Текст книги "Сатира, юмор (сборник)"

В субботу вечером, когда каждый честный трудящийся имеет по кодексу труда 42-часовой беспрерывный отдых, в одной из 70 харьковских пивных на площади Возрождения сидели двое граждан породы «совработных» и пили пиво. Это были помглавбух треста «Центропудра» Корней Делегаденко и делопроизводитель Аркадий Рукипрочьский.

Какие темные силы толкнули их на почти исключительное среди граждан страны занятие, автор, к сожалению, объяснить не может, но за факт тот полностью ручается.

Делегаденко и Рукипрочьский пили пиво и болтали. О «прогрессе». Обстановка благоприятствовала больше всего именно этой теме. Оркестр играл «Баядерку». Буфетчик на листке бумаги, лежавшем на конторке против стола № 41, написал цифру 10, которая полностью соответствовала десяти пустым бутылкам под столом приятелей.

– Возьмем, например, автопробег, – говорил Рукипрочьский, поднимая с пола сосиску, – возьмем, я говорю, автоперегоны. Я тебя, Корнюша, спрашиваю кон…токорентно: мог ли при царском гнете рабочий или служащий на автомобилях гоняться? Мог, я тебя спрашиваю, участие в рекордах принимать?.. А коли и мог, то разве только тем, что чинил дорогу для буржуев, которые ездили. А теперь – пожалуйста: хочешь – пиво пей, хочешь – рекорды ставь! А масштабчик перегонов, Корнюша! Ленинград – Тифлис или, как говорили до революции, от Кавказа до Алтая, от Амура до Днепра! Вот что значит прогресс!

Ты, Корней, физики не криви. Я тебя, пессимистика, знаю. Ты, конечно, начнешь мне заграницей тыкать. За кордоном, мол, то, за кордоном се. Брось, брат, критику. Я могу разбить ее так, как этот стакан. Ухлопаю и за границу не поеду. Хочешь? Пожалуйста.

Конка ходила, я тебя спрашиваю? А теперь автобусы, трамваи, автомобили не дают по улице пройти. На крышах, я тебя спрашиваю, кто кроме котов устраивал для тебя концерты? А теперь пожалуйста. Громкоговоритель. Раз, два и: «О дайте, дайте мне свободу, не то сбегу, побей меня Господь». Из «Князя Игоря». Аэропланы, пионеры, остановки, плевательницы, такси… Про «Новую Баварию» даже говорить нечего. Плюнул – штраф, к трамваю не с того конца полез – штраф. Мало?

Приятно, черт подери, Корнюша, сознавать, что ты, например, человек. Толкач того самого прогресса, а не какая-нибудь пресмыкающаяся гадюка или тому подобный карась… А? Ты только посмотри, что человек вокруг себя наделал. Радио, техника, физика, химика! И все кто?

Чел-ло-о-о-оек! Венец миро-издания. Царь природы! А ты с критикой…

Выпьем, Корнюша, потому не могу я спокойно про такие вещи говорить. Радость на меня буйная надвигается. Так и хочется крикнуть: эх вы, которые самые…

Ну что ты скажешь, Корней? Неправильно я говорю?

– Ты говоришь правильно, Аркадий, и я с тобой совершенно не согласен, – ответил Делегаденко, обсасывая со свистом хвостик воблы. – Ну какой, например, я царь природы, коли эта ахворизма абсолютно ни к чему? Пустой звук. Мираж-фиксаж и больше ничего. Ну, какой я царь, допустим, природы, коли меня никто не боится, а я всех и всего боюсь?

Дома я боюсь своей царицы Одарки Микитовны, по дороге на службу боюсь опоздать на три секунды, на службе боюсь зава, месткома, секретаря, главбуха, потому как я всего лишь помглавбух. Словом, боюсь, так сказать, по всем правильно взятым линиям: производственной, профсоюзной, нотной[15]15
  От НОТ – научная организация труда.


[Закрыть], служебной и семейной. Какой из меня царь, коли царство мое ограничено шестнадцатью аршинами жилплощади и в этой зажатой монархии царствую, собственно, не я, а жакт?[16]16
  Жакт – жилищно-арендное кооперативное товарищество.


[Закрыть] Радио, конечно, харашо, а вот спробуй ты под момент не знать, в каком году была Октябрьская революция, и за такую мелочь ты уже безработный и на твоем месте уже сидит какой-нибудь сопливый хронологист. Режим заедает, Аркаша! «Игра сделана, ставок больше нет!» – вещь, безусловно, нужная, но зачем же делать из меня добровольца авияхема, коли я того, допустим, не хочу? А выпить за прогресс – почему не выпить. Сколько угодно могу выпить и сочувствовать, но позволь мне на чай официанту дать, коли я того, например, желаю.

Приятели выпили, расплатились и, пошатываясь, вышли.

Убирая посуду, официант сунул в карман 20 копеек, которые лежали на столе, под пепельницей. Официант посмотрел вслед приятелям и с укором проговорил:

– Тоже критиканы… А на чай давать можно? Оскорблять человека можно? Слюнявая антиллигенция!

1929

Молодой поэт Павлуша Малопийченко ехал к своей невесте, которая жила в Мерефе на даче.

Публики в вагоне не густо. Человек тридцать, больше торговки, возвращающиеся из Харькова с пустыми кошелками. Ехали еще три железнодорожника, седой старичок и две гражданочки.

Гражданочки принадлежали к категории так называемых «пухленьких» блондиночек с ямочками на щеках и «капризными носиками», к категории, сильно распространенной v нас на Украине благодаря климату, ТЭЖЭ и завоеваниям революции, что раскрепостила женщину, вырвала ее из когтей кухни и т. д., и т. п.

Настроение у Павлуши прекрасное. Этому способствовало все: и перспектива свидания с суженой (Павлуша был очень влюблен), и чудесная погода, и, главное, то, что в Павлушином кармане лежал только что из типографии сборник его стихов с посвящением: «Несравненной Елене – звезде моей огненной».

Если добавить, что это был первый Павлушин сборник, ничего не будет странного в том, что Павлуша все время нетерпеливо смотрел на часы, много курил и поминутно перебегал от окна к окну.

Поезд остановился на какой-то дачной остановке. Одна из блондинок, до этого внимательно следившая за Павлушей и его нервным поведением, начала что-то тихо нашептывать своей соседке. Нетрудно догадаться, что причиной шепота был Павлуша: вторая блондинка тоже, будто ненароком, посмотрела па Павлушу и кивнула головой.

Заметив это, Павлуша подумал:

«Приятно! Меня уже замечают. Значит, где-то видели мой портрет, читали мои стихи. Приятно, черт побери! Когда буду сдавать в печать второй сборник, надо коротенькую автобиографию тиснуть с портретиком. Для популяризации невредно. О, как на меня уставились!

Блондинки в самом деле «стреляли» все время в Павлушу, пока поезд не остановился в Карачевке, где они, еще раз поглядев на Павлушу, торопливо покинули вагон. Вместе с ними вышли железнодорожники и несколько торговок.

Павлуша подсел к старичку и закурил «эсперо».

– Ишь ты, какие специалистки, – проговорил старичок, ни к кому не обращаясь. – Хотели без билетов проехать.

– Кто? – спросил Павлуша. – Торговки?

– Какие там торговки? Две крашеные дамочки, напротив меня сидели. Думали, ты контролер и – ходу! А им аж до Мерефы надо. Напугали вы их… Одна все шептала: «Говорю ж тебе – контролер. Вот увидишь, когда высадит. Лучше сойдем в Карачевке». Вот и вышли! История… А какой вы контролер… Контролера я знаю. Он такой… солидный…

Павлуша встал и в сердцах плюнул в окно.

Хрис-с-с-с вос-с-с-с! Дядюшка! Дорогой! Обратите внимание! Пасочка – продукт коллективного творчества. Всем семейством совершенствовали. Просю! Поросятинка с индивидуальным уклоном – сам покупал, сам жарил. На свой вкус. Водка – государственного производства. Пустяковину добавил лишь для цвета. На зубровке настояна. Кто за, чтоб еще по одной? Воз-дершавшихся нет? Иван Иванович! С дядею! Дядюшка, с праздничком! Что? Душа горит? Холодца душе горящей! А для усиления реакции – этой холодненькой чарочку. Кто за? Единогласно! Люблю организованность. «Елици во Христа-а-а креститися-а-а…» Дядюшка! Не лезет? Вопрос? Протолкнуть колбаскою. Надавить, так сказать, по низходящей линии… Держись, дядя! Иван Иванович, помогите ввести во внутренние апартаменты нашего высокочтимого дяди вот этот витамин с чесноком. Да здравствует! У меня лозунг «Все для гостей!» «Воскресе-е-ения день, просветитеся, людие-е-е!» Степан Степанович, просвещайтесь! А дядя снова в оппозицию? Ах, «не мммогу!» Ах, дядя не м-м-может?

«Ох и чудно мне, ох и дивно мне», как сказал наш великий поэт Тарас Трясило. Чтоб такой дядя да не мог? Сдает, значит, дядя на двенадцатом году революции. Подкрепить надо дядю коньяком с пятиугольными звездочками. Влить в дядю коньячку. Да здравствует дядя!!! «Христос воскре-ес из мертвых!!!» И главное «смертью смерть попрал…» Забодай его комар… Вот за это я и люблю его, что «попрал». Кто за то, что я люблю Христа, прошу вып-п-пить! Варвара Ивановна, поухаживайте за дядюшкой. Христос, дядя! Что?.. Не дышит?.. Мертвый… Вот… воистину… штука… Гос-споди! И с чего б он? Такой здоровый… И не болел…

– Центральная? Центральная? Что? Ага? Скорую помощь! Скорее! Что? Скорая пом… Пожалуйста, срочно… Труп… Ну да… Разговелся – и готовый… Был дядя – теперь труп. Что? Ну да. До того был живой, как след… Теперь мертвый, как с-с-след… Не возите мертвых? А как же? Господи!

– Товарищ милиционер… Простите… У меня трупный дядя уже два часа мертвый отдыхает… Пожалуйста, что делать? Заберут, говорите? Большое спасибо… И как оно приключилось с дядюшкой… Никогда с ним такого не бывало, чтоб смерть… Иду… иду…

– Что ж это такое?.. Товарищи!?.. Варвара Ивановна!.. Степан Степанович! М-м-маня… Де-е-ети… Да не плачьте! «Не плачьте над трупами павших борцов»… Нех-хар-рашо это…

1929

В Париже борьбу с пьянством проводят таким способом: все поступки пьяного фиксируют на пленку, а потом, когда артист проспится, ему показывают фильм.

Газеты отмечают очень хорошие результаты такой работы: почти все пьяницы, увидев себя на экране, бросают пить.

Помня, что мы от Европы никак не отстаем, а наоборот – догоняем, надо думать, скоро и у нас введут этот способ.

В самом деле, чего бы лишний раз не утереть нос буржуйским акулам?

– Дежурный!

– Есть!

– Как у вас сегодня? Много?

– Тридцать два!

– Все проспались?

– Почти все в норме. Только один какой-то помбух представляет, будто он на пляже, и все норовит выкупаться в плевательнице, а она мала.

– Оставить помбуха до вечернего сеанса. Остальных приглашайте по одному в зал.

– Есть!

– Гражданин Квочка! Ну, как впечатление?

– Плохо…

– Ну, вот видите. Сами говорите, что плохо…

– Плохо… Ну как это полезть на памятник Гоголю?.. Так острамиться… Теперь ни за что на свете не буду пить… водку с пивом… Одно что-то: или водку, или пиво… Очень благодарен, что показали… Теперь не буду мешать. Что-то одно: или пиво, или водку. А то, вправде, неловко. Очень благодарен. Прощайте.

– Ой дружочки! Ой дорогие! Спасители! Благодетели! Вот уважили! Да теперь я свои деньги – раз плюнуть – найду! Это ж она их сперла – Манька! А то вчера так набрался, что не помню, с кем гулял. Или с Манькою, или с Лизкою! А теперь… Вот спасибочки! Великая штука кино! Да здравствует! Бегу!

– Ой! Не могу! Ой! Умираю! Ей-бо, умираю! Хо-хо-хо! Го-го-го!

– Чего вы хохочете, гражданин? Что ж тут смешного? Вы – пьяный – заснули на тротуаре.

– Да разве я над собой смеюсь!? Заснул. Подумаешь, кадрик! Вот кум Иван Иосипович отмочил! Монти Бэнкс![17]17
  Монти Бэнкс – талантливый американский киноактер.


[Закрыть] Побей меня Бог! Го-го-го! Полез в собачникову будку. Думал спьяну – такси! Вот штукерия! А собаки – оттуда, а шкуродер кума – бить! Во-от кадрик! А то заснул. Подумаешь? Товарищи! Я сбегаю за кумом, а вы тогда еще раз крутните. Интересно ж получается!

– Товарищи! Ну что б эту сценку да крупным планом дать: пью ж на красоту! Можно сказать, просто показательным порядком пью, а вы так сняли неудачно…

– Эх! И до чего ж обидно…

– А то нет? Такая закусь и всю вырвал. Жалко, жалко…

– Меня сия картина не вдовлетворяить. Потому я, как напьюсь, завсегда не безобразю, а только, значит, тихо и спокойно матерюсь. Конешно, мне больше подходит звуковое кино, которое, значит, производит разные звуки и слова. Тогда действительно интересно. А обыкновенное кино для меня ничто: сам себя созерцаешь, а что ты говоришь и кого, например, ругаешь – неизвестно.

– Товарищ киномеханик! Кажется, все?

– Все.

– Вы сейчас куда?

– Обедать.

– Домой?

– Да нет. Думалось, в «Аркадию»[18]18
  «Аркадия» – ресторан в Харькове.


[Закрыть] заскочить.

– Как раз! Тогда пойдем вместе!

Уважаемые читатели! Даю слово чести, что, когда мы будем догонять Париж, я стану обедать только дома. И дома можно прекрасно выпить.

В этот высокоторжественный день празднования первой в мире пролетарской революции позвольте поздравить Вас и пожелать Вам, супруге Вашей и смене полного счастья и благополучия в делах рук Ваших.

Много довелось мне слышать после революции разных докладов и речей, но такого наслаждения, как от Вашего вчерашнего доклада, я никогда не получал. Сила, огонь, пафос. Особенно это место… «Пока я стою во главе Кандибобертреста, вам – моим сотрудникам – бояться рационализации нечего – никто сокращен не будет».

Да здравствует Великий Октябрь и его великий проводник на местах – Макс Юхимович!

Ваш покорный товарищ Аркадий Гопки.

Степа! Поздравляю! Заходи. Пивная сегодня по случаю юбилея закрыта, так мы дома. Надо ж реализовать достижения. Есть две бутылки хлебного и дюжина «Новой Баварии». Не придешь – выпью сам. Я. брат, в таких делах за коллективную работу не очень, это тебе не завком собирать.

Юбилейный Иван Коровченко.

Товарищ Клавочка! Поздравляю Вас с годовщиной пролетарской диктатуры, а понять не могу, почему Вы вчера не были в клубе. Наверно, снова Ваша суеверная мамаша не пустила, а в клубе был интересный доклад на полчаса и танцы до утра. Танцевали новый танец, а Вас не было. Неужели до сих пор Вы не довели до Вашей мамаши статистику нашего клуба? За прошлое лето через клубное влияние записалось в загсе аж 34 пары. Доведите все это мамаше и приходите сегодня небеспеременно, а то мне праздник не праздник, а какая-то оппозиция… А не придете – или нусь под трамвай, или пойду слушать доклад про международное положение.

Ваш до крематория Май Закаблучка.

Поздравляю вас с праздником непобедимого Октября. Да здравствует, а сало уже поел и неудивительно. Зубы, что привыкли к граниту, рвут сало ой-е-ей!

Праздник был шумный, демонстрировали целый день, а подметки мои совсем скривились. В ДПС[19]19
  ДПС – дом пролетарского студенчества.


[Закрыть] была вечеринка: пять докладов и по одному бутерброду с колбасой. Если б наоборот – было б торжественней. А вообще чувствую я себя хорошо.

Ваш пролетстудсын Петро.

«Клуб 12 стульев» «Литературной газеты» (№ 44 от 9 ноября 2011).

Молодой Заяц лет так… ну, приблизительно призывного возраста, влетел, запыхавшись, в заячий жилкооператив в норе под старой сосной и выпалил:

– Папаша! Беда на фронте!

– Не ври, – ответил Заяц-папа. – Я только что бросил читать газету, никакой опасности нет.

– Ей же Богу! Опасность на фронте!

– На каком именно фронте? Говори конкретно.

– На внутреннем.

– Невжель снова наш классовый враг Лисица подняла голову и сычит? – спросила Зайчиха-мама.

– О! Слышите? Слышите?

– Что? Где? – разом повскакивали папа и мама.

– Да по всему лесу! Разве не слышите? Кричат… Улюлюкают…

– Действительно, – насторожился папа. – Действительно, что-то… Однако поди узнай. Если то охотники и, может, охотятся не в показательном плане, тогда беспокоиться нечего. Они всегда пьяные и когда стреляют, чаще попадают друг в друга.

– Организованный народ, симпатичный, – добавила мама.

– Слушайте вы, недобитки проклятого царизма! – уже сердито сказал молодой Заяц. – Я вас предупредил. Делайте как знаете, а я совсем не хочу, чтоб меня застрелили или поймали. Я сознательно иду…

Молодой Заяц не договорил.

Почти над самой норой послышались крики:

– Окружай! Окружай!

– Заходи с той стороны!

– Живей! Живей!

– Товарищи! Организованно!

– Выдвиженцев вперед!

– Следите за кассиром! И тут убежит!

– Подходи, подходи! Не бойся!

– А еще кооператоры!

– «Кооператоры», – побледнел Заяц-папа. – Это хуже. Они нас украдут…

– Да молчите ж, – перебил папу молодой Заяц. – Тут жизнь на волосинке…

В этот момент нору чем-то закрыли и рука, от которой пахло продукцией ТЭЖЭ, инструкциями и циркулярами, по очереди вытащила всех зайцев из норы.

Зайцы остолбенели.

Да и было с чего.

На громадной поляне колоннами стояли люди с плакатами, знаменами и оркестром.

Когда зайцы немного успокоились, к ним подошли трое, наверное, распорядители, и один начал:

– Товарищи Зайцы! Мы представители союза «Степовик». Чтоб вы скорее поняли, почему мы вас побеспокоили, позвольте зачитать вам бумажонку, которую мы получили от Всеукраинского Союза Скотоводческо-молочного Кооператива «Благосостояние» от 1 октября 1929 года, № 6/10.

Вот что они нам пишут:

«Протоколом правления Укрсельбанка № 239/194 вам выделен кредит из республиканского фонда бедноты 28–29 через местный Сельбанк в счет лимита 20 рублей.

Средства предназначены для покупки рабочего скота.

Рекомендуем охватить это снабжение и о результатах доложить.

Коневодческий отдел». (Две подписи).

– Так вот, дорогие товарищи Зайцы! Поскольку за 20 рублей никакой иной рабочей скотины, кроме трех живых зайцев, не купишь, а вы, уважаемые товарищи, как известно из произведений великого писателя А. П. Чехова, все ж таки можете что-то делать, по крайней мере, можете зажигать спички, – мы решили «охватить» вас на пользу кооперации.

Да здравствует кооперация! Да здравствует Укрсельбанк! Да здравствует благосостояние!

Ура! Ура!! Ура!!!

Все закричали, оркестр заиграл, а зайцы заплакали.

От умиления.

Василь Чечвянский

Когда Иван Митрофанович Грець, возвращаясь с работы, подходит к своему небольшому собственному домику на Холодной Горе, он знает, как только откроет он калитку, к нему на грудь с большим лаем прыгнет громадный дворовый пес Лапко.

Знает это Иван Митрофанович и гордится этим.

– Любишь хозяина, сукин кот, – говорит он, отбиваясь от Лапка. – Ждешь? Ну, ладно, ладно! И хозяин тебя любит. Вот видишь? Принес. Понюхай!

И Иван Митрофанович крутит перед носом Лапка небольшой сверточек.

– Пахнет? А?! Но порядок. Порядок, братец ты мой! Сперва хозяин поест, а потом ты…

Иван Митрофанович еще раз гладит Лапка по долгой, кудлатой шерсти и тогда уже идет в комнату.

Семья у Ивана Митрофановича маленькая. Он да жена Ольга Петровна, пожилая, болезненная женщина.

Детей у них нет.

Иван Митрофанович вегетарианец и очень активный.

Идеи вегетарианства он старается продвигать не только словесно, но и письменно.

Почти в каждом номере стенгазеты есть его статья под постоянным заголовком «Я никого не съем».

Иван Митрофанович очень любит всяких животных и, не взирая на трудности содержания их в наших условиях да еще в большом городе, он кроме Лапка держит комнатного песика Громобоя, какой-то невыразительной породы, котов Филей и Антрекот, полдесятка курочек, петуха Оратора и козу несколько с необычным для этого мирного животного именем – Зловещая.

Иван Митрофанович – активнейший член общества защиты животных и растений «Живрас».

Дня не проходит, чтоб Иван Митрофанович не составил с помощью милиции протокол на какого-нибудь извозчика за издевательство над конягой или не оттаскал за чуб хлопчика за отломанную веточку или сорванный лист с уличного дерева.

После работы Ивану Митрофановичу только и хлопот, что накормить весь свой, как он говорит, зоосад, подправить будку Лапка, подоить козу (Иван Митрофанович сам доит Зловещую), выпустить погулять Громобоя и перещупать всех своих кур.

Перед сном Иван Митрофанович читает.

Но читает уже около двадцати лет одну и ту книгу Брема «Жизнь животных».

Иной литературы Иван Митрофанович не признает.

– Все книжки – вранье, а в этой истинная правда и польза, – часто говорит он.

Встает Иван Митрофанович рано, в пятом часу: в половине седьмого ему надо быть уже на работе.

Но прежде чем выйти из дому, Иван Мигрофанович подкинет сенца Зловещей, откроет оконце курятника и уж тогда, под радостный скулеж своего любимчика Лапка, важно шествует к трамвайной остановке…

Работает Иван Митрофанович на местной скотобойне главным свинобойцом; каждый день он убивает около тысячи свиней.

– Доброго здоровья!

– Добр…

– Где мы встречались?

– Не припоминаю.

– Кажется, в Киеве?

– В Киеве? Гм… Может, Костенко?

– Он.

– А-а-а!!! Доброго здоровья! Не узнал! Слово чести!! Так, так… Давно в столице?

– Четвертый год.

– Ого. Я только третий. Что поделываем?

– По научной линии. В институте. Изучаем жилищные условия трудящихся.

– Так, так… Интересная работа?

– Чрезвычайно. Новые горизонты, можно сказать, открываем. А вы что?

– А мы закрываем горизонты.

– To есть?

– Да видите, я инженер-строитель. Ну, мы нашими «невеличкими» домами скоро все харьковские горизонты позакрываем. Хе-хе!

– Точно! Го-го!

– Выходит, что мы с вами почти в одной области работаем?

– Интересная область – жилищное строительство. Какие перспективы?

– Что перспективы? Какие достижения! Отдельные квартиры! Электрика. Лифты.

– Ванны, кубатура, воздух, равномерная температура.

– А работать в таких условиях? Красота!

– И не говорите. По исследованиям нашего института, производительность труда лиц, живущих в хороших жилищных условиях, вдесятеро больше. Вон как!

– Понятно. Меньше болеют, нормальный сон, гигиена… Ну, бывайте.

– Вы куда?

– Да надо забежать тут на Москалевку. Один знакомый маклер обещал комнату с кухней за семь тысяч. Боюсь зевнуть – цена очень подходящая. А вы куда? В институт?

– Нет. Я сперва забегу к врачу. Дочка заболела – малокровие. Знаете, в ужасной комнате живу. Темная, сырая.

– Кстати, где вы живете? Адрес на всяк случай?

– Я? В Мерефе. Дача Козолупенка.

– В Мерефе? Да мы ж, выходит, соседи! А я в Мерефе на даче Крылопупепка. Так заходите ж непременно сегодня. Чайку попьем… то-се…