Текст книги "Барух Спиноза и буржуазия"

V

Голландская буржуазия в лучшие годы жизни Спинозы, т. е. приблизительно от 1653 года до его смерти, раздиралась внутренними противоречиями, еще большими, чем прежняя, более узкая среда Спинозы – еврейская община.

В общем две мощные партии противостояли одна другой. Одна из них называлась государственной: с 1653 до 1672 года она держала власть в своих руках. Эта партия (Staatsgezinden) состояла из буржуазной аристократии. Ее членами были могущественные негоцианты: арматоры, мореходы, мануфактурщики, банкиры и т. д. Главы таких фамилий или, вернее, фирм составляли государственный совет.

Бессменным секретарем или делопроизводителем этого совета был вдумчивый и энергичный де Витт,[11]11
  Витт, Ян, де (1625–1672) – голландский государственный деятель, фактический правитель провинции Голландии в 1650–1672 гг.


[Закрыть] типичный голландский крупнобуржуазный либерал.

Нося титул «государственного пенсионара», этот человек в течение почти 20 лет был мозгом и волей крупной буржуазии. Однако эта верхушка буржуазного класса и ее правительство имели сильнейших конкурентов в лице партии штатгальтера, т. е. принца из Оранского дома.[12]12
  Вильгельм, III Оранский (1633–1684) – принц, немецкий князь, перешедший в 1672 г. в лагерь революции и избранный штатгальтером (правителем) восставших нидерландских провинций.


[Закрыть]

Эта партия называлась в то время Staathondergezinden.

Основным противоречием политики де Витта, основной слабостью его партии было то, что, будучи, естественно, республиканской и либеральной, так как развилась она в борьбе с испанским феодализмом и нуждалась в поддержке народных масс, она в то же время была глубоко олигархической, сильно побаивалась требований мелкобуржуазной бедноты и зорко следила за сохранностью своих политических привилегий и за возможностью невозбранной эксплуатации труда; равным образом, будучи, естественно, империалистической, так как Голландия становилась в это время величайшей колониальной страной мира, она боялась армии и военного флота, потому что ее враг – штатгальтер, стремившийся к самовластию, – был как раз прежде всего начальником вооруженных сил республики.

Курьезную физиономию имела и штатгальтерская партия: это были почти откровенные монархисты и последовательные милитаристы. Однако бороться с мощными капиталистами этим господам было не под силу:

они демагогически искали опоры в простонародье. От этого они вовсе не становились демократами, наоборот, главных союзников они обрели в попах. Попы со злобой смотрели на свободомыслие богатых купцов, на высокую оценку с их стороны молодого естествознания, на их светскость и полную независимость по отношению к церкви. Попы демагогствовали в церквах, осуждали богатство и пышность, доходили порой до настоящего науськивания бедняков на богачей, громя в то же время «материализм и атеизм» оптиматов, требуя жесткой церковной цензуры и строгих нравов, согласных предписаниям Кальвина.

Между этими двумя партиями и должен был выбирать Спиноза. Замкнутый аристократизм и дух наживы буржуазной верхушки были ему несимпатичны. Но более всего были ему ненавистны попы, угнетение научной мысли и перспективы монархии (никакой республиканскодемократической партии в то время не было).

Де Витт глубоко ценил огромный ум Спинозы. Он даже заходил в его каморку и советовался с ним, к особому негодованию попов.

Де Витт поощрял Спинозу самым открытым образом выступить против реакционной партии и обещал ему свое могущественное покровительство.

Так возник первый великий социологический трактат Спинозы, так называемый «Богословско – политический трактат».

Перечисляя те мотивы, которые заставили его написать это смелое сочинение, Спиноза говорит, что прежде всего он хотел нанести им возможно более сокрушительный удар по религиозным предрассудкам – главному препятствию к росту философии. Рядом с этим он хотел всячески защитить свободу мысли, «на которую со всех сторон посягают наглые проповедники». Наконец, Спиноза заявил, что хочет защитить себя от опасного в то время обвинения в атеизме.

Все три задачи разрешены великолепно.

Самой блестящей частью трактата является критика Библии, сразу и гениально положившая начало всей библейской критике будущего.

Центральной идеей политической части трактата является докантовское провозглашение принципа политической свободы.

«Государство не имеет права, – пишет Спиноза, – превращать людей из разумных существ в животных или автоматов; наоборот, оно должно помогать невозбранному развитию их телесных и душевных сил, дабы они пользовались своим разумом и не боролись друг с другом гневом, ненавистью и лукавством, но ставили бы себе общие цели. Подлинная цель государства – свобода».[13]13
  См. гл. XX «Богословско – политического трактата», пер. М. Лопаткина (Б. Спиноза. Избранные сочинения, т. 2, 1957). А. В. Луначарский излагает текст своими словами.


[Закрыть]

Нечего и говорить, что по тому времени и критика Библии, и критика государства были новы и прогрессивны.

Своеобразна была самозащита Спинозы от обвинения в атеизме. В ней он сразу переходит от обороны к наступлению. Он доказывает, что воображать себе бога, т. е. субстанцию мира, сущность природы, в виде какого – то человекоподобного существа, приписывать ему личность и т. п. – значит нечестиво принижать его. Он – де, Спиноза, только отверг это низменное представление о всебытии, он только очистил человеческое сознание от грубых и явно ошибочных представлений.

Такого рода трактат не мог не возбудить величайшей ненависти попов и их клики.

До тех пор пока партия де Витта была у власти, бешенство врагов Спинозы было бессильно.

Неудачная война, довольно основательное обвинение в нежелании развить военную силу страны до высшей мощи и страстный лай со всех поповских кафедр привели к ряду восстаний мелкого городского населения и к свирепому убийству де Витта разъяренной толпой.

Сначала Вильгельм III после своего торжества не развязал до конца руки попам, но вскоре они добились от него «плаката» (июль 1674 года), в котором трактат Спинозы осуждался как безбожный и строжайше воспрещался.

Спиноза был сильно потрясен смертью де Витта и огорчен наступившим мракобесием.

Не надо думать, однако, что те позиции, которые замял Спиноза в вышеупомянутом трактате, были его крайними левыми позициями.

После падения олигархической партии, не очень рассчитывая на скорое появление своих сочинений, Спиноза рядом с «Этикой» писал также и свое «Рассуждение о государстве». Именно здесь мы находим знаменитое положение Спинозы: «Не плакать, не смеяться, а понимать».

Больше всего боится Спиноза, в отличие от Гоббса, тирании. Сочувствуя возвращению более свободного режима, Спиноза указывает на ошибки де Витта и требует участия народных масс в управлении государством.

Довольно прозрачно провозглашает Спиноза право народа на революцию. Он оспаривает, будто мир всегда желанен. «Неужели вы станете называть миром, – спрашивает он, – рабство, варварство и пустоту, царящие в тираническом государстве? Нельзя вообразить ничего более позорного, чем подобный мир».

Как далеко шли чисто демократические тенденции Спинозы, видно из двух дошедших до нас мелочей, почти анекдотов.

Спиноза часто играл в шахматы со своим домохозяином ван Спииком. Однажды Спиик обратился к нему с вопросом: «Почему, когда я проигрываю, я волнуюсь, а вы нет; разве вы так равнодушны к игре?» «Нисколько, – отвечал Спиноза, – но кто бы из нас ни проиграл, какой – то король получает мат, и это радует мое республиканское сердце».

Биограф Спинозы Колерус[14]14
  Колерус, Иоганн (1679–1707) – лютеранский пастор в Гааге, издавший в 1704 г. биографию Спинозы.


[Закрыть] видел его рисунки (Спиноза хорошо рисовал), среди них был и автопортрет.

Колерус недоумевает: почему Спиноза изобразил себя на портрете в костюме неаполитанского рыбака Мазаньелло,[15]15
  Мазаньелло (1623–1647) – рыбак, вождь народного восстания в Неаполе против испанского владычества. Был убит вероломно подосланными убийцами.


[Закрыть] вождя одного из самых ярких народных восстаний того времени, Мазаньелло, которого все «порядочные люди» называли «исчадием дьявола»?

В груди Спинозы кипел мужественный и последовательный пыл демократа, но условия времени позволили ему практически, как публицисту, желавшему влиять на современность, занять лишь самые, по тому времени, леволиберальные позиции.

Свою независимость Спиноза охранял самым бдительным образом. Так, когда в наихудшее для него время, после убийства де Витта, либеральный курфюрст Пфальцский Карл – Людвиг[16]16
  Карл – Людвиг (1617–1680) – курфюрст пфальцский.


[Закрыть] пригласил Спинозу на кафедру философии в Гейдельберг, обещая ему «полную свободу» преподавания, с тем лишь, чтобы он не затрагивал официально существующих церквей, Спиноза вежливо, но холодно ответил, что он не понимает, какая может существовать свобода преподавания при таком ограничении, и отказался от предложения.

Несколько позднее правительство Людовика XIV захотело иметь в таком важном политическом центре, как Амстердам, благожелательного писателя: Спинозе были сделаны блестящие предложения. Он отверг их.

Он долго не хотел принимать помощи даже от своих ближайших единомышленников. Они настойчиво предлагали ему ежегодную пенсию в 500 гульденов в год, чего с трудом могло хватить на приличную жизнь холостяка. Страстное желание отдаться целиком своим большим трудам принудило философа согласиться. Однако он сам уменьшил себе субсидию до 300 гульденов.

Смешно следить за тем, как новейшие спинозистыинтеллигенты изо всех сил стараются доказать, что Спиноза не был работником физического труда.

В то время увлечение оптическими стеклами было очень велико. Такие стекла открывали бесконечность великую (Галилей, Гюйгенс[17]17
  Гюйгенс, Христиан (1629–1695) – выдающийся голландский физик и математик.


[Закрыть]) и малую (Левенгук[18]18
  Левенгук, Антони, ван (1632–1723) – выдающийся голландский биолог.


[Закрыть]). Спиноза не только шлифовал подобные стекла, но изобретал свои собственные формы их. Изготовленные им стекла славились. Даже новейшие опровергатели образа Спинозы – ремесленника не смеют отрицать, что стекла эти и покупали, и дарили. Почему – то этим господам кажется все же, что жить целиком на подарок маленького мецената – купца в порядке вещей, а зарабатывать себе пропитание высококвалифицированным ремеслом все – таки как – то неловко для такого великого мудреца. Черточка, характерная для катедер – мещан.

VI

Я не считаю нужным излагать здесь сколько – нибудь подробно основные мысли Спинозы о Вселенной и человеке. Это уже было сделано в «Известиях» в серии статей, посвященных юбилею голландского мыслителя.[19]19
  В газете «Известия ВЦИК», № 324, 24. XI.1932 г. были помещены статьи: П. Липендин, Е. Ситковский, Г. Таганский. Спиноза и диалектический материализм; И. Луппол. Исторический смысл системы Спинозы; Биографическая справка.


[Закрыть]

Я хочу только подчеркнуть общее значение миросозерцания Спинозы.

Бросается в глаза, что прежде всего Спиноза хочет освободить свой класс от веры в личного бога и его провидение, в загробную жизнь и посмертное воздаяние, во всякий потусторонний мир.

Этот дуализм, эту веру в произвол высшей власти Спиноза заменяет верой в природу как связное целое, существующее в пространстве и времени согласно законам, вытекающим из основных свойств самой природы.

Спиноза не только натуралист или натурист, он – материалист, ибо он признает основным неотъемлемым атрибутом природы и любой ее части или проявления протяженность. Так, он говорит: «Дух не может ничего представлять себе, ни иметь памяти о чем бы то ни было, если у него нет тела».[20]20
  Данное место см.: «Этика», ч. IV, теорема 18 (Спиноза. Избранные произведения, т. I, 1957, стр. 538). А. В. Луначарский дает свой перевод.


[Закрыть]

Все явления природы для Спинозы абсолютно закономерны.

Однако Спиноза вовсе не фаталист.

Если бы он был фаталистом, он должен был бы учить, что человек бессилен переделать себя или окружающее в чем бы то ни было. Но Спиноза не смотрит так на вещи.

Человека, который действует под давлением своих страстей, Спиноза считает рабом.

Но разве можно быть свободным в мире, где все детерминировано? Да, ибо быть свободным – значит поступать согласно своей подлинной природе и тем самым достигать удовлетворения своих подлинных интересов. Человек, которым владеют страсти, как бы слеп. Зрячий человек свободнее движется в пространстве, но не потому, что он владеет какой – то мистической свободой, а потому, что яснее видит. Спиноза берет человека диалектически – в развитии: это не только существо, одержимое страстями, но и разумное существо. Именно возможность роста разума в человеке есть присущий ему путь к единственно настоящей свободе. Разумный человек постигает свои цели, ясно видит путь к ним, средства их достижения, и потому он счастлив. Познание себя и природы – ключ к счастью.

В этом смысле учение Спинозы глубоко активно, прямо противоположно фатализму. Он говорит:

«Чем более совершенна в своем роде какая – либо вещь, тем больше она действует и тем менее страдает. Можно сказать и наоборот: чем более что – либо действует, тем оно совершеннее».

И в другом месте:

«Радость – сама по себе благо, печаль – сама по себе вредна, потому что аффект радости повышает нашу деятельность, а аффект печали снижает ее».

Мы видим, таким образом, перед собой совершенно типичного просветителя. Это – борец за разум.

Было бы смешно, конечно, выдавать Спинозу за социалиста, но надо все – таки помнить, что Спиноза, конечно, знал про анабаптистов и Мюнстера, про крайние левые отряды немецких крестьян и Мюнцера. Мы позволим себе привести здесь интересную цитату, которая, несомненно, навеяна полупролетарскими движениями XVI и XVII веков:

«Есть много полезного вне нас. Полезнее всего для нас то, что вполне отвечает нашей природе. Если объединились два человека одинаковой природы, то они как бы сливаются в одну личность с двойной силой. Вот почему человеку полезнее всего человек. Согласие между всеми людьми есть наивысшая из вообразимых полезностей. Если бы все тела и души организовались бы в единое тело и единый дух, чтобы общими силами защищать свое существование и осуществлять общую пользу, это было бы высшее благо».

Конечно, это – социализм, еще до крайности неопределенный. Очевидно, однако, что гениальный и последовательный идеолог молодой буржуазии в своем общественном идеале перерастал свой класс (отметим также несомненный интернационализм Спинозы).

Но, как марксистско – ленинская критика неоднократно отмечала, в Спинозе были и черты отсталости.

Главной и вреднейшей для самого Спинозы чертой была пантеистическая терминология, в которую Спиноза облек свое материалистическое учение.

Почему он сделал это?

Мне кажется, что для этого было три причины.

Во – первых, это была маска. Спиноза необычайно мужественно защищался от обвинения в атеизме. Он не позволял себе при этом искажать свою доктрину, он не делал никаких уступок по существу. Но конечно, ему сподручнее было защищаться, заявляя: моя природа (материя) содержит в себе все; она – единственная причина своего существования, всех своих свойств и проявлений; она становится теперь на место вашего одряхлевшего бога, этой философской бессмыслицы.

Но с другой стороны, ставить природу на место бога (deus sive natura) Спиноза мог с особым удовольствием.

Можно допустить, что религиозные навыки, воспринятые им с детства, получали известное удовлетворение вследствие открытия в природе, в «едином всем» нового «бога».

Если бы это было так, это значило бы, что старое время не только внешне тащило Спинозу назад, но, в известном смысле, и внутренне.

Легко можно допустить еще третью причину эмоциональной окраски своеобразного материализма Спинозы: мудрец использовал восхищение перед открывшейся его умственному оку картиной беспредельного и закономерного бытия. Все эти боги, святые и ангелы, все эти раи и ады казались ему смешными. Он хотел противопоставить смутным чувствам, с которыми были связаны эти представления и которые он погребал с ними, свое чистое и восторженное чувство, свое великое и спокойное «да» всему бытию и для этого – то воспользовался преображенным старым словом, говоря об «интеллектуальной любви к богу» (amor dei intellectualis).

Само по себе это чувство любви к бытию – новое и положительное. Это бодрое утверждение бытия свойственно свежим классам, им проникнуты многие философские строки Ленина. Но печальной данью времени была опасная терминология.

Не то плохо при этом, что пролетариату приходится очищать Спинозу от этих уродливых примесей, а то плохо, что они позволяют буржуазии цепляться за полу его философской мантии.

Посмотрим теперь, как относилась буржуазия к Спинозе и его учению со дня его смерти до сегодняшнего дня.

VII

Тот факт, что Спиноза, как идеолог буржуазии, оказался выше исторического культурно – политического уровня своего класса, отнюдь не означает, что буржуазия вовсе не имела представителей, которые понимали бы Спинозу, ценили его, учились у него и частично даже превосходили его.

Так, в Англии можно считать Толанда[21]21
  Толанд, Джон (1670–1722) – английский философ – материалист. В отличие от Спинозы Толанд считал движение не модусом, а атрибутом материи.


[Закрыть] одним из непосредственных учеников Спинозы: но, как известно, Толанд в соответствии с высшим развитием мелкой буржуазии в Англии был не только более решительным атеистом в самой форме своих сочинений, но и осуждал Спинозу за «осторожность».

Великие французские материалисты XVIII века вели свою культурную родословную не столько от Спинозы, сколько от англичан – материалистов, как Толанд и Гоббс, сенсуалистов и скептиков, как Локк и Юм, и от «небесной механики» Ньютона,[22]22
  Ньютон, Исаак (1642–1727) – выдающийся английский математик и физик.


[Закрыть] хотя сам лорд Исаак и остался в религиозных вопросах узким обскурантом.

Однако самые блестящие умы во французской материалистической плеяде чрезвычайно многим обязаны Спинозе. Влияние его сказывается на Дидро,[23]23
  Дидро, Дени (1713–1784) – выдающийся французский философ – материалист и атеист.


[Закрыть] и этика Гельвеция[24]24
  Гельвеций, Клод Анри (1715–1771) – выдающийся французский философ – материалист и атеист.


[Закрыть] немыслима без «Этики» Спинозы.

Оригинальнее всего прошла линия спинозизма по Германии XVIII и XIX веков.

По философской своей даровитости, продуманности, глубине своих систем немцы были как бы предназначены, чтобы стать продолжателями дела Спинозы. Но великие вожди немецкой буржуазной мысли в конце XVIII и начале XIX века были все искалечены той крайней степенью социальной связанности, в атмосфере которой развивалась здесь передовая буржуазия; величие их философских и художественных полетов искажалось враставшей в самое их нутро потребностью в компромиссе со слишком мощной в своем убожестве средой.

Недаром Чернышевский избрал Лессинга[25]25
  Лессинг, Г. – Э. см. настоящий сборник, стр. 345.


[Закрыть] своим героем, видел в нем свой прототип. Лессинг не только был крайне смел и блестяще победоносен в своей борьбе с немецкими попами, он заходил в своем миросозерцании куда дальше тех пределов, в которых ему приходилось открыто держаться.

Немецкая обстановка не давала ему даже возможности открыто установить свое отношение к Спинозе: самое имя Спинозы являлось запрещенным, если оно не сопровождалось ругательствами.

В 1785 году опубликована была книга Фрица Якоби[26]26
  Якоби, Фридрих Генрих (1743–1819) – немецкий философидеалист. В противовес рационалистам он выдвигал на первый план «непосредственное познание» с помощью чувства, опирающегося на веру.


[Закрыть] «Учение Спинозы». Книга эта была путаная и надутая, но ока содержала в себе замечательное свидетельство, касавшееся Лессинга.

К ужасу благонамеренных друзей последнего, Якоби заявил, что Лессинг был спинозистом.

Он рассказал, что во время визита его в Вольфенбюттель к великому просветителю он дал Лессингу прочесть стихотворение Гёте «Прометей», осторожно заметив, что «просит его не рассердиться». Прочитав стихотворение, Лессинг сказал: «Я ничуть не рассердился.

Я давно сроднился с подобными мыслями».

«Как! – воскликнул Якоби, – вы уже читали эти стихи?»

Лессинг: «Нет, но я нахожу заключающуюся в них мысль верной. Эту точку зрения я вполне разделяю.

Правоверный бог давно для меня не существует, он попросту противен мне. Единое все – ничего другого я не признаю. Об этом говорит и стихотворение Гёте. Признаюсь, оно доставило мне большое удовлетворение».

Якоби, ходивший и позднее в своей книге вокруг Спинозы с оглядками и оговорками, в ужасе воскликнул: «Но в таком случае вы почти спинозист?»

На это Лессинг спокойно ответил: «Если бы я должен был назвать себя по какому – нибудь учителю, я не нашел бы другого».

Это свидетельство Якоби способствует идейному сближению Гёте и Спинозы, хотя из приведенного нами рассказа явствует, что Гёте уже раньше знал его учение.

Действительно, величайший поэт и мыслитель немецкой буржуазии многократно возвращался к пристальному чтению «Этики». Не может быть никакого сомнения в том, что ни один философ не имел на него такого влияния.

Восторженному уважению к Спинозе научил его еще Гердер[27]27
  Гердер, Иоганн Готфрид (1744–1803) – немецкий философ и историк, один из основных деятелей немецкого Просвещения XVIII в.


[Закрыть]; но если Гёте в позднейшую пору проявил в общественных вопросах столько неприятного оппортунизма, то одно осталось в нем во всяком случае крепким: некоторая основа натурфилософии, которую он никогда не развил последовательно, но которую несколько раз очень точно определял в самом ее существе.

Как известно, Энгельс не без суровости оценил общую роль Гёте в истории культуры, но он с особенной похвалой говорит именно о «язычестве» Гёте.

Сюда относится отвращение Гёте ко всякому личному богу,[28]28
  Ф. Энгельс писал:
  «Гете неохотно имел дело с „богом“; от этого слова ему становилось не по себе; только человеческое было его стихией, и эта человечность, это освобождение искусства от оков религии как раз и составляет величие Гете. В этом отношении с ним не могут сравниться ни древние, ни Шекспир»
  (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 594).


[Закрыть] ко всем положительно религиям, особенно к христианству, его безграничная любовь к живой природе, к единственно реальному миру – тому, который окружает нас, его последовательная и радостная телесность.

К этому надо прибавить, что Гёте подобно Спинозе воспринимал природу как нечто целое, определяющее весь поток явлений во времени и пространстве.

У Гёте были и некоторые преимущества перед Спинозой. Его эпоха больше подчеркнула в его глазах законы развития. Спиноза еще не был способен на воззрение, сказавшееся, например в гётевской «Метаморфозе растений». Гёте часто с удивительной проницательностью отмечает также развитие из себя самого и понимает, что сущностью и формой такого развития является противоречие.

В этом смысле Гёте, являя собой в общественно – политическом отношении шаг назад по сравнению со Спинозой, в философии является шагом вперед, хотя, конечно, он не обладал и в малой степени могучей систематичностью своего учителя.

Энгельс, не отрицая у Гёте некоторого пантеистического одеяния его миросозерцания, справедливо говорит, что оно, так сказать, дошло до самого порога диалектического материализма.

Несомненной разновидностью спинозизма является философия тождества Шеллинга, опять – таки с большим, чем у Спинозы, ударением на развитие, динамику, диалектику.

То, что Гегель внес оригинального в учение о природе как о едином развертывающемся процессе, вся изумительная детальная разработка философии развития так значительна, что назвать Гегеля спинозистом – значило бы недооценить Гегеля.

И все же Гегель является продолжателем дела Спинозы и – в существенном – исказителем чистой, прогрессивно – буржуазной мысли автора «Этики». Материализм, столь очевидно доминирующий в системе Спинозы, через неопределенное «тождество» Шеллинга превратился у Гегеля в «дух», в «идею».

Влияние Спинозы на Фейербаха, оценка его этим последним и вообще все, что относится к взаимоотношениям спинозизма и марксизма, выпадает за рамки настоящей статьи и было освещено в «Известиях» в день юбилея Спинозы.

Дальнейшее влияние Спинозы на буржуазную философию лишено значительности, как лишена ее в сущности сама послегегелевская буржуазная философия. Честить Спинозу проклятиями сделалось слишком безвкусным, а попытки примазаться к нему были лишены оригинальности и не привлекали внимания. Зато весьма велико было его влияние на лучшее, что дала буржуазная культура во вторую половину XIX века, – на точную науку.

Отметим прежде всего огромное влияние Спинозы на протестантскую критику Библии. Завоевания этой критики и следовавшие за ней труды свободомыслящих историков религии своим началом имеют «Богословско – политический трактат» Спинозы. Даже Ренан, при всей своей мягкости и двойственности, упоминал о Спинозе как о «великом отце свободной мысли».

Здесь можно назвать еще весьма замечательную поэму австрийца Николая Ленау[29]29
  Ленау, Николаус (1802–1850) – австрийский поэт, свободомыслящий. Его лучшее произведение – «Альбигойцы». См. статью А. В. Луначарского о Н. Ленау: А. В. Луначарский. Собр. соч., т. 5, стр. 51–70.


[Закрыть] «Альбигойцы». Эта поэма представляет собой прославление свободной мысли. Ленау объявляет в ней Спинозу человеком более великим, чем Христос, принесшим с собой новое евангелие, которое со временем ляжет в основу всей человеческой жизни, совершенно вытеснив христианство, ибо это новое учение согласно с истиной, поет в один голос с наукой.

Из всех дисциплин наиболее обязана Спинозе передовая буржуазная психология. Психофизика Фехнера,[30]30
  Фехнер, Густав Теодор (1801–1887) – немецкий буржуазный ученый и философ – идеалист, один из основателей экспериментальной психофизики.


[Закрыть] философия психофизического параллелизма (несколько переоцененная Плехановым), психофизиология Вундта,[31]31
  Вундт, Вильгельм Макс (1831–1920) – немецкий буржуазный философ и психолог, один из основателей экспериментальной психологии.


[Закрыть] рефлексология Сеченова и Павлова, подход к правильному разрешению вопроса о сознании (сознание как качество, потенциально присущее материи и проявляющееся при определенных высоких формах и организованности) – все это несомненно связано со Спинозой.

Можно думать также, что гений Спинозы, недоверчиво относившийся к механистическому миросозерцанию, оказался бы до странности близким к наиновейшей физике, если бы ранняя смерть не пресекла начатой им параллельно с «Этикой» «Физики». Так по крайней мере утверждает профессор Дунин – Борковский,[32]32
  Дунин – Борковский, Станислав, граф, фон (1764–1934) – немецкий философ – идеалист, автор четырехтомного труда о Спинозе.


[Закрыть] пристально изучающий в настоящее время фрагменты спинозовской «Физики». Например, Спиноза отрицательно относился к атому как обособленному корпускулу и стремился представить себе природу как пространство, наполненное силовыми полями.

По – видимому, и нынешний курьезный спор между детерминистами и индетерминистами в теоретической физике несравненно легче разрешается с точки зрения спинозовской causa sui (самоопределение), чем с точки зрения классической механики.

Скажем на всякий случай, что придется больно бить по пальцам тех, кто станет отрицать материализм Спинозы из – за того, что он никогда не был механистом: Ленин гениально и раз навсегда разъяснил нам, что наш диалектический материализм остается незыблемым, какие бы конкретные качества ни проявились в процессе научного исследования у того «бытия», которым определяется «мышление».

Однако, если Спиноза, как и вообще материализм в широком смысле слова, благотворно влиял на буржуазное естествознание и еще до сих пор спасает научную честность лучших ученых, надо не забывать, что, во – первых, никто из этих ученых не доходил до полной ясности и последовательности материалистического миросозерцания и что, во – вторых, буржуазная наука сейчас быстро «освобождается» от материалистического духа, меняет флаги и все чаще плавает под флагом того повства, с которым великий Спиноза вел бесстрашную и непрерывную войну.