Текст книги "Понятие преступления"

От характера действия зависит и момент его начала, и момент его окончания. Определением начального момента действия-создания условий наука уголовного права фактически не занимается. Существует лукавая научная (точнее, лженаучная) фраза – «различно решается в каждом конкретном случае», которая вроде бы снимает ответственность за нерешение проблемы с ученого, возлагает ее на правоприменителя, а в конце концов свидетельствует о беспомощности науки. Думается, не нужно лукавить, когда следует открыто и прямо заявить о неготовности науки к решению той или иной проблемы, поскольку любая наука так или иначе с подобным сталкивается, и наука уголовного права не является исключением из данного правила. Ваш покорный слуга в целом также не готов был к подобному,[484]484
  Козлов А. П. 1) Стадии и неоконченное преступление. Красноярск, 1993; 2) Неоконченное преступление. Красноярск, 1999.


[Закрыть] хотя понимал, что необходимо выработать общие критерии, которые бы позволили отделить криминально значимое создание условий, выступающее базой для возможного приготовления как преступления, от действия, таковым не являющимся. И сегодня сомнения в возможности осуществления подобного еще остаются, хотя рискну предложить несколько критериев, возможно, приближающих к надлежащему решению проблемы. Первым критерием, лежащим на поверхности, выступает специфичность характера анализируемого действия, но это означает примерно то же самое, что и отнесение к конкретному случаю. Вторым критерием следует признать наличие реальной возможности вреда при начале создания условий. Рассмотрим это на примере. Лицу заказали финку для совершения преступления, и оно сначала нашло полоску металла как заготовку, затем отковало ее, заточило, отшлифовало, изготовило необходимые аксессуары финки, придав надлежащий вид, и передало исполнителю. С какого момента возникает реальная возможность вреда – с поиска полоски металла или с передачи готовой финки исполнителю, а может быть, с чего-то между ними? Думается, она возникает с момента готовности финки как оружия к причинению вреда, но не с момента передачи ее исполнителю, поскольку тогда за преступление уже отвечает и исполнитель, а не только лицо, создавшее условие. На этом фоне можно выделить и третий критерий – готовность условия к продолжению преступного поведения. Таким образом, создание условия как действие, на наш взгляд, представляет собой не процесс, а результат процесса, соответствующий совокупности указанных трех критериев. Только в этом случае можно всерьез говорить о возникновении общественной опасности создания условий, гарантировать доказанность данного действия, конкретизировать наказуемость его.

Естественно, такое решение вызовет критическое отношение, поскольку возникает различное отношение к действию-созданию условий (ему, на первый взгляд, отказано в динамике развития) и к действию-исполнению (оно обычно представляется как динамичное). Отсекая возможную критику, сразу отметим, что даже как результат процесса анализируемое действие не лишается динамики, так как здесь мы определяем только начало создания условий и до окончания создания условий оно может заключаться в различных действиях, связанных общей целью (мало изготовить отмычку, ее еще нужно передать исполнителю и применить для исполнения преступления), хотя иногда такая динамика действительно будет отсутствовать (например, при приискании исполнителя). Кроме того, действие-создание условий имеет небольшое криминальное значение: приготовление, базирующееся на нем, наказуемо не всегда, а лишь при направленности на тяжкое или особо тяжкое преступление (ч. 2 ст. 29 УК), но даже и в этом случае наказание не может быть назначено свыше половины максимума срока наказания, предусмотренного санкцией (ч. 2 ст. 66 УК). И уже поэтому за начало указанного действия можно взять максимальную выраженность его – создание условий как результат. Правда, при этом необходимо помнить о том, что довольно часто законодатель выносит создание условий (точнее, приготовление) в Особенную часть УК в качестве преступлений создания опасности.

Большое значение имеет момент окончания действия-создания условий в силу того, что за ним начинается исполнение преступления. Нам представляется, что специально изыскивать правила установления момента окончания действия-создания условий нет смысла, достаточно определить момент начала действия-исполнения, как станет достаточно очевидным то телодвижение, которое предшествует последним началу исполнения и замыкает действие-создание условий.

Иногда начало и окончание действия сливаются в одном акте (например, приискание исполнителя). Но значительно чаще между началом и окончанием анализируемого действия может существовать ряд промежуточных актов поведения. При этом некоторые из них будут относиться к деянию-созданию условий, а некоторые будут нейтральными по отношению к преступлению. Например, преступник изготовил отмычку, положил ее в карман, ушел на работу, в течение рабочего дня выполнял производственные функции, после работы зашел выпить пива, а вечером поехал в противоположном от дома направлении и совершил кражу с применением отмычки. Здесь очевидно, что к собственно созданию условий относятся изготовление отмычки, взятие ее с собой, поездка в противоположном от дома направлении с целью кражи и совершение кражи с применением отмычки; все остальные действия нейтральны с позиций преступления. В отдельных случаях такого прерывания преступной деятельности даже в схожих по структуре обстоятельствах может не быть. Возьмем тот же самый пример, только заменим отмычку на оружие, и тогда весь временной промежуток между изготовлением оружия и его применением будет представлять собой либо хранение, либо ношение оружия, которые будут существовать параллельно с нейтральными обстоятельствами. Разумеется, все то же самое происходит и с отмычкой, но поскольку ни хранение, ни ношение отмычки не являются самостоятельными криминально значимыми фактами, постольку и образуется в данном случае разрыв в преступном поведении.

Вред в структуре объективной стороны преступления занимает одну из основных ниш. Его влияние трудно недооценить, поскольку именно он является центральной фигурой – он формирует общественную опасность, его ненаступление в неоконченном преступлении (при приготовлении и покушении) ведет к смягчению уголовной ответственности (ч. 2 ст. 66 УК) либо исключению ее (при добровольном отказе – ч. 2 ст. 31 УК), его возмещение или заглаживание как деятельное раскаяние может привести к освобождению от уголовной ответственности (ст. 75 УК), отсутствие угрозы причинения вреда исключает необходимую оборону, крайнюю необходимость и т. д.

Категория вреда считается достаточно исследованной, ясной и понятной, в довольно высокой степени – беспроблемной. И в основном это действительно так. Однако некоторые проблемы возникают и здесь. Одной из них является понимание вреда. Дело в том, что вред не может быть понят однозначно как нечто материальное, которое можно видеть или осязать. Да, в определенной части вред носит жестко материализованный характер, кто-то утрачивает имущество, кому-то наносят побои; и то, и другое мы можем взвесить, оценить по объему, размеру, стоимости и т. д. Тем не менее иногда вред с трудом поддается оценке, мы не можем его пощупать, взвесить, точно оценить. Обычно подобное имеет место в преступлениях, выраженных в законе только в виде действия, – можно ли однозначно определить вес вреда при изнасиловании, при клевете, при оскорблении, при разглашении государственной тайны, при возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды и т. п.? В таких случаях деяние создает «невидимые миру слезы». Именно поэтому всегда и особенно в последнем варианте очень важным является установление того, чему вред причинен, кого следует признавать «жертвой» вреда.

Объектом преступления, объектом уголовно-правовой охраны обычно в советском уголовном праве и в уголовном праве сегодняшней России признавали и признают общественные отношения, как мы уже видели, это имело место в первых законодательных актах советской России. Вместе с тем в теории высказано мнение, что объект уголовно-правовой охраны и объект преступления не тождественные понятия. «По своему объему первое понятие шире второго. Уголовное право предусматривает средства охраны своих объектов не только от преступлений, но и от общественно опасных действий невменяемых и от опасностей, создающих состояние крайней необходимости. Но дело не только в этом, а главным образом в том, что понятие «объект преступления» “снижает” объект уголовно-правовой охраны до “элемента” или “стороны” преступления… Объект уголовно-правовой охраны – это не “элемент” или “сторона” преступления, а важнейшие классовые ценности, ради охраны которых создается уголовное право…»[485]485
  Демидов Ю. А. Социальная ценность и оценка в уголовном праве. М., 1975. С. 32; см. также: Георгиевский Э. В., Чернов А. В. Теоретический анализ объекта преступления. Иркутск, 1999. С. 43; и др.


[Закрыть] С указанным мнением вроде бы можно было согласиться. Действительно, объект уголовно-правовой охраны – более широкое понятие, не случайно в указанных ситуациях деяние не признается преступлением (например, крайняя необходимость – обстоятельство, исключающее преступность деяния; деяние, совершенное невменяемым, влечет за собой меры безопасности, а не наказание). Именно поэтому из двух анализируемых понятий более приемлемо второе. Действительно, объект уголовно-правовой охраны не является элементом, стороной преступления, поскольку это нормальные, социальные отношения, которые окружают каждого из нас и благодаря которым существует общество. Эти социальные отношения ни в коем случае не могут быть составными частями антисоциального поведения, в том числе – преступления, они находятся за пределами преступления, преступление суть вред этим отношениям.

Однако и объект уголовно-правовой охраны, на наш взгляд, мало приемлем как термин, оформляющий общественные отношения. При этом нужно признать, что абсолютно господствующим в уголовном праве России является позиция отнесения норм уголовного права к охранительным. Мало того, в ч. 1 ст. 2 УК закреплена задача охраны тех или иных общественных отношений от преступных посягательств. На этой основе кажется, что все проблемы уголовного права как охранительной отрасли снимаются. И автор этих строк, глубоко не задумываясь, всегда считал так же. Но при внимательном рассмотрении данного вопроса иллюзорная ясность исчезает. Откуда берется охранительная функция уголовного права, где механизм ее возникновения? Пока очень похоже на то, что уголовно-правовая охрана объекта – одна из главнейших фикций в уголовном праве; уголовное право напрямую не связано с охраной по следующим причинам.

Согласно ч. 1 ст. 2 УК задачами уголовного права являются охрана тех или иных отношений от преступных посягательств, предупреждение преступлений и обеспечение мира и безопасности человечества. Критический анализ указанной нормы приводит к неутешительным выводам. Прежде всего, очевидно, что уголовное право является ретроспективной отраслью права, поскольку оно регламентирует правоотношения по поводу уже свершившихся преступлений. И в этом плане было бы смешно говорить об охране отношений, которым уже причинен вред или которые уже были поставлены под угрозу причинения вреда, не менее нелогично выделять при этом задачу предупреждения.

Существование самого уголовного кодекса как акта, устанавливающего наказуемость преступлений, выполняет задачу общей превенции, а не охраны – это общепризнанный факт. Но и общая превенция как устрашающее потенциальных преступников явление, похоже, сама по себе проблематична. Проанализируем это на примере смертной казни. История уголовного права последних нескольких столетий – борьба сторонников и противников смертной казни. Одним из самых мощных аргументов последних является социология, которая показывает, что введение или исключение смертной казни никак не влияет на уровень тех преступлений, по которым имеется или отменена смертная казнь,[486]486
  Кистяковский А. Ф. Исследование о смертной казни. СПб., 1896. С. 50; и др.


[Закрыть] т. е. устрашающим воздействием смертная казнь не обладает. Именно этот аргумент является одним из решающих при отмене смертной казни во многих странах и объявления моратория на ее применение в России. И тогда естественно следует уничтожающий вопрос: если самое тяжкое из наказаний, при применении которого преступник находится на грани жизни и смерти, не устрашает его, т. е. не обладает превентивным значением, то что тогда говорить об общей превенции более мягких видов наказания (лишение свободы, исправительные работы, штраф и т. д.), устрашающее воздействие которых по сравнению со смертной казнью вообще не впечатляет. Ваш покорный слуга работал следователем прокуратуры и не однажды фиксировал в документах фразу убийц: «Я отсижу 10 (15) лет, но тебя не будет в жизни», эту же фразу неоднократно встречал и при исследовании уголовных дел, да и кто из исследователей с нею не сталкивался. Так, может быть, общая превенция не действует? В данном случае имеется только биполярное решение: либо даже смертная казнь не устрашает и тогда общую превенцию нужно изымать из уголовного права как фикцию, не имеющую объективных корней, либо общая превенция существует и действует, но тогда она тем более имеет место применительно к смертной казни, и данный аргумент должен быть исключен из дискуссии о приемлемости смертной казни.

Уголовное право согласно господствующему мнению имеет своим предметом уголовный закон, преступление, уголовную ответственность и освобождение от нее. Как видим, в качестве предмета в традиционном подходе нет места охранительной функции. Однако указанный «недостаток» пытаются исправить некоторые авторы. Так, Е. А. Фролов указывает на два предмета уголовного права – предмет уголовно-правовой охраны (социально полезные отношения) и предмет уголовно-правового регулирования (конфликтные общественные отношения).[487]487
  Фролов Е. А. Объект уголовно-правовой охраны и его роль в организации борьбы с посягательствами на социалистическую собственность: Автореф. дис… докт. юрид. наук. Свердловск, 1971. С. 7–8; и др.


[Закрыть] Вслед за ним такую же попытку делает и И. Я. Козаченко: «уголовное право сориентировано на два предмета. Первый – охрана наиболее важных для общества отношений… Содержание второго предмета как раз и составляют отклоняющиеся (аномальные) отношения, противоречащие интересам не только отдельных граждан, но и общества в целом».[488]488
  Уголовное право. Общая часть. С. 15.


[Закрыть] Между данными позициями есть некоторое различие, но в целом они отражают одно и то же. На наш взгляд, данная точка зрения малоприемлема. Во-первых, непонятно, куда авторы девали такие предметы регламентации уголовного права, как уголовный закон, уголовная ответственность, освобождение от нее. Готов допустить, что при расширенном толковании предмета уголовно-правового регулирования все это можно втиснуть туда. Готов допустить, что уголовный закон, уголовную ответственность, освобождение от уголовной ответственности законодатель регулирует. Но невозможно согласиться с тем, что закон регулирует аномальные отношения,[489]489
  Мальцев В. В. Введение в уголовное право. Волгоград, 2000. С. 84.


[Закрыть] ведь регулированию подлежит лишь то, что есть или будет, но нельзя регулировать прошлое (аномальные отношения – это ретроспективные отношения применительно к уголовному праву). Отсюда авторы просто обязаны ввести третий предмет – конфликтные отношения, т. е. преступления, но не в качестве предмета регулирования. Во-вторых, можно, конечно, признать предметом уголовного права предмет его регулирования, вот только ясности в вопрос о предмете это не внесет, поскольку потребуются дополнительное толкование, расшифровка указанного, при которой предмет регулирования будет распадаться на отдельные элементы – уголовный закон, уголовную ответственность, освобождение от нее. Именно поэтому нет смысла вводить общие фразы туда, где в этом нет необходимости, где можно напрямую выйти на надлежащий предмет. В-третьих, нельзя выделять предмет уголовно-правовой охраны (уголовно-правовую охрану) в качестве самостоятельного предмета уголовного права, поскольку вне уголовного закона, вне преступления, вне уголовной ответственности или освобождения от нее нет охраны (даже если она как таковая присутствует в уголовном праве), есть нормальные общественные отношения, являющиеся предметом других отраслей права, но не уголовного. По существу это признает и И. Я. Козаченко: «Можно сказать, что регулятивная функция есть активная (деятельная) форма охраны…»,[490]490
  Уголовное право. Общая часть. С. 13.


[Закрыть] я бы сказал, что наоборот, тем не менее здесь регулятивные и охранительные функции слиты воедино. Очевидно, что форма входит в содержание, является его характеристикой. Отсюда можно сделать вывод – охраны как чего-то самостоятельного не существует применительно к предмету уголовного права.

Назначенное наказание обладает превентивным значением, и основная цель его – превенция,[491]491
  Подробнее об этом см.: Козлов А. П. Механизм построения уголовно-правовых санкций. Красноярск, 1998. С. 242–246.


[Закрыть] нигде в законе не сказано (ч. 1 ст. 43 УК) об охранительных целях наказания; назначив наказание, суд ставит и решает задачу предупреждения будущих преступлений; и здесь задача предупреждения действительно возникает перед уголовным правом. Конечно, можно согласиться с П. С. Тоболкиным и вслед за ним признать, что посредством, в частности, превентивной функции осуществляется и функция охранительная.[492]492
  Тоболкин П. С. Социальная обусловленность уголовно-правовых норм. Свердловск, 1983. С. 35.


[Закрыть] Однако остается неясным соотношение предупреждения и охраны, что первичнее, существуют ли они параллельно или последовательно. Нам представляется, что применительно к уголовному праву, которое имеет дело только с категориями преступления и наказания и только через них связано с другими общественными отношениями, а иные общественные отношения, которым вред может быть причинен в будущем, в сферу действия уголовного права напрямую не входят, первичным является только предупреждение, поскольку именно оно через возможное (само существование уголовного закона) или реальное (при назначении) наказание проявляется как реальный фактор; охрана же общественных отношений как возможность уже проявляется посредством предупреждения, выступает в качестве категории второго уровня (предупреждение посредством наказания охраняет общественные отношения). Но в таком случае возникает двухуровневая дифференциация функций: на первом – превенция, на втором – охрана; и это максимально благоприятный для сторонников анализируемой позиции результат. В обычной жизни все обстоит наоборот, поскольку в ней напрямую охраняются те или иные общественные отношения (охрана офиса, банка, правительственного учреждения и т. д.) и уже через охрану предупреждают правонарушения. Сторонники прямых охранительных функций уголовного права не видят этих различий, к сожалению, не видит этого и законодатель, устанавливая охрану и предупреждение как одноуровневые задачи, тогда как реально охрана общественных отношений является второстепенной, соответственным должно быть и отношение к ней. А ведь не исключено и иное – соотношение превенции и охраны как целого и части; и тогда превенция в целом будет охватывать собой охрану и последняя свою самостоятельность утратит окончательно, поскольку будет поглощена превенцией. Вывод из всего этого явно неутешительный – уголовное право на первом уровне влияния не имеет охранительных функций; если они и возникают, что не так и очевидно, то только как вторичное, производное от превенции явление и говорить о его серьезном для уголовного права значении едва ли следует. Отсюда едва ли нужно соглашаться с тем, что функция охраны является для уголовного права основной.[493]493
  Фролов Е. А. Объект уголовно-правовой охраны и его роль в организации борьбы с посягательствами на социалистическую собственность: Автореф. дис… докт. юрид. наук. Свердловск, 1971. С. 15.


[Закрыть] Предостерегал от абсолютизации охранительного значения в уголовном праве и П. С. Тоболкин.[494]494
  Тоболкин П. С. Указ. соч. С. 44.


[Закрыть] Именно поэтому нам ближе естественная связь между вредом и тем общественным фактором, который претерпевает от этого вреда, именно поэтому мы называем «жертву» вреда объектом вреда, вред деформирует (повреждает, уничтожает) объект или в своей потенции создает возможность такой деформации объекта.

Тем не менее не снимается вопрос, что же признавать этой «жертвой» – традиционные общественные отношения или нечто иное. Однозначного решения его в теории уголовного права нет. Ч. Беккариа в свое время, создавая ранжированную лестницу преступлений, писал о нарушении порядка.[495]495
  Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 1939. С. 218.


[Закрыть] Из общественного порядка исходил и Ж. П. Марат: «Общественный порядок – опора государства; все, что его нарушает, должно, следовательно, быть наказано»,[496]496
  Марат Ж. П. План уголовного законодательства. М., 1951. С. 33.


[Закрыть] вместе с тем он не ограничивался только им: «Общество заинтересовано в том, чтобы наказания всегда были соразмерны преступлениям, ибо оно заинтересовано в том, чтобы избегали преступлений, разрушающих общество (курсив мой. – А. К.), более, чем нарушающих его порядок»,[497]497
  Там же. С. 46.


[Закрыть] т. е. Ж. П. Марат выделял как бы два основных объекта – само общество и его порядок. Несколько иную позицию высказывал Ж. Ж. Руссо: «Если исследовать, в чем именно состоит наибольшее благо (курсив мой. – А. К.) всех, которое должно быть целью всякой системы законодательства, то мы найдем, что благо это сводится к двум важнейшим вещам: свободе и равенству…».[498]498
  Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре. М., 1938. С. 44.


[Закрыть] Таким образом он в отличие от двух предыдущих авторов говорил о благе, а не о порядке. Из блага исходил и Монтескье.[499]499
  Монтескье. О духе законов. СПб., 1900. С. 575.


[Закрыть] А. Ф. Бернер признавал объектом всеобщую волю (публичное или частное право).[500]500
  Бернер А. Ф. Учебник уголовного права. Т. 1. Часть Общая. СПб., 1865. С. 308.


[Закрыть]

В русском уголовном праве объектом преступления признавали юридические нормы в их реальном существовании, а на более общем уровне – юридический порядок.[501]501
  Таганцев Н. С. Курс русского уголовного права. Часть Общая. Кн. 1. СПб., 1874. С. 175.


[Закрыть] А. Орлов относил к объекту не нарушение чьего-то частного права, а государственный интерес.[502]502
  Орлов А. К понятию преступления // Московские университетские известия. 1869. № 6. С. 355.


[Закрыть] По мнению Н. Д. Сергеевского, «всякое преступное деяние, являясь по своей отвлеченной природе нарушением норм закона и, следовательно, посягательством на интерес всего общежития, или, как иногда говорят, правопорядка, заключающийся в необходимости соблюдения установленных законом правил жизни и деятельности, – в конкретной своей форме всегда заключает в себе вред или опасность известным конкретным благам или интересам (курсив мой. – А. К.)».[503]503
  Сергеевский Н. Д. Пособие к лекциям. СПб., 1905. С. 226–227.


[Закрыть] Здесь видно, что автор признает объектом и норму закона, и правопорядок, и благо, и интерес, говоря о них как тождественных категориях. С. В. Познышев, подвергая критике теоретические позиции по признанию объектом преступления правовую норму даже в ее реальном бытие либо субъективное право, либо интерес, считал таковым правовое благо.[504]504
  Познышев С. В. Основные начала науки уголовного права. М., 1912. С. 132–133; см. также: Колоколов Г. Уголовное право. Общая часть. М., 1905. С. 222.


[Закрыть]

Позиция К. Маркса об общественном отношении как объекте вреда закреплена в первых законодательных актах советской России и в массе иных источников советского периода. Однако это вовсе не исключало «рецидива» признания объектом и прав, и благ, и интересов, и нормального функционирования.[505]505
  Цит. по: Глистин В. К. Проблема уголовно-правовой охраны общественных отношений. Л., 1979. С. 22; и др.


[Закрыть] На этих же позициях стоят и новейшие учебники уголовного права.[506]506
  Курс уголовного права. М., 1999. Т. 1. С. 202; Российское уголовное право: Курс лекций. С. 302.


[Закрыть] Любопытную позицию по данному вопросу высказали Э. В. Георгиевский и А. В. Чернов, которые признают объектом преступления общественные отношения и глубоко анализируют их в качестве такового. Вместе с тем, рассматривая тенденции современного развития понятия, они исходят из идей интересов, благ, права и, похоже, считают их наиболее отвечающим «современным реалиям».[507]507
  Георгиевский Э. В., Чернов А. В. Указ. соч. С. 80–98.


[Закрыть] Все-таки что является объектом вреда – общественные отношения или что-то иное из перечисленного, чему авторы отдадут предпочтение в будущем? Странная позиция – пишем об одном, а имеем в виду другое.

Анализируя некоторые из них и особенно глубоко интересы, В. К. Глистин приходит к выводу о неприемлемости их в качестве объекта.[508]508
  Глистин В. К. Указ. соч. С. 64–84.


[Закрыть] Присоединяясь к данной критике, добавим, что интерес не может быть объектом вреда уже потому, что является субъективной категорией, категорией сознания, а не бытия. Существующее в теории философии и уголовного права представление об интересе как объективно-субъективном факторе едва ли оправдано, поскольку в таком случае происходит смешение в одну массу собственно интереса, потребности и предмета потребности вместо их однозначного и жесткого размежевания.

Исследуемые категории не могут быть объектом вреда уже хотя бы потому, что они максимально неконкретны и неприемлемы. Например, нельзя согласиться с мнением тех авторов, которые признают объектом субъективное право,[509]509
  См., напр.: Пионтковский А. А. Учение о преступлении. М., 1961. С. 144.


[Закрыть] которому вообще не причиняется вред; это следует наглядно из преступлений против собственности, в которых вред причиняется реальному владению, пользованию и распоряжению имуществом, т. е. реальной собственности, а не праву на нее, ведь в связи с сохранившимся правом собственности собственник сохраняет за собой возможность обращения в суд по возвращению имущества или возмещению вреда. Абсолютно не конкретизировано понятие блага – что это такое, то ли вещь материального мира, сродни предмету, то ли нечто субъективное из сферы восприятия этой вещи.

Столь же мало приемлемы в качестве объекта преступления и социальные ценности, в частности, жизнь человека, но не общественные отношения, и не люди,[510]510
  Трухин А. М. Объект уголовно-правовой охраны и объект преступления // Вестник Красноярского государственного университета. Гуманитарные науки. 2001. № 1. С. 71.


[Закрыть] по той же самой причине – отсутствии определенности в понимании социальной ценности.

На этом фоне общественное отношение и любая совокупность общественных отношений представляются более приемлемыми, поскольку могут быть максимально конкретизированы: человеку причинен физический вред, что «выбило его из колеи» на определенное время, в течение которого уменьшены родственные связи, возникли определенной длительности и стоимости лечения медицинские связи, нарушены производственные связи на данный срок, утрачена заработная плата на определенную сумму и т. д., иными словами, мы можем достаточно четко и ясно вычленить общественные отношения, их совокупность и значимость. Именно поэтому не следует торопиться и на западный манер менять представление об объекте вреда, тем более что и в зарубежном уголовном праве ученые не могут обойтись без категории общественных отношений: «Преступление – это насилие над людьми и отношениями (курсив мой. – А. К.)».[511]511
  Цит. по: Пашин С. Понимание преступления // Уголовное право. 2000. № 3. С. 83.


[Закрыть]

Сказанное позволяет остановиться на господствующем сегодня в российском уголовном праве понимании объекта вреда как общественного отношения или совокупности таковых. Общественные отношения – это социальная связь между людьми, между людьми и различного рода организациями, между людьми и государством, между организациями и государством. Однако даже такая в общем очевидная связь сегодня подвергается критике, на базе которой предлагается специфическое определение объекта: «Объект преступления – тот, против кого оно совершается, т. е. отдельные лица или какое-то множество лиц, материальные или нематериальные ценности которых, будучи поставленными под уголовно-правовую охрану, подвергаются преступному воздействию, в результате чего этим лицам причиняется вред или создается угроза причинения вреда».[512]512
  Уголовное право. Общая часть. С. 135.


[Закрыть] Это же Г. П. Новоселов повторил и позже.[513]513
  Новоселов Г. П. Учение об объекте преступления. М., 2001. С. 66.


[Закрыть] Нельзя сказать, что автор является первым в столь парадоксальном выводе. Еще Н. Неклюдов писал, что «преступление есть заведомо бесправое посягательство на самый объект людских отношений in corpore (курсив мой – А. К.)».[514]514
  Бернер А. Ф. Указ. соч. С. 320.


[Закрыть] Да и сам автор приводит позиции ученых XIX в., согласно которым основным объектом преступления выступал человек.[515]515
  Новоселов Г. П. Указ. соч. С. 8.


[Закрыть]

Данная позиция представляется привлекательной и другим ученым. Так, в предисловии к работе Г. П. Новоселова И. Я. Козаченко пишет: «Преступление, по мнению Г. П. Новоселова, есть не отношения между кем-то, а отношение кого-либо к кому-либо… Определение преступления как некоторого рода отношения лица к людям делает невозможным понимание объекта посягательства в качестве общественного отношения».[516]516
  Там же. С. 6.


[Закрыть] Оказывается, как просто решается проблема объекта преступления. Но, во-первых, с точки зрения житейской логики отношение кого-либо к кому-либо – это отношение между ними; разумеется, в редких конкретных случаях данное правило может быть нарушено (отношение кого-то к кому-то волчье – homo homini lupus est, а при встречах он мило улыбается), тем не менее подобное не изменяет общего правила. Во-вторых, может быть, Г. П. Новоселов и пытался провести указанное различие по отношениям, однако ему этого сделать не удалось: «Преступление само есть определенный вид отношений между людьми (курсив мой. – А. К.)».[517]517
  Там же. С. 76.


[Закрыть]

Вне всякого сомнения, в истории развития уголовного права имеется много позитивного, что было необоснованно отброшено и должно быть с почтением возвращено. Относится ли к таковым анализируемая точка зрения? На первый взгляд, да, поскольку любое общественное учреждение создается людьми для упорядочения существования (другой вопрос – во что это превращается в итоге). А что далее? Означает ли это, что сегодня нужно отменить Уголовный кодекс и создать одно преступление – против человека, с одной санкцией, выбросив тем самым всю историю развития юридической мысли. К столь радикальному решению Г. П. Новоселов вроде бы не готов. Тогда на какой основе он собирается дифференцировать виды преступлений? Посягательство на 2, 5, 10, 100 и более человек? Думается, и это слишком радикально для автора, поскольку он пишет «о способности преступлений причинять вред различному кругу лиц: индивидам, малым или большим их группам, обществу в целом».[518]518
  Там же. С. 63.


[Закрыть] Иначе говоря, с одной стороны, он склоняется именно к количественной дифференциации оснований классификации преступлений («различному кругу лиц»), но с другой – говорит тех или иных групповых объединениях людей, в основе которых, вне всякого сомнения, лежат социальные связи (без них просто нет групповых объединений). Все-таки, что же собирается автор класть в основание дифференциации, ранжирования преступлений – математическую множественность людей или их социальные связи? Ответа на этот главный вопрос автор старательно избегает; он готов говорить в своей работе о чем угодно: об общественной опасности и противоправности, о предмете уголовно-правового регулирования, об уголовно-правовых отношениях, но только не о принципах выделения классов и видов преступлений, что непосредственно относится к объекту преступления. Только в начале работы он уделяет немного внимания основаниям указанной дифференциации в историческом аспекте,[519]519
  Там же. С. 2–3.


[Закрыть] но дальнейшего развития это не получило; автор лишь констатирует, что в действующем уголовном законе закреплено трехчленное деление преступлений с обособлением преступления против государства и констатацией условности подобного.[520]520
  Там же. С. 63.


[Закрыть]

Как же ликвидировать эту условность? Признать человека объектом убийства, объектом кражи, объектом получения взятки, объектом дезертирства и т. д. и т. п.? А на какой основе выделены в законе убийство, кража, получение взятки, дезертирство, если везде присутствует только человек? Странно выглядит позиция Г. П. Новоселова и в связи с тем, что автор ратует за максимальное приближение к практике, вплоть до того, что подвергает критике выделение общего и родового объектов и оставляет превалирующую роль за непосредственным объектом.[521]521
  Там же. С. 22.


[Закрыть] Неужели он всерьез убежден, что практику удовлетворит человек как объект всех преступлений, ведь подобное уничтожает один из немногих разграничительных признаков видов преступлений, так необходимых именно практике.