Текст книги "Едва слышный гул. Введение в философию звука"

§ 3
ТЕХНОЛОГИЯ КАК ИРРАЦИОНАЛЬНОСТЬ

Философия техники многовариантна. Жильбер Симондон концептуализировал технику как явление, уходящее корнями в глубокую древность, возникающее из магической фазы эволюции вместе с религией. Представлению о технике как проявлении взаимоотношений с миром противоположно ее восприятие в качестве инструмента – системы средств, поглощающих цели. Георг Зиммель утверждал, что, прилагая все свои усилия к тому, чтобы поддерживать машину в работе, человек быстро начал забывать, ради чего он ею обзавелся. Иными словами, из сподручного орудия техника способна превращаться в условие существования общества. В каком-то смысле оба этих взгляда отражены в работах Эрнста Юнгера, рассматривающего мир машин как гештальт, тотальную мобилизацию – среду наподобие языковой. Но онтологизация не лишает технику тревожной двойственности, она по-прежнему предстает то как пространство жизни, то как орудие труда. Мартин Хайдеггер видел корни этого раздвоения в расколе значения древнегреческого τέχνη, объединявшего искусство и ремесленное мастерство. Утрата этого единства приводит к дальнейшему вытеснению значений. Еще в середине XX века Хайдеггер смог легко спрогнозировать последующие процессы:

То, что нам сейчас известно как техника фильмов и телевидения, транспорта, особенно воздушного, средств информации, медицинская и пищевая промышленность, является, вероятно, лишь жалким началом. Грядущие перевороты трудно предвидеть. Между тем технический прогресс будет идти вперед все быстрее и быстрее и его ничем нельзя остановить. Во всех сферах своего бытия человек будет окружен все более плотно силами техники55
  Хайдеггер М. Отрешенность / Пер. с нем. А. Солодовниковой // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М.: Высшая школа, 1991. С. 107.


[Закрыть].

В какой же момент произошло резкое отделение машинной техники от техне? Ханс Фрайер определил уникальный характер западноевропейской технической революции как желание «учесть всю имеющуюся в наличии латентную энергию – леса и водоемы, уголь, нефть, газ, наконец, атомные системы, – установить над ней плановый контроль и перевести ее в свет, тепло, движение»66
  Фрайер Х. К философии техники / Пер. с нем. А. Михайловского // Вопросы философии. 2011. № 3. С. 77–78.


[Закрыть]. Техника выступила главным средством науки для систематизации мира, но одновременно – новым способом восприятия: возможностью смотреть на Вселенную как на нечто поддающееся подсчету. Конечно же, и звук не стал исключением: «всякое движение воздуха, которое соответствует сложной звуковой массе, может быть, по закону Ома, разложено на сумму простых маятникообразных колебаний»77
  Гельмгольц Г. Учение о слуховых ощущениях как физиологическая основа для теории музыки / Пер. с нем. М. Петухова. М.: Либроком, 2012. С. 48.


[Закрыть], – писал Герман фон Гельмгольц. В этой системе координат путь вперед – это всегда продвижение к более тонким измерениям, более точным расчетам, более эффективным инструментам, которые оказываются в распоряжении профильных специалистов.

Нужно вспомнить о том, что впервые подобный взгляд на мир в полную силу заявил о себе после публикации работ Рене Декарта – с тех пор человек был возведен в статус субъекта, характер бытия природы определен как предметность, а стремление просчитывать и контролировать природные процессы быстро начало превращаться в желание стать «как бы господами и владетелями природы»88
  Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках / Пер. с фр. Г. Слюсарева. М.: Академический проект, 2011. С. 123.


[Закрыть]. Определяющие реальность слова науки начали складываться в язык власти. Антропоцентричная модель господства над природой родилась не в Новое время, но, по словам Хайдеггера, именно картезианская философия ознаменовала «тот первый решительный шаг, который сделал метафизически возможными новоевропейскую машинную технику и с ней – новый мир и его человечество»99
  Хайдеггер М. Европейский нигилизм / Пер. с нем. В. Бибихина // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. СПб.: Наука, 2007. С. 179.


[Закрыть]. Прежде чем наука могла начать свое полноценное существование, должна была появиться вера в то, что перед субъектом простирается сплошь вычисляемая и измеримая действительность, подчиненная логике причинно-следственных связей. Первичной в науке выступает вовсе не реальность объективных законов и не эмпирические показатели, а незыблемость теоретической оптики. Сквозь теорию ученый смотрит на мир как на систему информативных данных, которые можно использовать на благо человечества. И уже сам этот взгляд представляет собой главнейший инструментарий для решения будущих исследовательских проблем.

Эти идеи отнюдь не утратили актуальности: книги Стивена Хокинга пронизаны желанием абсолютного познания порядка Вселенной через единую теорию. Закон каузальности не перестает сохранять свою незыблемую силу даже в ядерной физике, а само наличие модели неизбежно преображает проект природы из онтологического в инструментальный. Это представление о мире как о системе поддающихся расчету сил предопределило взаимозависимость науки и техники (хрестоматийный пример – невозможность существования астрономических теорий Галилея до создания телескопа). Но одновременно именно техника оказывает решающее воздействие на результат эксперимента и допускает вероятность ошибочных выводов. Вернер Гейзенберг доказал, что акт наблюдения является внешним вмешательством, способным сказаться на ходе и характере процесса. С появлением первых вычислительных машин изменяется и сама практика: она сплетается в единый предмет с теорией. В конце XX века прежнее разделение даже было объявлено безосновательным, и в исследовательском дискурсе появился новый термин – технонаука.

Итак, наука как накопление верифицируемого знания, как выстраивание системы, позволяющей различать значимые и периферийные составляющие, как жестко определенная цепь логических, концептуальных и методологических предписаний одновременно означает взгляд на мир через теорию и технику. Они определяют, что́ может считаться наблюдаемым, но, возможно, именно по этой причине наука из способа познания мира постепенно начинает превращаться в нечто призванное обслуживать комфорт человека. Мир поддается расчету и потому может приносить прибыль. В свою очередь, неизбежным следствием научно-технического прогресса оказывается исчерпание природных ресурсов: охрана природы становится логичным продолжением технического проекта, знаменующим угрозу исчезновения флоры и фауны, последнюю надежду на их сохранение, продиктованную прежде всего заботой человека о своих потребностях. Примечательно, что эта охрана природы не выходит за горизонт технического: чаще всего она лишь предполагает переход от радикально угрожающих окружающей среде технологий к так называемым экологическим (что, в свою очередь, предполагает увеличение добычи других полезных ископаемых, в частности редких металлов, извлечение и переработка которых связана с серьезной угрозой окружающей среде). Обратной стороной охраны окружающей среды оказывается тот факт, что, «по данным Китайского общества редкоземов, в результате обрабатывающего процесса на 1 тонну редкоземельных элементов приходится 75 000 литров кислых сточных вод и 1 тонна радиоактивных отходов»1010
  Абрахам Д. Элементы силы. Гаджеты, оружие и борьба за устойчивое будущее в век редких металлов / Пер. с англ. Е. Бондал. М.: Изд-во Института Гайдара, 2019. С. 256.


[Закрыть]. То есть экологические технологии зачастую выступают продолжением проекта уничтожения природы.

При этом научно-технический проект не ограничивался рационализацией природы и быстро выявил потенциал для реализации в социально-политической сфере. Все бо́льшую популярность получали не только представления о человеческом теле как о разновидности машины, но и идеи о распространении стандартов рациональных решений на жизнь общества. Формируется новый тип управления: так называемое господство субъекта над природой закономерно поставило под вопрос и природу субъекта – отныне она тоже должна была вписаться в инструментальную модель. Рождается коллективный субъект. Последствия превращения научно-технического проекта в просветительский наиболее наглядно были зафиксированы философами франкфуртской школы: упорядочивание социальных процессов продемонстрировало «регрессию Просвещения к идеологии»1111
  Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика просвещения: Философские фрагменты / Пер. с нем. М. Кузнецова. М.; СПб.: Медиум, Ювента, 1997. С. 14.


[Закрыть]. Всё не вписывавшееся в новую систему координат закономерно стали расценивать как не заслуживающее серьезного внимания: «То, что не желает соответствовать мерилу исчислимости и выгоды, считается Просвещением подозрительным»1212
  Там же. С. 19.


[Закрыть]. Массовость, рационализация и коммерциализация образовали фундамент нового политического мифа. Эти процессы были подробно проанализированы Юргеном Хабермасом: «Господство теперь увековечивает себя и распространяется не только посредством технологии, но и как технология, и она наделяет склонную к экспансии политическую власть, вбирающую в себя все сферы культуры, огромной легитимностью»1313
  Хабермас Ю. Техника и наука как «идеология» / Пер. с нем. М. Хорькова. М.: Праксис, 2007. С. 55.


[Закрыть]. В «эпоху масс» не техника реализовывает потребности общества, а общество приспосабливается к уровню развития техники. На смену научному отрицанию священного приходит сакрализация техники. Просвещение, начавшее с искоренения предрассудков и суеверий, проходит полный круг своей эволюции и «превращается, обратным ходом, в мифологию»1414
  Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика просвещения: Философские фрагменты. С. 13.


[Закрыть].

Интерес к технике, характерный для искусства авангарда (тема машин и механизмов, повторяющаяся у футуристов, дадаистов, сюрреалистов), одновременно заключает в себе и завороженность, и предчувствие катастрофы. К середине XX века гимн прогрессу оборачивается крушением эпохи смысла, а заключительной главой книги модернизма оказалось искусство абсурда. Произошедшее с научно-техническими установками парадоксально. Манифесты прогресса и просветительский пафос оказываются не способны существовать без идеологических обертонов, быстро начинают затрагивать политическую сферу и превращаются в средство мобилизации масс. Преобразовываясь в идеологию и проявляясь посредством политических мифов, просвещение ступает на территорию иррациональности. Новый миф, возведенный на почве научного разума, уже не опирается на сакральную связь человека и мира, поэтому идеологический образ замыкается сам на себя (кстати, еще предстоит разобраться, какую именно роль в его упрочнении сыграли звук и музыка). Количество просветительских плодов оказалось столь огромным, что крона древа-прародителя уже не могла удержать их: именно тотальность просветительского проекта стала главной причиной его кризиса. Нечто настроенное на автоматизм и исчисление оказывается едва подчиняющимся планированию, разрастающимся и приводящим к неизбежным сбоям. Техника – это то, чему свойственно ломаться. Великолепной метафорой общества, в котором именно изобилие оборудования является залогом постоянных сбоев, оказался фильм Терри Гиллиама «Бразилия». В начале XX века внутри рациональности начали кипеть подспудные цели и энергии, крайние формы которых нашли выход в мировых войнах. Из господина мира субъект превратился в беспомощного и беззащитного индивида. Неразумное, представлявшееся несущественным и даже навсегда вытесненным из жизни, вдруг оказалось способным подчинить себе разум. Внезапно жуткая иррациональность обнаружила себя в самой сердцевине логики, а образование и культура проявили потенциал для быстрого обращения в варварство. Самые масштабные за историю человечества акты насилия были совершены государствами, уделявшими огромное внимание образованию и культуре.

В последующие десятилетия зловещий образ технического прогресса не раз проявлялся в самых разных формах – от аварий на атомных станциях до многочисленных сюжетов о восставших машинах. Антисциентистским настроениям противопоставлялись расплывчатые формулировки о необходимости «упорядочивания» технологий и обязательности ответственного отношения к технике. В этой связи тезис Карла Поппера об относительности успеха любой научной теории вполне соотносим с заключением международного договора о нераспространении ядерного оружия (впрочем, все политические системы в равной степени оказались не застрахованными от глобальной экологической катастрофы). Но так или иначе, производство продолжало наращивать темпы с новой силой: в мир пришли компьютеры. Механизмы и аппараты были дополнены кодами и разветвленными знаковыми системами. Новые технологии потеснили оборудование старого образца даже в повседневной жизни. Вопреки расхожему мнению о том, что с появлением компьютеров прежняя философия техники, оперировавшая машинами и механизмами, утратила смысл, можно заметить, что именно в цифровую эру представление о мире как о системе информативных данных получило окончательное воплощение. Но техника действительно начала перемещаться в виртуальное пространство, ознаменовав эру пользователей и завершив переход от обладания техникой к бытию техникой. Буквально каждое перемещение в пространстве теперь оставляет цифровой след, а усложняющиеся алгоритмы анализа потребительских предпочтений граждан уже неотличимы от составления подробного досье на каждого из них.

Если к концу XX века на уровне массового сознания «вытеснение науки» и смогло частично состояться, то вовсе не в смысле понимания границ научного опыта. Оно стало реализовываться в вульгарной форме, представая в виде бытового суеверия, популярности экстрасенсов и гадалок, моды на спиритуализм, теософию, нью-эйдж, астрологию, фэнтези, «контакты» с инопланетянами и восточные «духовные практики». Но все это никак не уменьшило колоссальной роли техники в жизни человека. Автоматизм уличного движения, индустрия развлечений, финансовые потоки, онлайн-сервисы – все это лишь крохотные примеры вездесущности технологий. Так, детям техника зачастую интересна вовсе не как вспомогательный инструмент, а сама по себе. При этом принципы устройства машин и программ (в отличие от способов их функционирования и применения) становятся для подавляющего большинства пользователей абсолютно темной сферой, для погружения в которую необходимо обращение к специалистам. Давно перестав вникать в тонкости работы устройств, человек все равно продолжает окружать себя ими. Более того, парадоксальным образом компьютерные технологии способны превращаться в орудие борьбы с постиндустриальным обществом: к примеру, исламские террористы активно используют не только самолеты и бронемашины, но и планшеты со смартфонами, не говоря уже о современных цифровых камерах для постановочной съемки казни заложников. Техника встает на службу священным целям, как когда-то она выступала на стороне магических сил. Рационализм и магия не просто обнаруживают многочисленные точки соприкосновения, но и произрастают из одного и того же источника – из техне. Обширный энциклопедический обзор этой взаимообратимости кибернетики и мистицизма предлагает Эрик Дэвис1515
  Дэвис Э. Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху / Пер. с англ. С. Кормильцева, Е. Бачининой, В. Харитонова. Екатеринбург: Ультракультура, 2008.


[Закрыть].

Но что происходит в этой ситуации с фундаментальной наукой? Может быть, исследовательские лаборатории остаются спасительными островками рациональности? Кажется, независимая наука, если она вообще когда-либо существовала, больше невозможна. Ее направления в полной мере определяются политикой и экономикой. Научная мысль оказывается ориентирована прежде всего на создание и совершенствование технологий, лидирующей и наиболее щедро финансируемой сферой вполне закономерно остаются военно-промышленные разработки. Отныне для оправдания своего существования теории обязаны искать воплощение в коммерчески привлекательных образцах техники, без которых предлагаемые проекты оказываются поставленными под вопрос. К слову, в древнегреческой мифологии Гермес одновременно был и изобретателем чисел, и покровителем магии, и богом торговли.

Изменения, происходившие в сфере звукозаписи, были лишь частным случаем взаимоотношений человека с техникой. Но парадоксальным образом эти сюжеты не были сколь-либо серьезно отрефлексированы применительно к теме звука. Чаще всего инженеры тон-студий продолжают считать звук чем-то сведенным к явлениям физико-механического порядка, поддающимся вычислению. Реальным и объективным считается лишь то, что допускает возможность подобного измерения. В свете этой картины вполне привычно и представление о звуке как о сообщении, несущем некую информацию, которую человек может освоить и приспособить к собственным нуждам. Все, что не похоже на готовую информацию, в этой системе координат будет пропущено мимо ушей (или в лучшем случае преобразовано в разновидность информации). Мы исчисляем звук при помощи спектроанализаторов, индикаторов уровня и фазы, измеряем амплитудные и частотные колебания. Включив тот или иной прибор обработки, мы рассчитываем на конкретные, ожидаемые результаты. В нашем распоряжении огромное количество устройств, готовых подчинить себе любой звук, справиться с чем угодно.

«Стань хозяином звука» – именно так звучит слоган на обложке бестселлера Боба Каца о мастеринге. Как будто речь идет о применении звукового оружия или акустических исследованиях нефтяных месторождений. По существу перед нами дублирование – не столь важно, сознательное или нет – идеи о господстве человека над природой, суженное до области звука (и, кстати, уже не предваренное декартовским «как бы»). Впрочем, в этой работе можно обнаружить и немало примеров последствий культа техники. Например, в вынесенном на поля высказывании звукорежиссера Гленна Медоуза:

Волшебного решения не существует. Нет никакого волшебства, которое будет «лучшим» во всех ситуациях. Способность инженера определить, что́ нужно сделать, и выбрать наилучшее сочетание инструментов куда важнее того, какие именно инструменты будут использованы1616
  Katz B. Mastering Audio: The Art and the Science. Amsterdam; Boston: Focal Press, 2007. P. 12.


[Закрыть].

Если в начале XXI века подобные цитаты выносятся на поля ведущих изданий по звукозаписи, то это свидетельствует о том, что ситуация зашла довольно-таки далеко.

Вообще-то мы давно похожи на сумасшедших, которые интенсивно и увлеченно расположились перед панелью и нажимают на тысячи кнопок, нажатие должно дать громадный и эффектный результат, он как-то не получается, тогда значит надо нажать еще больше кнопок и может быть других, или еще прямее связать кнопки с результатом1717
  Бибихин В. В. Витгенштейн. Лекции и семинары 1994–1996 годов. СПб.: Наука, 2019. С. 309.


[Закрыть], —

эта мысль Владимира Бибихина совсем не выглядит гротескной метафорой.

Далее. Законы рынка преобразовывают идею «господства» над миром в «распродажу» мира. Одним из замечаний, открывающих книгу Ньюэлла, является следующее:

Помните, что дилер фирмы «А» будет расхваливать ее оборудование до тех пор, пока он не перейдет на работу в фирму «В». После этого он с «честными» глазами будет вам рассказывать, что оборудование фирмы «В» намного лучше оборудования фирмы «А»1818
  Ньюэлл Ф. Project-студии: Маленькие студии для великих записей. С. 30.


[Закрыть].

В свою очередь, студии, которые вроде бы должны объединять усилия в направлении совершенствования звукоиндустрии как единой сферы и даже готовы декларировать это на уровне официальных заявлений, зачастую представляют собой разрозненные кланы, конкурирующие между собой.

Звук изымается из мира и помещается в пространство техники и маркетинга. Постоянное изучение оборудования оказывается логичным путем для того, кто собирается сделать карьеру в звукоиндустрии. Начинающие звукорежиссеры проводят множество часов за просмотром бессмысленных видеороликов, пытаясь запомнить, какие именно частоты добавил/убрал инженер, чтобы добиться нужного эффекта (словно в другой студии и с другими исполнителями эти методы волшебным образом преобразят любую фонограмму). По утверждению Ньюэлла, вопрос «Чего можно добиться?» давно вытеснен другим: «Надо знать, чего на этом оборудовании добиваются другие и к чему нужно стремиться»1919
  Там же. С. 23.


[Закрыть]. Именно поэтому методы алгоритмов начинают казаться в области звукозаписи все более эффективными.

Правда, алгоритм как операция, основанная на соотнесении причин и следствий, в принципе не имеет потенциала для принятия решений, не связанных с систематизацией данных. Исчисление и познание – отнюдь не синонимы, и даже так называемые большие данные – это всегда некая выборка, дающая лишь частичную картину мира. Можно сколько угодно продолжать рациональный анализ информации и систематизировать звуковые сигналы, но тем не менее в фонограмме всегда остается акустическая «про́клятая часть» – что-то выходящее за пределы ясной коммуникации и не поддающееся измерению и расчету. Дело не только в том, что не существует никаких «правильных» колонок и пультов, потому что наличие новейшего программного обеспечения и умение грамотно его использовать еще не гарантируют «хороший звук». Выбор технологии как желание полностью контролировать звук оказывается здесь крохотным подвидом посткартезианской модели господства над природой. Во многих традициях подобные методы исчисления мира продолжают считаться ограниченными и даже ошибочными. В философии индуизма понятие майя в значении иллюзии и видимости ведет свою этимологию от санскритского mā – «мерить», «оценивать». А в книге о слышимом мире, написанной суфием по имени Хазрат Инайят Хан, наука даже не напоминает точку отсчета: его работа называется «Мистицизм звука»2020
  Инайят Хан Х. Мистицизм звука / Пер. с англ. А. Михалковича. М.: Сфера, 2007.


[Закрыть].

Но сегодня вычеркивание из разговора о звуке проблем акустики, студийной записи, цифровых и аналоговых технологий, разумеется, едва ли возможно. К тому же отказ от продумывания технического вовсе не обязательно означает выход за его пределы. Нежелание упоминать о технике зачастую оказывается следствием некомпетентности и боязни говорить о ней. Забвение возможностей исчисления будет столь же опрометчивым, как и разговор только о них. Мысль вынуждена быть техничной, но в то же время не обязана только этим и ограничиваться. Именно благодаря непрерывному изучению оборудования технический способ мышления о звуке и сохраняет шанс открыться как относительный и частный. Пока философ не погружается в принципы устройства оборудования и остается в положении пользователя, он сам автоматически будет включен в механизмы извлечения пользы. Но в то же время только философское знание способно если не вывести технику за пределы инструментального проекта, то как минимум обозначить его пределы в качестве постоянно обновляющейся идеологии и выработать способы сопротивления. Общество, утопающее в информационных потоках и окруженное цифровым оборудованием, может напомнить первобытного человека, блуждающего по непроходимому лесу. Это «наполнение мира поколениями компьютеров», по точному замечанию Бибихина, «ничего в статусе леса не меняет»2121
  Бибихин В. Лес. СПб.: Наука, 2011. С. 252.


[Закрыть] и потому отнюдь не означает, что в технических условиях теряется сама возможность существования мира.