Текст книги "Понятие преступления"

Выше уже было сказано, что в сегодняшней теории уголовного права все настойчивее внедряется благо или интерес в качестве объекта вреда, благодаря чему смешиваются в одну массу настоящий объект и предмет вреда. Настораживает в этой ситуации то, что те же самые ученые, которые еще несколько лет тому назад пели осанну общественным отношениям как объекту, сегодня с такой же силой меняют свои взгляды и отрекаются от прежнего. Я не хочу сказать, что ученый не может поменять свои взгляды, однако это возникает при наличии существенных аргументов в пользу новой позиции. В противном случае уголовное право начнет походить на ту «продажную девку империализма» (надеюсь, старшее поколение еще помнит, как по мановению властной руки закрывались научные школы и уничтожались точки зрения). В данной же ситуации нет и не может быть аргументов, точнее, есть один аргумент – ненавязчивое давление «демократического» Запада.

Ну нельзя объединять объект и предмет в одну массу, потому что вред причиняется только объекту, предмету вред причинен быть не может (шубе все равно, на чьих плечах висеть – разбойника или собственника, и она зимой является одинаковым благом и для разбойника, и для собственника). Значит, вред причиняется не шубе, и даже не собственнику шубы, поскольку в такой ситуации уголовное право превратится целиком в частное право и его публичность, в том числе и право государства от имени собственника наказывать виновного, станет не то чтобы проблематичным, а излишним. Вред причиняется социальным отношениям по поводу шубы, т. е. соотношению права собственника на полное владение, пользование и распоряжение вещью и обязанности иных членов общества соблюдать это право, которое урегулировано государством; только в таком случае становится прозрачным публичный характер уголовного права и вполне очевидным право вмешательства государства как гаранта соблюдения данных отношений при нарушении указанных обязанностей. Это всегда считалось аксиомой, да по существу и являлось таковой. И трудно было даже представить, что наука уголовного права с легкостью необыкновенной от нее отвернется, загружая теорию аморфными понятиями типа интерес или благо. Отсюда вполне естественно разделять объект и предмет, о чем писали достаточно давно. Так, разделял объект и предмет Н. С. Таганцев.[571]571
  Таганцев Н. С. Указ. соч. Кн. 1. С. 178–179.


[Закрыть] А. Н. Трайнин признавал объект и предмет настолько разными категориями, что вынес предмет за рамки объекта в самостоятельный раздел – в объективную сторону[572]572
  Трайнин А. Н. Состав преступления по советскому уголовному праву. М., 1951. С. 174, 184; см. также: Пионтковский А. А. Указ. соч. С. 141; и др.


[Закрыть] (напомним, что в традиционном учении о составе преступления объект и объективная сторона выделены как отдельные элементы состава). По-видимому, это было продолжением позиции С. Будзинского, который относил предмет к внешней стороне преступления.[573]573
  Будзинский С. Начала уголовного права. Варшава, 1870. С. 168–174.


[Закрыть]

На этом фоне предметом вреда всегда признавалась вещь материального мира, конкретизированная в своих характеристиках (по объему, размеру, стоимости и т. д.). И особых проблем в понимании предмета не возникало – это стул, стол, шуба, квартира, кусок мяса и т. д. Первое, что вызывает сомнение, – это нужно ли выделять предмет или он ничего существенного собой не представляет. На наш взгляд, Н. И. Коржанский достаточно убедительно доказал необходимость обособления предмета вреда тем, что он 1) помогает определиться с объектом посягательства в некоторых ситуациях; 2) позволяет более точно определить размер вреда; 3) иногда установлен в качестве обязательного признака преступления (например, ст. 222, 228, 256 и др. УК); 4) указан в законе в качестве его отдельной характеристики – несовершеннолетие потерпевшего. Во всех указанных и других случаях предмет влияет на квалификацию преступления и уголовную ответственность.[574]574
  Коржанский Н. И. Предмет преступления. Волгоград, 1976. С. 3–5.


[Закрыть] Например, Н. сообщил К. о том, что у одной «старухи» он видел много золотых вещей, и передал последнему ключ от квартиры. К. совершил кражу из квартиры потерпевшей, взяв, кроме золотых вещей, еще деньги и иные ценные вещи. Очевидно, в данной ситуации возникает эксцесс исполнителя, и Н. будет отвечать лишь за хищение золотых вещей, а К. – за все похищенное имущество. Здесь мы видим, как предмет вреда дифференцирует квалификацию (особенно тогда, когда предмет дифференцирует размер вреда, т. е. в одном варианте еще нет крупного размера, а в другом уже есть таковой) и ответственность.

Второй проблемой предмета является возможность отнесения к нему человека, противником чего выступают многие авторы. Разумеется, «человек звучит гордо», однако лирическое отношение к человеку не имеет ничего общего с его реальной оценкой, как, например, существа самого кровожадного из всех других живых существ, поскольку никакое другое животное с таким упоением не уничтожает себе подобных (достаточно вспомнить завоевательные, межнациональные, межрелигиозные, межпартийные войны или иную борьбу за место под солнцем). Но пока разговор не об этом. Сейчас для нас важно уяснить, что человек выступает в двух аспектах: в качестве «личности» как многоуровневого понятия, зависящего от характера и степени его социальной связанности, значимости (не случайно об одном человеке мы говорим уважительно, а о другом с предубеждением, имея в виду его никчемность и пустоту (при этом мы можем не любить или даже ненавидеть первого и тем не менее…); и в качестве объединения химических элементов в определенных пропорциях и размерах, т. е. как биологическое существо.[575]575
  Там же. С. 21.


[Закрыть] В указанной двухаспектности и состоят сущность человека и его обособление от иных живых существ. В связи с этим первый аспект человека выступает как совокупность общественных отношений и, соответственно, объект вреда, а второй – как предмет вреда. И ничего оскорбительного в таком положении вещей нет. В этом плане абсолютно правы Н. И. Коржанский и другие авторы, признающие человека предметом.[576]576
  Там же. С. 18.


[Закрыть]

В продолжение этого возникает главная проблема – существуют ли беспредметные преступления. По мнению одних, существуют преступления, в которых отсутствует предмет,[577]577
  Там же. С.14; Курс уголовного права. Т. 1. С. 210; Российское уголовное право: Курс лекций. Т. 1. С. 310; и др.


[Закрыть] но имеются и сторонники позиции, согласно которой предмет присутствует во всех преступлениях.[578]578
  Глистин В. К. Указ. соч. С. 48; Уголовное право. Общая часть. С. 133; и др.


[Закрыть] Как видим, дискуссия не прекращается до сегодняшнего дня. Однако при этом очевидно одно: первая позиция не предоставляет серьезных аргументов в свою пользу. Так, А. В. Пашковская пишет: «В отличие от объекта, который является обязательным признаком любого состава преступления, предмет преступления – признак факультативный. Это означает, что некоторые преступные деяния могут и не иметь конкретного предмета посягательства (например, оскорбление, клевета, дезертирство)».[579]579
  Курс уголовного права. Т. 1. С. 210.


[Закрыть] Как видим, аргументация поставлена с ног на голову, поскольку факультативность предмета вовсе не означает отсутствие его, а скорее свидетельствует лишь о том, что для закона применительно к конкретной норме предмет вреда не является существенным (наличие или отсутствие чего-то не тождественно криминальной значимости или незначимости). Ведь в уголовном законе во многих видах преступлений не указана, например, причинная связь (кража, грабеж, мошенничество и т. д.), однако едва ли кто-то станет утверждать, что там ее нет. В отличие от этого сторонники обязательного наличия предмета во всех преступлениях довольно подробно, доходчиво и точно аргументируют свою позицию, в основном связывая сказанное с тем, что общественное отношение не может существовать без предмета, оно всегда существует по поводу чего-либо, общественного отношения безотносительно к чему-либо не бывает, в противном случае оно будет выступать в качестве абстракции, фантома.[580]580
  Глистин В. К. Указ. соч. С. 48.


[Закрыть] Сказанное совершенно верно определяет место предмета в структуре причинения вреда и отражает момент соотношения объекта и предмета, т. е. очевидным является то, что объект без предмета не существует.

Однако здесь остается не особенно ясным, как все-таки соотносятся объект и предмет: входит ли предмет как элемент в структуру общественного отношения или же в качестве самостоятельной категории он существует отдельно от объекта, хотя и в связи с ним. Похоже, в теории уголовного права господствует позиция признания предмета стороной, свойством, элементом объекта.[581]581
  Коржанский Н. И. Указ. соч. С.17; Глистин В. К. Указ. соч. С. 48; и др.


[Закрыть] При этом авторы упорно ищут признаки или свойства, которые разграничивают предмет и объект.[582]582
  Коржанский Н. И. Указ. соч. С. 15–17; и др.


[Закрыть] Думается, это непродуктивный путь, поскольку признание предмета признаком, свойством, элементом объекта означает само по себе классификацию объекта по различным основаниям, что влечет за собой невозможность сопоставления предмета и объекта, так как вид и род не могут сравниваться, в роде присутствуют все признаки всех его видов; поэтому можно разграничивать только виды, но не вид и род. Более логически точен в своем анализе предмета В. К. Глистин: он не допускает сопоставления предмета и объекта как элемента и рода. Но тем не менее вопрос об их соотношении остается открытым. Разве нельзя признать, что общественное отношение как правообязывающая связь существует отдельно, самостоятельно, обособленно к предмету – столь же отдельной, самостоятельной, обособленной категории. И она не может быть полной абстракцией, фантомом, хотя бы потому, что существует по поводу чего-то (предмета), она связана с предметом. Подобный подход пытается опровергнуть В. К. Глистин: «Предмет не просто “связан” с отношением, он наряду с другими компонентами определяет сущность отношения и положение субъектов».[583]583
  Глистин В. К. Указ. соч. С. 57.


[Закрыть] Верно, но разве не может определять сущность одного явления связанное с ним другое явление; вполне может, и ярким примером подобного выступает соотношение следствия и причины (вреда и деяния), когда по характеру вреда можно определить характер и сущность деяния (при наличии колотых ран на теле жертвы следствие будет искать соответствующее действие, а не повешение), однако вред не входит в структуру действия. И опять соотношение предмета и объекта более ясным не становится. На наш взгляд, наиболее верным представляется их соотношение как отдельных, обособленных явлений, при котором самостоятельно существует общественное отношение (объект) по поводу какой-то самостоятельной вещи, блага (предмета). В противном случае остается непонятным, почему специалисты выделяют лишь один «элемент» объекта и анализируют его традиционно, тогда как другие элементы его (субъектов, их взаимосвязь, связь с предметом) в качестве отдельных элементов состава не выделяют. Обособление же предмета и объекта делает понятным отдельный анализ того и другого.

Итак, предмет вреда находится вне объекта вреда, хотя и связан с ним объективно весьма прочно. Выскажем крамольную мысль: предмет и объект вреда связаны друг с другом почти генетически, с высокой степенью обусловленности, при этом главенствующая, ведущая роль принадлежит предмету. Это очень наглядно прослеживается на примере обыденных вещей. В природе существует масса предметов естественного (нефть, газ, уголь, лес, драгоценные камни и металлы, руды и т. д.) или искусственного происхождения. Общественные отношения потребления применительно к первым из них возникают после осознания их социальной значимости, их ценности, тем не менее предмет остается двигателем познания и потребления. Относительно вторых ситуация мало меняется: сначала человек осознает социальную ценность будущего предмета, создает этот предмет, а уж затем его потребляет; естественно, предмет остается двигателем и сознания ценности предмета, и его производства, и его потребления, поскольку человек, как правило, создает предметы для своего потребления. Правда, иногда человек создает социального монстра и пытается его приспособить для собственных нужд; кое-что ему в этом плане удается (например, использование в «мирных целях» энергии ядерного распада), но чаще от социальных монстров приходится отказываться. Ничего не меняется в этом плане и в более высокого ранга социальных образованиях. Если говорить о государстве, то очевидно, что первый вождь какого-либо племени, создавая зачатки государства, даже не предвидел тех результатов, к которым это привело: государство начало стремиться к расширению границ, к максимальному обогащению, к максимальному расширению своих прав и снижению прав населения и т. д. Иными словами, государство как социальный предмет создает и воссоздает общественные отношения по собственному волеизъявлению (только не говорите о свободе выбора граждан, в самом лучшем случае это выбор между Сциллой и Харибдой). И здесь мы видим, что предмет (государство) является двигателем общественных отношений (отсекая неугодные и сохраняя нужные для внутреннего и внешнего потребления). Сказанное также свидетельствует о том, что предмет не может быть элементом объекта, между предметом и объектом несколько иные отношения.

Н. И. Коржанский, выделяя беспредметные преступления, относит к таковым осуществляемые путем бездействия.[584]584
  Коржанский Н. И. Указ. соч. С. 14.


[Закрыть] С этим трудно согласиться, поскольку предметом вреда здесь является действие по предотвращению вреда, а объектом – социальные отношения по поводу этих действий. Вообще очень странно было видеть позицию о наличии беспредметных преступлений у автора, предложившего классификацию предметов, максимально приближенную ко всеобщности предмета относительно всех видов преступлений, признавшего предметом материального мира даже психику,[585]585
  Там же. С. 19.


[Закрыть] правда, без какой-либо аргументации подобного. Тем не менее с автором следует согласиться. Очень похоже на то, что мозг, мышление, сознание, мысль – это все материальные категории, в противном случае невозможно объяснить такой феномен психики, как гипноз, т. е. передачу мысли на расстоянии.

Можно согласиться (с некоторой корректировкой) и с классификацией предметов, предложенной Н. И. Коржанским: общий предмет – материальный объект (хотя лучше в нашем анализе не употреблять термина «объект», чтобы не смешивать с объектом вреда, а использовать иные, например, явления, факторы, категории и т. д.), т. е. явления материального мира; родовые предметы – человек, растения и животные, вещи; видовые предметы – тело и психика (относятся к человеку), животные, выращенные человеком, дикие животные и растения (классификация некорректна в связи с отсутствием единого основания классификации, нет смысла выделять выращенных человеком и диких животных, поскольку точно такое же имеет место и в отношении растений, часть которых может быть предметом хищения, например; лучше просто выделить животных и растения); имущество, деньги, документы, оружие, иные (относятся к вещам).[586]586
  Там же. С. 19.


[Закрыть] В последнем случае автор относит к предметам и некоторые социальные факторы – государство и его подразделения, которые трудно признать вещами; лучше было бы выделить в родовых предметах еще один – социальные факторы, в рамках него установить видовые предметы – общество, собственно государство и его подразделения (правосудие, государственная служба, военная служба и т. д.).

Предварительный итог: объект и предмет как социально полезные общественные отношения и блага, как часть нормально функционирующего социального мира являются обособленными категориями и располагаются вне вреда и вне преступления вообще; их анализ здесь понадобился только для того, чтобы установить те социальные факторы, на которые направлен вред.

Правда, в теории высказана и противоположная точка зрения. По мнению Г. П. Новоселова, А. М. Трухина и др., нет никакого смысла обособлять объект и предмет, поскольку объектом преступления и выступает предмет.[587]587
  Новоселов Г. П. Учение об объекте преступления. М., 2001. С. 54–59; Трухин А. М. Указ. соч. С. 70.


[Закрыть] Считаем данную позицию ошибочной, так как не готовы признать, что при совершении преступления вред причиняется, например, телевизору; еще меньше мы готовы признать, что вред во всех преступлениях причиняется людям, о чем выше уже было сказано.

Под вредом обычно понимают последствия преступного деяния, т. е. те негативные изменения в окружающем социальном мире, которые следуют за вторжением в него преступного деяния. Совершенно обоснованно теория уголовного права связывает вред с объектом, т. е. общественным отношением. Однако В. С. Прохоров пытается разделить все последствия на два вида: одни из них изменяют объект, другие причиняют вред субъектам общественных отношений или ценностям, применительно к которым существуют общественные отношения.[588]588
  Курс советского уголовного права. Л., 1968. Т. 1. С. 332–335.


[Закрыть] На этих же позициях стоит и В. Н. Кудрявцев.[589]589
  Кудрявцев В. Н. Объективная сторона преступления. М., 1960. С. 174.


[Закрыть] При этом В. С. Прохоров убежден, что «утверждение о наличии преступных деяний, не причиняющих ущерба объекту посягательства, противоречит природе реально существующих отношений между преступным деянием и его объектом».[590]590
  Курс советского уголовного права. Л., 1960. С. 331.


[Закрыть] Согласно указанному критическому замечанию последствия – всегда вред общественным отношениям. Но коль скоро автор выделяет еще и вред субъекту отношения или реальной ценности, то последние имеют место параллельно с первым, на его фоне. Мало того, здесь не может возникнуть отношение противоречия между первым и вторыми, поскольку противостояние исключено непременным и обязательным наличием первого (вреда общественным отношениям), тогда как отношение противоречия требует альтернативности наличия того или другого. Однако В. С. Прохоров считает иначе и пытается противопоставить первый вред вторым: «От ущерба объекту преступления, как уже отмечалось, необходимо отличать вред, который причиняется участникам общественных отношений и тем специальным (материальным и идеологическим) ценностям…»[591]591
  Там же. С. 334.


[Закрыть]

Указанная позиция абсолютно неприемлема, но не потому, что вред субъектам и ценностям выводит изменения в общественных отношениях за пределы объекта,[592]592
  Глистин В. К. Указ. соч. С. 95.


[Закрыть] как раз подобного критикуемая позиция не предлагает, поскольку признает обязательным вред объекту, т. е. общественным отношениям. Она непригодна по иным основаниям.

Предположим, мы согласились с указанными авторами, но в таком случае возникает следующее.

1. Вред одновременно причинен двум или даже трем социальным категориям – либо объекту и субъекту отношения, либо объекту и ценности, либо объекту, субъекту отношения и ценности.

2. При этом остается неразрешимым вопрос – зачем это нужно, какое практическое значение имеет такое двойное или тройное причинение одного вреда. Например, при уничтожении животного вред причиняется собственности и одновременно самому животному – в данном случае не важно, каково влияние последнего на квалификацию или на наказание; если значимость предмета – его ценность – определяет размер вреда, то и это не означает того, что вред причинен ценности; вред все равно причинен общественным отношениям, существующим по поводу ценности, именно поэтому предмет определяет размер вреда. Даже в наиболее вроде бы очевидном моменте – при причинении вреда личности, когда согласно критикуемой позиции объединены в одном вреде и ущерб личности как совокупности общественных отношений, и ущерб человеку как субъекту общественных отношений, и ущерб человеку как социальной ценности, трудно увидеть социальную значимость двух последних.

3. Нет смысла выделять вред, причиненный ценности, поскольку в таком случае вредом мы вынуждены будем признавать и оторванную ручку у чайной чашки, т. е. чашку признаем «жертвой» вреда. Изложенное свидетельствует о том, что нет социального смысла в выделении двойного или тройного значения одного вреда; и потому вредом следует признать только изменение объекта.

Исследуя терминологическое оформление данных негативных изменений в теории уголовного права (последствие, результат, вред, ущерб и т. д.), С. В. Землюков пытается разделить термины «последствие» и «результат» в зависимости от формы вины – при умысле «результат», при неосторожности – «последствие».[593]593
  Землюков С. В. Указ. соч. С. 21–22.


[Закрыть] Подобный подход был подвергнут обоснованной критике (правда, оппоненты исказили фамилию критикуемого, но это мы отражаем только потому, чтобы было ясно, что мы говорим об одном и том же авторе), поскольку в литературе результат и последствие рассматриваются как идентичные понятия и поэтому данная теоретическая конструкция не имеет практического значения.[594]594
  Уголовное право России. Т. 1. Общая часть. С. 128.


[Закрыть]

Тем не менее С. В. Землюков, сопоставляя «результат» и «вред», приходит ко вполне обоснованному другому выводу, что наилучшим термином является «вред».[595]595
  Землюков С. В. Уголовно-правовые проблемы преступного вреда. Новосибирск, 1991. С. 16–22.


[Закрыть] И он прав, поскольку «последствие» и «результат» обращены к деянию, и хотя это в определенной части верно, так как очень важно установить связь между деянием и его следствием (последствием, результатом), однако для уголовного права более значимо, что данный феномен не просто результат деяния, а фактор, разрушающий, повреждающий социальную жизнь. Именно поэтому «вред» является более приемлемым термином, хотя нельзя исключить и возможность использования термина «вредный результат»,[596]596
  Никифоров Б. С. Объект преступления по советскому уголовному праву. М., 1960. С. 141.


[Закрыть] максимально точно синтезирующий и соотношение с деянием, и соотношение с социумом. По существу, результат (последствие) и вред выступают в качестве двух сторон одного явления – преступного изменения объективного мира: одна сторона обращена к действию как производителю изменений, а вторая – к общественному отношению как «жертве» изменения. О двуединости последствия – его соотношении с деянием и с объектом писал Б. С. Никифоров.[597]597
  Никифоров Б. С. Об объекте преступления // Советское государство и право. 1948. № 9. С. 47.


[Закрыть] К сожалению, именно этого оппоненты не заметили и у С. В. Землюкова.

Однако не так просто и соотношение вреда и ущерба. На первый взгляд, они выступают как тождественные понятия. Но это не так. Вред соотнесен с объектом как внешний фактор, как то, что насаждается извне в объект. Ущерб же представляет собой внутреннюю деформацию объекта в связи с причиненным вредом. Представим себе, что дерево – это объект, в который вбивают гвоздь; здесь внедрение гвоздя в дерево – вред объекту; отверстие, выемка в дереве от гвоздя – ущерб, претерпеваемый объектом. То же самое происходит и с реальными общественными отношениями, в которых вред – извне привнесенное, ущерб – его внутренняя деформация в связи с этим.

Возможно, у кого-то возникнут сомнения по поводу такого разделения вреда и ущерба, тем более что а) речь идет об одном и том же явлении и б) законодатель не разделяет их (например, он признает вред интересам безопасности (ст. 340, 341 УК) и ущерб внешней безопасности (ст. 275 УК)). На первый взгляд, замечания выглядят обоснованными, однако позицию законодателя по смешению понятий едва ли следует признавать верной; а ущерб и вред иногда могут совпадать, а часто и не совпадают друг с другом. Так, при огнестрельном сквозном ранении преступник будет отвечать за тяжкий вред здоровью, связанный с повреждением внутренних органов жертвы, сами входное или выходное отверстия значения при этом, как правило, иметь не будут, однако загноение раны не по вине преступника все равно может быть отнесено к ущербу объекту с возмещением его. В данном примере вред и ущерб явно не совпадают, ущерб по своим свойствам шире вреда.

В результате мы получаем изменение в объекте как нечто триединое: как последствие действия, как внешнее воздействие на объект (вред) и как внутренняя деформация объекта (ущерб). Можно было бы говорить о трех ступенях развития изменения в объекте, если бы не шла речь о характеристике одного и того же явления, существующего одновременно и в одном ограниченном пространстве. При этом «ущерб» в уголовном праве играет незначительную роль, поскольку он связан, как правило, с наказанием за действие и причинение вреда общественным отношениям; с этой позиции внутренняя деформация объекта почти безразлична – главным является изменение в объекте, привнесенное извне. По крайней мере, в российском уголовном праве так было всегда. Однако уже имеющиеся и грядущие обоснованные изменения в уголовном праве, связанные со все большим внедрением в него функций возмещения и заглаживания ущерба (именно «ущерба», а не «вреда», как сказано в п. «к» ч. 1 ст. 61 и частично в ч. 1 ст. 75 УК), должны существенно изменить ситуацию, и внутренняя деформация объекта станет играть все более существенную роль, поскольку для определения объема возмещения или заглаживания потребуется именно ее (степени деформации объекта) установление. Во всех остальных случаях уголовное право связано с вредом, а не ущербом. Поэтому только он, а не последствие и не ущерб, в основном должен быть отражен в уголовном законе (кроме норм, связанных с возмещением или заглаживанием ущерба).

Все остальные применяемые термины либо дополнительно характеризуют указанное триединство, либо к нему не относятся вообще. Так, «результат» в равной мере можно соотнести и с последствием (результатом действия), и с ущербом (результатом вреда); «нарушение», скорее всего, характеризует совместно и вред, и ущерб.

То, что негативные изменения в объекте могут быть выражены в различных видах или формах с соответствующей классификацией, отмечено было давно. Теория уголовного права еще с XIX в. предпринимает попытки выделить типы и виды вреда. Так, были выделены необходимые, вероятные и случайные результаты.[598]598
  Цит. по: Таганцев Н. С. Курс русского уголовного права. Часть Общая. Кн. 1. С. 300.


[Закрыть] Н. С. Таганцев, подвергая критике указанную позицию, а также деление результатов на общие и особенные, предлагает выделить два вида результатов – непосредственные и посредственные – в зависимости от того, непосредственно или с использованием каких-либо сил причинен вред. Но уже в переизданных лекциях 1902 г. Н. С. Таганцев, несколько видоизменяя критикуемую позицию, много внимания уделяет опасности вреда и действительному вреду.[599]599
  Таганцев Н. С. Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая. Т. 1. С. 279–281.


[Закрыть] Иные авторы дореволюционного периода (Г. Колоколов, Н. Д. Сергеевский, С. В. Познышев) почти не говорят о классификации вреда.

А. Н. Трайнин, правильно выводя вред на обобщенные объекты, выделяет последствия материального, политического, психического и морального характера, утверждая при этом, что «последствия всегда существуют и всегда реальны, хотя иногда не носят материального характера».[600]600
  Трайнин А. Н. Состав преступления по советскому уголовному праву. С. 194.


[Закрыть] Параллельно с указанным он, как и Н. С. Таганцев, обособляет реальный и возможный вред.[601]601
  Там же. С. 200.


[Закрыть]

По мнению Н. Ф. Кузнецовой, «изменения в объекте посягательства бывают двух видов: в виде нанесения фактического ущерба… и в виде создания опасности, реальной возможности нанесения фактического ущерба».[602]602
  Кузнецова Н. Ф. Значение преступных последствий. М., 1958. С. 20.


[Закрыть] Позже она выделила параллельно с указанным еще материальный и нематериальный ущерб, дифференцировав первый на имущественный и физический, а второй – на психический, политический и моральный,[603]603
  Кузнецова Н. Ф. Преступление и преступность. С. 51–52.


[Закрыть] в целом поддерживая и в определенной части корректируя позицию А. Н. Трайнина. Вместе с тем Н. Ф. Кузнецова на основе уголовного закона указывает на классификацию последствий по тяжести вреда – крупный ущерб, крупный размер, особо крупный размер.[604]604
  Там же. С. 57–59.


[Закрыть]

Несколько иначе классифицирует вред М. И. Ковалев, который также согласен с выделением материального и нематериального вреда, однако к материальному вреду относит только имущественный вред, физический вред выделяет в самостоятельную категорию; исключает самостоятельную классификацию по размеру вреда, относя его (размер) к характеристике самого вреда.[605]605
  Ковалев М. И. Проблемы учения об объективной стороне состава преступления. Красноярск, 1991. С. 77–79.


[Закрыть] Что касается отношения автора к материальному вреду, едва ли с этим можно согласиться, поскольку аргумент автора (нельзя физический вред измерить в рублях, килограммах, метрах, литрах) не работает. Во-первых, его можно измерить в утраченных частях тела (грубо говоря, и в килограммах), в литрах утраченной человеком крови и на этой основе установить уровень утраты трудоспособности или здоровья. Во-вторых, физический вред может быть измерен и в рублях, затраченных на лечение, на восстановление здоровья. В-третьих, дело даже не в этом. Выход за рамки обобщенного выражения объекта вреда на родовом уровне и более глубокая классификация его на этом уровне (похоже, по родовому объекту), должны были потребовать логического завершения и всеобщей классификации по родовому объекту. Автор этого не делает, и потому его классификация остается однобокой.

Предпочтительнее позиция автора по поводу размера вреда; действительно, размер – это характеристика самого вреда. Однако признание данного факта вовсе не исключает более углубленной классификации вреда на подвидовом уровне.

Много внимания типизации вреда уделил С. В. Землюков, который на основе анализа позиций различных авторов выделил четыре типа вреда: создание вредного продукта; сохранение вредного события, состояния; утрата общественно полезного блага; ненаступление общественно полезного блага.[606]606
  Землюков С. В. Указ. соч. С. 30–35.


[Закрыть] С подобным подходом едва ли можно согласиться. Во-первых, вред характеризуется через действие (создание, сохранение, утрата, ненаступление), которые и являются определяющими, тогда как речь должна идти о специфике вреда и обособляющие признаки должны исходить из самого вреда. Сам автор начинает себе противоречить, поскольку исходит из понятия вреда как категории наиболее соотносимой с общественными отношениями и в то же время выделяет типы вреда в соответствии с типологией деятельности (действий); чтобы быть до конца логичным, он должен был более тесно связать вред с общественным отношением, а не с действием, в противном случае он должен был использовать термины «последствие» или «результат». Во-вторых, в классификации типов перемешаны вред и блага (создание вредного продукта, сохранение вредного события, но утрата блага, ненаступление блага), в результате чего первые, естественно, соотносятся больше с действием, вторые прямо характеризуют общественные отношения. В-третьих, смешение действия, вреда, блага в различных типах, выделение типов в зависимости от тех или других не создает единой картины типологии вреда.

Скорее всего, необходимо классифицировать отдельно последствия в зависимости от типологии действий и вред в соответствии с его влиянием на общественные отношения.

Можно согласиться с предложенной С В. Землюковым типологизацией действий: продуктивные, сохраняющие, подавляющие, разрушающие как единой системой поведения и с тем, что она распространяется и на преступное поведение.[607]607
  Там же. С. 29–30.


[Закрыть] Однако здесь не все так просто применительно к преступному действию, его последствию и причиненному общественным отношениям вреду. Дело в том, что преступное действие либо создает, либо сохраняет последствия и, соответственно, вред; но вред сам по себе не может сохранять или создавать общественные отношения, он либо разрушает, либо деформирует их. Таким образом, при совершении преступления типы действий – создающие или сохраняющие преступные последствия и вред; типы вреда – разрушающие или деформирующие общественные отношения, т. е. при совершении преступления несколько иная типологизация действий и их последствий, чем в обычной жизни. Следовательно, вред может выступать либо как уничтожение, либо как деформация объекта. И то, и другое прерывает полностью или частично существующие общественные отношения.

Несколько сложнее обстоит дело с вредом при бездействии. С. В. Землюков пытается выделить типы и такого вреда. Разумеется, речь идет о невыполнении общественно полезных действий по созданию, сохранению, подавлению или разрушению, при этом выделены два типа вреда: ненаступление общественно полезного результата и утрата общественно полезного блага.[608]608
  Там же. С. 35–45.


[Закрыть] Внешне аргументация автора достаточно верна и обоснованна, тем не менее она вызывает ряд вопросов. Прежде всего, возникают сомнения по поводу самой классификации общественно полезных действий, которые обязанное лицо должно было выполнить. Ведь если лицо обязано было подавить или разрушить возникшую опасную для общественных отношений ситуацию, то тем самым оно обязано было сохранить общественные отношения, т. е. выделенные действия не являются самостоятельными классами, а переплетаются, а потому четкой и ясной классификации общественно полезных действий не получается. Не случайно и сам автор при выделении четырех типов обязательных к выполнению действий ограничивается двумя типами бездействия. Действительно, типы бездействия вроде бы должны соответствовать двум типам обязательных к выполнению действий – созданию и сохранению общественных отношений, и на этой основе выделение двух типов вреда вполне обоснованно. Однако сам С. В. Землюков признает, что и в первом, и во втором типах речь идет о прерывании общественных отношений.[609]609
  Там же. С. 43, 45.


[Закрыть] Таким образом, прерывание общественных отношений становится единственным вредом при бездействии. Отсюда и выделение двух типов вреда становится слабо перспективным. Мало того, сказанное свидетельствует и о том, что особенностей вреда по отношению к действию и бездействию не существует: и в том, и в другом случаях мы говорим о прерывании общественных отношений, об их повреждении или уничтожении.