Текст книги "Выход за предел"

– Скучно мне у тебя, москвич, тошно. На заводе и то веселее было у станка ручки крутить, железяки точить. От работы его телевизор отвлекает, какая у тебя работа-то? Выдумки одни все это, несерьезность одна. А вот я скоро на настоящую работу пойду, если ты мне прописку сделаешь. Продавщицей пойду в магазин, – так же равнодушно произнесла Оксана.

– Как продавщицей? Ты же не умеешь? – спросил Иван.

– Сказали, что научут дефицитом торговать и деньгу большую зашибать научут. Ты только прописку сделай мне, Ваня, без прописки-то нельзя на работу, – ответила Оксана.

– Так я здесь тоже без прописки живу. Я в командировке числюсь, – растерянно ответил Брагин.

– А как же мне прописаться? – спросила с ухмылкой Оксана.

– Не знаю, – тихо ответил Иван.

– Ниче ты не знаешь. А я знаю, – уверенно произнесла Оксана, встала, оделась и куда-то ушла.

Пришла поздно и навеселе. Утром соскочила ни свет ни заря, накрасилась и опять убежала куда-то. Иван пометался по мастерской, не зная, что ему делать, и решил позвонить Сафрону.

– Привет, Ваня, что-то ты рано сегодня? – спросил его Сафрон.

– Извините, если разбудил, Сафрон Ефдокимович. Вы не знаете, где можно купить телевизор цветной? – оттараторил Иван в волнении.

Он решил как-то загладить вину перед Оксаной, хоть вины вроде и не было, и купить ей телевизор.

– Да, дело серьезное. Тебе какой, Ваня, нужен телевизор? Отечественный или импортный? – вежливо поинтересовался Сафрон.

– Лучше импортный, Сафрон Евдокимович, – ответил Брагин.

– Тогда только в комиссионном, где аппаратурой торгуют. На Садово-Кудринской. Метро «Белорусская», за Крылатовской больницей. Там ценитель твоего таланта заведующим работает. Дмитрий Аркадьевич Шурупчик. Ему и позвони часов в одиннадцать, Ваня. Записывай телефон, – Сафрон продиктовал телефон Шурупчика Ивану и положил трубку.

Брагин кое-как дождался одиннадцати часов и позвонил.

– Алло, говорите, вас слушают, – ответил ему приятный мужской голос.

– Мне бы с Дмитрием Аркадьевичем поговорить, – произнес Иван.

– Я вас внимательно слушаю. Кто это?

– Это Иван Кошурников-Брагин, художник, вы у меня картину купили, помните? – проговорил, почему-то волнуясь, Брагин.

Наступила длинная пауза. Потом голос, отчего-то ставший хриплым, произнес:

– Вы это зачем? У меня люди! У меня комиссия. У меня совещание, собрание. Меня вообще нет в кабинете. И не смейте мне больше звонить! – почти прокричал Шурупчик и бросил трубку.

Растерянный, Иван позвонил Сафрону и передал ему разговор. Сафрон посмеялся немного и сказал, что Шурупчика, наверное, обэхээсэсники прикручивают, вот он и нервный такой.

– Не судьба тебе, Ваня, телевизор импортный купить у него. Но я тебя успокою, Ваня, есть другие. Поедешь на Неглинку часам к двум, там фарцовщики крутятся между ЦУМом и музыкальным магазином, где ты свой костюм джинсовый брал. Найдешь там Сашку, маленький такой, юркий парень, про такого говорят в народе – шустрик. Ты его сразу узнаешь. Скажешь, что от меня, он все устроит, будь спокоен.

В два часа Иван был на Неглинной улице и высматривал по описанию Сафрона Евдокимовича Сашку. Минут через десять тот и правда появился. Низенького роста, очень модно разодетый и невероятно веселый. Брагин подошел к нему, представился, а когда сказал, что он от Сафрона Евдокимовича, Сашка расплылся в такой выразительной улыбке, что Иван и сам невольно засмеялся. Быстро рассказал ему суть проблемы, и Сашка тут же решил ее, сказав, что есть «Сони-222».

– Новье, муха не сидела! Для всех он будет весить три тонны, а для тебя, так как ты – от Сафы, две с болтом. Две с половиной тысячи, стало быть, с доставкой на дом.

Брагин написал Сашке адрес на клочке бумаги и сказал, что будет ждать. Тот ответил весело, что в 20:00 припрется и не один, а с телевизором. В 20:00 пришла Оксана. Разделась, уселась за стол и позвала Ивана. Он уселся напротив, и в это время кто-то забарабанил в дверь. Брагин пошел открывать. На пороге стоял взмыленный Сашка с огромной коробкой в руках.

– Не знал, что так высоко тащить надо. Трешка за этаж, хозяин! – задорно оповестил Ивана Сашка. – Не ссы, шутка, Ваня, шутка! Для друзей Сафрона хоть на десятый бесплатно, но только в лифте. Куда несем?

– В залу, – ответил Брагин и ухватился за край короба помогать. Занесли телевизор в зал и водрузили короб на стол перед Оксаной.

– Это тебе, Оксана, чтоб не скучно было, – тихо проговорил Иван.

– Ничего себе подарочек! – прокричал Сашка, – я бы за такой год плясал на этом столе. Счастливые вы, женщины, мужчины ради вас и звезды с неба, и луну сопрут! Только скажите.

Он быстро вскрыл фирменную упаковку, и на столе оказался новенький, великолепный японский телевизор «Сони-222» – несбыточная мечта всех советских людей!

– Розетка вот здесь, – проговорил радостно Брагин.

– А антенна? – спросил Саша.

– А антенны нет, – ответил Иван.

– А как же ты жил без антенны? – удивленно спросил Сашка и, сев на стул, добавил: – Вот незадача. Без антенны он не будет показывать.

– Будет, – вдруг неожиданно для всех произнесла Оксана красивым голосом.

Она поднялась и ушла, а через минуту вернулась с мотком медной проволоки, на которую они с Иваном недавно вешали шторы. Размотала провод. Закинула длинный конец на шкаф. Потом взяла кухонный нож со стола, зачистила другой конец и воткнула его куда-то с задней стороны в телевизор.

– Включай, весельчак, – проговорила Оксана.

Сашка недоверчиво посмотрел на девушку и произнес:

– Что-то я сомневаюсь, колдунья, что он зафурыкает.

– А ты не сомневайся, весельчак. У нас в общаге в Харькове все телевизоры с такими антеннами показывают и неплохо, – с ухмылкой проговорила Оксана и уселась за стол.

Веселый Сашка нажел кнопочку и…

И телевизор заработал.

– Круто, – произнес Сашка, чего-то еще покрутил и продолжил: – Круто, но все-таки вызовите антенщика, будет совсем круто показывать. Обмоем ваш ящик попожжай, меня еще три клиента ждут! Давай, Ваня, разбашляемся.

Иван принес деньги и положил на стол. Сашка пересчитал их и положил в карман. Потом огляделся и проговорил: «Да ты, Иван, художник, я смотрю! Вот же друзья у Сафы толковые. Все поют и пляшут, рисуют, лепят и ювелирку двигают. До свиданья, голубки, воркуйте мирно, как-нибудь залечу на огонек, если пустите».

И направился к выходу. Иван проводил Сашку и вернулся к Оксане. Она увлеченно смотрела программу «А ну-ка, парни». Брагин уселся рядом на стул. Оксана поднялась, выключила телевизор и сказала: «А я ведь ухожу от тебя, москвич. Вот вещи пришла забрать». И направилась в спальню. Ивана будто кувалдой огрели по голове. Он сидел и тупо смотрел на экран выключенного телевизора. Оксана вынесла свой большой чемодан и, не выпуская его из рук, произнесла: «Не поминай лихом, москвич! Вся любовь и титьки – на бок!»

Вышла. Дверь хлопнула, и Иван остался один. Он еще посидел с полчаса, потом поднялся, оделся и тоже вышел на улицу. Пришел в магазин-гастроном, купил ящик перцовки и потащил его в мастерскую. Удивленные мужики, сидевшие за доминошным столом, примолкли. Брагин, не здороваясь, пронес ящик мимо них, и кто-то из мужиков сказал: «Наш-то гулять наладился. Да без нас ныне. С молодухой своей красивой на пару гулять, знать, будут. Эх!»

Брагин заволок ящик наверх, достал бутылку, открыл ее зубами и налил полный стакан. Не садясь, выпил его до дна и медленно присел. Посидел немного, поднялся и подошел к окну. Посмотрел на церковь освещенную, на окна соседних домов и оборвал на хрен недавно повешенные шторы. Вернулся к столу. Налил еще стакан, выпил его, сел на стул, опустил голову на руки и заревел, беззвучно дрожа всем телом и сжав зубы.

Глава 17. Искуситель

Через неделю, почувствовав что-то неладное после безуспешных звонков, Сафрон приехал к Брагину. Поднялся, вошел в незапертую дверь и ужаснулся. Иван лежал посредине мастерской на оборванных шторах, в своем джинсовом, измазанном краской и грязью костюме, в одном сапоге. Стол был завален грязной посудой, окурками, какой-то гадостью, осколками стекла, а поверх всех этих нечистот лежал второй сапог Ивана. За столом на полу валялся раскуроченный японский телевизор «Сони-222» с разбитым экраном. Сафрон обвел взглядом мастерскую, грустно произнес: «На полу лежали люди и шкуры» и стал прибираться. Развесил картины. Собрал в мешок бутылки. Очистил стол от мусора. Вынес в прихожую разбитый телевизор. Подмел везде, уселся за стол и стал перечитывать найденный среди грязи журнал «Огонек». Иван зашевелился и уселся на полу, с взъерошенными волосами и выпученными глазами. На него страшно было смотреть. Его волосы и небритое, изможденное лицо были измазаны зеленой краской. Ничего не понимающие глаза смотрели куда-то мимо Сафрона. Он сидел на полу, раскачивался и мычал. Сафрон закрыл журнал и сказал: «Ну, что ж, Ваня… Я смотрю – ты занят сегодня? Позвони, когда освободишься».

Встал и пошел на выход. Иван пополз было за ним, потом развернулся и пополз в туалет, включил душ и прямо в одежде залез под воду. Стянул с себя мокрую одежду и, не вытираясь, направился, шатаясь, в спальню. Упал на кровать и затих. На крыше, топоча, ворковали голуби. «Надо птиц покормить, – подумал Иван, – давно уж не кормил. Куплю каравай и покрошу, но попозже».

Отлежавшись сутки, он отстирал свой костюм и пошел в магазин-гастроном. Купил каравай хлеба и чего-то к чаю. Вернулся в мастерскую, положил авоську на стол и начал писать. Работа отвлекла, а потом поглотила все его существо. Он рисовал сутками напролет, забыв о времени, о еде. Забыв о себе. Забыв обо всем! И к весне Иван Кошурников закончил цикл картин по рассказам Николая Васильевича Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Не останавливаясь, принялся за новый цикл – «Зачарованный странник». По мотивам его любимого писателя Николая Семеновича Лескова.

К холодам он закончил и его. В самом конце декабря, перед Новым годом, приехал с гастролей Сафрон, позвонил и наведался к Ивану. Внимательно осмотрел картины из «Зачарованного странника» – предыдущие он уже видел летом и очень высоко оценил их.

– Ваня, а ведь ты растешь, – проговорил он тихо Брагину. – Я никак не могу объяснить себе, почему ОН именно тебе преподнес такой великий дар? Но раз уж преподнес, значит, знает, кому доверил.

Они уселись за стол пить чай, и Сафрон рассказал, что договорился с властями, с Союзом художников и с другим начальством о новой персональной выставке Ивана на февраль. Да не где-нибудь в Кузьминках, а в самом ЦДХ – Центральном доме художников на Крымском Валу. Брагин поблагодарил Сафрона и впервые за долгое время улыбнулся.

– На выставке, возможно, произойдет еще очень важное событие для тебя, но об этом рано пока. А ты знаешь, Ваня, я ведь в Париже был, виделся там с Высоцким. Был у него на выступлении и дома, – произнес неожиданно Сафрон, видимо, желая оживить разговор.

Иван присел на стул и с интересом спросил:

– И как он, Владимир Семенович?

– Он дичайше востребован, жестко занят, много пишет и передает тебе привет, Ваня! – весело ответил Сафрон.

– Не может быть! – воскликнул Брагин.

– Может, Ваня, может! И не только устный привет, а и письменный, – проговорил Сафрон, взял со стула свой саквояж, поставил на стол и открыл. Он извлек из него две пластинки-гиганты и протянул Ивану.

– Это тебе, Ваня. Одна пластинка канадская, про запись которой я тебе рассказывал, а другая французская, пиратская копия которой на кассете у тебя имеется. Обе с автографом автора, – проговорил все так же весело Сафрон.

Брагин бережно взял протянутые ему пластинки, прочитал дарственные надписи и с силой принялся трясти руку Сафрону.

– Спасибо преогромное, Сафрон Евдокимович! А у меня сейчас ведь и проигрыватель имеется. Приобрел после того, как вы мне Чеслава Немана подарили! – радостно произнесл Иван.

Сафрон поднялся, высыпал из саквояжа краски на стол, какие-то кисти, посмотрел на блестящий чайник, напоминающий медицинские инструменты, и сказал: «Ваня, это тебе подарочки из-за бугра».

Иван еще раз поблагодарил его и проводил до дверей.

Сафрон ушел, а Иван вернулся к столу и включил проигрыватель. Прослушал внимательно все свои драгоценные пластинки Высоцкого от начала до конца несколько раз. Потом сложил эти пластинки в конверты, выключил проигрыватель, оделся и пошел в храм, стоявший напротив его витринных окон. С отцом-настоятелем храма Нилом он был уже давно знаком, и они с ним и остальными служками украшали как могли храм для прихожан к Новому году, а главное – к Рождеству Христову! Украшали храм по ночам, между вечерней и утренней службой. Иван с удовольствием подновлял фрески на стенах, что-то подкрашивал, подмазывал, реставрировал по старинным рецептам, добытым где-то Сафроном. Отец Нил был ненамного старше Ивана, как и тот же Сафрон. Он был молчалив, с виду строг и неулыбчив. На деле же был очень добрым, сердечным человеком. Трудолюбивым и искренне верующим, без фанатизма. Они очень подружились с Иваном. Так, в трудах со служками да старушками, вместе и встретили Новый год. И пребывали в ожидании Рождества.

На душе Ивана было спокойно и тихо, но где-то в глубине шевелилась тоска. На Рождество заскочил Сафрон Евдокимович и подарил Ивану котенка, а Брагин подарил ему небольшую, но очень изящную малахитовую вазу работы уральских мастеров. Ваза Сафрону очень понравилась, а Ивану понравился котенок, который оказался кошечкой. Маленькая пушистая кошечка была какой-то редкой американской породы «Колор Пойнт», помесь персидской и сиамской. Иван назвал ее Дымкой. Надел свой поношенный плащ, посадил кошечку за пазуху и пошел в магазин-гастроном. По дороге показал свою кошечку мужикам за доминошным столом. Те похвалили. Показал ее и продавщице Тамаре, она тоже похвалила. Купил молока, колбасы, хлеба и вернулся домой. Покормил веселую Дымку свою, и на душе его стало тепло, тоска исчезла.

Февральская выставка прошла великолепно. Иван Брагин на ней вдруг, неожиданно для себя, узнал, что он знаменитый художник. Ему торжественно было присвоено почетное звание pаслуженного художника Российской Федерации. Это было то важное событие, о котором говорит Сафрон Евдокимович. Ивану предложили поступить в Суриковку – без экзаменов. Но он тактично отказался: мол, еще годик надо поготовиться. Отказался он по совету Сафрона, тот ему сказал: «Ваня, тебя туда еще преподавать позовут, успеешь хлебнуть тамошних завидок да интриг!» Привлекли Ивана Брагина и к общественной работе как молодого лауреата. Заседать в бесконечных жюри, участвовать во встречах с населением и т. д. Иан охотно согласился.

Удивленный Сафрон тут же порекомендовал ему вступить в партию: «Поезжай-ка ты, Ваня, домой, повидайся с родителями – давно ведь не видел? Возьми привезенный из Москвы подарочек и сходи там в райком партии Усольский. Они очень любят земляков, прославившихся в Москве. Гордость за таких они приписывают себе в заслуги. Объясни там секретарям, что, мол, созрел для вступления в члены КПСС, ну не в члены, а в кандидаты в члены».

– А мне это зачем? – спросил удивленный Брагин.

– Надо, Ваня, надо! – ответил Сафрон. – Ведь нам же надо, чтобы тебе когда-то в далеком будущем присвоили звание народного художника СССР? Надо. Ведь нам же надо, чтобы твои персональные выставки демонстрировали за рубежом? Надо. И есть еще много «надо», Ваня! А подготовкой кадров и расстановкой их на местах занимается у нас в стране Коммунистическая партия Советского Союза!

Иван и правда давно не был на родине. Поехал, погостил у родителей, навестил всех родных и близких. Потом пошел в райком партии, напоил там первого секретаря, второго и третьего. И тут же был принят кандидатом в члены КПСС, в партийную организацию по месту жительства. И карьерный рост был обеспечен Ивану. Кошечку его Дымку, пока он отсутствовал, кормила соседка Светка, дочь Марии Ивановны. Отношения Светки с Иваном возобновились, но не более того. По приезду Ивана приехал Сафрон с очередным клиентом. Клиент купил картину, и, довольный, удалился, а они уселись пить чай. Иван рассказал о поездке, о родных местах, они выпили, закусили и разошлись.

Глава 18. Пятый

За то время, как Иван волею судьбы оказался в Москве, произошло многое. Настолько многое, что коллеги по ремеслу не без зависти поговаривали, будто его курирует какой-то высокопоставленный партийный функционер из ЦК КПСС или даже из самого Политбюро. Будто бы тот чиновник – сторонник русской идеи, славянофил, поэтому он всех остальных задвигает, а Ивана Брагина толкает вперед. Сафрон нигде особо не светился, что помогает Ивану, про разговоры эти знал, но скромно помалкивал, наблюдая за происходящим и за переменами в художнике Иване Кошурникове.

Впрочем, перемены эти были сугубо внешними. Бородка и усики под Чеслава Немана сильно изменяли его внешность. Иван научился носить дорогие костюмы, привозимые тем же Сафроном, но его кожаный плащ по-прежнему висел в прихожей, а солдатские ботинки стояли под ним. Научился Брагин интересно и красиво говорить. Возмужал, стал галантным кавалером. Персональные выставки в ЦДХ на Крымском Валу стали для него обычным делом. Союз художников выделил-таки ему однокомнатную квартиру у метро «Профсоюная» в Черемушках. Где он и прописался, наконец, хотя жил по-прежнему в мастерской, в которой царствовала его любимая кошечка Дымка, превратившаяся за эти годы в роскошную, породистую, пушистую и умную кошку. Она нарожала таких же красивых котят, которых Иван раздавал всем желающим, а те, которые не раздавались, оставались в мастерской, и они целой ватагой гонялись за Иваном.

Его давно уже приняли в члены КПСС и загрузили общественными поручениями, а Иван их и не чурался. Но основным для него оставалась работа. Он все лето был в творческой командировке на северах, у пограничников, привез оттуда много эскизов в карандаше и задумал новый цикл картин – «От Кольского до Курил».

Позвонил Сафрон, поинтересовался, как съездил, и сказал, что заедет вечером. Иван разложил на видном месте диковинные вещи, привезенные из командировки. Деревянные поделки из карельской березы, агаты с Тимана, обломок бивня и большой зуб мамонта из Тикси. Удивительных размеров предмет из моржовой кости с Чукотки. Разные поделки из рогов лося и оленей. Ушную раковину кита с Камчатки. И еще много всякой интересной всячины. Накрыл шикарный стол дарами дальневосточных морей – икрица там, крабы, гребешки. Сходил за «старочкой» в магазин-гастроном и стал ждать.

Сафрон приехал не один. С ним в мастерскую вошла девушка настолько неожиданной, необычной красоты, что Брагин буквально потерял дар речи. Сафрон протянул руку и проговорил: «Ну, здравствуй, Ваня». Иван мотнул головой и проговорил: «Ага», продолжая смотреть лишь на гостью. Сафрон улыбнулся и произнес: «А это Василина, знакомьтесь».

Василина протянула легкую руку и сказала: «Здравствуйте, Иван Тимофеевич, я много о вас слышала от Сафрона Евдокимовича. Рада знакомству». Иван хрипло промычал типа того, что, мол, проходите, я сейчас, и ушел в ванную. Там умылся и, глядя на себя в зеркало, произнес: «Ничего себе, Василина-Властилина. Ай да Сафрон Евдокимович». Он вышел к гостям, извинившись, и пригласил их за стол. Стал увлеченно рассказывать о Севере, но рассказывал это будто только девушке. Стал угощать гостей камчатскими крабами и сахалинской икрой, но угощал будто только ее. Потом, оборвав себя на полуслове, тихо и рассеянно произнес: «Какое красивое и редкое имя – Василина… Это что – древнерусское имя?» И Сафрон опять с улыбкой ответил: «Да, Ваня, древнерусское, с византийским налетом». А Василина весело добавила: «Это имя попросила мне дать моя прабабка из Лондона, Катерина. Она приходила во сне к Мамашуле, когда меня рожала мама Даша».

Иван почему-то заволновался и проговорил: «Сафрон Евдокимович, я же не знал, что вы не один. У меня только „Старка“, а надо шампанское. Сейчас я сбегаю в лавку. Я мигом».

И Иван быстро поднялся, глядя только на девушку. Та посмотрела на Ивана, улыбнулась краешком губ и произнесла: «Не нужно, Иван Тимофеевич. Мне „Старочка“ ваша должна понравиться. Давайте попробуем». Иван сел, снова встал, распечатал бутылку, разлил по рюмкам и произнес: «Ну, за встречу». И только сейчас посмотрел на Сафрона.

Выпили, и неловкость прошла. Иван рассказал о поездке и показал привезенные артефакты с Севера, тактично умолчав о предмете из моржовой кости. Продемонстрировал многочисленные эскизы, которые Сафрон внимательно пересмотрел и сказал: «Ваня, а ведь это сейчас именно то, что и надо. Ты знаешь, я веду переговоры с министерством культуры о твоих выставках за рубежом. Поначалу, конечно, только страны социализма, а там, глядишь, и к буржуям поедем».

Сафрон с интересом наблюдал за реакцией Ивана и поведением Василины, которая была сегодня явно чем-то озадачена.

– Да, за рубежом интересно было бы побывать, посмотреть, как люди живут, – неестественно спокойно произнес Иван.

Потом посмотрел на Василину и спросил:

– А вы были за рубежом, Василина?

Она улыбнулась Ивану и ответила:

– Нет, не бывала. У меня только прабабка Катерина с зонтиком за границей была – и в Италии, и во Франции, и в Англии жила, да ее сестра Анна. Так Мамашуля говорит. А я не была за границей.

– Интересно, а где в Италии твоя прабабка Катерина жила, не знаешь, Василина? – неожиданно спросил Сафрон.

– Точно не знаю, Сафрон Евдокимович, кажется, в Неаполе, – ответила удивленная вопросом Василина.

– Интересно, очень интересно, – произнес задумчиво Сафрон. – А как фамилия твоей прабабушки, не скажешь?

– Баронесса фон Рассель, – ответила растерянно Василина, – но это секрет, я обещала Мамашуле не говорить никому, а она бабе Лизе, своей маме, обещала.

И Василина почему-то смутилась. Иван посмотрел на нее и весело спросил:

– А что, баронессы на самом деле были? Я думал, что они только в сказках существовали, а на самом деле, их и не было никогда.

– Были, Ваня, были, и сейчас есть, но только не у нас. А у нас торжество социальной справедливости и равенства, – весело провозгласил Сафрон.

– Понятно. А почему ваша прабабка с зонтиком? – спросил Иван, неотрывно глядя на Василину.

– Не знаю, может, там ненастье постоянное, – ответила Василина.

– Конечно, ненастье, Ваня, это же Лондон, Англия. Там все время дожди и привидения. Ты знаешь, Ваня, после зарубежных выставок тебе народный художник России светит. Не зазнаешься?

– Нет, – ответил Иван мимоходом и обратился к Василине: – А вы чем занимаетесь, наверное, учитесь где-то?

– Да я приехала учиться вокалу в Гнесинский институт, но с удовольствием поучилась бы и рисовать. Это я совсем не умею, а вот Мамашуля умеет. Она последние годы все цветы рисует у нас дома под Чинарой, – ответила Василина и опять улыбнулась Ивану.

– Может, поучишь, Ваня? – с улыбкой спросил Сафрон.

– Да я с удовольствием, Сафрон Евдокимович, правда, я неважный педагог, но если доверяете, я с удовольствием, – взволнованно проговорил Иван.

– Ну и замечательно. Осталось только получить согласие будущей ученицы, – произнес Сафрон и посмотрел на Василину.

– Я, правда, очень хочу научиться рисовать, Сафрон Евдокимович, но боюсь, сейчас не потяну и учебу в вузе, и обучение живописи. Может, как-нибудь позже, если вы еще будете согласны меня учить, Иван Тимофеевич, – и Василина перевела взгляд на Ивана.

– Когда вам будет угодно, Василина. В любое время, как надумаете, – ответил Иван.

И гости засобирались восвояси. Брагин проводил их, и вместо того, чтобы накинуться на работу, как планировал, отправился гулять в народ.

В народ он сейчас выходил редко. Только после выставок своих или по случаю удачной продажи картин клиентам. Вообще-то Иван сейчас не выходил в народ, как раньше, таская ящики с выпивкой на доминошный стол. Безденежьем он не хворал давно, поэтому заказывал в ресторане «Метрополь» стол на двенадцать кувертов. Вызывал по адресу три такси, обязательно черные «Волги». Усаживал в них соседских мужиков, бывало, и старушек со скамеечек. И торжественным эскортом выезжал гулять с народом. Он по-прежнему остался Чудаком большой руки. Об этом знали и швейцары «Метрополя», и официанты, и метрдотели, и музыканты, которые встречали Ивана и его гостей песней «Если друг оказался вдруг» Владимира Высоцкого. И цыгане с гитарами и бубнами знали, потому и не использовали инструменты, а пели для Ивана а капелла: «Ой да зазнобила… Ой да только солнышко, чавэлэ, не взойдет». Иван был удивительно щедрым, добрым и веселым человеком во время своих выходов. И все его чудачества хорошо оплачивались им же.

Чудачества эти были не злые, не унизительные, не оскорбительные, без мордобоя и ругани. В советские времена в ресторанах, где бывали иностранцы, тоже присутствовал обязательный дресс-код и фейсконтроль. Поэтому соседских хулиганов, которые приезжали с Иваном в свитерах и олимпийках, переодевали в гардеробе в специально приготовленные для них белые рубашки с бабочками и пиджаки. Мужики сразу ощущали себя значительными, хоть и чувствовали неловкость до первой рюмки. Они поднимали бокалы за здоровье Ивана Тимофеевича, говорили длинные, путаные и неинтересные тосты, выпивали по-быстрому, чтобы скрыть неловкость. Однажды во время «царского пира» – так мужики называли выходы Ивана в народ с народом, – Брагин заметил, что в зал завели узбекскую делегацию. Он поднялся из-за стола, подошел к официантам, обслуживающим эту «дружбу народов», о чем-то переговорил с ними и вернулся за стол «царствовать». Официанты раздали меню гостям с Востока и ушли куда-то надолго. А участники делегации изучили меню, ужаснулись ценам напротив блюд и стали терпеливо ожидать своих разорителей-официантов. Иван подождал минут двадцать, встал и подошел к делегации со словами: «Здравствуйте, дорогие товарищи освобожденного Востока. Рад приветствовать вас на гостеприимной земле столицы. На Красной площади уже были?» Те одновременно закивали головами: «Были, были, дорогой товарищ».

– А почему тогда такие грустные? – весело спросил Иван.

– Так кусать очень хочется, дорогой товарищ, – ответил за всех, видимо, старший по должности.

– Кусать хочется, а официантов нет, злодеев? – спросил Иван.

– Нет, нет, видимо, заняты осень, – опять ответил за всех начальник делегации с сильным акцентом.

– Так они же не знают, что вы уже готовы сделать заказ! Вот и не идут, заразы. А как им узнать? Для этого вам нужно взять эти салфетки, – и Иван взял одну, сильно накрахмаленную, белоснежную салфетку, стоявшую перед ним, и надел ее себе на голову. – Если товарищи готовы сделать заказ, надо сделать вот так, они сразу увидят и прибегут к вам.

Снял с себя салфетку и надел ее на голову начальнику: «Вот так, дорогие товарищи, вот так».

Повернулся и ушел к своим соседским мужикам за стол. Вся делегация надела на головы салфетки прямо на тюбетейки и так сидела еще минут десять под удивленными взглядами окружающих, пока случайно не появился в зале замдиректора ресторана и не дал нагоняя официантам и метрдотелю. Иван задобрил и его и заслал армянского коньячку узбекам. Все обошлось.

В тот раз Иван заказал дальневосточных крабов, гребешки, креветки, кальмары, мидии, жареного палтуса и камбалу, тазик икры красной, тазик черной и каждому персонально яичницу из трех яиц с жареным лучком и опять же с красной икрой – все как на северах, на Дальнем Востоке. Понятно, водочки холодной, боржомчик. Копчености там разные, селедочку с луком, ну и так далее. Когда официанты принесли заказ на кухню, повар спросил у них:

– Яичница с красной икрой, а как это?

– Не знаем, – ответили официанты, – Иван заказал.

Так и появилось в «Метрополе» за бешеные деньги новое блюдо – «яичница с русского Севера». В общем, чудил Иван, как всегда, но в тот день чудил тихо и был задумчив. После ресторана привез мужиков в сильном подпитии обратно и сказал: «Все, мужики, покедова. Завтра за работу принимаюсь надолго». И пошел к себе в мастерскую.

Утром вылез на крышу, покрошил птицам каравай и спустился работать. Но работа не шла. Он целый день просидел у чистого холста, а вечером позвонил Сафрону:

– Извини, Сафрон Евдокимович, за гостеприимство вчерашнее. Вел себя, как дурак, увидев твою Василину. Прости, пожалуйста.

– Ничего, Ваня. Я тоже вел себя не лучше, когда увидел ее в первый раз на Новый год, – просто и искренне ответил Сафрон и засмеялся.

Они еще немного потолковали по телефону и распрощались. Иван с облегчением принялся, было, за дело, но работа опять не шла. Уже за полночь он отложил северные эскизы и принялся писать портрет Василины по памяти. Он писал ее с таким вдохновением и воодушевлением, какого не замечал в себе никогда до этого, и закончил портрет, когда рассвело. Попил чаю и принялся за новый. Вскоре он заставил портретами всю мастерскую, заполнил Василиной все свое пространство. И так продолжалось до конца января, пока однажды не зазвонил телефон. Он поднял трубку, сказал «Алло» и услышал голос Василины:

– Здравствуйте, Иван Тимофеевич, это Василина. Помните, я приходила к вам с Сафроном Евдокимовичем?

Иван онемел.

– Алло, Иван Тимофеевич, вы меня слышите? – спросила Василина неуверенно.

– Да, я вас слышу, – ответил Иван и откашлялся в сторону.

– Иван Тимофеевич, я хотела бы поговорить с вами об уроках живописи, – проговорила негромко она.

– Да-да, конечно, я готов, – забеспокоился Иван.

– А когда можно к вам приехать? – спросила Василина.

– Немедленно приезжайте. Прямо сейчас приезжайте. Я вас жду, – проговорил Иван скороговоркой и повесил трубку.

Через пять минут он уже сам себе не верил, что она звонила.

«Наверное, привиделось, прислышалось? Наверное, галлюцинации у меня звуковые начались?» – думал Иван, бегая по мастерской, убирая портреты Василины в загашник на всякий случай.

Невероятно, но через час раздался стук в дверь. Иван распахнул дверь, на пороге стояла она – Василина!

– Здравствуйте, Иван Тимофеевич, вот и я, – сказала Василина с улыбкой.

– Здравствуй, Василина, теперь я понял тайну твоего лица! Загадку твоей красоты необъяснимой. Ты не носишь маску! – проговорил быстро Иван, внимательно рассматривая девушку.

– Вы тоже не носите маску, Иван Тимофеевич, – неожиданно ответила Василина.

– Я ношу! Я ношу, и все носят, а ты – нет. Вот у меня и усики, и бородка от Чеслава Немана, мне Сафрон Евдокимович пластинку его подарил с портретом. И волосы длинные, только русые, тоже от него. И многие люди насмотрятся кино, найдут там героя похожего и начинают под него косить. А у тебя, а у вас нет маски, нет прототипа, и без этой мишуры видно ваше настоящее лицо, видна ваша душа! У вас и косметики нет, макияжа!