Текст книги "Великое село"

Колхозная демократия

Все эти дни до колхозного собрания Уралов жил у старой доярки Нины Ивановны, втягиваясь в круг председательских забот. А их, как оказалось, было выше головы, начиная от отелов на ферме, кончая бабьими родами. До всего должно быть дело председателю, со всяким вопросом к нему идут… Так заведено тут десятилетиями.

Сельский клуб располагался в верхней теплой части переоборудованной под культурный центр церкви Иоанна Предтечи. Церковь в прежние времена была богато расписана, фрески с библейскими сюжетами начинались прямо от входа, с лестницы и украшали весь верхний и нижний пределы. Фрески пытались не раз забелить, но побелка держалась плохо и сквозь нее то тут, то там проступали лики святых.

Сцена с трибуной располагались в алтарной части. За сценой на беленой стене висели портреты Карла Маркса и Ленина, а меж ними виднелась на стене фреска, изображавшая Иоанна Крестителя с высоко поднятым крестным знамением.

Народ давно уже привык к такому соседству и не обращал внимания ни на Предтечу Христа, ни на классиков коммунистической идеи.

Собрание по выборам нового председателя назначено было на одиннадцать дня, но народ не торопился бежать на собрание, обряжал скот, хлопотал по дому, словно испытывая терпение кандидата на прочность. Василий начал уже было волноваться.

Пока что в клубе были только специалисты из конторы, несколько старух, ребятишки, затеявшие возню и игры с беготней вокруг лавок, несколько деревенских собак, загодя занявших укромные места, где бы не наступили им на хвосты.

В бродовых с закатанными голенищами сапогах, в зеленой пограничной фуражке пришел дед Гарапон, потерявший свою начальственную должность с открытием дорог и страдавший от этого.

– Новому председателю, поклон от ветеранов земледелия, – дед снял фуражку и церемонно поклонился Василию. – Надолго ли в наши края?

– Да я еще пока не председатель?

– Выберут! Поорут, покричат да и выберут! – Прищурился хитро Гарапон. – Так – то оно проще. Есть с кого спрос чинить, если какие в хозяйстве не лады. Сами-то в стороне, а председатель отвечай. Как у нас прежние-то председатели правили? Побьются, потрепещутся, да и на вылет.

– И давно у вас так? – Спросил Василий.

– А с тех самых пор, как телефонный звонок Сталина нас подвел.

– Сталина? – Удивился Уралов.

– Докладываю, – оживился Гарапон. – Урожаи в наших краях, надо сказать сразу, с испокон веку хороши были. Земля, считай, чернозем чистый, да и стараньем Бог не обидел. Председателю до ордена рукой подать.

Вот собирает он после уборочной правление. «С одним планом хлебосдачи, – говорит, – мы успешно справились, – возьмем, говорит, обязательство и второй сдать!» Но правление – на дыбы: «А чего колхозникам на трудодни останется?»

Сколько ни давил, сколько не ломал – устояли. Пусть, отвечают, общее собрание колхозников решит сдавать второй план или не сдавать.

Повесил наш пред головушку, а потом как стукнет по столу: «Собрание, так собрание!»

Вот в клубе весь колхозный народ в сборе, портреты вождей в красном углу, на сцене президиум восседает, а вот председателя нет. Пять минут нет, десять… Заволновались, зашумели. Пятнадцать минут нет уже.

И тут из боковой двери стремительно так выкатывается, и портфель под мышкой. Взлетел на трибуну, как кочет, и молчит. Торжественно так молчит, значительно.

Притихли мы в ожидании, а он как заголосит:

– Поздравляю, – кричит, – вас товарищи колхозники! Только что я разговаривал по прямому проводу с вождем мирового пролетариата, генералисимусом всех времен и народов, нашим мудрым учителем и кормчим… Иосифом Виссарионовичем Сталиным.

Тут нас как волной со скамеек подняло. Ударили мы, что есть мочи дружное «ура», так что лошади у коновязи пообрывались. И так, стоя аплодировали, наверное, полчаса… Еле-еле унялись. Шутка ли, сам вождь удостоил такой чести.

– Так вот, – говорит в продолжение наш оратор. – товарищ Сталин просит нас максимально напрячь силы и выполнить второй план по хлебосдаче. Прошу голосовать. Кто «за»?

Снова встаем и – в аплодисменты. Хлеб сдали вплоть до семян. И с тех пор двойной план по хлебосдаче за нами так и остался. Обнищали в конец.

– Дали хоть председателю орден? – Спросил улыбаясь Уралов.

– Какое там! Отправили на лечение. Манию величия признали. А надо бы весь колхоз лечить. Не могли сообразить, что в деревне месяц, как телефон не работал…

И Гарапон испытующе вперился в глаза Уралова, ухмыляясь в прокуренные усы.

…Хлопнула внизу дверца залепленного грязью козелка. Приехал Зажигин, первый секретарь райкома партии, чтобы поддержать молодого кандидата.

Он был невысокого роста, кряжистый, во всех движениях его чувствовалась неуемная энергия, а глаза лучились веселым светом. Зажигин заметно прихрамывал – сказывались фронтовые раны.

«Первым» Зажигин стал несколько месяцев назад. До этого он руководил крупным колхозом, который сумел за несколько лет вытащить в передовые. И теперь Уралов, надо полагать, был его ставленником.

– Ну, здравствуй, герой! – весело приветствовал Зажигин Уралова. – Присмотрелся к Бекетовскому? Нелегка ноша, надо прямо сказать, но я в тебя верю! Теперь надо сделать так, чтобы люди поверили.

– Народ-то, Валентин Владимирович, собирается медленно. – Не скрыл огорчения Василий. – Того гляди, сорвут собрание.

– Придут. – Успокоил его Зажигин. – Тут свои правила, ждут чтобы их уважили, поклонились, попросили еще раз. Пошлешь гонцов, начнешь кланяться – себя потеряешь… Не станут уважать.

– А что делать?

– Надо начинать, и как только мы начнем – все соберутся. Местный телеграф сработает мгновенно – все тут будут. Проверено.

Наконец, пришли члены правления колхоза. Собрание началось. Выступал с отчетом главный бухгалтер, уныло перечислявший цифры убытков, долгов, недостач… И пока подводил он печальный баланс прожитому году, зал постепенно наполнился людьми.

Бухгалтер закончил. В зале раздались аплодисменты. Потом выступил агроном, доложив о рекордно низких урожаях, нехватке удобрений и не вывезенном от ферм за три года навозе… Похлопали и ему. Потом взял слово председатель комитета народного контроля, говорил резко, бичевал недостатки, называл цифры потерь… Ему хлопали больше всего.

Потом за трибуной оказался механик животноводства:

– Уже в этом пастбищном сезоне произошло несанкционированное «ЧП». – Заговорил он с пафосом обличения. – Пастух товарищ Поздняков в нетрезвом состоянии, начал раздражать быка производителя Капитона путем щекотания. В результате чего пастух Поздняков получил телесные повреждения путем забодания.

Неожиданно это сообщение механика вызвало бурную реакцию зала.

Первым вскочил сам пострадавший пастух Поздняков:

– А цепи где? Где цепи, я вас спрашиваю? Я сколько раз подавал заявки зоотехнику на цепи. Это где это видано быков без цепей держать? А?

Зал загудел. Председатель собрания, кладовщик Хомяков, вытащил из кармана большой ключ, наверное, от амбарного замка, и постучал им по графину. Но его старания не были услышаны.

Пастух Поздняков, высокий, худой, театрально потрясая руками, перешел в атаку:

– А я чего, один что ли пью? А это кого производитель Капитон гонял третьего дня по пастбищу? Не тебя ли? А ты ведь, кажись, трезвой был? Али под мухой?

Инженер пытался что-то сказать, но зал гудел, словно паровой котел, готовый вот-вот взорваться. Инженер махнул рукой и ушел с трибуны.

В зале, как показалось Василию, творилось что-то невероятное. То тут, то там в разных концах его вспыхивали жаркие споры. Люди вскакивали и начинали запальчиво говорить, обращаясь к кому-то сидящему в зале через несколько рядов. Ответ не задерживался. Тот, к кому была обращена горячая речь, в свою очередь вскакивал и произносил свою страстную речь.

По обрывкам фраз Василий понимал, что спор идет о несчастном колхозном производстве, о погибших телятах, проквашенном по халатности молоке, и сгноенном сене, и еще о многих и многих провалах в организации производства.

– Племенной работы нет, про агротехнику и не вспоминают! – доносились выкрики.

– В прошлом году, кто удобрения у реки свалил, а их паводком и смыло!

– Молодежь уезжает от тоски, клуба порядочного нет. В церкви поем и пляшем, греховодники. – Кричали из зала.

– Вы поглядите в какие у нас дороги! – Кто-то кричал запальчиво. – Только на эропланах и летать!

Уралов впервые присутствовал на таком вот собрании, которое напоминало потерявшее управление судно в штормовом море.

Василий растерянно поглядел на Зажигина, но тот хранил спокойствие и только улыбался, вслушиваясь в этот гудящий котел.

– Ничего, ничего! Надо терпеть. Пусть люди выговорятся. Видишь, сколько всякой дряни накопилось в колхозных делах.

Тут над залом колыхнулась зеленая фуражка деда Гарапона.

– Дайте слово ветерану колхозного производства! – Звонко и молодо выкрикнул дед, перекрывая шум собрания.

– Ну, чего тебе старый? – Пробасил Генаха Кряжев, сидевший на передней скамье вместе с братом и отцом. – Опять какнебутную провокацию замышляешь?

– Имею серьезное предложение по выходу из сложившегося тупика!

– Валяй, Гарапон, говори, – поддержали его из зала.

Гарапон снял картуз и откашлялся:

– Так вот, дорогие друзья-товарищи. Сколько у нас там в кассе денежек-то на текущие расходы осталось? Пятьсот рублей?

Зал недоуменно загудел.

– Так вот я и предлагаю на все купить хванеры!

Теперь в гуле собрания зазвучали угрожающие ноты.

– Так вот я и говорю: надо на все эти денежки купить хванеры.

– Да на кой ляд тебе хванера-то, старый ты греховодник! – Возмутилась вековечная доярка Пасхина.

Дед снова многозначительно откашлялся. Зал на некоторое время замолк, ожидая услышать мудрость старейшины.

– А как жо? Нужна нам хфанера, ой, как нужна. Купим мы хванеры, настроим аэропланов и разлетимся отседа к едрене матери!

Зал ахнул и взорвался. Кто-то хохотал, кто-то ругался, кто-то пытался внедрить свою тему.

Василий поглядел на часы. С начала собрания прошло два часа, мужики уже хлопали по карманам в поисках табака, бабы перевязывали платки.

– Надо отпускать народ на перерыв, – сказал Зажигин Уралову. – Пусть сходят, обрядят скотину, пообедают, а потом уже начнем снова. Учти, раньше полуночи не закончить, пока всех и вся не перетрясут.

Уралов повел Зажигана обедать к бабке Нине, где квартировал.

– Когда семьей обзаведешься? – Спросил Василия секретарь, глядя на него испытующе. – Смотри, председательский крест тяжелый. Все на виду. Ни выпить лишней рюмки, ни девку за бок ухватить. Не зря сказано, игуменья за стопку, сестры – за ковш… Есть на примете девушка-то?

– Девушка то есть, – отвечал со вздохом Василий, только вот следы ее потерял…

– Как так?

– Последний раз видел ее одиннадцать лет назад. Ее из детдома забрали родственники, увезли в Краснодарский край. Сколько я не писал ей по адресу, ответ один: адресат не известен. Пытались через Всесоюзный розыск найти – не получается…

– Вот как? – С удивлением глянул на Василия Зажигин. – Так ты до сих пор хранишь верность своей детской любви? – Секретарь покачал головой. – Это достойно всяческого уважения.

Он помолчал.

– Надо искать, Вася. Если есть девушка, значит, должен быть и адрес…

Гарапонов табачок

Гарапонова старуха зря брякала в печи ухватами. Гарапон на обед не спешил. Только все покинули клуб, как Гарапон собрал вокруг себя ребятишек.

– Вот что, сандранапалы, я вам скажу: «Не хотите ли курнуть дедова табачку?»

Ребята засмущались.

– Знаю, знаю. Покуриваете, – Напирал на них Гарапон. – А у меня табачок собственного производства: сам садил, сам и готовил. От меня, робята, скрывать нечего, у меня рот на замке, никто не узнает.

– Ну, коли так, давай, – все еще смущенно согласился один, самый бойкий в длинных хлопчатобумажных штанах, перетянутых солдатским ремнем.

– Дам, без сумления. Только вы вперед мое задание выполните.

– Какое задание?

– Надо пойти к скотнику, наимать в соломенной крыше воробьев и сопрятать их до поры до времени за пазухи, а когда время придет выпускать их – команду подам.

…После обеда собрание приняло более конструктивный характер. Кричать и ругаться уже не хотелось. Народ придерживался порядка и слушался секретаря, ведущего собрание.

Поставили на голосование утверждение отчета, утвердили его и почти единогласно опять же под аплодисменты выставили работе правления оценку «неудовлетворительно».

Когда к трибуне вышел Василий – насторожились.

– Мне трудно говорить, – сказал Василий волнуясь. – Я человек здесь новый, а со стороны всегда критиковать проще. Поэтому я не буду критиковать колхозные дела и порядки, вы и сами их знаете лучше, чем кто-либо другой.

Я не набиваюсь к вам в председатели. И вы не спрашивайте меня, справлюсь ли я? Я не знаю, я еще ни разу не пробовал себя в председательской роли. Но я скажу вам честно: я буду стараться. Стараться изо всех сил. И я говорю вам точно, если вы меня выберете председателем, я вам покою не дам.

Зал потревожено загудел.

– Но и вы мне его не давайте. – Продолжал Василий. – Я буду стараться, чтобы колхозники жили богато, и чтобы в первую голову богатство это исходило от колхозного производства, а как это сделать – давайте думать вместе…

И тут поднялась со скамьи Нина Ивановна Пасхина.

– Вот что я скажу, товарищи колхозники! – Зазвенела она. – Надо выбирать парня. Я то уже попригляделась к нему и скажу: наш парень. Душа у него за дело тревожиться. И разуменье есть.

Теперь зал согласно загудел. С переднего ряда неожиданно для Уралова поднялся отец Кряжевых, пробасил:

– Берем Василия в председатели! Только вперед уговор: слушаться всем.

Проголосовали опять «единогласно»

…Зажигин ужинать не остался и не дал Василию провожать его.

– Оставайся с народом. Скоро увидимся.

После собрания в клубе катили кино «Свинарка и пастух». Никто не расходился. Народу еще добавилось. Пришел, опираясь на можжевеловый посох, отшлифованный за многие годы руками, ветеран русско-турецкой войны Константин Стогов… Дедушке Константину было уже сто пять годов.

Жил он со своею дочкой Матреной, которой самой уже было далеко за восемьдесят. До последнего времени Стогов работал в колхозе, чинил упряжь, ухаживал за лошадьми. Но вот Матрена забрала его к себе в дом и на работу ходить запретила.

Василий не раз встречал, опирающегося на посох деда Стогова у ворот дома, и всегда останавливался поговорить.

Дед радовался каждому встречному, рассказывал, как сражался на Шипке, как видел самого белого генерала Скобелева, который от картечи и пуль был словно заговорен: вылетал в трудные минуты перед войском на белом коне, в белой бурке и звал за собой в атаку полки.

Потом была война с «ерманцем». Участвовал в Брусиловском прорыве. Служил в одном отделении с сыном, сын у него в подчинении был. Надо идти в разведку боем: кого посылать? Всех жалко, а сына и того жальчей. Пошел сам и вернулся, а сына на глазах убило…

Жаловался дед Василию, что Матрена ничего не дает ему по дому делать. Как-то по весне привезли в заулок дров осиновых, лежат они на дворе не колотые, дух от них сырой, пьянящий исходит. Не выдержал дед Стогов, спустился середь ночи с печи и во двор.

Под утро Матрена проснулась от стука, выскочила на крыльцо и ахнула: там тятя ее дрова колет.

Заругалась, отобрала топор.

– Что же вы это, тятя, меня на людях-то позорите.

Али бы я сама не переколола дрова-то!

– Я бы еще пожил, – жаловался Василию дед, так от всех делов отстранили. Не нужон видать!

В последную их встречу Василий обещал Стогову переговорить с Матреной и дать ему в колхозе должность по силам, если станет председателем.

…Наконец, народ угомонился. Затрещал в кинобудке проектор, и вот появилась на экране ухоженная северная деревня, березовые перелески, высокие дома с резными крыльцами, ухоженные улицы, полные молодости и веселья, бойкая босоногая Марина Ладынина в образе свинарки и вслед за ней рубаха-парень Николай Крючков с гармонью:

 
«Стоит мне милашке Глашке
Левым глазом подмигнуть,
Как ко мне милашка Глашка
Камнем падает на грудь…»
 

Зал затаил дыхание, только слышно было, как трещали цигарки у мужиков, куривших у порога.

И вот уже зима, и Глафира в отчаянии ждет письма с далекого Кавказа, и зал полон сопереживания… И тут какая-то темная тень мелькнула на экране, за ней вторая третья… И вот уже десятки черных теней замелькали под потолком клуба. Мечутся и чирикают… И зрителям уже не до кино. Что за диво такое? Что за напасть?

– Анатолей, – Закричали из зала. – Останови кино! Свет дайте! Огня.

Вспыхнула электрическая лампочка под потолком, и взорам колхозников предстала дикая картина. Под потолком носилось десятка три ошалевших от шума и света воробьев.

– Где этот Гарапон? – Перекрывая шум, захохотал Генаха Кряжев. – Это точно его проделки.

– Гарапоновы шуточки. – Поддержал Генаху брат Пашко. – Он еще накануне заявлял, что если его в правление не изберут, так он всем нам акцию протеста устроит.

Открыли двери и окна. Со смехом и руганью принялись гонять воробьев.

А Гарапон тем временем рассчитывал ребятню, наделяя их самокрутками.

– Нате вам, курите на здоровье, да помните деда Гарапона.

Спрятавшись в кустах, ребятишки раскурили самокрутки, и тут же из глаз их брызнули слезы, из носов потекли сопли, и кашель стал сотрясать юных курильщиков, выворачивая до нутра… Попомнится ребятам гарапонов табачок… Цигарки-то были с перцем. Надолго пропадет тяга к курению…

…Досматривать картину уселись уже затемно. Но домой ни кто не ушел.

Когда фильм закончился, в зале стояла тишина. Народ не поднимался с мест. И тут раздался чей-то задорный голос.

– Анатолей, Рязанов! Крути по – новой.

И снова появились на экране деревенские улицы, полные молодости и веселья, и босоногая Марина Ладынина, и красавец гармонист Николай Крючков… И снова зал затаил дыхание.

Шумеры впереди

Первым посетителем заступившего в должность молодого председателя был дед Гарапон. Он зашел в кабинет Уралова, словно давний закадычный друг, повесил на гвоздь старую выгоревшую пограничную фуражку и уселся на стул.

– Имею рацпредложение по животноводству. Выгода сумашедшая. За год двойные надои получаются!

Дед полез в карман и извлек на свет несколько исписанных цифрами тетрадных листочков.

– Попрошу оформить внедрить и выплатить дивиденты.

Этой зимой у деда Гарапона пропала корова Малина. И пропала она самым таинственным образом. Бесследно. Гарапон пришел в обед на двор подоить кормилицу, а кормилицы и нет. Вкруг двора снег суметами лежит, одна только узкая тропка от дома коридором пробита, да около двора площадка натоптана самой Малиной – Гарапон ей по науке зимние прогулки устраивал. И все.

Следов похищения или побега не оказалось.

И Малины не было.

Гарапон заполошно выскочил на улицу, обежал свои владения, ломанулся было в деревню да одумался. Сел на опрокинутое ведро, охватил руками голову, загоревал тяжко. И тут слышит он, что откуда-то, словно из подземелья, доносится глухое мычание.

Прислушался: точно! Мычит Малина! Пошел на голос: мать честная!

Еще летом Гарапон решил рядом со своим домом сделать погреб. Дом стоит на высоком речном берегу. По переду дома и выкопал Гарапон ямищу размером три на четыре метра, тесом обшил, сусеки устроил. Туда и картошку, и капусту опустил, и морковь, и свеклу… Над погребом навес настелил, а вот сам погреб закрыть не успел. Положил еловые плахи, а поверх их стал складывать овечьи объеди – сено, которое овцы не доедали. Сам себя за сметку хвалил: утеплил погреб. А тут еще и Малина, выйдя на прогулки, заглядывать стала под навес. Нагуляет аппетит, похрумкает объедями. То-то Гарапону радости. Будто бы безотходное производство налаживаться стало…

И вот заскакивает Гарапон под навес и видит, что плахи над погребом разошлись, и из погреба жалобное малинино мычание исходит. Чиркнул Гарапон дрожащей рукой спичку, заглянул в утробу погребеную: ах ты мне! Одни рога малинины торчат. Провалилась Малина в погреб!

Ох, и забегал по началу Гарапон. Тащит веревку, веревкой Малину опутывает, из погреба пытается поднять. Да где там! Тут кран подъемный нужен. Веревка на малинину шею удавкой сползла, едва успел топором перехватить, остался бы вовсе без коровы. А так, пусть и в погребе, но корова.

Пол дня простояла Малина в узилище своем, обвыклась, стала морковку хрупать, капусту жевать. Тепло. Вроде бы и понравилась новая квартира. Гарапон прибежал, самолучшего сена на веревке спустил, бадью с пойлом. Соломы под бочину кинул. Вечером по лестнице с подойником лезет…

Неделю простояла корова в погребе. Прибавка в надоях существенная образовалась. Гарапон и обрадовался тут. А так хотел уже резать Малину-то, да частями доставать.

Дело к лету пошло. Трижды в день Гарапон к корове в погреб нырял. Стала корова в надоях рекорды бить. Раньше про свою беду помалкивал. Не дай Бог, деревня узнает, засмеет. А теперь в пору в газете с передовым опытом выступать.

Посчитал Гарапон выгоды на бумажке и теми бумажками в контору отправился. К новому председателю.

– Так в чем тут новизна? – едва сдерживая смех, спросил Гарапона Уралов. – В западных странах давно уже коров на пастбище не гоняют. Это закон: чем меньше корова затратит энергии на свою жизнедеятельность, тем больше она даст молока. Впрочем, оставьте свои записи, я познакомлюсь с ними. И скорее всего, мы будем перестраивать технологически животноводство, и даже, я думаю, есть смысл перейти на двухразовое доение.

– Что? – Глаза у Гарапона округлились. – На что ты замахиваешься? Одумайся Василич! Да корову-то испокон веку три раза доили. Да с тебя там наверху за такое самоуправство голову снимут, – искренне испугался Гарапон за нового председателя.

– Не волнуйся, – засмеялся Уралов. – Есть научные расчеты. При переходе на двухразовое доение только в самом начале корова будет меньше давать молока. А потом продуктивность восстанавливается. Зато как мы облегчим труд животноводов, доярок? Ведь они свету белого не видят: в четыре утра уже на ногах, домой приходят затемно, а у них и дома хозяйство, мужья, дети… Это же не жизнь, а каторга. А при такой нагрузке разве можно говорить о высоких надоях? Ведь корове= то настроение доярки передается. Все взаимосвязано. Плохо одной, и другой – плохо.

– А и верно ты говоришь, Василич! – Восхитился дед Гарапон. – Вот светлая ты голова. Жаль, что нынче я не член правления, а то бы я тебя первый поддержал.

– А ты так поддержи, неформально. Проведи, так сказать, социологическое исследование, как народ воспримет эту идею. Любая реформа или перестройка прежде всего должна поддержку у людей заиметь.

– Я понимаю. – Загорелся Гарапон. – Я это мигом внедрю.

Председатель взглянул весело на деда Гарапона, почесал в затылке и неожиданно заявил:

– Кстати, насчет должности… Думаю я, что без должности тебе, Гарапон Семенович, никак нельзя. Я вот посоветуюсь с правлением не назначить ли тебя нам редактором колхозной газеты А? Ты человек, похоже, грамотный, за дело болеющий… Поднимать надо сознание-то…

Гарапона словно осветили изнутри с головы до пят.

– Вот это дело! Да я тут все правду – матушку изложу. У меня не забалуешь…

Он нахлобучил на голову пограничный картуз и быстро исчез из кабинета.