Текст книги "Хронология жизни в профессии"

Картину «Через кладбище» досняли, повторюсь, благодаря авторитету Павла Филипповича Нилина. Она получила вторую категорию и без больших урезок была принята на Всесоюзный экран. Вскоре была положительно оценена газетой «Правда».

Слышал разговоры о том, что ЮНЕСКО включило этот фильм в 100 лучших о Второй мировой войн е только из-за музыки Волконского и хромой курицы. Может так и есть, но мне кажется, и темперамент, и понимание специфики кинозрелища режиссера Виктора Турова сыграли несомненную роль. Уезжая в Вильнюс для работы с режиссером Витаутасом Жалакявичюсом, я верил, что Туров дозреет быть мастером мирового уровня, но как показала жизнь, он с каждой картиной все больше внедрялся во власть худручества. Фильмы его становились госзаказами, он получал премии и регалии, а когда занял место Корш-Саблина, уже и порох кончился.

Когда несколько месяцев студия не давала открепления на работу по фильму «Степан Разин», Шукшин написал человеческую просьбу Корш-Саблину, тот не ответил… Мы с Шукшиным приезжали на прием к III секретарю ЦК Белорусскии Кузьмину, он решил нашу проблему одним звонком. Я спрашивал у Виктора, получил ли Корш письмо от Шукшина, он ответил, что получал, дал прочесть и мне, но забрал его и увез домой. Разгоралась перестройка, энергичный директор «Белорусьфильма» Горбачев запустил «Все впереди». Виктор собирался в соавторы сценария, взвесив все, ушел в сторону. А потом его замучили хвори.

Еще не закончились съемки по фильму «Через кладбище», студия поселила меня в отдельную однушку на улице Розы Люксембург, далеко от «Белорусьфильма» близко от Кальварии – католического кладбища. До этого я жил на проспекте Сталина в ста метрах от новой студии «Белорусьфильма». А теперь добираться час двадцать минут двумя троллейбусами. Пятый этаж с балконом, обзор множества улиц частного сектора.

Совершал локальные выезды для досъемок по фильму «Через кладбище» в момент антирелигиозной кампании, проводимой Хрущевым. Будем жить при коммунизме? В центре Гродно мы увидели плиту осевшего главного православного храма, взорванного современным способом. А в окрестностях Слонима сотрудник отдела культуры, с которым я был шапочно знаком, предложил мне: «Отбери в камерваген многое из разрушенных храмов и часовен. Вам для съемок пригодится. Бери любую вещь – мы же все сожжем с моими помощниками». Я отобрал уйму полусгнивших на крышах часовен деревянных распятий и скульптур, иконных досок, окладов. Десятки предметов передал в реквизиторскую студию, многие из них снимали потом в фильме «Житие и вознесение Юрася Братчика» по сценарию Владимира Короткевича «Христос приземлился в Гродно». Самым выразительным было почти трехметровое распятие из костела Слонима. Во время войны Христу осколком оторвало голову, осталась только щепа с куском бороды. Резчник был крепким мастером. Рита Пилихина, увидев распятие в моей кабине на студии, в восторг пришла: «Какая экспрессия в фигуре, даже до такой степени искалеченной!». Переезжая в Москву, я забрал распятие и передал его скульптору Славе Клыкову. Он заделал голову, и распятие померкло, не воздействует как раньше.

Переехав в отдельное жилье, перешел снова под начало режиссера Бориса Михайловича Степанова. В комнате съемочной группы фильма «Альпийская баллада» по сценарию Василя Быкова окно было во всю стену и выходило на проспект Ленина. Мы написали два плаката: «Доведем мы Быкова до Петра Великого», а ниже другой: «Доведем мы Быкова до стыда великого». Приступили к выбору натуры и исполнителей. Конечно, сразу повели разговор об исполнительнице итальянке. После сдачи «Через кладбище» я отправился в Москве и жил несколько дней в родной общаге на Яузе. Встретились в стенах нового здания ВГИКа Коля Губенко, Сергей Никоненко и Таня Гаврилова. Она разумно изрекла: «Сейчас я достану средства», и убежала. Метод ее был таков: подбежит к богатенькому студенту, вставит холодный нос в ухо. Жарко дышит, молчит, а потом вдруг: «Дай рублик!». За перемену Таня собрала двенадцать рубликов, и мы пошли в Сокольники. Веселый завтрак на траве помнится мне и по сей день.

Коля Губенко тогда, зная наш сценарий, предложил связаться с итальянской актрисой Иларией Оккини, с которой была встреча во ВГИКе. В Госкино велели строго снимать только советскую актрису. Существовала и другая проблема, где снимать Альпы. О поездке в настоящие Альпы не могло быть и речи. Первая поездка была на Кавказ, в Приэльбрусье и Домбай. Удивительно, проезжая эти места, мне зримо вспоминался «Кавказский пленник» Льва Николаевича Толстого. Никогда раньше не думал о своих переживаниях о Жилине и Костилине, о девочке, которая им помогала. Через двадцать лет во мне вырастало событие, прочитанное в детстве. Каким же даром обладал Лев Николаевич – так изобразить словами жизнь, превосходящую реальность.

В первой поездке меня давили горы, давили звуки разные, особенно ишаков, ранее не слышанные. Горы, заслоняющие горизонт, на меня степного от роду, действовали угнетающе. Воспользовавшись затишьем после Кавказа, со скульптором Борей Марковым хлынули в Москву. Он забыл, что оставил в мастерской незавершенный портрет Эйзенштейна в глине. Боясь, что скульптурный портрет растрескается, на Белорусском вокзале отправил телеграмму: «Мама, заверни Эйзенштейна мокрой тряпкой». Удивительно, но ее приняли.

В общежитие комендантша нас не пропустила, мы передвинулись в старинный дом за Цветаевским музеем к Юлику Файту. На звонок появился сам Юлик, мы виновато произнесли: «Оселики прибыли». Он хохотнул самобытно: «Проходите, оселики». Чаю попили. Я вспомнил про композитора Андрея Волконского – он приглашал. Оставив скульптора, я к вечеру уехал к Андрею на Гончарный проезд. Он дорожил из всех документов только удостоверением члена Географического общества. Еще в Минске я слышал от него: «В наше время по России путешествовать дешевле, чем по миру – зря этим мало людей пользуется». Он с ансамблем «Мадригал» изрядно изъездил по России. Андрей посоветовал снимать Альпы в Теберде и Домбае, там никаких туристов, и даже дал несколько адресов. Одним из них мы воспользовались – Миша Залиханов стал нашим проводником на съемках.

Вскоре съездили и утвердили натуру. Начались длительные актерские пробы. Картина запланирована широкоэкранной, отвертеться от него, только что вошедшего в обиход, не было никаких возможностей. Широкий экран вводился во всем мире, чтобы конкурировать с телевидением. Для его внедрения съемочной группе обещалось на двадцать пять процентов повысить постановочные. Для меня это было невыносимой обузой, а для администрации – халявная прибавка. Мне нужно было укомплектовываться расширительными анаморфотными приставками. Качество показа ухудшалось, освещенность и резкость падали, глубина мизансцен сокращалась. Нужно было рухнуть СССР, чтобы отказаться от широкого экрана. Слава Богу, сегодня широким экраном никто не снимает!

Поскольку «Альпийская баллада» был первый мой опыт широкого экрана, я несколько раз ездил в ЦКБ ЛОМО (Ленинградское оптико-механическое объединение), вступив в доверительные отношения с главным специалистом Олегом Ивановичем Иошиным и главным оптиком Абрамом Израилевичем Ганом. На «Белорусьфильме» главным инженером был сокурсник Иошина – Борис Попов, на редкость честный человек. Он сегодня жив, ему девяносто шесть. Для картины с помощью этих людей я отобрал широкоэкранную оптику в пяти экземплярах. Почему я против этой оптики: 1. Утяжеляет камеру. 2. Нарушает балансировку на штативной головке. Ограничивает обзор. 3. Ускоренно возникает стробоскоп. 4. А уж резкость никак не сравнится с резкостью без насадки. 5. Освещенность падает безмерно.

Боже, как же я повязан был, на пяти фильмах снижал качество материала, видя, что генералы-режиссеры снимали только обычной оптикой. Широкий формат – это совсем другая песня. В группе со мной работали два супермеханика: Витя Пасынков и Витя Сущенко.

Нам повезло, на актерские пробы приехал Станислав Любшин, не прошедший их на роль Рублева к Тарковскому. Я и сегодня уверен, что он вытянул картину, а Тарковский круто проиграл, исключив Любшина. Правда и в том, что славянин не слился бы с западническими взглядами Андрея Тарковского. Молодая актриса Любовь Румянцев находилась в конфликте с Любшиным, но благодаря разыгравшейся любви со вторым оператором картины практикантом ВГИКа Виктором Николаевым, оживела и временами была убедительна. У режиссера не хватило чутья использовать ее влюбленность в жизни в игре перед камерой: приведу случай, который бы Витус Жалакявичюс наверняка бы внедрил в ленту. Базируясь в Верхней Теберде, мы накопили пять выходных. Проводник Миша Залиханов предложил сходить к морю по тропе Клухорского перевала. Собралась группа желающих с дюжину примерно. На грузовой машине доехали до макушки перевала, ранним утром пошли гуськом по уклону в сторону Сухуми. Проводник предупредил: опирайтесь на ледорубы, пока не пройдем до видимой скалы. Слева от нас глубоко внизу опять появились блюдца озер. Шли, шутили, Витя Николаев павлином кружился вокруг Любы. Она громко хохотала. Любшина с нами не было.

Группа спокойно шла по откосу, и друг Виталий упал на снег спиной и покатился вниз, в секунды став еле заметным пятном. Остальные запаниковав, стали скользить и опустились на четвереньки. Проводник утешил всех: продвигайтесь, опираясь на палки. У кого ледоруб, идите первыми. Всех занимало: что с Виталием? Несколько часов ждали. Он явился измученным, успевшим испугаться своей участи. Брезентовые штаны и телогрейка были стерты почти до дыр. Потом он, правда, бодрился и был весел, как всякий влюбленный, а когда пришли в Сухуми, потешил еще одним случаем. На пляже с нами рядом сидел пожилой мужик, не раздеваясь, решил искупаться. Прыгнул в воду, выныривая, закричал: «Протез, где мой протез?». Весь берег хохочет, а он плачет и стенает. Виталька организовал парней на поиски протеза. К делу приступили несколько ныряльщиков. Час прошел, мужик сидит на корточках, дрожит – вода еще холодная, середина мая. Ребята замерзли, вжимаются в песок. Начинают подшучивать: «Тебя, небось, и домой не пустят с пустым ртом?» Мужик не отвечает. Один малец из местных, известный ныряльщик, Виталий выискал его на берегу, отогрелся и когда никто не ждал, подошел к мужику, отдал протез. Тот сунул его в рот, достал, посмотрел, снова сунул, потрогал по щекам: «Мой!». Вскочил и убежал, забыв отдать обещанную трешку. Виталий не оставил ныряльщика без оплаты. Вернулись с моря мы той же тропой. Море – оно не только здоровит, но и объединяет.

Вспомнилось. Закончились актерские пробы, на широком экране они смотрелись объемно и убедительно. Как раз в эту пору студию инспектировали сотрудники Госкино Ирина Александровна Кокорева и Тамара Иосифовна Юренева, они же сидели в зале и отсматривали все актерские пробы по «Альпийской балладе». В этот день я встретил Володю Высоцкого, с которым Туров накануне меня познакомил. Он заканчивал запись песни «На братских могилах не ставят крестов» для будущего фильма «Я родом из детства». Мы вошли в темноту зала и присели в последнем ряду. Володя говорит: «Давай уйдем, все ясно… твое мнение тут никому не нужно». Мы взяли бутылку «Муската» и двинулись на бугор, где на закрытом кладбище было место, которое именовали «Кафе Три креста». Там всегда были спрятаны три граненых стакана. С тех пор с Володей у меня были братские встречи до того момента, пока я не отказался работать с ним на фильме «Как царь Петр Арапа женил». Он так осердился, что перестал здороваться даже, а прежде из Дома кино довозил меня в Свиблово на своей красной машине. Однажды на спуске улицы Маломосковской так завертелся несколько раз. Хорошо ночь, встречных машин не было, но испугаться мы успели. На съемках «Баллады» у меня в камервагене всегда было гимном «А на нейтральной полосе цветы» и про слухи, которые разносят старухи. Я и сейчас их почитаю. Удивительна судьба Володи… Сегодня его память насилуют через колено, а в нем была душа, которая осталась вне пропаганды.

В подготовительный период съемок я бросил курить. Также как и на фильме «Через кладбище» по тюремному отмечал в календаре каждую смену. Не пил алкоголь (только при переездах или остановках в съемках). Надоумили меня консультирующие фильм альпинисты. Было тяжко за ними угнаться, когда поднимались по уклону, у меня начинала кружиться голова. Какая съемка, если подойдя к обрыву, дрожишь, а альпинистка Света на руках стоит, и ноги свесила в сторону бездны. Режим принес спасение. Я в горах обегаю насмотренные места и вижу, где лучше. Запыхавшийся режиссер, еще долго задыхаясь, медленно передвигается и соображает. Но всегда много чего хочет и не знает, как этого достичь: «Мне нужны эпические пейзажи. Покажи, в какой они стороне, я не специалист; ты должен их найти». Соглашается с моим предложением, потом в Минске, когда картина начинает собираться в зрелище, он в зале орет: «Почему я тебя не заменил в начале съемок? Тебя убить надо было, ты загубил мне ленту!». Я доведен был до крайности, не спал ночами. Хорошо, что я не был партийным, он бы устроил мне «сладкую жизнь». А я ведь сам в начале хотел Степанова поменять на Колю Губенко, писал об этом Василю Быкову. Он мне ответил: «Не могу я Степанова смещать. Он на хорошем счету, член партии». У режиссера были козыри идеологические против меня. Я предлагал включить в фильм эпизод из повести, вырезанный из сценария, когда итальянка восхищается советским образом жизни, а герой, помня о репрессированных родителях и о тяготах колхозной жизни, уходит от разговора. Это бы обострило зрелищность ленты. Степанов же озверел от этого предложения, готов был бежать и обвинять меня в антисоветчине. Я никогда не присутствовал на показах картины. Кроме пребывания в поезде дружбы «Белоруссия – Россия» по городам Урала и Сибири. Почти месяц мы со Славой Любшиным в отдельном купе проехали десятки населенных пунктов и больших городов, выступали на вокзалах и в домах культуры. Насмотрелись на банкеты, иногда их было по нескольку в день. Руководил поездом Министр культуры Белоруссии Михаил Минкович. В этой поездке я немного научился говорить на людях. Потом звонила мне жена Степанова, просила на него не обижаться. Борис тогда тяжело болел, она просила навестить его, но я был уже в Москве.

Одной из проблемных задач на «Альпийской балладе» были съемки схода мощной снежной лавины, приближающей развязку фильма. Группа альпинистов в составе пяти человек согласилась осуществить спуск лавины с крутых склонов с помощью пушек-гаубиц. Просидели неделю. Снег уплотнился, на стрельбы не реагировал. Как точно Ваня Бортник в каком-то фильме импровизированно выругался: «гребанный экибастуз». Переехали к подножью Эльбруса; там снегу было много, и он свежо выглядел. Братья Иосиф и Джумбер Кахиани, старожилы, заслуженные альпинисты присмотрели ущелье с висевшим снежным козырьком, который предлагали сорвать, заложив в трех точках взрывчатку. Помогала группа альпинистов из четырех человек, помню самого словоохотливого Гелю Степанова. Он размещал меня на выступе середины ущелья. У меня была камера Конвас со 120-тиметровой кассетой в руках без штатива. Тросом я был прибит с трех сторон к скале на случай воздушной волны, вызванной лавиной. Этот трос вместе с титановым карабином и ледорубом ребята подарили мне при прощании.

Еще две камеры располагались внизу. Готовили съемку два светлых дня. На третий день все – по местам, по ракете включили камеры. Следом взрыв, одномоментно все три камеры снимают, и вдруг поднялась снежная пыль. Солнечный день в мгновение превратился в пасмурный мрак, почти ночь. Оторвал глаз от окуляра, ничего не понимаю. Пока оглядывался, стало светать, я повернулся в сторону нижних камер и увидел затихающую лавину, а до нижних камер докатились редкие комья. Произошло следующее: сорванный с вершины сугроб свалился на плато, отстоящее от него метров на двести, разбился в пыль, которая и закрыла весь горизонт.

Проводить съемку вторично у нас не было денег, за эту по согласию сторон ребята получили от нашего администратора 1200 рублей. Упаковав аппаратуру, мы тепло побратались с ребятами, обменялись адресами. Судьба растащила нас по белу свет.

Картина почти не резалась. Во мне остался тяжелый осадок от взаимоотношений с режиссером Борисом Степановым – выбросил его из памяти. В 2015 году в Минске узнал, что «Альпийская баллада» принесла доход Белоруссии больше, чем все фильмы студии. Фильм пользовался успехом в Японии, Южной Америке, Индии и Пакистане.

Полвека спустя просматривая «Альпийскую балладу» осознаю: в те эпизоды, где труд физический с перегрузкой и мысль работала при подготовке – живые и трогают, а где плановые съемки, там провалы. Фильм живет только обаянием природным и исполнительским мастерством Станислава Любшина. Для режиссера Степанова актер, к сожалению, оказался не прочитанным. Надо встретиться, пока мы живы.

В поездке по Сибири в 1966 году мы с Любшиным интуитивно были близки. Обсуждали даже подготовку к съемкам фильма по сценарию В. М. Шукшина «Позови меня в даль светлую». Позже, когда Любшин решил осуществить этот замысел в Первом объединении «Мосфильма» ему порекомендовали Германа Лаврова, оператора работавшего с М. Роммом, и меня. Проводили подготовительную съемку, выбрали натуру – город Тутаев. Слава без проб решил играть сам главную роль. Я предлагал отдать ее Буркову, а ему на первой картине постоять у камеры. Лиду Федосееву тоже предлагал не снимать. Герман считал наоборот. Чувствую, мои взгляды не приемлемы для Любшина. Я написал заявление об уходе с картины и Сизов подписал. Какая вышла картина, я не смотрел, но со Славой долго не разговаривал. Недавно прочел мнение Любшина о Шукшине – одно из самых человечных и точных.

Вскоре после сдачи «Альпийской баллады» предстояла поездка в Африку, в нее был включен и я. Оставалось несколько дней – документы готовы, но чьими-то хлопотами меня решили не брать. И ведь как устроили: студию посетил в те дни режиссер фильма «Потоп» Ежи Гофман и оператор Ежи Вуйчик. Поужинав перед отбытием поезда в Варшаву, мы прошли на платформу, сопровождая поляков. Вдруг сзади ко мне подступили дружинники с предложением: «Пройдемте в отделение». Присутствующий Борис Марков басовито возразил, тут же появились два милиционера. Увели нас в участок, задают вопросы: «Кого Вы провожали? Почему так громко разговаривали?» Меня заело, решил ничего им не говорить, сколько можно вытерплю.

– Ваши документы.

– Дома оставил.

– Фамилия?

– Мухоед третий римскими цифрами.

– Фамилия?

– Мухоед третий.

– Ах, Мухамед! – вскочил бывалый сержант.

Мне завернули руки за спину, нацепили наручники и начали стричь волосы на голове, а их тогда было много. В промежутке продолжают допрос. Я продолжаю терпеть до конца. Стригущий стал теребить волосы, закатывая их машинкой. Я начал дергать руками за спиной, отчего наручники так сдавили кости рук выше кистей, что не помню, как они достригли меня. Я потерял сознание. Утром нашел себя за решеткой на полу. Потрогал – на голове некоторые корни кровили, а кости рук ныли.

Меня привели в другое помещение, там был Боря Марков. Нам вручили протокол для подписи, и объявили приговор: «Пятнадцать суток» и сопроводили в тюрьму Минска. «Альпийская баллада» улетела в Африку без меня.

Тюрьма располагалась напротив Русского театра. В большой комнате было много таких же, как мы бедолаг, нары в углу, один унитаз роскошью выделялся в сером окружении. После первой ночи нас вывели подметать площадь у костела. На больших щитах больше теперешних баннеров красовались Любшин и Румянцева на фоне Альпийских гор. А мы с Борей подметали площадь. Через четыре дня нас изъяли хлопотами председателя Госкино Бориса Владимировича Павленка. Он договорился показать мою голову Министру внутренних дел, но я в назначенное время не появился. Он очень осердился надолго за это мое несерьезное поведение, а я, дурак, обиделся на Белоруссию и решил ее покинуть.

За три полных дня в камере, я не съел ничего кроме воды. Позднее я испытал унижение еще чудовищнее, но это первое изрядно взрастило во мне осмотрительность и терпеливость. Наблюдая жизнь студии, участвуя в худсоветах видел, через какое сито проходили молодые творцы-режиссеры. Корш-Саблин и весь худсовет «ловили» молодых режиссеров на одном: а) антисоветчик, б) бабник, в) пьяница. Я уцелел только потому, что профессия прикладная-техническая – нужная авторам и режиссерам до окончания съемок.