трос с чокером, протащить его от болотохода до полыньи.

…Полынья парила, темная свинцовая вода, от вида которой уже начинали болеть зубы, свивала упругие струи над едва видимыми очертаниями трактора.

Русов велел принести валенки, тулуп и бутылку спирта, после чего стал решительно раздеваться у кромки полыньи. Его красивое, тренированное тело тридцатилетнего мужчины, обнаженное среди этой оцепеневшей от мороза тайги и закутанных в меховые одежды людей, казалось пришедшим из других миров. Все замерли, не в силах что – либо сказать.

А Русов, взяв в руки один конец троса с чокером, ухнул в ледяную купель.

Ему показалось, что тело его сжало со всех сторон с такой силой, что он не сможет больше сделать ни вздоха. Миллионы острых игл впились в него, а руки и ноги начало сводить судорогой. Но, собирая в кулак волю, Русов справился с непреодолимым желанием вынырнуть и спрятаться под меховую полость тулупа. Он открыл глаза и начал погружение.

Трактор, видимо, еще какое-то время шел по дну. Поэтому передняя часть его – фаркоп, за который нужно было завести трос, оказалась под слоем речной гальки. Хуже того, большой валун не давал возможности зацепить чокер. Русов уперся ногами в дно и попытался плечом отодвинуть валун в сторону. Но камень лишь едва пошевелился.

Больше находиться под водой не было сил. Еще несколько секунд и он может остаться здесь у этого трактора навечно. И тогда прощай мечта о сибирской нефти…

Его долго не было на поверхности, опасно долго. Наконец, он вынырнул, отдуваясь, и протянул руку. Его подхватили, вытащили на лед и запахнули в тулуп.

Шурочка, чуть не плача, протянула Русову в дрожащей руке стакан со спиртом.

Русов выпил спирт залпом и даже не стал его запивать, молча стоял, прислушиваясь к себе.

Наконец, спирт начал действовать, погнал кровь по жилам, глаза у Русова оттаяли, и он выдохнул с огорчением и в то же время твердой решимостью:

– Трудно одному завести трос, очень трудно. Но я справлюсь. Я буду нырять до тех пор, пока не закреплю его.

– Эх, где наша не прападала. – Курбан ударил шапкой о лед и стал сбрасывать с себя полушубок.

Остановил его Костя.

– Не надо, Курбан. Охолонись! Ты человек южный, тебе нужно еще много на севере пожить, чтобы закалиться. Я пойду. Для меня это дело привычное. И Костя сбросил с плеч фуфайку.

– Подожди меня, Иванович! – Сказал он твердо. – Я помогу.

Они вместе ушли под воду, и ныряли в полынью еще дважды, прежде чем сумели отодвинуть камень и закрепить трос на ХТЗ.

Тем временем ломами и пешнями остальной народ пробил во льду к берегу дорогу.

Теряя силы и сознание, Русов дал отмашку и, взревев стосильным мотором, болотоход медленно начал выводить к берегу утонувший трактор. Скоро показалась его труба, потом кабина и вот уже весь он, обрастая тут же ледовым панцирем, показался на берегу.

И снова дружное «ура» потрясло заиндевевшую тайгу.

Отпоив героев спиртом и чаем, Шурочка уложила их спать в жарко натопленном вагончике. Тем временем Гриша с Николаем пытались оживить «утопленника». Их усилия не пропали даром. К вечеру «утопленник», взревев мотором, заявил о себе.

Моржи-добровольцы уже пришли в себя и сидели вместе со всеми за вечерним чаем.

Шурочка не сводила влюбленных глаз с Руссова.

Первая буровая

К Шаман-озеру подошли через день на рассвете. Шли всю ночь, чтобы наверстать упущенный день. Николай с Гришей едва не засыпали за рычагами. Шурочка тои дело поила их крепким чаем из термоса. Наконец, под утро тайга раздалась, и в свете фар передовой сотки открылся заснеженный простор Шаман-озера.

С трех сторон вплотную к озеру подступала тайга, сосны стояли прямо по урезу воды, с четвертой южной стороны к озеру примыкала небольшая поляна, на которой еще виднелись следы недавнего человеческого присутствия.

Это были останки вогульского стойбища покачевского рода Щуки. В сумеречном свете словно призрак чернел обнаженными ребрами чум. Ветрами и непогодой с него сорвало покров. Навесы и вешала для вяления рыбы завалились, наполовину торчал из-под снега деревянный лодка – обласок с поломанным веслом…

Трактористы заглушили моторы. Северьянов и Русов прошлись по стойбищу и молча сняли шапки перед останками чума.

– Здесь они приняли свою страшную смерть, – сказал тихо Лукьян. – Не знаю, право, стоит ли рассказывать об этом мальчишке.

Они не видели, что сразу за ними стоит полураздетый растерянный мальчишка, сдерживающий из последних сил слезы.

– Нужно предупредить всех, чтобы люди были предельно осторожны, зверь может быть где-то тут.

– Мы уже видели его на подходе к твоему кордону, – ответил Русов. – Снова не лег зимовать, будет кружить рядом.

Он обернулся и увидел Кольку с глазами полными слез.

Дед Лукьян подошел к мальчишке и обнял

неловко, прижимая к себе.

– Ничего, Колюшка, не плачь. Посмотри, сколько у тебя родных и друзей на всю твою долгую жизнь. Они тебя никогда не оставят в беде, – говорил растроганно Лукьян, гладя корявой рукой мальчишечьи вихры.

Прибежал из вагончика проснувшийся Васька

И тоже ткнулся деду Лукьяну в плечо.

К ним уже подтягивалось все остальные члены геологической экспедиции.

– Поглядите, – уже улыбаясь сказал Русов, – все мы здесь родня, если не по крови, то по нефти. Братья по нефти.

…Северьянов показал Русову место, где нынешним летом после землетрясения вышла на поверхность нефть. По предположениям старого геолога добраться до фонтана можно было без особого труда.

Русов был необычайно возбужден и разговорчив. Курбан тоже буквально кружил в танце вокруг указанного Северьяновым места.

– Я видел нефть, я видел много Бакинской нефти и я точно скажу: здесь будет новый Баку! Здесь будет много нефти! Столько много, что мы сделаем не только себя, но и всю нашу страну счастливой!

…Сразу же после короткого отдыха приступили к обустройству лагеря и площадки под буровую установку.

Работали слаженно и четко. Кто-то валил лес, и обрубал сучки, трактора стаскивали бревна на площадку, монтажники готовились к монтажу буровой. Работали день и ночь, спали часа по три-четыре.

Русов торопился. Весь его маленький коллектив знал, что старший их товарищ, начальник экспедиции, устав от бесконечных и бесплодных споров о бесперспективности северных районов, совершил дерзкий самостоятельный шаг, за который он мог жестоко поплатиться.

У страны не было лишних денег. И средств на геологические изыскания отпускалось столько, что геологам не хватало денег даже на покупку резиновых сапог. Да что там сапог, не было даже, клея, чтобы чинить изодранную по тайге обувь.

Нынешним летом все же выделены были небольшие средства для организации геологической экспедиции с тракторами и буровой установкой. Начальником назначен был Иван Русов. Только вот маршрут экспедиции лежал совсем в другом направлении от того места, куда стремилась чуткая душа геолога, куда звал его неотступно старый геолог Северьянов, уверявший, что знает точное местонахождение нефти.

Идти с экспедицией на юг, в бесперспективные, по мнению Русова, районы, было выше его сил. И Иван задумал обходной маневр.

Он решил принять условия и выдвинуться на юг, но дорогой поменять направление и стремительным марш-броском выйти к Шаманозеру, смонтировать в кратчайшие сроки буровую установку и пробиться к нефти.

Пропажу его экспедиции не сразу обнаружат, какое-то время можно будет протянуть, передавая нейтральные сообщения, не привязанные к местности, потом их не сразу найдут. И если за это время они сумеют найти нефть, то вряд ли их будут судить за самоуправство. Победителей не судят.

Свое решение Русов держал от всех в секрете, пока они не вышли в путь. В тот же день он собрал всех своих коллег в вагончике и раскрыв карты, объявил о смене маршрута.

На какое-то время в вагончике воцарилась полная тишина. Если бы кто-то из членов экспедиции не захотел идти по измененному маршруту, то дерзкое предприятие Русова тот час провалилось. Но в вагончике не было людей, которые бы не верили в большую нефть Севера, не доверяли полностью своему руководителю.

Первым пришел в себя Курбан. Глаза его осветились радостью и он страстным шепотом, словно боясь, что его услышит кто-то чужой в этой вековой тайге, предложил:

– Ура, товарищи, Ивану Русову! Ура! Да здравствует нефть Шамана!

Не прошло и десяти дней, как над Шаманозером поднялся невиданный железный чум, островерхим концом своим возвышаясь над вершинами сосен. Скоро к таежным звукам и шумам прибавились еще треск дизеля и звон падающего с высоты долота, клюющего шаг за шагом земную твердь…

– Вот, ребята, если вы хотите стать настоящими нефтяниками, то лучшей работы, чем вышкарь, не придумать, – говорил Русов, глядя улыбчиво на мальчишек… Я тоже когда-то начинал с верхового. Кажется, весь мир перед тобой.

Сорокаметровая заиндевевшая вышка поднималась над тайгой, словно космический корабль пришельцев.

Валька поднял голову и голова поплыла вместе с легкими облаками по зимнему небу. Там, на самой верхотуре выше сосен и кедров раскачивалась люлька, в которой стоял Костя и приветствовал их, махая рукой.

– Дядя Ваня! А можно нам подняться наверх?

– Нет, это опасно. А ну, как закружится голова – высоко падать придется.

– Не закружится, дядя Ваня, – дружно атаковали Русова ребята. – Мы люди бывалые…

– Не говори гоп, пока не перепрыгнул! – Осадил Русов хвастунов. – Впрочем, ладно. Но пойдете со мной. И слушать меня беспрекословно.

– Ура! – радостно запрыгали Васька с Колькой.

И вот они поднимаются по крутой лестнице, и весь коллектив буровой, собравшись внизу, переживает за них, подбадривает.

Все выше и выше поднимаются ребята с Русовым.

– Теперь вниз не смотрите, – предупреждает Русов, а то испугаетесь.

Ребята присмирели, слышно только напряженное дыхание да скрип инея на обледеневшем железе. Краем глаза косит Васька на Кольку, стараясь не выдать собственного волнения, и видит, что верный друг его бледен и напряжен. А еще видит Васька, что сосны вокруг буровой опустились вниз, и что Васька И Колькой стали уже вровень с вершинами кедров, по которым скачут и щебечут веселые клесты.

Сразу захотелось обратно, на землю, поближе к жаркой Шурочкиной печке. И желание это было настолько сильным, что Васька едва-едва смог его в себе побороть.

Еще пролет, еще. Хочется непреодолимо взглянуть вниз, но страх сковывает Ваську, и он видит перед собой лишь металлические конструкции, покрытые снежной изморосью.

Наконец, добрались до люльки. Сильные руки Кости приняли ребят и поставили рядом с собой.

– Ну, а теперь, смотрите, да покрепче держитесь. – Скомандовал Русов. Васька с Колькой открыли глаза.

И тут словно что-то взорвалось в них, сначала ребята попятились было назад, но, натолкнувшись на Русова, замерли и с волнением стали осматриваться. И тот час страх сменился радостным восторгом: такое чудесное видение открывалось с высоты.

Внизу, словно в глубоком колодце, передвигались маленькие человечки, махали им руками, что-то кричали. Куржавился дымок над кухней, трактор, размером со спичечный коробок тяжело тащил к буровой бревна Оплетенная трубами буровая, словно самостоятельный организм, жила напряженной жизнью…

Налетел порыв ветра и люлька качнулась, и тотчас крепкие руки Кости и Русова прижали их к себе. Стало покойно и совсем не страшно. Уже без опаски смотрели ребята вниз и кричали приветы стоящему у вагончика деду Лукьяну и счастливой Шурочке, выскочившей из кухни поглазеть на героических ребятишек…

Конец злобного Тарена

Накануне Костя подстрелил у озера несколько белых куропаток и Шурочка решили приготовить их по всем правилам кулинарного мастерства.

Ребятишки с утра крутились на буровой, пока холод не загнал их на кухню. Шурочка усадила их за стол, налила горячего чаю, подала по краюшке сдобного хлеба, а сама накинула на плечи шубейку и сунула ноги в валенки.

– Ты куда? – насторожились ребята.

– Я пойду на болотечко, пособираю из-под снега брусники, – отвечала Шурочка. – Куропатки с брусникой – царское блюдо. Не пробовали?

– Мы с тобой! – Вскочили было Колька и Васька. Но Шурочка их остановила. – Сидите, грейтесь. За печкой следите. Я скоро.

Она прихватила маленькое ведерко, отворила дверь и скрылась удивительно красивая в облаке морозного пара.

Шурочка была единственной девушкой в этом суровом мужском коллективе. Она словно нежный весенний цветок в темной, едва проснувшейся от зимней спячки тайге тихо и скромно украшала суровый мир.

Шурочка спала за занавеской. Крохотный девичий уголок ее был образцом уюта, но заглядывать туда осмеливались только самые юные.

Ее звонкий радостный голосок то и дело раздавался под таежными сводами. Люди на буровой уставали предельно, но стоило только услышать кому легкие Шурочкины шаги, ее ласковый призывный клич: «Обедать!», как тут же усталость словно испарялась и улыбки освещали лица до предела измученных геологов.

Шурочку любили все, но сама она была явно влюблена в Русова, и многие уже многозначительно поглядывали в их сторону, если начальник партии и повар Шурочка оставались один на один.

Шурочка выросла в детдоме, родители ее сгинули в пекле войны и не смогли, не успели напитать ее сердце родительской любовью. Она любила их в воспоминаниях, разговаривала с ними, заботилась, страдала о них. И в страданиях этих, в тоске по родительской ласке, воспиталась тонкая, чувствительная Шурочкина душа, готовая тотчас откликнуться на чужие страдания.

После школы она сразу же поступила в геологическую экспедицию и всем сердцем привязалась к начальнику ее Ивану Русову. И, верно, полюбила его, соединив в нем и образ загадочного принца, которого, наверное, ждет каждая девушка, и образ отца, мудрого и сильного, ласкового и доброго, которого так недоставало в ее маленькой еще жизни.

И Русов почувствовал вдруг непреодолимое влечение к этой тихой голубоглазой хрупкой девчонке. Как не пытался он убедить себя, что он для нее слишком стар – тридцать пять – это вам не баран начихал, что бродячая его профессии не располагает к созданию полноценной семьи, что его постоянные длительные походы по тайге, по болотам до сих пор не позволили развиться сколько-нибудь серьезным отношениям с женщинами, претендовавшими на брачные узы…

Все эти, казалось бы аргументированные соображения, тотчас улетучивались из сознания уже, казалось бы, набравшегося не только производственной, но и житейской мудрости начальника партии, как только встречался он взглядом с Шурочкими небесными глазами, в которых было столько невысказанной любви, что большой и сильный человек терял под ногами землю, голова его шла кругом, и к сердцу подкатывала сладкая истома…

И только огромными усилиями воли Русов не давал воли своим чувствам, пытаясь скрыть за нарочитой суровостью и официальностью разгоравшуюся в его душе нешуточную любовь.

Но скрывай, не скрывай, а все в геологоразведочной партии видели, что между Русовым и Шурочкой начинается роман, и что скорее всего, по возвращению из экспедиции дело закончится свадьбой.

В этот день по поднятым из глубины образцам грунта Русов с Лукьяном и Курбаном предположили, что радостное событие совсем недалеко. Это известие словно на крыльях подняло их маленький сплоченный коллектив. Люди готовы были работать вообще без сна, забывая, что на улице мороз под пятьдесят градусов.

Шурочка, казалось, радовалась больше всех. Она старалась приготовить такой обед, чтобы люди почувствовали настоящий праздник.

…Прошло с полчаса. Васька подкинул в печь дров и вдруг что-то вонзилось в его сердце, оно затрепетало в сильном волнении.

Васька обернулся. Колька Покачев сидел мертвенно бледный у окна. В глазах его был страх.

– Бежим, Васька, скорее! Беда!

Васька, не разговаривая, схватил шапку и бросился к дверям, Колька успел схватить стоящую в углу берданку.

Они почти одновременно выскочили на улицу. След от Шурочкиных маленьких валенок уходил в лесную чащу.

– Шура! Шура! – Закричал в отчаянии Васька, И бросился по следу. Колька бежал за ним, на ходу передергивая затвор берданки.

Метров через триста они увидели истоптанный окровавленный снег. Шурочка лежала навзничь, глядя широко открытыми неживыми глазами в небо, шапка упала с головы, в русых волосах ее застыла кровь, перемешавшаяся со снегом. Страшные когти зверя разорвали ее грудь и высыпавшаяся из ведерка брусника была не отличима на снегу от Шурочкиной горячей крови.

– Нет! – Закричал в страшном отчаянии Васька. И крик его, взметнувшись над соснами перекрыл шум буровой. От нее уже бежали взволнованные люди, прихватывая на пути, кто монтажку, кто гаечный ключ, кто тяжелый лом.

Скоро у растерзанного тела Шурочки собралась вся экспедиция. Люди были потрясены и шокированы случившимся и в первый момент не заметили, что Кольки Покачева среди них нет.

Первым обнаружил пропажу Лукьян. Он попытался по следам на снегу понять, что же тут произошло. Он обошел кругом место трагедии и обнаружил медвежий след, уходящий в глубину леса. А рядом с этим гигантским следом был след валенок маленького человека. Это Колька Покачев отправился с Костиной берданкой убивать взбесившегося ненавистного зверя.

Русов, увидев озабоченного Лукьяна, все понял и лицо его стало вдвое бледней.

– Спаси, парня, Лукьян, – прошептал он одними губами, – Прошу тебя.

Старик немедля ушел в вагончик и вернулся оттуда с ружьем, походным мешком и охотничьими лыжами.

– Я с тобой, дед Лукьян! – Выступил вперед Костюшка.

Вдвоем его легче взять.

– Нет, Костя! На зверя я пойду один, а ты помоги мне вернуть парнишку. Беги скорее за лыжами.

И Лукьян поспешно углубился в лес. Скоро молодые Костины ноги вынесли его на болото, через которое уходили следы зверя, идущего за ним мальчишки и деда Лукьяна. Костя приналег и нагнал старика у сосновой согры.

– Эх, беда! – Выдохнул на ходу старик. – Погибнет мальчишка. Успеть бы.

И тут они увидели Кольку, сидящего на корточках под заиндевевшей сосной. Парнишка выбился из сил, замерз, но крепко сжимал в руках ружье. По щекам его текли слезы и тут же застывали на морозе.

– Я найду тебя, проклятый убийца. – Шептали Колькины губы. – Я посчитаюсь с тобой, злой Тарен, за всех моих родных и близких…

Костя подхватил парнишку на руки. А Лукьян, почти не останавливаясь, стал быстро углубляться в лес.

Он шел широкими шагами по медвежьим следам.

Похоже, этот свирепый убийца и не думал прятаться далеко. Физическое превосходство над людьми сделало его самоуверенным: вряд ли можно было всерьез опасаться этих занятых своими делами людей. Он понял, что они не соперники ему в лесу: видел он намного лучше их, видел даже в темноте, его нюх в сотни раз превосходил обоняние человека, он был в десятки раз сильнее каждого из них, и все это давало возможность уйти целым и невредимым даже от дальнобойных ружей. Медведь снова обрел уверенность в себе и почувствовал себя всесильным хозяином. И он снова, встав на дыбы, снимал с сосен кору на огромной высоте, демонстрируя свою силу и мощь.

И что против его, этого безжалостного лесного правителя мог представлять этот маленький мальчишка или немощный старик Лукьян, уставший от одинокой таежной жизни…

…Охотник медленно приближался к лежке зверя, но медведь не думал тот час же уходить, он лежал на снегу, положив голову на лапы, чутко прослушивая окружающий мир.

Ему слышно было, как гомонили люди на буровой, как хлопали двери вагончика, как кто=то колол дрова топил печь. Тонкий запах дыма достиг его лежки и у медведя непроизвольно дернулся нос. Вот кто=то вышел из вагончика и окликнул собаку, она, по всей видимости, была привязана, потому что стала прыгать и повизгивать…

А охотник все шел и шел размеренно, сокращая расстояние до лежки, и в движении его не было ни малейшего страха.

Медведь поднял голову, принюхался и вдруг потревожено начал вставать.

Он понял своим звериным чутьем: тайгой шел победитель, тайгой шла его смерть.

Медведь, озираясь, уходил в чащу. А за его спиной все так же размеренно шелестели по снегу лыжи и раздавалось размеренное дыхание человека, полностью уверенного в себе.

Медведь бросился бежать, взбивая снежные клубы и сотрясая грузным своим телом землю.

…К концу следующего дня обезумевший зверь вышел почти к самой буровой и обессиленный рухнул в снег. Лукьян был от него в нескольких сотнях метров. Он все так же размеренно и монотонно шел по следу… Через несколько минут их глаза встретились. В глазах медведя был ужас, в глазах человека – решимость.

Лукьян поднял ружье…

…Людоеда привезли к буровой на тракторных санях.

Соболько пришлось привязывать, так он неистовствовал и лаял до хрипоты.

Васька смотрел на поверженного зверя со страхом, смешанным с отвращением. В этой трагедии он всем своим детским сердцем чувствовал нечто большее, чем простая гибель дорогого человека и возмездие зверю. В ней была некая вселенская тайна противостоянии зла и добра. Но тайну эту ему придется постигать всю жизни и вряд хватит ее этой жизни для постижения непостижимого.

В остекленевшем зверином глазу отражалась и тайга, и буровая, и люди, толпящиеся вокруг, и Колька Покачев, в печальной задумчивости разглядывавший зверя.

Медленно, словно встающая заря, всплывали памяти мальчишки события годовой давности, когда дикая злобная сила напала на их стойбище. Он вспомнил и этот звериный оскал окровавленных клыков, и полный ненависти единственный глаз зверя, и эти страшные лапы со стальными когтями, несущие смерть. Это был он, убийца Колькиного рода Щуки с Шаманозера.

Колька закрыл голову руками и убежал прочь в вагончик, где его не тревожили до самого вечера.