Текст книги "Великое село"

Быка за рога

Посадки села Бекетовского стоят на высоком берегу реки. Дома крепкие, за высокими тесовыми заборами, с амбарами да черными банями, с ухоженными огородами…

Сюда на поселение ссылали всякого рода вольнодумцев да лихих людей, смешалась здесь русская кровь с татарской и кавказской, с вогульской и остяцкой, под лютыми морозами выплавился особый сибирский характер: независимый, не сгибаемый, упертый… Если уж в бой идти, то за победой, если гулять, так гулять, чтобы чертям было жарко, если работать, так работать до седьмого пота…

Только вот парадокс: в районе говорили об истовом трудолюбии бекетовцев, а колхоз – на боку… Почему земля не родит, почему на фермах надои у коров козьи? Почему казна колхозная пуста?

…В Бекетовское приехал Василий Уралов только к вечеру. Улицы были пустынны, и лишь собаки, весело виляя хвостами, приветствовали будущего председателя.

Сразу за деревней видны были строения ветхого коровника.

Василий решил еще по дороге сразу же «брать быка за рога». С коровника он и начал свое знакомство с хозяйством.

На дворе было пусто. Под ногами хлюпала навозная жижа, кормушки были пусты и коровы, словно почуяв в этом новом человеке будущего председателя, встретили Василия отчаянным ревом.

На сердце Уралова стало горько. Он прошел по двору. Ни души, хотя время было не такое уж и позднее.

Заглянул в пристройку. В «красном уголке» под писаном на ватмане «Графиком случки коров в разрезе доярок» сидела пожилая женщина в фуфайке, больших валенках с калошами, сером платке, упавшем с седых волос на плечи, и плакала.

Уралов смутился и постарался, как можно мягче, окликнуть ее.

– Скажите, что здесь случилось?

Женщина подняла на него полные слез глаза и тихо ответила:

– Коров жалко! Они-то чем виноваты, что пастух второй день пьян в стельку, а распорядиться привезти подкоску некому.

– Как вас зовут?

– Нина Пасхина я. Вековечная доярка. Сейчас вот устарела, так ночным сторожем наряжают.

– Пойдемте со мной! – Решительно сказал Уралов, – покажите, где живет бригадир.

Долго стучали в тесовые ворота большого в пять окон по переду дома с резными наличниками. Наконец, брякнула щеколда.

Бригадир вышел на крыльцо распаренный в одном исподнем и полотенцем на плечах. В деревне, видимо, был банный день.

– Что же это Николай Иванович, делается? – С упреком обратилась к нему спутница Василия. – Что же вы это скотину губите?

Бригадир покосился на Уралова, стараясь определить, что это за деятель пришел на его двор, чего от него ждать, и властным жестом руки остановил расходившуюся бабку:

– Не трещи! Сказано, у братанов свадьба. Сеструху выдают. А боле мне послать некого.

Уралов, стараясь быть предельно сдержанным, хотя его так и подмывало сказать этому благодушному типу далеко не лестные слова, представился:

– Я Василий Уралов, прислан к вам райкомом партии для ознакомления с хозяйством. Я советую вам сейчас же одеться и поднимать трактористов, возчиков, кормачей, ехать за травой и накормить скотину.

Видно стало даже сквозь банный румянец, как побледнел бригадир и стиснул зубы…

– Команды отдавать легко, – сказал он угрюмо. – Да тут у нас командиров не больно почитают, тут у нас сами с усами…

– Тогда сами и поезжайте и косите, и возите, если не в состоянии управлять людьми. – Резко сказал Уралов.

Бригадир бросил на Василия насмешливый взгляд и хмыкнул:

– Я то поеду, а вот остальные… У нас свадьба – дело святое, почти вся деревня там. Пока не нагуляются…

Тут деревенская тишина словно раскололась. Где-то недалеко на улицу выплеснулась гармонным перебором, задиристыми частушками, присвистом и уханьем лихая гулянка. Задробили часто каблуки в тесовый помост, загомонил народ…

Бригадир кивнул головой в сторону расходившегося веселья.

– Вот они братья Кряжевы веселятся. Можно вместе дойти, поговорить. Может и съездят за травой-то? – Сказал бригадир с иронией, испытующе глядя на приезжего гостя.

– Пойдемте! – Решительно согласился Уралов, еще не зная, что он скажет этим людям, как достучится до их сознания. А если сейчас он не сможет выправить ситуацию, не сможет договориться с людьми, то как ему вести себя дальше? О чем будет говорить с людьми на собрании, когда придет время выбирать его председателем. Поверят ли ему люди?

Дом Кряжевых всем видом своим напоминал крепость. Рубленый из бревен в обхват, с маленькими окнами, трехскатной крышей, мощным забором. Около дома стоял на приколе колесный трактор с тележкой, чуть дальше гусеничный ДТ. Напротив дома из обрезной доски пятидесятки был набран помост, на котором и около которого топталось человек сорок хорошо выпившего народа.

На кругу выделывал под гармонь коленца здоровенный чубатый парнище в темном бостоновом костюме, хромовых начищенных сапогах, за голенищем у него торчала наборная рукоятка финского ножа. Парень, согнувшись едва ли не пополам, бухал ногами в помост и скорее кричал, чем пел частушку:

 
Мы ребята ежики,
В голенищах ножики,
А по две гирьки на весу,
Револьвер на поясу…
 

Ему вторил другой, плясавший напротив, такой же крепкий и такой же чубатый парень:

 
Выхожу и запеваю,
А в кармане молоток
А неужели не заступится
За родного браток…
 

И столько было страсти, энергии и задора, готовности тот час вступить в сражение с противником, если таковой объявится, в этой их удалой пляске, что Василий понял: начни он командовать здесь, скандала не избежать… Уж на что крепок и натренирован он, но и ему тут не устоять, намнут бока кандидату в председатели…

У площадки в окружении девчонок стоял третий такой же крекий, такой же чубатый парень, только потончивее и помоложе. На одно плечо его бы накинут пиджак, на голове прилепилась кепка восьмиклинка с веточкой черемухи.

Братаны оставили круг и на подмостки выскочила бойкая девчонка, лихо продробив каблучками.

 
Допризывнички гуляют,
Допризывничкам почет…
А несчастная браковка
Еле ноги волочет…
 

– Это вот и есть братья Кряжевы, – сказал бригадир. Один вот, Ванька, в армию идет, а эти два – трактористы, а больше трактористов нет в этой бригаде. Но сейчас, точно вам говорю, лучше их и не трогать…

– Это почему? – Не сдавался Уралов, хотя ему и так уже было ясно, почему Кряжевых лучше не трогать.

– Генаха-то, у которого финка из-за голенища торчит, уже в тюрягу сходил. Уж больно горяч, чуть что не по ему – в драку…

– А второй?

– Второй– Пашко. Не сидел, а такой же отлет…

– А что же вы их в трактористах держите? На ответственном участке…

– Работники они хорошие, как начнут пахать, так как огнем палят. Сутками из-за рычагов не выходят, но уж если праздновать начнут, тут их не трожь…

– И все же я хочу с ними поговорить! – Твердо сказал Василий.

Но их и так уже заметили. Гармошка жалобно всхлипнув, замолкла, плясавшие в кругу братья Кряжевы, повернулись к вновь пришедшим гостям.

– О-о! Сам бригадир к нам пожаловал. Да не один, – Сказал нараспев Генаха, раскрыв широко руки. – Нашего полку прибыло. По чарке гостям.

Из дому уже несли на подносе закуску и бутылку «Московской» со стаканами.

– За счастье молодых! По целому, – Генаха ловко сорвал с бутылки сургучную пробку, в его огромных руках пол литра казалась четвертинкой, и вся она в один миг вместилась в эти два стакана.

Бригадир глянул жалобно на Василия и взял в руки стакан.

Но Василий решительно отвел угощение.

– Вот что, друзья, – твердо сказал он. – Я пить не буду ни за счастье молодых, ни за их будущее…

– Это почему это не буду? – опешил было Генаха. – За счастье молодых он не будет… Так мы можем и по другому попросить! – В голосе его зазвучала неприкрытая угроза… – Ты кто такой, чтобы нам, Кряжевым, поперек пути становиться?

– Я Василий Уралов, прислан сюда по решению райкома партии как кандидат на должность председателя колхоза. – Сказал громко и твердо Уралов, чеканя каждое слово. – И я вижу, что у вас в колхозе полный бардак. Коровы от голода на дворе так ревут, что крыша поднимается, а вы тут гулянки устраиваете…

Генаха недобро усмехнулся:

– Коровы чай не сдохнут до завтра, а вот председателем ты можешь и не стать…

– Ты чего это несешь, Кряжев! – Встрял бригадир. – Ты эти замашки брось. Ишь, угрожать вздумал!

– Ты, бригадир, не мельтеши. Генаха никогда и никому не угрожал. Он сразу резал, – ухмыльнулся Пашко. – А этого мы резать не станем. Мы его просто не выберем…

– Выберете вы меня или нет, мне без разницы. – Вскипел Уралов. – Я без работы не останусь, а вот у твоей сестры, как ты говоришь, ни счастья, ни будущего, ничего с таким вот вашим отношением к делу, не будет. И у вас не будет, и у ваших детей… Развалите колхоз в конец, прогуляете…

– Чего-о ты сказал, паренек? – Вздыбился Генаха. – Кто прогуляет? Мы с Пашко колхоз прогуляем? Да ты кто такой, ты чего про нас знаешь-то?

– А и знать нечего, – вдруг вынырнула из-за спины Уралова Нина Ивановна. – Не стыдно ли вам приезжего человека, срамота, сами жрете, а скотину голодоморите!

На какое-то время наступила тишина. Но тут вперед, раздвинув братьев, выступил могучий мужик лет пятидесяти с седеющей гривой волос, в котором сразу видна была порода, давшая на свет и Пашка и Генаху.

– А ну, уймитесь, соколики! Верно вам говорят люди. Не гоже скотину мучить. Только вот чего я скажу, Василий, Как тебя по батюшке-то?

– Васильевич он, – подсказала Нина Ивановна.

– Так вот, Василий Васильевич. Не чинись, выпей с нами заздравную, а скотину мы сейчас живо обрядим.

– Сначала обрядите, – уперся Уралов.

– Хорошо. – Согласился Кряжев старший. – Генаха, Пашко! В поле ехать не стоит. Худая еще трава, жидкая. Заводите трактор, спускайте с повети пустошное сено, везите на двор.

– Ты чего это батько наше сено-то отдать решил? – вывернулась из=под руки у Кряжева маленькая, словно воробей, женщина.

– Ничего мать, накосим нового! – Отвечал ей спокойно Кряжев.

Тут же затрещал в заулке трактор, распахнулись тесовые ворота. С десяток добровольцев, не снимая парадных костюмов, уже забрались на поветь и орудовали вилами. Через пятнадцать минут с полным возом колесник уже тарахтел по направлению к колхозному скотному двору…

– Ну что, командир, с почином! – Старший Кряжев протягивал Василию стакан, полный склень водкой, и соленый огурец на вилке. – Не держи на Кряжевых зла!

Отступать было некуда. Василий выдохнул из груди воздух и, пересиливая себя, выпил стакан до дна.

И тотчас, словно пожар вспыхнул внутри его, голова закружилась легко, и груз дневных забот и тревог стал отходить на задний план.

Перед ним словно из туманы выросла веселая девица в крепдышиновом сиреневом платье, сверкнула озорно горячими глазами, и, ухватив Уралова за руку, вытащила в круг. Радостно отозвалась гармошка, и ноги у Василия сами пошли в пляс.

Девица выдробила строчку и, не сводя с Василия дерзких манящих глаз, пропела, как выдохнула:

 
А ни коровы, ни козы,
Не коси, не майся…
Только с милым на печи
Лежи да обнимайся.
 

Тут же Василия подхватили под руки и потащили в дом.

– Не хватало и мне еще загулять вместе со всеми! – В отчаянии подумал он и уперся.

– Нет, нет! – Запротестовал Василий. – Я не могу сейчас идти с вами. Меня ждут.

Он нашел глазами в толпе Нину Ивановну и призывно замахал ей рукой.

Она все поняла, подхватила Уралова под локоть и сердито прикрикнула на разгулявшуюся публику.

– Вам сказано, что товарища Уралова ждут. Он не может остаться!

Шум праздника остался в стороне.

– Вы где собрались ночевать-то сегодня? – Спросила осторожно вековечная доярка Пасхина. – Ежели чего, так у меня изба пустая. Только сначала надо на двор сходить доглядеть.

…На этот раз коровник встретил тишиной, нарушаемой лишь хрустом сена да глубокими вздохами скотины.

– Слава тебе, Господи! – Перекрестилась Нина Ивановна. – Теперь пойдем на покой!

Она помолчала прислушиваясь к своим мыслям, покачала головой:

– Это ж надо, Кряжев сено самолучшее свое отдал! А три года назад уполномоченного с крыльца спустил. Так Генаха тогда на себя вину взял. Два года отсидел ни за что не прошто…

– Это что за история? – Заинтересовался Уралов.

– Так ведь не давали скотину-то держать. Не давали. – Вздохнула Нина Ивановна. – Косить не давали, приусадебные участки обрезали…

Хрущев-то будто заявил, что все по столовым будут питаться, что там все дешево станет и дома не надо будет силы тратить… Что все силы на общественное производство…

– В принципе-то это правильно, – сказал Василий. – На личном подворье труд малопроизводительный…

– Может, оно и так, – устало возразила Нина Ивановна, – только какая это будет семья, если она за общим столом не собирается, какой дом без скотины-то? Ведь народ-то в зимогоров превратиться…

Уралов не возражал.

– Приехали с района представители, – продолжала Пасхина. – До часу ночи собрание шло, уламывали всякими способами, чтобы проголосовали за сокращение приусадебных с 35 до 15 соток, за то, чтобы коров со дворов сводили на мясо…

– Ну и как?

– Проголосовали. Не все, конечно. Кряжевы не голосовали. Корову не свели. Потом и началась битва. По ночам косили, тайком. Был у нас такой бригадир из пришлых, так он Матрену Стогову выкараулил, как она сено с пустошей ночью на горбу несла, да и поджег сзади ношу-то. Сено то, как полыхнет в ночи-то… Так она чуть ума не лишилась…

– Ну, а Кряжевы что?

– А что Кряжевы? Надо скотину-то кормить. Накосили в тайге, привезли опять же ночью. Кто-то и донес. Вот к ним комиссия и нагрянула. Старший-то и встал на дыбы.

Вот с той поры у нас у народа на колхозное вроде бы обида какая… Не надо было подворье-то зорить. Теперь вот не запрещают скота держать, а обида осталась…

…Маленькая избушка Нины Ивановны Пасхиной была уютна и чиста. Хозяйка согрела самовар, выставила на стол нехитрую снедь: вареные яйца, молоко, хлеб…

– Я ведь, Василей Васильевич, батюшка, без скотины тоже жизни своей не мыслю. Сейчас вот сил уж не стает, так хоть козлика с козочкой да держу Уралов тоже молчал, потрясенный этой историей.

Да, Хрущев уповал на то, что общественное животноводство, более дешевое и производительное накормит всю страну и высвободит опять же для производительного общественного труда рабочие руки… Выходит, резали по живому… В скольких сердцах осталась такая вот неизбывная боль по своему хозяйству, по скотине…

– Вот я и думаю, если на том свете есть коровий рай, так точно Белава моя в раю. Не зря она мне во сне грезится. Верно к себе зовет. А я и сама последние лапти донашиваю на этом свете, только вот попаду ли в рай=то – не знаю. Ох, нагрешили мы за время свое безбожное немало, и церкви наши бескрестовые лесом на куполах поросли…

…Было уже темно. Нина Ивановна постелила Уралову в горнице на перине. В избе пахло хлебной закваской и ржаной соломой. Совсем, как в далеком теперь детстве… Едва коснулась голова подушки, словно провалился он в глубокий омут. И снилась ему дальняя дорога, плачущая доярка Пасхина, братья Кряжевы с финскими ножиками за голенищем, и та самая девица, плящущая на кругу, с горячими темными глазами. Вот повернулась она на каблуках, взмахнула подолом сиреневого платья, и вновь открылось ее лицо, но это была уже другая девушка, белокурая, с ясными голубыми глазами, грустной улыбкой на губах. Это была его Лара…

Чья в деревне власть?

– Да, милый вы мой, крестьянская психология – это особый строй души, – наставлял Василия в институте профессор Амелин, руководитель его научной практики. – Вот вы приедете в хозяйство, поставят вас к рулю, так я заранее очень попрошу вас: с вашим-то горячим характером не наломайте дров.

– Сельское хозяйство требует, вы сами говорили, решительных коренных преобразований. Как, не разрушив старого, можно построить новое? – Удивился Уралов.

– В том-то и дело! – Воскликнул профессор. – Нужно чувствовать остро, чтобы строить и перестраивать, не нарушая корневых основ. Давайте-ка мы с вами, оставим пока на минуту классиков марксизма-ленинизма, а обратимся к такому вот знатоку крестьянской души и крестьянской психологии, как Глеб Иванович Успенский. Вспомним его знаменитый очерк «Власть земли»:

«Русский народ до тех пор велик и могуч, до тех пор терпелив и безропотен в своих страданиях, пока царит над ним власть земли, пока сохраняет он в своей душе невозможность ослушания ее повелений. Уберите эту власть – и нет того человека, нет того кроткого типа, который держит на своих плечах вся и все. Наступает страшное: «Иди куда хошь».

И беда, если власть земли будет подменена властью чиновника. Так-то вот, дорогой мой.

Профессор разволновался и отложил в сторону очки.

– Помните Петровские реформы? Он пытался указами внедрять нововведения. Указом заставить крестьян садить картофель повсеместно. И что получилось? Крестьяне посадили эти «земляные яблоки» вместо репы, а поскольку понятия не имели о их свойствах, то стали собирать не клубни, а пупышки, которые на ветках растут, наелись, потравились и устроили картофельный бунт, который пришлось усмирять огнем и мечом.

А что сделали французы? Они тоже внедряли картофель, но как. Они учитывали психологию крестьян. Они раздали семена лучшим крестьянам и наказали строго настрого, чтобы ни один клубень не ушел на сторону. И через два года вся Франция садила картофель…

– Выходит, чиновники тоже разные бывают? И не всегда их власть и влияние на крестьянина бывают негативными…

– Влиять, а не управлять, вот в чем вопрос. Но и влияние до определенной степени, Умное влияние. А то крестьянин скажет, а зачем мне самому думать, зачем беспокоиться. Придет дядя сверху, распорядится… И тогда результат будет печальным. Задача руководителя в том, чтобы не самому работать и думать, а понуждать своих подчиненных думать и действовать.

Было время, когда у нас среди руководителей были сплошь одни кавалеристы: все проблемы у них решались лихой кавалерийской атакой.

– Знавал я одного такого, у него прозвище в народе было такое «Всадник без головы», – поддержал Амелина Василий.

– Вот, вот, – засмеялся Амелин. – А зачем голова, когда на каждое твое движение сверху есть определенная директива.

– Ну, сейчас, время изменилось. – С удовлетворением сказал Василий. – Теперь только и разговоров о самостоятельности, инициативе.

– Э, молодой человек, не спеши, – возразил Амелин. – Ситуация не меняется по мановению волшебной палочки. Те, кто подмял под себя негласную власть, так просто с ней не расстанутся.

Вот послушай, что я тебе скажу. По своему разумению я делю людей на три категории: первая высшая – это гении, творцы. Они живут и работают не ради собственной выгоды. Чаще всего об этой стороне дела они не помнят и не замечают ее. Их без остатка увлекает дело, его масштабность. Они счастливы тем, что заняты созидательным творческим трудом.

Другая категория – это таланты, созидатели. Талантливым может быть и писатель, и кузнец, и пахарь. Они тоже увлечены делом, не часто думают о материальных выгодах своего занятия, и тоже остаются в обычной жизни не защищенными.

Но есть и третья категория. Назовем ее – рутинщики. У рутинщиков нет гениальных способностей, нет задатков творцов, они не могут похвастать умениями и талантами, они серы, и в своей серой массе ничем друг от друга не выделяются. Но они находят для себя достойное занятие. Они идут вслед за гениями и талантами, за творцами и созидателями и обставляют их жизнь своими правилами, своими законами, начинают управлять творцами и распоряжаться результатами их труда. Они корпоративны, они организованны и сплочены одной общей задачей. Они опасны, наконец, для общества и государства. Если не выстроить вовремя против них защиту.

Но сделать это будет чрезвычайно непросто, потому что и серость и рутинщики завтра без тени сомнения объявят себя борцами и с рутиной и серостью, с бюрократией и коррупцией, поменяв коней и окраску, что бы только не потерять свою власть над творцами и гениями…

– Что же делать? – Спросил расстроенный Уралов.

– Что делать, что делать? – Единственное, я полагаю средство, когда увлекаешься делом, масштабами его, теряй при этом головы. Поглядывай, что делается вокруг, кто стоит за твоим плечом. И не чурайся рутинной работы, чтобы ее за тебя не стали делать другие и опутали тебя своими сетями…

С Амелиным Уралов вновь встретился на партийно-хозяйственном активе в районе, куда направили его работать после института… Профессор приехал, чтобы прочитать доклад о научно-обоснованных нормах кормления скота.

Он утверждал, что для того, чтобы корова доила не менее трех тысяч литров молока в год, нужно, чтобы ее ежедневный рацион составлял не менее девяти кормовых единиц.

В это время сидевший в президиуме заместитель начальника областного управления сельского хозяйства по животноводству Першаков, сверкавший огромной лысиной, властно прервал докладчика, постучав по графину карандашом:

– Вот скажите, уважаемый товарищ профессор, как это получается… Вот у нас здесь присутствует председатель колхоза «Таежные поляны» Леонид Петрович Кропачев. Он вам может ответственно заявить, что у них на корову приходиться пять кормовых единиц, а получают они от этой коровы тоже около трех тысяч литров.

Зал загудел. Из первых рядов поднялся высокий молодой человек, одетый в серый с иголочки костюм, идеально подстриженный и без обычной для председательских лиц окалины загара.

– Вот, пожалуйста, товарищ Кропачев, подтвердите профессору ваши результаты.

Амелин с интересом взглянул на молодого председателя.

– Так за счет каких же резервов вы смогли достичь этих феноменальных результатов? – Спросил он насмешливо.

– Я думаю, здесь не уместен смех, – ледяным тоном отвечал молодой человек. – Выполняя решения прошедшего съезда партии, встав на трудовую вахту в честь празднования Первомая, наши животноводы увеличили продуктивность скота, несмотря на недостаточность кормовой базы.

Что-то знакомое показалось Василию в этой высокой тончивой фигуре, в голосе, и жестах.

– Кропачев? Леонид Кропачев. Ленька! Так вот где судьба свела их вновь.

Кропачев сел.

Амелин отложил доклад, повернулся в сторону Першакова:

– С научной точки зрения, этот феномен я объяснить не могу, но могу объяснить, как рядовое очковтирательство.

Зал грохнул, Першаков покраснел и набычился:

– Я бы не советовал вам делать столь скоропалительные выводы. Наука слишком много на себя берет…

Все знали, что «Таежные поляны» искусственно тянут в передовики. Даже такой анекдот рассказывали. Будто бы приезжает Першаков на ферму, подходит к передовой доярке и спрашивает:

– А скажи, Евдокия, ты три тысячи от коровы надоить можешь?

– Могу, Петр Федорович!

– Ну, а четыре?

– Могу и четыре.

– А пять?

– Могу, Петр Федорович и пять, только вот молоко-то сине будет!

В перерыве Уралов подошел к Амелину. Профессор обрадовался своему бывшему студенту, как родному. Долго тряс ему руку.

– Вот мы с вами говорили о крестьянской психологии, а теперь, поездив по хозяйствам вашего района, я хотел бы с вами о коровьей психологии поговорить. Понимаете в чем дело: генетически это животное на протяжении столетий формировало свою психологию, направленную только на отдачу. У коровы не должно появляться других желаний, кроме одного: доиться, доиться и доиться. Она должна знать, что обо всем остальном позаботиться человек, ее хозяин, вовремя и полноценно накормит, напоит, согреет, почистит стойло и постелет душистую солому… Но если у нее появятся на сей счет сомнения, если ее не накормить раз, второй, если не напоить вовремя, тогда она начнет перестраивать свое отношение к жизни. Она перестанет отдавать молоко полностью, а станет свою энергию резервировать про запас, на всякий случай.

После заседания хозпартактива Василий, выйдя на улицу, почти столкнулся с Кропачевым.

– Ну, что ж, здравствуй, – сказал тот с плохо скрываемым вызовом. – И тебя в эту упряжь запрягают, слыхал. В «Зарю». Давай, давай, Оратай Оратаюшка. Не сломай только шею…

Василий молча смотрел на Кропачева, человека, который принес ему уже столько страданий и смог повлиять на его жизнь. Но в душе его похоже давно сгорело негодование, осталась одна брезгливость…

– Поживем, увидим, – ответил он коротко и оставил Кропачева на крыльце райкома.